Ольга ИВАНОВА 
Ольга ИВАНОВА
МЕЖДУ РАССТРЕЛАМИ
Рассказ
Наконец они встретились – бездонные нежно-голубые глаза двухметрового великана и такое же светлое, как они, небо. Как странно устроена жизнь! Вот оно – над головой, смотри каждый день – не наглядишься! Такой чарующей силой, как небо, обладают только вода, огонь, пожалуй, ещё передвигающиеся стада оленей в тундре. Бескрайняя тундра и перетекающие одна в другую спины красивых животных, словно меховые волны. Это только в тундре. Где-то – вода, где-то – огонь. А небо везде, всегда, гляди – не хочу! Но, нет, не смотришь. Всё больше под ноги… а сейчас от этой бесконечной небесной голубизны легко и приятно кружится голова. Слава богу, нет рядом жены и детей.
– О чём это я? – подумал Григорий, и снова мысли полетели стремительно и путано.
Под ноги… Пятилетним мальчишкой пас гусей. Не выспавшегося, мать легонько расталкивала:
– Пора.
Котомка, краюха хлеба… Гуси – и глядишь под ноги, гуси – и под ноги. С утра до вечера. И ночью во сне: гуси – и под ноги. А весной бежишь в длинном отцовском старом зипуне босыми ногами по ещё не сошедшему снегу, бежишь, бежишь, закричать хочется, так снег ступни сначала жжёт, а потом отнимает их ощущение. Переберёшься от одной чуть зеленеющей проталины к другой, и пока гуси щиплют проклёвывающуюся нежно-зелёную, только нарождающуюся травку, подожмёшь ноги, подстелешь под них полы отцовской одежонки и согреваешь сам себя. А гуси не ждут. И ты за ними дальше. Прутик в руках… проталины. Мысли перескакивают:
– Хорошо, сейчас жены с детьми нет рядом.
Земля требует много сил. Отцу тяжело прокормить такую ораву: пять мальчишек, и все мал мала меньше. Пусть теперь младшие пасут гусей, а он с отцом в поле. И снова под ноги. И снова ночами земля снится, да почти до утра гудят натруженные ноги, руки, по ним словно токи ходят. И когда, став самостоятельным и уехав в город, плотничал, потом строил, всегда без остатка отдавал себя работе. Он с рожденья чувствовал, скорее, знал в себе исполинскую силу. Но жизнь заставила не раз испытать страх.
Хорошо, тогда волк не съел. Гуси – и под ноги, гуси – и под ноги. И вдруг из-за куста прямо перед ним сверкание двух хищных зелёных огней. Собственный дикий крик, которого он тогда не услышал, потеряв сознание. От ужаса, который испытал, иногда появлялось чуть заметное заикание, которого он, с лёгкостью сгибающий одной рукой подковы, никогда ни с кем не дерущийся, чтобы случаем не убить, всю оставшуюся жизнь стеснялся.
– Хорошо, моих нет рядом.
В своей жизни он чаще испытывал страх за других. У него, как и у его отца, одни мальчишки. Только их не пятеро, как в отцовской семье, а двое. Он брал сыновей на охоту с раннего детства. Однажды шли с ружьями по круче. Шли в три пояса. Младший, Вадим, шёл по вершине холма, старший, Евгений, – в лощине, сам Григорий – посередине.
Младший увидел орлиное гнездо и стал карабкаться на выступающую из земли скалу, чтобы посмотреть орлят.
Проклятая скала на фоне иссиня бездонного неба!
– Не сметь! – закричал Григорий, но было поздно. Над Вадиком в мгновение ока очутилась орлица с почти двухметровым размахом крыл. В тот момент, когда она уже выпустила когти, чтобы впиться в мальчика, Григорий, не помня себя от страха за ребёнка, вскинул ружьё и выстрелил. Раненая орлица, резко изменив намерение, чёрным ужасом бросилась из небесной ослепляющей голубизны на Григория. Старший сын выстрелил в птицу, но промахнулся. В мгновение ока птица была возле отца, заслонив крыльями божий свет. Огромная силища впилась когтями решительной и безжалостной лапы ему в живот, другой лапой обхватила ствол ружья, которым Григорий попытался отбиться от её смертоносного крючковатого клюва. В ту же секунду Григорий схватил птицу левой рукой за горло и начал душить. Правая – продолжала с трудом удерживать ружьё, которое спасало его от второй лапы взбешённой орлицы. Казалось, зловещие когти вот-вот пронзят его насквозь, но мужчина защищал не себя, своих мальчишек, и это придавало ему силы. В смертельном поединке сошлись отчаянные в своей любви к собственному потомству и непреклонные в беспощадной всеистребляющей ненависти друг к другу две непобедимые силы – Материнство и Отцовство. Подбежавший Евгений пытался оторвать от отца лапу орлицы, впившуюся тому в живот мертвой хваткой, но Григорий успел взреветь:
– Не лапу тащи – души!
И мальчишка крупными и сильными руками не подростка, а мужчины среднего роста, схватил пернатое чудовище за горло и стал сдавливать так, что собственные мышцы показались ему железными. Через несколько секунд орлица обмякла. Птица была мертва, но лапу с когтями, казалось, доставшими до кишок, она не разжала, а жуткой болью, черневшей в глазах Григория, продолжала висеть, еле удерживаемая мужчинами, на теле выбранной ею жертвы. Мельниковым пришлось долго освобождать живот старшего от когтей хищницы, глубоко завязших в раскровавленных мышцах.
На всю жизнь на животе Григория, почти круглый год остававшемся тёмным от загара, отпечатались четыре гладких розовых кружка с двадцатикопеечные монеты: три сверху, один под ними – следы когтей орлицы и той страшной битвы – ни на жизнь, а на смерть.
Силищу сыновья унаследовали от отца.
Как-то во дворе назревала не драка, а бойня. Шли улица на улицу. Вот-вот, и мужские, тяжёлые слова перейдут в кулачный бой, польётся людская кровь. Время горячее, не так давно окончилась гражданская война, огнестрельное оружие появится тут как тут. Подошёл двухметровый Григорий и попытался словом уладить конфликт. Но, несмотря на его авторитет, сразу усмирить разгорячённых ему не удалось. На него стал наскакивать самый ярый зачинщик конфликта. Тогда Григорий, изменившийся в лице, молча подошёл к годовалому бычку, стоявшему рядом на привязи, боком подлез под него и на одной руке поднял. Улица молниеносно опустела.
События неслись в голове, нарушая реальный порядок. Он увидел себя в Аджимушкайских каменоломнях. И снова над головой сквозь камни – крохотный, яростно ослепляющий кусочек неба над блокированным белогвардейцами отрядом. И страх за людей, доверивших ему свои жизни.
Комиссар Григорий Мельников, герой гражданской войны, каких с его известностью в то время было – раз, два и обчёлся, вывел тогда свой осаждённый отряд без потерь от голодной смерти и жажды.
Несмотря на то, что Григорий был для своих бойцов непререкаемым авторитетом, многие выжили только благодаря тому, что однажды ему пришлось приставить револьвер к виску своего друга, с которым в огонь и воду… А у того нос, губы распухшие, потому что пытался влагу из скалы высасывать… слёзы в глазах…
– Ешь! Не то – пристрелю! – ревел двухметровый Григорий, протягивая другой рукой жменю улиток. – Подохнем с голоду на радость белякам! Все подохнем!
Что там револьвер! Одного вида его увесистого гигантского кулака было достаточно, чтобы весь отряд начал с отвращением глотать улиток.
– Ешьте, ешьте! – смеялся потом Григорий. – Японцы – не дураки. У них это деликатес! В улитках вода, япошки их во время приготовления долго выжаривают: выпаривают из них влагу. Ешьте, это – те же мидии, любимая еда керчан! Будем жить!
И выжили.
Но «свои» чуть не сгноили. Кто-то донёс, что в гражданскую видели его в белогвардейской форме.
Конечно, видели! Свои и приказали надеть. Григорий должен был пройти в форме белого офицера в здание Керченского театра. Кто заподозрит в этом мощном, потрясающей выправки красавце, как с картины, красноармейца с двумя классами образования? Так и сказали: никто не заподозрит.
Когда собрались высокие белогвардейские чины, в зале не осталось ни одного пустого кресла. Григорий зашёл в ложу и выстрелил вверх из револьвера – это был сигнал для красных.
Но когда же, когда же он уже смотрел так жадно в это голубое бездонное небо?
Небо. Тьма. Небо. Небытиё. Тьма, тьма, тьма. Невыносимая боль. Зачем же его трогают? Нельзя стонать: кругом враги. Куда же его пытаются тащить? Боль снова кончается тьмой. Тьма, тьма, тьма. А потом в раздвигающейся темноте он видит ангела в виде миниатюрной девушки, почти девчушки. Но она в тумане. Он лежит в какой-то комнате, на чужой кровати. Слышит звуки её голоса. Отдельные слова сквозь вату. И боль – боль сквозь вату!!! Что же такое этот ангел с ним делает?
– Миленький, потерпи! Потерпи, миленький!
С каждым днём свет, а вместе с ним очертания девушки становятся яснее. Именно такой он её и представлял.
Её горячий шёпот:
– Миленький! Тебя расстреляли! Я нашла тебя через двое суток. Ты лежал среди начавших разлагаться трупов. Ты будешь жить! Клянусь, будешь!
Она бинтовала, поила, кормила, мыла, стригла, брила его, стирала кровавые бинты и его бельё. С раннего утра до позднего вечера она сама возилась с ним, ведь её мать целыми днями была на работе. И он боялся за эту ещё незнакомую девушку, почти ребёнка (узнают белогвардейцы – расстреляют!), боялся за неё и восхищался её упорством, храбростью. Восхищался нежностью, с которой она ухаживала за ним – беспомощным великаном.
Он тогда не ведал, что всю оставшуюся жизнь проживёт с ней, с Маняшей, крошкой чуть более полутора метров росточком, которую единственный раз обманул, сказав, что старше её всего на пятнадцать лет, сбавив себе десяток. Она не видела его возраста, обожая свою первую и единственную любовь, и подарила ему не только вторую жизнь, вторую молодость, но и невиданное счастье, и двух сыновей-богатырей.
Хорошо, что их нет рядом.
Вспомнил! Только один раз он так же страстно вбирал в себя глазами небо, как сейчас, стоя спиной к обрыву. Перед тем, как воскреснуть через двое суток. Перед встречей с Маняшей! Перед встречей радости рождения сыновей!
Хорошо, что их нет рядом.
И это их, милых, родных, бесценных людей, хотели расстрелять фрицы? Теперь, в Великую Отечественную! Ещё в самом начале оккупации, крымскими партизанами был задержан фашистский фельдъегерь. У него изъяли список советских граждан, подлежащих расстрелу в первую очередь. В этом списке первым числился он, Григорий Мельников, потом Маняша, далее – все его родственники, включая малолетних детей.
Успел эвакуировать. Успе-е-ел!!! Хорошо, что их нет рядом!
Интересные фиксации – кажется, без ведома человека – делает мозг! Небо. Театр. Волк. Катакомбы. Гуси. Кровавые бинты. Бычок. Стада оленей, которых видел только однажды в кино. Небо. Орлица. Отметины на животе: три и одна. Пятая от пули у сердца. Теперь появится шестая. Интересно, будет ли она похожа на эти…
Хорошо, что моих нет рядом!!!
Он засмеялся этой прекрасной мысли, которая успела несколько раз появиться в его сознании, пролиставшем хаотично, но молниеносно всю его жизнь. Эта мысль успокаивала и вселяла в него новые богатырские силы.
Дуло фашистского парабеллума.
Хорошо, что моих нет рядом!!!
Удар в сердце. И, не позволив проснуться боли, по телу растекается пронзительно приятная, лучезарная благодать, сопровождающая последнюю мысль: «Всё».