Марина МАСЛОВА. «И ЧТО ПУСТЫНЯ – БЕЗ ВЕРБЛЮДОВ». Тимур Зульфикаров и Фёдор Конюхов

 

Марина МАСЛОВА

«И ЧТО ПУСТЫНЯ – БЕЗ ВЕРБЛЮДОВ»

Тимур Зульфикаров и Фёдор Конюхов            

 

Не надо дурно думать о верблюде…
Борис Чичибабин

 

 О, мои верблюды!.. Четвероногие братья!..
Тимур Зульфикаров

 

Верблюд пахнет вечностью…
Фёдор Конюхов

 

 

О, Господь!..

Почаще посылай чудеса на землю!..

Ведь Земля – это Врата в Царствие Небесное!..

…

О чем писать?.. Что вспомнить?..

На чем остановиться?..

 

Караван моих дней явился мне…

Мне восемьдесят лет…

А по ночам, когда я гляжу на Плеяды –

Мне чудится, что мне восемьдесят тысяч лет…

Восемьдесят верблюдов – годов…

Восемьдесят золотых листопадов…

Какого верблюда позвать? Вспомнить?

Теперь уже восемьдесят пять верблюдов-годов бредут через пустыню поэта…

В одном из комментариев Тимур Зульфикаров написал, обращаясь к автору посвящённого ему стихотворения: «Спасибо за голос в пустыне. Поэты редко чувствуют других поэтов – каждый сам себе Эверест...». А в конце добавил: «Поэт должен путешествовать, это расширяет его душу».

Вот об эверестах и верблюдах сегодня и мой слабый голос в пустыне…

Его вообще могло бы не прозвучать, если б не встреча с одним путешественником…

 

***

Когда отец Фёдор Конюхов, по-мальчишески смеясь, рассказывал, как впервые обнимал верблюда, он произнёс слова, о которых я подумала: так могла бы называться книга. Признаюсь, именно с такой мечтой и отправилась к нему в гости.

Расскажу, как было.

 

С недавнего времени отчего-то затомилась душа моя, и стало казаться, что больше ничего у меня не напишется. Огонёк пропал. Внезапная смерть Валентина Курбатова, на поддержку которого надеялась, написав новую книгу, будто подрезала крылья – а кому теперь нужна моя работа? Что пользы писать, если книгу увидят лишь единицы? А Курбатов мог бы сказать на всю Россию, что вот, дескать, есть в Курске автор, которого интересно было прочесть. Казалось, без поддержки великого критика, уже вроде бы и достигнув чего-то в своём деле, дальше не могу двигаться. Надо бы писать, ни на что не рассчитывая, лишь о том, что волнует больше всего. Но это не всем интересно…

Год ковидного карантина утомил психически и пресёк планы на будущее: зачем писать книги, если их скоро некому будет читать? Для себя, для души пиши, – советуют мне. Но душе нужна только молитва, остальное не имеет значения.

О своих книгах вспоминала теперь уже без особенной радости – ну, написала, и что? Вот стою на Литургии в храме Георгия Победоносца, что недалеко от моего дома, и ни один человек здесь не знает, что я пишу…

Вирус опять свирепствует, меняя модификации. Но важнее молитвы ничего нет. Значит, и жизнь моя не имеет значения, если она – не молитва. Но как сделать её живой? Нужны душевные силы. Как разбудить их? Не понимала, почему всё стало вдруг так трудно…

Приглашение поехать в Деревню к отцу Фёдору Конюхову восприняла как знак от Бога: вот тебе впечатление, просыпайся.

Когда позвонил отец Анатолий, настоятель храма святителя Митрофана Воронежского, что в пригородной слободе Букреевке, и вежливо поинтересовался (даже не догадываясь, какую бурю эмоций вызовут его слова), не хочу ли я поехать на освящение часовни к отцу Фёдору Конюхову, я, ощутив волнующий холодок на коже, с глуповатой придирчивостью уточнила:

– Это совпадение имён такое? Священника зовут Фёдор Конюхов? Или это… тот самый?

Батюшка спокойно отозвался, опять же не подозревая, что я уже готова прыгать от радости и не делаю это лишь потому, что ещё не верю в своё счастье:

– Да, это отец Фёдор Конюхов, который ещё и путешественник, и иконописец, и книги пишет... Тот самый, тот самый!

Как уживаются в одном человеке такие противоречивые вещи, никто не знает. И я не понимаю, откуда во мне такой восторг, если ещё несколько минут назад думала с грустью о своей жизни, опять, кажется, не удавшейся. То есть это у меня наваждение такое: аккурат через каждые семь лет впадать в безысходное уныние и думать, что жизнь всё-таки не удалась. Можно думать, что подсознательно руководствуюсь ветхозаветными принципами, измеряя жизнь иудейскими седминами. У них через каждые семь лет наступал год юбилея, то есть отдыха. У меня через каждые семь лет, напротив, год уныния, тяжкого труда души. Это теперь улыбаюсь, иронизируя, а когда лукавый навалится, тогда уже не до смеха…

Даже неловко теперь признаваться, что и о конечности жизни подумывать стала с глухим безразличием, представляя, что «здесь» мне терять всё равно уже нечего – будущего не будет.

Казалось, можно вот так ходить до кончины в церковь, умиляться стройному пению хора, слушать проповеди после воскресной Литургии, нетерпеливо нащупывая в кармане заранее купленную просфорку, а потом, поклонившись низко три раза на три стороны, выходить чинно из храма, блаженно съедать на широких ступенях свою просфору, озирая проспект Победы с высоты величественного крыльца, и, поклонившись вновь алтарю, сходить по гранитным плитам, чуя спиной благословляющий взгляд, исходящий от образа Спаса Нерукотворного на белокаменном фронтоне…

Вот такой же тягучей, как эта фраза, стала казаться и моя жизнь…

 

…Нас было двадцать человек паломников, приехавших из Курска на освящение закладного камня будущей часовни в честь святителя Митрофана Воронежского. Деревянный макет её в виде небольшой изящной ладьи освящался тут же, у камня-креста, заблаговременно водружённого на бетонный постамент с расставленными по его краям живыми цветами. Эти скромные герани и георгины в горшочках оживляли холодную глыбу и придавали ей уютный домашний вид.

После освящения закладного камня, а также маленького улья-часовенки на месте будущей пасеки, отец Фёдор радушно зазвал нас в свою келью и рассказывал о всяких удивительных приключениях во время путешествий. Особенно интересно было услышать про Африку...

 

***

«Верблюд пахнет вечностью…»

Когда улыбающийся отец Феодор произнёс эти слова, изображая мальчишеской мимикой, как был приятен ему этот верблюжий терпкий запах, во мне всколыхнулась ликующая волна….

Уже полюбила душой одного такого вечного двугорбого верблюда…

Прочитала его на сайте ДЛ, испытала, наверное, такое же потрясение, о котором говорил и отец Фёдор. Он однажды позвонил поэту и признался, что от чтения его книг у него сделалось «что-то вроде помешательства». А я от звонка отказалась, понимая, что психологически перед таким феноменом слишком беззащитна, лучше сохранить дистанцию. У меня же нет такой духовной мощи, как у отца Фёдора Конюхова…

Отложила книги поэта до лучших времён. Было слишком сильное, ослепляющее впечатление, и нужно было обвыкнуть зрению в этом лазоревом сиянии. Потом наступил ковидный 2020-й и мой же обидно-юбилейный 50-й…

Если бы знала, что именно теперь надо бы открыть его «Лазоревого странника» или «Земные и небесные странствия поэта»… Но казалось, что сейчас самый неподходящий момент для погружения в эту экстатическую стихию…

 

…О Господь куст-матерь шепчется со мной над рекой!..

…Матерь! мати! мама!.. Анастасия-Воскресенье-Русь матерь погоди постой помедли подержись побудь со мной!

Матерь-Анастасия-Русь побудь со мной ведь из семи твоих сыновей сынов – я последний я останний я один един ещё ещё ещё живой!..

 

Блистательный Тимур Зульфикаров смиренно называет себя двугорбым верблюдом, вечно скитающимся по земным пустыням. Два горба – две великие культуры, русская и таджикская.

– Я – двугорбый верблюд: я русский поэт, когда во мне говорит мать Людмила Успенская, и таджикский, когда во мне просыпается отец Касым Зульфикаров.

Иногда его называют семигорбым верблюдом. Это прозвучало в 2009 году, когда в издательстве «Художественная литература» вышло его семитомное собрание сочинений.

 

А в горбах, как известно, жизненный тук верблюда (а вовсе не вода, как иногда думают), без чего он не смог бы оставаться кораблём пустыни, изнемог бы и упал в песках…

 

…И когда отец Фёдор ласково восхитился верблюдами, тут же вспомнился мне и Тимур – тысячелетний современный Ходжа Насреддин… великий вселенский Странник…

Куда ж ты бредёшь, Человечество?

Куда ж ты забрёл, Ходжа Насреддин –

Двуногий сосуд Мудрости и поэзии?..

Разве твоё место не на далёких звёздах… Плеядах…

О, вселенский Странник…

 

Брат мой! Странник Тысячелетий!..

Ты же был везде!.. всегда!..

 

…Не было у меня уверенности, надо ли писать о поэте, если у отца Фёдора свои верблюды, духовные. То есть от проявлений духа, а не от лирического взгляда на мир. А ещё у него много верблюдов художественных. Целая серия картин, с которых смотрят на нас эти задумчивые песчаные лебедины…

Так подумалось, но глянула-таки в инет, набрав в поисковике оба имени рядом: «Фёдор Конюхов и Тимур Зульфикаров». Из множества результатов бросилось в глаза: «Известно, что даже великий странник Фёдор Конюхов брал в путешествия мои книги…». По этой ссылке и заглянула. Оказалось «Открытое письмо королю Швеции Карлу XVI Густаву от поэта Тимура Зульфикарова» по поводу качества современной Нобелевской премии по литературе.

«В мои 83 года надобно думать о загробном мире, о бессмертной душе, а не о земных скоротечных благах. Но жажда справедливости всё ещё не умерла во мне…

…Литературная иерархия стала разрушаться…

А когда рушится Иерархия – гибнут Культура, Империи, Цивилизации…».

Вспомнила, что читала это письмо здесь же на сайте…

Зато теперь не сомневалась, что мой наивно-лирический, метафорический взгляд на отца Фёдора вполне обоснован и даже закономерен. Решила: книга будет называться «Верблюд пахнет вечностью».

 

– О, мои верблюды!..

Четвероногие братья!..

И что пустыня – без верблюдов…

И что Вселенная – без звёзд…

 

А если вернуться к тому письму, добавлю, что поэт дважды упоминает тут Эверест (для меня – косвенно подразумевающий отсылку к Фёдору Конюхову), причём в разных символических измерениях. Сначала у него интернет как «Эверест одиночества», затем истинную культуру и высокую литературу он сравнивает опять с Эверестом, напоминая, что эта вершина «не место для туристических толп». Остаётся вспомнить, что этот безотносительный полюс высоты для Тимура – автографичен, если можно так выразиться. Когда ему приходится отбиваться от тех, кто подозревает в нём манию величия, он просто отсылает всех… на Эверест.

 

 «Однажды зульфикаровский Ходжа Насреддин, выступая на телевидении, сказал нескромно на всю страну: «Я – великий мудрец…»

Один из присутствующих желчно полюбопытствовал:

– О, Ходжа, нет ли у тебя мании величия?..

Ходжа улыбнулся:

– У Эвереста не может быть мании величия…

Если Эверест говорит, что он – Эверест, это истина, а не мания…» (Артём Таласов).

 

Насчёт литературы спорить не стану, а вот про Эверест у Фёдора Конюхова читала иное. Да и устно он повторяет нередко эту мысль: «Эверест принадлежит каждому». Конечно, и он не про массовый туризм, но речь о том, что при упорном желании любой может взойти, нужна только подготовка. При этом и для него Эверест стал знаком высоты в любом проявлении человеческих возможностей, творчества, символом духовного преодоления. «Желаю вам взойти на свой духовный Эверест! А я за вас буду молиться», – так иногда он завершает свои беседы и интервью.

Можно подумать, у двух гениев произошёл творческий взаимообмен: Конюхов «подарил» Зульфикарову свой Эверест, а Зульфикаров очаровал Конюхова своими верблюдами.

Но всё не столь банально.

Если за поэтом и можно заметить, что Эверест в его выступлениях стал чаще возникать именно в недавние годы, когда эти двое «божественных скитальцев» лично познакомились, то про путешественника не скажешь, что верблюды ему стали близки лишь после «помешательства» от поэзии Зульфикарова.

Мне показалось, пик разговоров про Эверест вокруг поэта приходится как раз на 2017 год, когда впервые упоминается об их телефонном разговоре. И тут приходит в голову ещё один парадокс: а не потому ли Тимур стал отсылать всех к Эвересту, что прочтение своих книг великим землепроходцем расценил как очередное символическое восхождение того... Тимур – поэтический Эверест современной литературы…

И критики подхватили эту образную систему:

«Такие творцы обращают нашу мимотекущую горячую современность в хладную вечность, как вершина Эвереста творит из текучей воды вечный лёд…» (Артём Таласов).

 

Вернусь к тому комментарию, где Тимур написал: «Поэты редко чувствуют других поэтов – каждый сам себе Эверест...».

Здесь возможна соревновательная полемика с достижениями Фёдора Конюхова, но в своей области, поэтической. А возможна и горечь по поводу этой соревновательности у других, но тоже с мысленной отсылкой к путешественнику, а не к собратьям по словесному цеху.

Одним словом, Эверест мне видится «горой соперничества», символом ревнивых посягательств. Точка безотносительной земной высоты, продуцирующая честолюбивую образность.

Гораздо больше бескорыстной духовности мне видится в образе верблюда. И не только у Зульфикарова…

 

Вот я сейчас немного порассуждаю о верблюдах отца Фёдора, а уж потом процитирую зульфикаровский «Гимн во славу Фёдора Конюхова», написанный в 2018 году ко дню рождения мореплавателя, ушедшего на тот момент в первую в истории кругосветку на вёсельной лодке. (Кстати, в это время отец Фёдор уже прочитал две кем-то подаренные ему книги Тимура и, возможно, взял их с собой в лодку в дополнение к Библии, которую перечитывает постоянно.)

Об этом эпохальном событии в мировой истории мореплавания тогда сообщали едва ли не все средства массовой информации, потому я сосредоточу внимание на том, о чём, кроме меня, может быть, никто и не вспомнит.

Для начала приведу стихотворение Бориса Чичибабина, без которого дальнейшие рассуждения могут потерять в аргументации. Думаю, и знаменитый путешественник, и не менее (или лучше: по-своему) знаменитый, но сегодня, к сожалению, забытый в России поэт знают и любят не меньше меня эти замечательные стихи…

ВЕРБЛЮД

Из всех скотов мне по сердцу верблюд.

Передохнет – и снова в путь, навьючась.

В его горбах угрюмая живучесть,

века неволи в них ее вольют.

 

Он тащит груз, а сам грустит по сини,

он от любовной ярости вопит.

Его терпенье пестуют пустыни.

Я весь в него – от песен до копыт.

 

Не надо дурно думать о верблюде.

Его черты брезгливы, но добры.

Ты погляди, ведь он древней домбры

и знает то, чего не знают люди.

 

Шагает, шею шёпота вытягивая,

проносит ношу, царственен и худ, –

песчаный лебедин, печальный работяга,

хорошее чудовище верблюд.

 

Его удел – ужасен и высок,

и я б хотел меж розовых барханов,

из-под поклаж с презреньем нежным глянув,

с ним заодно пописать на песок.

 

Мне, как ему, мой Бог не потакал.

Я тот же корм перетираю мудро,

и весь я есть моргающая морда,

да жаркий горб, да ноги ходока.

Эти стихи звучат в моём сознании, в памяти голосом самого автора. Когда-то, будучи ещё аспиранткой кафедры литературы Курского университета, купила на одной конференции книгу стихов Бориса Чичибабина и аудиокассету с записью его голоса. Он читал свои стихи и рассказывал о себе.

Больше всего запомнилось чтение двух его стихотворений – о воробье и о верблюде. «Мне мил пройдоха воробей», – думала потом всякий раз словами поэта, выглядывая зимой на кормушку у себя во дворе, куда слеталась воробьиная братия. А в стихах о верблюде особенно загадочен был эпизод, где поэт, меняя интонацию после «древней домбры», вдруг торжественным голосом возглашал: «Шагает, шею шёпота вытягивая…», и я тщетно пыталась представить – как это? Верблюд вытягивает шею, величественно шагая по раскалённому песку эфиопской пустыни, а вокруг тишина, только шорох песчинок и отдалённый шёпот волн… Азовского моря?.. Да, если это верблюд Фёдора Конюхова, то, конечно же, слышится ему во всех краях море Азовское, родное…

Ярко увиделся этот образ на картинах художника (выставка «Палитра пилигрима»), где шагали верблюды с длинными изогнутыми шеями и утончёнными, тоже длинными, будто деревянные ходули, ногами. Нет, их образы были не ходульны, напротив, изящны и гармоничны. Легки и даже воздушны. Будто парили они над пламенеющим оранжево-жёлтым песком, отражающим расплавленное миражное солнце. «Песчаный лебедин»! – именно так плыли по пескам вдохновенные верблюды Фёдора Конюхова…

 

У Тимура верблюды иные…

Прочитав его поэму «Два верблюда в пустыне», посвящённую памяти Ольги Власовой, литературоведа-африканиста, назвала его верблюдов «крылатыми, поющими, бессмертными вселенскими». Но что мои жалкие слова по сравнению с оригиналом…

Два пенногонных стреловидных верблюда

Носятся… теснятся… сбегаются… сшибаются в пустыне необъятной…

Один ревёт гортанно:

– Я – самый быстроходный!..

Другой храпит дурманно:

– Я – быстроногий самый!..

 

…А пустыня смеётся…

Колышется оазисами и пальмами:

– О, мои верблюды!..

Четвероногие братья!..

 

Скоро!.. Скоро я покрою беспробудными песками

И многогорбыми кочевыми барханами

Ваши черепа перламутровые… окаменевшие… многопечальные…

В никуда… в никогда глядящие

Глазницами с песками протекающими…

Айххххяяяяя…

 

– Ах, черепа покорные мои –

Когда-то бешено несущиеся!.. ревущие!..

Поющие!.. храпящие!..

Весело скалящиеся… летящие…

 

– Я – самый быстроходный…

– Я – быстроногий самый…

Да… да… да…

 

Но!..

Но что немая … многогорбая

Сама себя бесследно засыпающая тошнотучными песками…

Пустыня – самоубийца... вечномёртвая… низколетящая…

 

Но что пустыня…

Без этих горбатых… бешеных… ревущих…

Поющих… летящих… ворожащих…

Уповающих...

 

Уже…

Бессмертно!..

Небесно!..

Божественно!..

Крылатых!..

Айххххххххххххххяяяяяяяяяяя!..

 

Ах, как продолжительно печален этот прощальный вскрик…

А всё потому, что и пустыня у Тимура не та, что у Фёдора Конюхова…

Поэта даже пытаются поправлять: мол, не самоубийца пустыня, напротив, сама убивает.

Да только поэт не про песок в барханах… Про нашу жизнь, про планету, цивилизацию… Про то, что люди, живя без сердца, без крыльев, без Бога, себя убивают…

У Конюхова-художника не просто верблюды… У него именно корабли пустыни… И сам он плывет на них по песчаным барханам-волнам…

А когда вспоминаю строчки Чичибабина про «хорошее чудовище» и «печального работягу», вдруг своенравно примеряю их к отцу Фёдору – и…

…Ты погляди, ведь он древней домбры

и знает то, чего не знают люди.

 

После долгого рассматривания одной из его картин тоже кое-что узнала, додумалась…

Есть у отца Фёдора «Мираж», изображены там верблюд и на нём женщина. Судя по характерным чертам, сходным с овалом лица героинь других сюжетов художника, посвящённых любимой «Иринушке», супруге, эта наездница – тоже она…

Откроешь книгу писателя-путешественника, читаешь – и слёзы на страницы капают: где бы ни был – и в пустыне, и в океане, и на Эвересте – только и мечтает скорее увидеть её, Иринушку...

…И она очень любит верблюдов.

 

Вспоминаю его часто повторяемое во многих беседах и интервью: «…верблюд пахнет вечностью…», и думаю, тут образ не обонятельного восприятия, хотя и это, конечно, есть, но это образ всеобъемлющего переживания, ощущение глубинной связи…

Кажется, об этом говорит в своей книге и та самая «Иринушка» – Ирина Конюхова, супруга путешественника:

«Люди часто спрашивали, не устаю ли я на верблюде, двигаясь в день по шесть-восемь часов. Возможно, они обращали внимание на мое обгоревшее от солнца лицо, или замечали медлительность походки, когда я сходила с верблюда. Мне в ответ хотелось говорить с ними о чем угодно, только не об усталости или о том, каким кремом лучше защищать воспаленную кожу. Пусть каждая клеточка души и тела насыщается воздухом и солнцем, чувствует на себе приятные испарения, исходящие от верблюдов, потеющих в жару, пропитывается их потом и солью, ароматом полыни и разнотравья. Благородство человека должно быть выдублено солнцем, обветрено до точеного изящества и закалено сном человека, лежащего на земле на одной войлочной подстилке. Именно так мне хочется жить» («Дорога Большого Седла»).

 

…Да, нужно быть Фёдором Конюховым или его Иринушкой, нужно влезть в их шкуру или хотя бы посидеть рядом с ними на одной войлочной подстилке, чтобы эти приятные испарения, исходящие от верблюдов, потеющих в жару, их пот и соль с привкусом полыни и разнотравья стали и для тебя ароматом вечности…

Чтобы и ты почувствовал, как пахнет настоящая жизнь и истинная любовь…

 

Конечно, «нельзя объять необъятное!»…

И смешно рядом с вечной пирамидой Хеопса рисовать на зыбком песке маленькую свою мимолётную пирамиду… (Но ведь она живая, хоть и скоротечная, хрупкая!)

…

И всё же земная бедная душа жаждет многих крыл!..

И крыл муравья, и крыл стрекозы, и крыл орла!.. И многих стран!.. И многих языков!..

 

Но это я так, отступление от основной темы…

 

В той же книге Ирины Конюховой тронул меня эпизод об окончании экспедиции «По следам Великого шёлкового пути», где необходимость расстаться с верблюдами переживается с острой болью:

«Караван остановился. Люди ликовали. А у меня все замерло внутри. Словно жизнь оборвалась и образовалась пустота. Верблюды удивленно смотрели на нас. Они почувствовали нечто новое в том, как мы повернулись к ним спиной и направились в сторону трибун, где нас приветствовали встречающие. Пожилая женщина в национальном костюме запела протяжную песню на калмыцком языке и направилась к нам, протягивая чашу с кумысом. Это зрелище представилось как в тумане, подкосились ноги. Захотелось развернуться и убежать к верблюдам, прижаться к ним и никогда с ними не расставаться».

 

…Примечательно, что и в Русском музее и на выставке в Краснодаре художник давал пресс-конференцию на фоне сюжета с верблюдом («Расставание в Париже»). Очевидно, картина, её содержание, её тайна чем-то очень дороги ему...

А какие верблюды – в Париже?..

Так что на всех картинах с верблюдами зашифровано им нечто сокровенное о самом себе, о своём таинственном и необычайном, всех нас поражающем волшебном фантастическом мире…

«Если кто-то захочет узнать мой мир, пусть смотрит мои картины. Они ему расскажут о многом» (Фёдор Конюхов, «Мои путешествия»).

 

…А мне Тимур Зульфикаров рассказал кое-что о картинах отца Феодора. То есть подсказал, как смятенно, нелепо могут воспринимать эту живопись современники…

Есть у художника полотно, называется «Апостол Пётр при дверях». Ругают эту картину православные почитатели таланта священника-писателя-художника-экстремала… Дескать, не видим святости в облике святого Петра…

А лучше бы почитали Зульфикарова…

 

…Тут Барон оглушённо, ошпаренно шепчет:

– Ходжа, Ты опять говоришь про эти Золотые Врата…

Я дарю их Тебе!..

И всем голодным мальчикам-скелетам!..

Но! Ты видел?..

Там, у этих Райских Врат, сидит седовласый Апостол Пётр…

Вратарник!.. Камень Церкви!.. Из чистого аргентинского серебра!..

Японский робот последнего поколения!..

Он знает наизусть Библию и Тору!..

 

У отца Фёдора апостол Пётр, конечно, не робот последнего поколения, но чувство растерянности и невыразимой тревоги у зрителя возникает…

По поводу этой картины я написала очень эмоциональные полемические рассуждения, но, пожалуй, не время их развивать тут... Впрочем, если учесть, что написаны они всё-таки не без оглядки на родственность двух миров – зульфикаровского и конюховского, приведу здесь отрывочек своего эссе «Раздвигающий тьму», посвящённого в целом моей встрече с отцом Фёдором Конюховым.

 

…За картину «Апостол Пётр при дверях», выставленную в Русском музее, на него ополчилась вся церковная миссионерская братия. Дескать, проповедует извращённый образ святости. Да, лицо у его апостола, прямо скажем, не самое благоговейное, и в руках у него какое-то орудие, весьма сходное с известным атрибутом той мрачной сударыни, что в белом саване приходит косить людей, когда истечёт их земной срок…

Но чего вы хотите от впечатления, где переживается близость мучительной смерти?!

Это от художника, пишущего в мастерской свою творческую фантазию на благочестивую религиозную тему, требуйте умильных переживаний, выливающихся в понятные образы и приятные краски. А тут не фантазия, тут кошмарный крик на краю гибели… тут смятение и смешение благочестивой культурной памяти с угрожающей реальностью, обнажившей угловатые острые разломы ещё секунды назад казавшейся надёжной лодки…

И с чего вы взяли, что это недоумённо-чёрно-бородатое лицо и есть апостол Пётр? Может, это сам мореплаватель… воззрившийся на апостола, стоящего у закрытых дверей… после затопления лодки… Потому и: «Апостол Пётр при дверях». Не что видел, то и написал, а как увидел апостола, так себя и запечатлел… Мгновенное переживание, отразившееся в глазах героя картины… А может, апостолу было мучительно жаль, что земляне теряют такого бесценного человека…

…Какие чувства он мог испытывать, понимая, что вот сейчас, если не помощь Божия, он вместе с любимой женой будет медленно уходить на дно океана?.. Кто-нибудь из возмущённых ценителей изящной живописи может себе представить эти чувства, прежде чем начнёт сладострастно изгаляться над чужой болью?.. И где ваша христианская любовь и страх Божий?

Перечитываю теперь и удивляюсь: не письма ли Тимура к королю Швеции, российскому президенту, бывшему президенту Америки, другие… повлияли тут на мою горячность в защите художника от поверхностно воспринимающей его толпы…

 

Но вернусь к своим верблюдам…

Попыталась представить, какие книги Тимура Зульфикарова мог бы взять с собой в плавание отец Фёдор.

«Золотые письмена любви»?.. Нет, издание недавних лет слишком объёмно, громоздко для дальней дороги…

«Земные и небесные странствия поэта»?.. Возможно. Но не это издание 2017 года, что лежит теперь у меня на столе… Хотя именно в этом году путешественник прочёл поэта… Всё-таки 600 страниц многовато для вёсельной лодки в открытом океане, где только успевай грести… А ведь под рукой ещё и Библия, которую тоже надо успеть прочесть… Думаю, по правилу православного христианина отец Фёдор читает Священное Писание ежедневно…

И показалось очевидным, что одной из книг, что взял с собой отец Фёдор Конюхов в кругосветное плавание, был сборник стихотворений, поэм и притч под названием, что роднее и не придумаешь для путешественника, которого уже прозвали в России, с лёгкой руки Александра Проханова, «очарованным странником» и «божественным скитальцем» (и сама опубликовала на курском писательском сайте своё эссе под названием «Божий пилигрим»).

«Лазоревый странник» – так называется эта книга.

Подзаголовок подсказывает, что отцу Фёдору более удачного выбора не придумать – «Песнопения Руси и Азии». Батюшка часто в своих книгах употребляет это слово – песнопения, размышляя и о звуках океанских волн, сопровождающих его странническую молитву, и о скрипе вёсел в уключинах, гармонично убаюкивающих его, и о собственно литургических гимнах – церковных песнопениях, уносящих его памятью в родной московский храм…

Приведу для аргументации хотя бы одну цитату:

«Знаю, что надо грести, и буду грести. Это тяжело, однообразно, но на это нужно бросить всю силу воли. Сам путь похож при этом на нескончаемые церковные песнопения. Вёсла в уключинах поскрипывают и звенят, как кадило в руках старого священника. И надо обязательно взять себя в руки, ведь для тоски и тревоги, в сущности, нет никаких оснований» (из книги «Там, где видно Бога»).

 

…Изящный малоформатный томик этот вышел в издательстве «Молодая гвардия» в 2002 году с изысканным предисловием Владимира Личутина, озаглавленным, опять-таки, не без романтической нотки – «Мир сновидений и открытий».

Открытия…

Известно, каким вдохновенным проповедником романтической молодости духа является отец Фёдор. В каждом интервью он говорит: «Будьте романтиками! Живите ярко! Мечтайте и упорно стремитесь к своей мечте!».

Александр Проханов в эссе «Конюхов – очарованный странник» в 2016 году написал так, как и сам отец Фёдор сегодня говорит о себе, настаивая, что его подвиги может повторить каждый, что ничего сверхъестественного он не делает, просто люди из-за привязанности к благам цивилизации утратили связь с природой, ощущение своей слитности с ней, родства всему живому на планете. Забегая вперёд, скажу, что и Тимур Зульфикаров писал в своём гимне о том же, правда, чуть-чуть противоречиво из-за волнительного пафоса. А Проханов будто отчеканил формулу:

«Фёдор Конюхов – одна из загадок XX и XXI веков – и в то же время абсолютно понятное явление в контексте русского времени и русской истории. Таких людей, как Конюхов, были тысячи. Они покидали родные пороги, оставляли жён и детей и отправлялись искать Беловодье, осваивали кромку ледовых морей, уходили далеко в Сибирь, добывать для империи Тихоокеанское побережье. Такие люди, как Конюхов, создавали великое русское мироощущение, где бескрайнее русское пространство перетекает в бескрайнее русское время».

Вот эта мысль, что таких людей в былые времена «были тысячи» (с чем я, в общем-то, не согласна, считая отца Фёдора исключительным и неповторимым), у Тимура тоже будто присутствует, но перекрывается всё-таки гимном хвалы единственному в своём роде:

Таких путешественников Человечество ещё не знало!..

Несомненно, Фёдор Конюхов – Человек Тысячелетия!..

 

А чуть далее – знакомая, будто прохановская мысль:

Но в Фёдоре Конюхове проявились вся ширь… мощь… удаль… величие Русского Народа!.. Необъятность Русских земель!..

Вот такие люди и покоряли бескрайние дикие просторы и давали им жизнь!..

И создавали Великую Русь!..

 

Вообще, в этом гимне много созвучий и с мыслями наших писателей о просветительской миссии русского путешественника (А.Проханов, Михаил К. Попов, Борис Агеев пишут о его свете, раздвигающем тьму), и с мыслями самого отца Фёдора, сокровенными думами Конюхова-писателя, запечатленными в его многочисленных книгах.

Вот прислушиваюсь я к вещему слову Тимура:

…Почему-то мне чудится, что Он похож на могучих Первоапостолов Христа, бредущих по языческим землям и народам с Небесной Проповедью…

Спаситель брёл по водам…

А отец Фёдор плывёт по океанским водам вслед за Ним!..

…и снова слышу голос Проханова:

Когда мне довелось встретиться с Конюховым и побеседовать с ним, мне казалось, что вокруг него трепещет едва различимое сияние. Он живёт духовными стремлениями. Я не добился ответа, что заставляет его всякий раз то садиться в лодку и одному переплывать Атлантический океан, то вставать на лыжи и через торосы, замерзая и погибая, добираться до Северного полюса.

А Тимур и не добивался, сам всё прозрел, провидел:

…И ещё: если за наши несметные грехи Господь пошлёт на Землю Второй Потоп – то, несомненно, Новый Ной возьмёт на Спасительный Ковчег – из всего кишащего Человечества – Фёдора Конюхова…

…А может быть, Фёдор Конюхов и есть Новый Ной!.. Иль Его Провозвестник!..

Воистину!..

 

А дальше в его Гимне мне слышатся даже собственные мои переживания…

Удивительно, что президент Путин, привечающий артистов, спортсменов, эстрадников, олигархов и адовых глумословов, лично не курирует Героический океанический поход Фёдора Конюхова…

А Сталин дружил с Чкаловым...

Хрущёв – с Гагариным...

И ещё: а где же наши выдающиеся деятели культуры и искусства?..

Почему они молчат об этом Великом Подвиге!..

 

Чтоб было понятно, к чему это сказала про себя, придётся привести ещё один эпизод своего пока что не опубликованного и даже не дописанного эссе:

Казалось бы, при такой популярности в образе человека-мифа, человека-легенды, супермена, не знающего преград для своих дерзновенных стремлений, его все будут носить на руках и восхищённо рукоплескать при каждом его появлении на публике … Женщины будут кричать «Ура!» и бросать в воздух чепчики… Молодые люди не спать ночами и бредить дальними странствиями, вдохновлённые его подвигами…

Ничего подобного. В инете на форумах чуть ли не каждый третий скрипит зубами, требуя пользы от рекордов и патриотической дешевизны от уникального оборудования. И никто не помнит при этом, какой марки авто, на котором сам ездит, и производства какой страны телефон или компьютер, с которого засылает свои проклятия в мировой эфир.

Почему никто не требует патриотизма от самого себя, когда смотрит зарубежные фильмы вместо своих, слушает песни на каком угодно языке, лишь бы не на русском, употребляет в своей речи сотни иноязычных слов без всякой нужды, в то время как по-русски сказать было бы проще и понятнее…

 

Далее у меня следует научная справка о мягком южнорусском говоре отца Фёдора, не знаю, стоит ли приводить её здесь…

Этот самобытный говор легендарного морехода и воздухоплавателя стал притчей во языцех в инете, чего только не предполагают, почему он так говорит. А ведь ответ очень прост. Я назвала это, по аналогии с некогда опубликованной статьёй о языковой стихии нашего прозаика Михаила Еськова, – «Материнский язык».

… А суть его говора всего-то в смягчении глагольных форм: «Эверест принадлежить каждому», «едуть рабочие утром», «у нас живуть все». Чей-то слух может и резануть это произношение, но надо помнить, откуда родом отец Фёдор.

…Современная литературная норма с твёрдым «т» установилась не сразу. В начале XIX в. допустимым считалось и употребление т-мягкого. К примеру, поэт-сатирик С.Н. Марин (1776-1813), детство которого прошло в Воронеже, а с 14 лет он жил в Петербурге и принадлежал к наиболее образованной части дворянства (литературные, театральные и дипломатические круги), мог позволить себе такую неожиданную для современного читателя рифму:

Нельзя иметь тебе сумненье,

Чтоб мог иную я любить.

Коль сердца каждое движенье

Тебе одной принадлежит.

Здесь очевидно, что автор ориентировался на диалектное произношение с мягким конечным «т»: любить / принадлежить.

К концу XIX и позднее, в XX веке, подобное произношение для образованного человека стало уже невозможным. Ведь образование предполагает владение литературной нормой, и если норма нарушается, то можно заподозрить в человеке неграмотность. Русские писатели нередко использовали диалектные особенности языка для речевого портрета своих героев. К примеру, произношение т-мягкого в окончаниях глаголов часто встречается у писателей из южных областей России, описывающих быт и говор родных мест.

Наш Евгений Иванович Носов так рисует портрет мальчишки, увидевшего работу взрослых в деревенской кузнице: «Прибежавший из деревни Митька запальчиво рассказывал: – Ой, что делается! Сам Денис Иванович куёть… Ватник снял, в одной исподней рубахе… Перемазался – ужасть… Денис Иванович куёть, а Квадрат качаить…».

Это из рассказа «В чистом поле за просёлком». Квадратом в деревне величали деда, произношение имени которого было для сельчан неудобно: звали его Кондрат. Видимо, это носовое «ндр» было непривычно русскому крестьянину (хотя тут наоборот произошло славянское усложнение латинского имени Кодрат).

Непривычно было, наверно, и Фёдору Конюхову, выросшему в Запорожье, произносить твёрдое «т» в глаголах. Однако он добился такого уровня признания и уважения не только на родине, но и во всём мире, что теперь может позволить себе родной южнорусский говор вопреки ожиданиям и требованиям общеобязательной культурной ситуации.

…Как писатель, отец Фёдор не пользуется смягчёнными формами в своих книгах, чего можно было бы ожидать, пожалуй. И в этом проявляется, на мой взгляд, его принципиальная позиция: диалектная «изюминка» хороша в живой устной речи его, а для книги важна только мысль, выраженная чистым литературным слогом. Потому, наверное, он чётко разделяет задачи художника, создающего речевой портрет героя, и мемуариста, творящего образ собственной мысли.

 

А сегодня, перечитывая поэму Тимура о князе Михаиле Черниговском в сборнике «Лазоревый странник», поймала себя на мысленном представлении, как он прислушивается к матери, выдающемуся филологу-языковеду, и запоминает, впитывает её богатейший русский словарь, чарующую музыку её напевной русской речи…

И князь Михаил посол Вестник Руси весел от коня сошедши только что с веселого коня сойдя идет весел улыбчив горюч текуч горяч как ноздря дышащая гневно гонно ноздря его коня...

И князь Михаил Черниговский сойдя сбежав спав млад с коня идет хмельной лесной идет неготовый яростный русский улыбчивый отворенный идет к шатру хана Батыя...

 И там стоят нукеры и темники и шаманы-тадибейи самоедские и чадят костры и нукеры кричат:

– Кху! Кху!.. Берикилля! Берикилля!.. Урангх!.. Уран!.. Айда!.. Нож о горло точить ласкать ломать укрощать!..

 

 ...О Господи о Спасе Иисусе охрани меня мя неповинного Твоея!..

 

Ну и что ж, что форма «твоея» это родительный падеж женского рода в церковнославянской грамматике… Поэма-то поётся на слух, тут грамматика утяжелить лишь поэзию может…

Так и отец Фёдор пренебрегает грамматикой (разглядываю его автограф дневника в книге «Там, где видно Бога», с.119), строча свой дневник в океане, где некогда вспоминать, к какому спряжению отнести глагол…

«Один ищит мечту, другой тщеславия?» – пишет он, и факт, что автограф этот опубликован в книге писателя, говорит о его абсолютном равнодушии к тому, что мы подумаем о его грамотности, она тут – не главное, а главное в том, что публикация автографа с грамматической ошибкой (а можно ведь было выбрать пограмотнее, никто ж не мешал) и есть уничижение гордыни, борьба с тщеславием…

То есть, у Тимура главное – поэзия, у отца Фёдора – духовный урок…

 

Если меня тут захотят «поймать за язык», дескать, давайте тогда вовсе отменим грамматику, напомню известное: что дозволено Юпитеру, не дозволено быку. Надо ли уточнять, что я имею в виду?..

 

«Мы живём в ХХI веке, но человечество ещё не построило даже основы культуры. Ведь цивилизация – это ещё не культура», – пишет отец Фёдор чуть раньше в своей книге.

И я понимаю, что грамматика – это «цивилизация», это общеобязательное условие развития общества, требование универсальное для всех. А способность уважать редкий, уникальный талант – вопреки «грамматике», – это уже культура.

Грамматика – орудие цивилизации и порождение её, а культура духа, внутренний лад – от Бога…

 

Потому Тимур Зульфикаров может писать поэмы без запятых, но без восклицательных знаков и заглавных букв он не может!

Точно так же и отец Фёдор Конюхов не может, не хочет презреть южнорусский свой говор, сохраняя речь как уникальное явление родной культуры, а не общеевропейской цивилизации. Книги его написаны классически правильным русским языком, которому позавидуют многие авторы. Но живая речь его на то и живая, чтобы оставаться медово текучей янтарной родной…

 

 «Слушать его спокойную, умиротворяющую речь, с его мягкими окончаниями приятно – музыка речи», – написала одна почитательница таланта писателя и художника у себя на странице в инете. – Слушаю, как он рассказывает о подготовке полета на воздушном шаре… «Сейчас идёть подготовка. Очень интенсивная. Я только что прилетел с Италии, где проходил обучение по управлению воздушным шаром. Почему Италия? Я сейчас учуся в Англии, а там январь, февраль очень большие ветра дують. И в Италии, у подножия гор сейчас спокойнее»… Почему я привела цитату из его рассказа? Да просто вновь хотелось напомнить, через его плавную северную речь, что его отец – потомок архангельских рыбаков-поморов».

А я цитирую эти рассуждения к тому, что не все понимают природу «умиротворяющей речи» отца Фёдора, считая её наследием архангельских предков Конюховых.

Чтобы впитать в себя эту мягкость и гармоничность говора, надо слышать его с детства. Как слышал, например, Тимур, родившись в Таджикистане, русскую речь своей матери (отца расстреляли через год после его рождения).

Русь – родина моей матери. Азия – родина отца…

Отсюда блуждания, странствия двоякой двубережной неприкаянной весёлой русско-таджикской души-музы…

 

Особенности речи не наследуются по крови, это продукт живого восприятия. Потому речь отца Фёдора не «северная», а как раз наоборот – это, повторюсь, южнорусский говор, унаследованный от земли по праву рождения и принципиально сохранённый отцом Фёдором как драгоценная память, питающая душу корневым соком запорожских приазовских степей. Мужество и суровое упорство мореплавателя, отвага и бесстрашие перед неукротимой стихией – да, это, конечно же, от поморов, от архангельских сродников по отцовской крови. Но текучая плавность говора – от материнского лона…

 

Вот и Владимир Личутин в предисловии к «Лазоревому страннику» пишет: «…родина бывает одна, и зов её, запечатленный тысячью милых с детства примет, куда сильнее, памятнее, подробнее, хмельнее будущей городской науки».

 

***

В злободневной своей поэме под названием «Святая Русь, капитализм и Путин» Тимур Зульфикаров неприметно соотнёс Фёдора Конюхова со всем русским народом, будто бы плавающим в бурных водах мирового Океана – «океана народов»:

Народ вопиет на Бревне Кораблекрушенья в Океане Народов!

Все народы на кораблях – а мы на Бревне Кораблекрушенья…

Как герой Фёдор Конюхов!.. Экстремалы!..

 

Сегодня те, чьё детство после «кораблекрушенья» осталось там, в далёком СССР, подобны экстремалам, выживающим в непривычных условиях. А отец Фёдор, как известно, подготовил себя с детства к экстремальным плаваниям (спал с мая по октябрь на улице, бегал по берегу моря в любую погоду и т.п.).

Он будто живой символ, Божий знак человечеству о том, что Россия – не только Бревно Кораблекрушенья, она и Ковчег Спасения.

 

 «Во многих странах я путешествовал, но лучше нашей страны не нашёл. И лучше веры нашей православной я не увидел».

Так он пишет в своей книге, которая называется «Там, где видно Бога». И слова эти поставлены в книге эпиграфом как самая главная мысль писателя.

В названии слышится мне некое противоречие известному евангельскому: Бога никто не видел нигде. Как же отец Фёдор утверждает, что есть место, где «видно Бога»?

Но тут, конечно, полемика не с Евангелием, а с однозначностью толкования его. Физическим зрением – да, никто не видел. Но есть такие укромные уголки внутри человека, где он встречается с Богом.

Если размышлять над этим названием, не прочитав книги, именно такое понимание приходит на ум. А когда откроешь и прочтёшь, оказывается, что ты прав: автор говорит о том, что Бога он встретил в океане, на склонах Эвереста, в безлюдной пустыне, но ты понимаешь, что речь о встрече в сердце, в собственной душе.

 «Бога нельзя обрести телесно, Его можно обрести мысленно. В этом плавании Всемогущий Бог присутствовал на палубе моей яхты! Я не видел Его в лицо, но Его дух благоговейно охватил мою душу».

 

…А на обложке книги «Там, где видно Бога», когда я, дочитав, тихо закрыла её, нечаянно увидела слова автора:

«Только сейчас я понял, что искал уединения, и потому стремился уйти в Океан или тишину полярного холода, в высокие горы.

И так я привык, чуть что, – и уже в одиночку огибаю земной шар на яхте или воздушном шаре, чтобы уйти в самого себя. Однако сейчас я нашёл самое тихое и безмятежное место, куда человек может удалиться, – это его душа».

 

А Тимур Зульфикаров ещё давно говорил, что душа человеческая – самая первая странница на земле…

…Ведь только душа человеческая – увы! – может витать, бродить в веках прошедших.

И для такой души-путешественницы нет смерти…

Есть странствия души, и есть странствия тела.

«Самые великие путешествия я совершал не выходя из дому», – говорит древний китаец Лао Цзы.

Ведь даже птицы весной и осенью поднимаются в небеса странствий, а в душе человека томятся тысячи перелётных птиц…

 

Так что евангельская максима, выраженная апостолом Иоанном: «Бога никтоже виде нигдеже» (если по-церковнославянски), в личном духовном опыте верующего человека претерпевает существенную смысловую трансформацию. «Нигде» это во внешнем мире, в суете бытовой повседневности, в шуме толпы и блеске больших городов, в обольщениях земных обстоятельств и тщеславии людских достижений. А внутри человека есть место, где «видно Бога», где Христос встречается с нами, входя в открытую дверь…

И у апостола в другом месте сказано, что Бога можно видеть. Об этом говорит в Евангелии сам Христос: «Если бы вы знали Меня, то знали бы и Отца Моего. И отныне знаете Его и видели Его. … Видевший Меня видел Отца» (Ин. 14:7-9).

 

…Любят верблюды на звёзды глядеть…

...А вся пустыня Руб аль Хали – это кочующие песчаные горбы песчаных верблюдов…

 

И теперь, думаю, пришло время привести мне «самый верблюжий» аргумент, то стихотворение, без которого не могла бы понять ни светлого конюховского «верблюжьего» восхищения, ни трагизма зульфикаровской «верблюжьей» печали…

И вот, навьючив на верблюжий горб,

На добрый – стопудовую заботу,

Отправимся – верблюд смирен и горд –

Справлять неисправимую работу.

 

Под темной тяжестью верблюжьих тел –

Мечтать о Ниле, радоваться луже,

Как господин и как Господь велел –

Нести свой крест по-божьи, по-верблюжьи.

 

И будут в зареве пустынных зорь

Горбы – болеть, купцы – гадать: откуда,

Какая это вдруг напала хворь

На доброго, покорного верблюда?

 

Но, ни единым взглядом не моля,

Вперед, вперед, с сожженными губами,

Пока Обетованная земля

Большим горбом не встанет над горбами.

Последнюю строфу дочитываешь задыхаясь… Дрожащими губами пытаешься произнести… Не получается…

Такая сила в слове… Такая мощь и глубина обобщения…

…Вперед, вперед, с сожженными губами,

Пока Обетованная земля

Большим горбом не встанет над горбами.

Надо ли называть автора? Неужели можно не узнать эту сверхъестественную власть над каждым звуком и слогом…

Да, Марина Цветаева…

Прошедшей зимой писала о ней статью для московского Дома-музея поэта, что в Борисоглебском переулке, и, как ни надеялась на свои почти двадцать лет воцерковления, всё равно смела меня волна её иррациональной, не поддающейся сознательному контролю словесной стихии… Будто в космическую гравитационную воронку затягивает…

И Тимур Зульфикаров, и Фёдор Конюхов упоминают Цветаеву среди своих любимых поэтов. Признаюсь, даже удивилась, когда отец Фёдор произнёс имя Цветаевой, рассказывая, каких авторов читал в юности. Может, мне послышалось? Может, что-то перепутала?..

Но в любом случае он не может, любя верблюдов, не знать её «верблюжьи» стихи…

Как и Тимур.

А значит, я не ошиблась.

…Вперед, вперед, с сожженными губами,

Пока Обетованная земля

Большим горбом не встанет над горбами.

 

В сборнике «Лазоревый странник» есть небольшая поэтическая притча, называется «Песчаный верблюд». Сюжет её разворачивается в Сахаре. В тех песках, по которым некогда брёл, быть может, и Фёдор Конюхов на своём пахнущем вечностью верблюде…

Не могу придумать лучшего окончания своим нынешним сбивчивым размышлениям, чем эта прозрачная в своей очевидности притча. И пусть эти слёзные костры Тимура Зульфикарова провьются пробьются и к сердцам моих соотечественников…

 

ПЕСЧАНЫЙ ВЕРБЛЮД

 

Однажды караван Пророка — да будет с Ним милость Аллаха! — заблудился в самуме-асыфе в пустыне Сахро-Сахаре бушующей разрывающейся расплескавшейся необъятно неоглядно

Много дней слепо и голодно и темно блуждали в разъяренной пустыне Пророк и святые спутники-асхабы его и верблюды его

Тогда Пророк приказал зарезать верблюда-вожака чтобы мясом его густым напитать поникших спутников своих а кровью напоить уста их солончаковые иссохшиеся

Когда разрезали разрушили развалили разъяли верблюда – не нашли в нем ни внутренностей ни крови ни мяса ни костей а один сплошной кипучий непролазный горячий песок

Верблюд был весь сложен слеплен из песка и песок верблюда просыпался в неоглядный песок пустыни и не осталось верблюда и следа его

Словно песочные часы посыпался верблюд и стал пустыней

Спутники Пророка содрогнулись ужаснулись но Пророк сказал:

– Как этот святой верблюд – допотопный корабль ковчег пустыни состоял из одного песка – так святой истинный человек состоит из одной молитвы! Да! Аллах Акбар! Аллах велик!

И караван единодушно взмолился в пустыне

Тут чрез пески секущие явились провились пробились сотворились косые слезные костры и колодцы спасительного оазиса…

14 августа 2021 года, Курск