Анатолий СМИРНОВ. ТРОПА КАЛЕНДАРЯ. Лирика

 

Анатолий СМИРНОВ

ТРОПА КАЛЕНДАРЯ

 

* * *

В коричневом стекле витрины

на дымной площади Труда

мелькают люди и машины,

блестят цветы и провода.

 

И в этот мир остекленелый,

в мир отражённый, в мир немой,

я каждый день вплетаюсь телом,

спеша из офиса домой.

 

И в этом мире отражённом

подобьем тела наяву

парю в пространстве, дна лишённом,

минуту целую живу.

 

И, промелькнув стеклянной тенью

среди подобных мне людей,

топорный холод раздвоенья

под кожей чувствую своей.

 

* * *

Какая мысль тревожит лунный свет,

Когда меж туч он бродит в вышине

Над городской окраиной, где нет

Ни фонаря, ни лампочки в окне?

 

Раздетые ноябрьские сады.

Пустые грядки. Редкий лай собак.

И в чёрных лужах чёрный блеск воды,

Как то ли горя, то ли смерти зрак.

 

Вода и почва. Почва и луна.

Придуманные страхом рай и ад.

И вновь недостижима тишина,

Как сто, как миллионы лет назад.

 

В межзвёздный гул закутана Земля,

В рыданья звёзд, в шуршания планет.

А голые внимают тополя

Тому, о ком бормочет лунный свет.

 

Раздетые ноябрьские сады.

Раздумья, отходящие ко сну.

И снова, как в предчувствии беды,

Мой пёс вот-вот завоет на луну.

 

* * *

Бесснежный декабрь. Дальний стук электрички.

Под окнами улицы плитка сырая.

О чём говорить, если всё столь привычно, –

От смерти до родов, от бездны до Рая?

 

Спуститься по лестнице, выйти на ветер

И молча бродить средь людей между зданий,

Чтоб сон нагулять, чтобы знать, что на свете

Всё те же и воздух, и грусть ожиданий.

 

На улицах лица без света, без воли,

Как стадо, гонимые посохом Бога…

А ночью приснится ячменное поле

И, пыльная, к отчему дому дорога,

 

И небо над полем насквозь голубое,

За полем у края деревни рябина

Да еле заметный дымок над избою,

Где будто бы ждут ещё блудного сына.

 

* * *

А ночью вызрел снег во мгле небесной сферы

И в белое одел весь город мрачно-серый –

Газоны, крыши, тротуары, мостовую, –

Глазам явив зимы отраду световую.

Зимой всегда светло, пока в ней нет метели.

По лесу в ночь идёшь, вокруг чернеют ели,

За тучами луна и звёзды, но от снега

Всё истекает свет, им впитый в недрах неба.

Зимой всегда светло, пока в ней нету вьюги.

Снежинки – добрых звёзд сестринские подруги,

И глубина небес, вдыхая знобкий воздух,

Коль не рождает их, из мглы рождает звёзды.

Как ночь тогда дивна! Она дивней, чем лебедь, –

Созвездья на земле, созвездия на небе,

Мерцает и горит всё зыбью жёлто-синей,

И бледная луна в выси плывёт богиней,

И звёзды вниз летят – одна, вторая, третья…

И, кажется, стоят вокруг тысячелетья.

 

СОРОКИ

Как только сдвинет небо облачные шторы

И пудрой снега забелит слегка просторы,

В людинец города сороки прилетают

И, как в зверинце мы, за нами наблюдают

С крыш, с веток, с проводов…

                                         – Так дики эти люди:

И солнца ещё нет, а их уж что-то будит,

Выносит из домов и резвыми шагами

До полночи они топочут меж домами,

Тела свои суют в железные коробки

И из коробок тех устраивают пробки.

Да, все они спешат, глазищами сверкают,

А для чего живут – совсем не понимают.

Как хорошо, что Бог послал такой гостинец:

Двуногих бегунков всех заключил в людинец!

Вот потому в лесу, завидев человека,

Всегда мы так кричим, трубим тревогу века.

И прячется всяк зверь, внимая нашим крикам,

Он знает – в лес пришли глупцы в азарте диком,

Собравшие в себе все злобы и пороки,

Чью суть прознали мы, философы-сороки.

         

ПНЕВМОНИЯ, ЦЕНА КИСЛОРОДА

Бессонной ночи ознобная тьма.

В глазах нездешнего света круги.

Стучит, стучит в окошко зима

Кривыми руками ведьмы-пурги.

 

Стучат, стучат точно в такт ей часы,

Пружиной толкая судьбу вперёд.

И демон смерти сопит в усы,

Ворочаясь в чёрном углу, как кот.

 

В мозгу – свинец, не поднять головы.

И нет кислорода – вдыхаешь пар.

Включить бы свет, да не встать, увы, –

Хрипение в лёгких, ознобный жар…

 

Вот так бежишь по годам во всю мочь,

Богатства побольше стремясь собрать,

Как вдруг налетает с удавкой ночь,

И всё ты готов за воздух отдать,

 

За то, чтобы в лёгких жил кислород.

И ужас ломает твой мозг и грудь –

Ты знаешь, что будет, как миг придёт,

Когда ты не сможешь уже вдохнуть.

 

* * *

Ещё долго до криков кукушки

и не близок касаток полёт…

По проталинам возле опушки

мать-и-мачеха жарко цветёт.

 

Будто ангел, в огонь облачённый,

сообразуясь с движеньем планет,

раскидал по буграм буро-чёрным

как лоскутьями солнечный свет.

 

Пласт снегов, отстраняясь от света,

языками сползает в овраг.

На опушке в предчувствии лета

розовеет стеной березняк.

 

Хор синичий трезвонит с восхода

в колокольчики песни шальной.

А душа снова дышит свободой,

вечной жизнью и вечной весной.

 

ДЕНЬ И Я  

Меж стенами, окошками

как топот, рык и звень

из будущего в прошлое

идёт весенний день.

 

Ему, в руке несущему

все крохи бытия,

из прошлого в грядущее

иду навстречу я,

 

и радуюсь меж скрипами

дверей, речей, времён,

что, солнцем весь засыпанный,

зазеленел газон.

 

Но к радости грусть лепится

былого жития:

могли бы и не встретиться

здесь этот день и я.

 

Жил с юности с неробкими,

собой не дорожа;

не раз ходил не тропками,

а лезвием ножа.

 

Но молвлю, зря на сущее

в конце того пути:

из прошлого в грядущее

лишь так я мог пройти.

 

Да, дрался в кровь без мистики,

курил, глушил вино…

Быть чистеньким средь чистеньких

не каждому дано.

 

* * *

Тени робки и сумерки зыбки.

Мотыльков серебристый полёт.

Майский вечер как струнами скрипки

О заветном и давнем поёт.

 

Трелью флейты аккорды мгновений

Прохрусталивает свист соловья,

И в крепчающий запах сирени

Возвращается юность моя.

 

* * *

Рёв моторов и поле рябое

всё быстрей убегает к хвосту.

От земли отрывается «боинг»

и полого идёт в высоту.

 

А внизу подтвержденьем взлёта

между рощ и просторов травы

проплывают квартальные соты

предзакатных окраин Москвы.

 

Забираясь всё выше и выше,

мелодичней поёт самолёт,

а в салоне уж в гаджеты пишет

попривыкший к полётам народ.

 

О грядущем земном беспокоясь,

он не мыслит, решая дела,

что нас в воздухе держит лишь скорость

да подъёмная сила крыла.

 

Ну а я наблюдаю в оконце,

от земных отрешившись оков,

как сияет спокойное солнце

над холмистым плато облаков.

 

Зрю и думаю, вспомнив про поезд,

в ночь гремящий в стальной маяте,

что и в жизни нас держит лишь скорость

да стремленье к святой высоте.

 

* * *

Облачной почвы грядки

Ветер рыхлит, как глину.

Солнце играет в прятки

С древней речной долиной –

То подмигнёт ромашкам,

То ускользнёт за облак

Так, что темно букашкам

Между травинок волглых.

Солнца букашки просят,

Луч – путеводной нитью:

Много уж лет не косят

Эти луга над Ситью;

Спутались дико травы,

Трудно сквозь них пробраться;

Грустно букашкам, право.

Грустно и мне здесь, братцы:

Не промычат коровы,

Не прогорланят певни;

Спят на холмах сурово

Брошенные деревни –

В чёрном бурьяне грядки,

Пруд заплывает тиной…

Люди играют в прятки

С древней речной долиной.

 

* * *

Гроза обложила деревню

В небесной близи и дали.

Под громом трясутся деревья

Над дрожью травы и земли.

И молний чешуйные взмахи

Хвостятся в небесных ручьях,

Рождая и искры, и страхи

В твоих затенённых очах.

Вот щука грозовая вволю

Прошила хлябь неба до дна –

И факелом вспыхнула в поле

Соседского сена копна…

Любимая, страхов так много

Живёт на Руси испокон!..

Давай же помолимся Богу

На тёмные лики икон

За русское право и лево,

За хлеб и сохранность жилья,

За то, чтоб не вспыхнул к нам гневом

Громовый возница Илья,

За то, чтобы к божьей лазури,

Души напрягая весло,

Прошли мы сквозь грозные бури,

Проплыли сквозь адское зло!

 

* * *

Если есть на столе хлеб и соль, а в кувшине вино,

Если печка горит и не каплет вода с потолка,

Если можно зажечь керосин, когда станет темно,

Значит, доля земная твоя и щедра, и легка.

 

Значит, вольно душе бедовать в лабиринтах времён,

Видеть истинный свет сквозь земли и небес миражи…

Тело значит немного – подобных ему легион,

Но ещё не бывало, не будет подобной души.

 

ТОСКА ПО ЗАРЕ

Шаткий шелест берёзовых листьев,

Чей-то свист, чей-то шорох обочь.

Над поволжским простором повисла

Жёлто-синяя летняя ночь.

 

Край небес, поднимая ресницы,

Держит брезжущий свет на весу…

Подружиться бы мне с Заряницей,

Покорить бы девицу-красу.

 

Заплетать бы ей русые косы

В сквозняках луговых теремов!

С ней купаться бы в шёлковых росах

Земляничной травы берегов!

 

Проницая листвяную сетку

Лунный свет умирает в коре…

Как судьба, от языческих предков

Мне досталась тоска по заре.

 

Вот и жду, тонко слушая звуки,

Пронизавшие мглистый простор,

Когда нежные девичьи руки

Разожгут на востоке костёр.

 

СОСЕДКА

Муж умер и пуста квартира

Так стала, хоть волчицей вой.

И тут простор иного мира

Открылся ей, простор живой.

 

Куда пойти пенсионерке,

Чей сын залип в столичный гам?

Да, подалась старушка в церковь,

По воскресеньям ходит в храм.

 

Живёт, как батюшка и вера

Велят, уже четвёртый год.

А ведь служила инженером,

Ракеты делал их завод.

 

Постится. Молится за жребий

Сынка и внуков на земле.

И слышит ангелов на небе,

И чует бесов в людной мгле.

 

В углу – лампадка и иконы;

Ей мнится, жив в них каждый лик,

И можно к ним пролить все стоны,

Направить сердца всякий крик

 

С надеждой, что грядёт спасенье

Души и Рай, как сладость сна.

С Ним, всем сулящим воскресенье,

И смерть почти что не страшна.

 

* * *

Хочу за истиной в погоне

одновременно на ходу,

как бриллианты, на ладони

нести букашку и звезду.

 

Хочу, сбежав на думный роздых,

в едином вдохе у рябин

вдыхать июльский жаркий воздух

и лёд космических глубин.

 

Хочу, как адрес на конверте

той, что томит разлукой грудь,

писать по жизни тушью смерти,

чтоб жизнью смерть перечеркнуть.

 

И, проникая дерзким слухом

за грани слова и числа,

хочу, чтоб тело стало духом,

а дух присвоил все тела.

 

ТРОПА КАЛЕНДАРЯ

Всю жизнь я шёл тропой календаря,

От дел людских лежащей наискось,

Судьбу Земли за то благодаря,

Что обрела наклон земная ось,

 

Что грязь распутиц укрывает снег,

А снег смывает вешняя вода

И зацветает лютиками брег,

Забыв про тяжесть времени и льда,

 

Что ярость лета, его грозный гнев

В себя вбирает осень, усмирив,

И шелест листьев, сыплющих с дерев,

Звучит как нашей бренности мотив.   

 

Цветение сирени и любовь,

Синь васильков и грусть по небесам,

Боль о больных и клён, горящий в кровь,

Жестокий ум и иней по лесам…

 

Я – славянин и мне природа – мать,

Все дни и ночи, всякая заря;

Моей души до смерти не сорвать

Людским делам с тропы календаря!

 

* * *

Душа не привязана к месту

И к часу; без пут и оков

Она, словно света невеста,

Гуляет по толще веков.

 

То мамонту чешет бочину,

То двигает струги плечом.

То баба она, то мужчина;

То с прялкой, то с грозным мечом.

 

Но, силе инстинкта послушны,

Мы в жизни телесной, земной

Привыкли показывать душу

Другому одной стороной.

 

А той ли, что надо?.. Кто ж знает!

Лишь ссор и обид череда

Нам это порой разъясняет,

Но чаще, увы, никогда.

 

Не в этом ли бед всех причинность?..

А рядом со звоном в крови

Не наших ли душ андрогинность

Дарует нам счастье в любви?

 

Когда свои страхи разрушив

Пред миром, в котором темно,

Друг другу раскрыв свои души,

Становятся двое – одно.

 

* * *

И в нежности, и в гневности желанна

ты мне как первоженщины репринт.

В душе твоей таинственной и странной

любое чувство, словно лабиринт.

 

Не только я, ты и сама плутаешь

среди своих пристрастий иногда:

то от словечка ласкового таешь,

то перед всем надменна и горда.

 

Порой ты – то покорность, то свобода.

Всегда ты та, но будто и не та,

изменчива, как горная погода,

приманчива, как неба высота.

 

В РОЩЕ

День осенний, мечта пошехонца, –

Золочёных берёз лепота;

В небесах то ли бледное солнце,

То ли лик занебесный Христа.

 

В тишине, распустившей по-лисьи

Хвост молчанья к святой синеве,

С веток хрустко срываются листья

И шуршат, замирая в траве.

 

Над рябины большими кистями

Серебрятся, кружа, мотыльки.

Тонко пахнет землёй и груздями,

Влажной свежестью близкой реки.

 

Ощущенье былинной свободы

Проницает все ткани души,

Как и грусть, что не прожиты годы

В этой праведной русской глуши.

 

* * *

Картинки, бегущие в памяти,

Вибрации, тени, слова… –

Всё бывшее, что закопали мы

В исчезнувший снег естества.

 

Но память просторней отечества,

Старее рождения звёзд,

И рядом идут в ней по вечности

Гагарин, Бодлер и Христос.

 

А ниже несётся по улицам

Ноябрьский нетающий снег

И жирное небо сутулится,

Взирая на мёрзнущий брег.

 

Но что там, за хмурою заметью

В грядущего розовой мгле,

Нас встретит, меж явью и памятью

Идущих по зыбкой земле?