Игорь ШУМЕЙКО. МЫ ВСЕ НАДЕЕМСЯ ЕЩЁ… К 80-летию Владимира Крупина

Игорь ШУМЕЙКО

04.09.2021

900

5

Игорь ШУМЕЙКО

МЫ ВСЕ НАДЕЕМСЯ ЕЩЁ…

К 80-летию Владимира Крупина

И 80 лет жизни Владимира Николаевича Крупина, и все его творчество вписаны в историю России и её народа. Мы может и не задумывались, но даже сама дата выхода национально-сказочной, всемирно-известной «Живой воды» – 1980-й… Обещанный коммунизм – неразделимо-неслиянный клубок народных мечтаний и идеологического вранья прикатился к порогу в тот престранный год. Обман, надлом? А там и конец державы? Но народ отвечает усмешкой Крупина: «живая вода» выпита, сказка рассказана, жизнь продолжилась... Грязные электрички, нескончаемые стихийные толкучки, нищенство. Но и «лихо-святые» 90-е народ перенес с той же, что и «Сказку 1980-го», – непобедимой усмешкой Крупина.

Я несколько раз неуклюже пытался объяснить Владимиру Николаевичу, почему из его рассказов той эпохи мне особенно запал «Вася, отбрось костыли». Жулики-попрошайки Вася с женой бредут по электричкам, вылитые, показалось мне: лиса Алиса и кот Базилио. И такой же неразделимо-неслиянный «рассказчик Крупин» тянет нить разговора с ними, держит единственно возможную интонацию. В общем все повести, рассказы сборника «От застолья до похмелья. Русский взгляд на глобализм» – объединены той интонацией, но в «моем» рассказе поразителен абсолютный минимум реплик рассказчика, их полная бытовая простота. Эти же слова Васе мог сказать любой мужик в Сергиево-Посадской электричке: ни поучений, ни сектантского «просветительского» азарта (Вася побывал и у таких), ни грамма заискивания «перед простым народом».

Тут невольно аукнется и «глобализм» из титула книги – тянет на «глобальные выводы» сопоставить «писателей-деревенщиков» второй половины 20 века и «народников» второй половины века 19-го, знаменитое «хождение в народ». Те – да, злились на непонимание, заискивали, как перед выборами, гордились ловкостью написания подложных подстрекательских «Царских манифестов»… закончили сварой, грязью, террором. Ныне кризис доверия, взаимопонимания поистине «глобальный»: заискивание и перед любыми меньшинствами, и перед «народом» (в убого-политкорректном понимании). Именно этот обрыв связей возвратит внимание к «деревенщикам», даже если их будут читать уже с каким-нибудь «Словарём деревенских терминов России»: интонация-то разговора остается единственно возможная. В той великой плеяде: Абрамов, Распутин, Белов, Астафьев, Носов, Шукшин остаются книгами, Владимир Николаевич Крупин – книгами и живым словом, но… мы все надеемся на правоту и точность мысли Николая Гоголя: «Если русских останется один хутор, то и тогда Россия возродится».

Неюбилейной объективности добавят совпадения свидетельств его товарищей разных характеров, поколений. Валентин Григорьевич Распутин говорил: «По работам Владимира Крупина когда-нибудь будут судить о температуре жизни в окаянную эпоху конца столетия. Его творческий опыт уникален. Он решительнее большинства из нас». Николай Федорович Иванов: «При кажущейся мягкости характера обладает колоссальной твёрдости внутренним стержнем. Его готовность отстаивать свою точку зрения в бесчисленных дискуссиях о вере, о путях развития отечественной литературы удивляют и радуют, потому что это всегда идёт от сердца, глубоких знаний и от правды жизни».

Владимир Крупин открывает свои «Повести последнего времени» словами: «У России великое прошлое. Она много раз спасала мир. Спасает и сейчас. Надо делать всё, чтобы помочь России». И – безошибочная примета русской литературы, с той же (единственной) интонацией, что о «сохранении Державы, важности России для мира», – он говорит и о самых малых, меньших наших братьях. В «Родных половицах» вспоминает старую лошадь Партизанку, мобилизованную, прошедшую всю Отечественную войну и вернувшуюся… демобилизованную, работавшую в родном колхозе.

Помню, какое-то специальное, весьма парадное издание, представлявшее лауреатов первой Патриаршей премии портретом, био- и библиографическими справками и фрагментом текста лауреата. У Владимира Крупина тогда было успешно издано немало книг – под стать Премии: о Святой земле, Святом Афоне… Но в то издание он включил рассказик о кошке Муське. Хозяева решили продать дом, собираются уезжать, кошку на новое место не берут: куда ей, восемнадцать лет. Кошка чувствует, ловит из последних сил мышей, помирает. Похоронили её, завернув в старое хозяйкино платье. И перед самым отъездом хозяйка перебирает старые фотографии (тоже не все возьмут с собой). И на одном снимке видит себя – девочку, в том самом, новом тогда платье, и на коленях котенок – Муська.

Рассказ вроде никак не соответствовал формату издания, текстам других лауреатов, но ведь… ткань платья (тогда носили десятилетиями), ткань жизни, памяти. Мы-то ведь и «жестокость крепостничества» постигали через судьбу собачонки Муму.

Владимир Николаевич и сегодня лёгок на подъем, щедр на беседы, безотказен на выступления на различных конференциях, «круглых столах». Чем пользуется в числе многих и автор этих строк. Приглашая его в свой Российский Университет транспорта (МИИТ) всегда держу ещё один «козырь»: студентом МИИТа был Константин Нечаев, в будущем известный митрополит Питирим, кроме всего прочего возродивший в 1997 году в своей Альма-матер (и как оказалось, вообще в постперестроечной России) практику студенческих стройотрядов. Владимир Крупин долгие годы был прихожанином храма в Брюсовом переулке, где служил владыка. Студенты, преподаватели слушают внимательно, нить, связывающая поколения, тянется дальше. Мы все надеемся ещё – многая лета…