Геннадий ПЕТРЕНКО. ПЕРЕКРИЧАТЬ БЫ ЭТУ ТИШИНУ…

 

Геннадий ПЕТРЕНКО

ПЕРЕКРИЧАТЬ БЫ ЭТУ ТИШИНУ…

 

* * *

От славянских смут – до славянских братств.

Обожжённый путь – до открытых врат.

 

У родимых душ и родных могил –

степь черна, и сушь, и по ветру пыль.

 

И от века в век не прозрел народ.

От великих рек – лишь в болото брод...

 

* * *

Пахнет печка древней Русью.

Невесомый дым с трубы

веет бабушкиной грустью

прожито́й уже судьбы...

 

Куличи с большой горбушкой

сладко стынут на столе,

и лампадочка в избушке

чуть коптит на фитиле.

 

Вот и яйца расписные –

Пасха, Пасха на дворе!..

Корни наши родовые –

в алой утренней заре.

 

* * *

Высоким уровнем воды

гладь поднята на тихой речке.

Деревьев стройные ряды

в моём затопленном местечке...

 

От ветра голову пригну –

а он от края и до края

взбивает пенную волну

и в берега её толкает.

 

Раздольем здесь весна полна

и половодьем бесконечным!..

И потому волна вольна

запечатлеть себя навечно.

 

НА БЕРЕГУ

Прошлогодний камыш

скошен намертво режущим ветром,

из уложенных стрел –

горы мусора на берегу...

Что же нового здесь,

в позабытом краю неприметном,

в зеленеющих тропах

на просторном весеннем лугу?

 

Те же воды текут

и впадают в моря-океаны,

то же солнце вверху

греет спины проснувшихся рыб.

И в низины заходят,

облаками движимы, туманы –

мимо белых берёз

к старым ивам в затонный изгиб.

А крапива –

ещё ниже маленьких сочных травинок –

тянет вверх бахрому,

пелену нежным листьям прядёт...

 

Но, свидетель дорог,

шаткий мост из дубовых жердинок

растревоженно скрипнет –

и в сердце печаль снизойдёт.

 

* * *

Бежим по путаной судьбе

без остановки.

Как в русской зрелищной игре –

нужна сноровка.

 

Там мяч до неба, как мечта:

чем выше – лучше.

Неприхотливая лапта,

но нам не скучно...

И набираются очки

на перебежках.

А каждый промах на пути

грозит: не мешкай!..

 

Вот так и мчимся во всю прыть

с душой открытой.

Ах, лишь бы сердце не разбить,

как мячик битой!

 

* * *

Душа по строгости спросила

за разговоры по душам:

что потаённое хранила –

то, в очернении – на срам...

Толпа с усмешкою ехидной

приклеила мильон «наград»...

И за себя душе обидно,

и я за душу виноват.

 

* * *

Прощальный взмах осеннего листа,

полёт по ветру в бездну... Приземленье.

 

Здесь от печали нет нам избавленья –

лишь скорби след, да неба пустота,

да мокрый след осеннего листа...

 

* * *

Обнажились вороньи жилища,

понависли на голых суках...

Их жильцы пропитание ищут

на раздольных полях и лугах.

 

Здесь, в глубинке им – воля-раздолье

на дорожных густых полосах!

Гулы ветра пронзительно-больно

обвивают тропинки в лесах.

 

Всё одно: темноватая осень,

чёрствый след – и парит вороньё.

И меня, может, кто-нибудь спросит:

«Здесь ли было жилище твоё?..».

 

* * *

Я не видел той церкви купол:

разобрали на кирпичи.

Понял позже: то было глупо,

расхристосовы палачи!..

Бабка рано крестилась в небо

и на угол святых икон:

чтобы каждому – корка хлеба,

внукам-правнукам – сладкий сон...

Нет уж бабки, ушла в покои.

Церковь новая – крест в зенит!

Жизнь ломает, чтоб снова строить

то, что память для нас хранит.

 

* * *

А что до вишен загнанной собаке?

В зверином мире красная – лишь кровь

и плоть...

Вот гон мышей в цветущем злаке

ей снился – в радость,
                                        да хозяина любовь...

Терпеть под деревом пусть тесную – но будку,

носить короткую, с ошейником, но цепь –

лишь для него...

                               Загавкала б не в шутку

на вольную задумчивую степь!..

 

Зачем теперь ей сад у дяди Вани?

Пусть птицам впрок пойдут созревшие плоды –

устала, спит...
                           Последнее дыханье

взлетает ввысь до утренней звезды.

 

* * *

Зажав узлом четыре уха,

я в тряпке осень унесу –

рыжеволосая старуха

ещё не сбросила красу:

плащом помахивает рваным,

заплаты дождь к асфальту бьёт...

Но в продырявленном кармане

не удержать Вселенной ход.

 

И я сменю четыре уха

на одноногий инструмент,

чтоб белоснежные краюхи

сгребать – до новых перемен.

 

КОЛОДЕЦ

Предчувствуя слепое невезенье

и горькие превратности судьбы,

сильней, как цепь, натягиваю звенья

в процессе добывания воды.

 

В святом глотке оттягиваю время,

укореняясь прочно на земле,

зачерпывая тайны исцеленья

Вселенной, потянувшейся ко мне.

 

* * *

Много прежних друзей откололось по половинкам:

кто в начальство ушёл, кто в погонах звездистых завис.

Ну, а я прошагал в тишину
                                              по весенним дождинкам –

под прижатый судьбой камышовый просевший карниз.

 

Как за дальнюю даль –

                          посмотрел в родниковый колодец –

там увидел луну в отраженье холодных глубин...

И поверил: я сам – тот наивнейший первопроходец

средь полей и небес у огромных зимующий льдин.

 

Нет, из старых друзей всё же есть и такие, и круче –

я их видел и знал: по одной пробирались тропе.

А других не заметил – застряли в потрёпанной туче

и скатились во тьму в заскорузлой своей скорлупе.

 

Может, Бог им судья? Но обычно они неподсудны,

от единой земли рвут зубами серебряный куш.

Что ж, отряды стоящих за правду – немноголюдны

в единении чистых, распахнутых праведных душ.

 

* * *

Перекричать бы эту тишину,

и, не боясь несказанного слова,

из бездны Истину вычерпывать одну

к поверхности водицы родниковой.