Алексей СМОЛЕНЦЕВ. ПОЧЕМУ ШУКШИНУ НЕ ДАЛИ СНЯТЬ РАЗИНА… И где? – в государстве рабочих и крестьян

 

Алексей СМОЛЕНЦЕВ

ПОЧЕМУ ШУКШИНУ НЕ ДАЛИ СНЯТЬ РАЗИНА…

И где? – в государстве рабочих и крестьян

 

Почему Шукшину не дали снять Разина… Не дали? Да, именно так. Шукшин за свое намерение – дать русскому человеку волю… духовную волю… волю миросозерцания – жизнью заплатил.

Это, ведь, он о себе – «я пришел дать вам волю»… о себе и о русском народе. Только за тем и пришел Шукшин и в кинематограф и в литературу. И насколько смог, насколько сил и жизни хватило, насколько Господь попустил – Шукшин нам эту волю дал. До сих пор дышать ею можно, волей, дышать и укрепляться.

А если бы создал Шукшин фильм о Разине, с его массовыми народными сценами, с его сценами батальными, Шукшин тут же вышел бы в ряд художников мирового уровня.

«Война и мир» обеспечили мировое признание Бондарчука. Но «Война и мир» – дворянские война и мир (простите, Лев Николаевич, в тех координатах, в которых я смотрю, – это так). Разин – это была бы народная «Война и мир», не литературно, а кинематографически. Шукшин был готов это сделать. Ему по силам был этот уровень. Уровень народного слова, народной правды и художественный уровень был ему по силам. Не дали.

И где?! В Государстве рабочих и крестьян! В Государстве, победившей идеи народной! – Не дали. Побоялись. Потому что Государство уже не народное было. Не то уже было Государство. В пору было новому Разину выходить на просторы Руси. И он не вышел. Шукшину не дали позвать его. Государство было народное. А воли у народа не было. Бумага главнее была, как и во времена Разина, – главнее. Шукшин хотел волю дать и Государству и Народу. Заговорить об этом на две стороны, заговорить обоюдоостро и Народу и Государству.

И населению надо было на себя взглянуть и Государству взглянуть на себя, глазами Разина, глазами Шукшина взглянуть. Уже было поздно. Значит, Переворот к тому времени – средина семидесятых годов двадцатого века – совершился уже; государство – уже не было ни советским, ни народным. (Это в начале восьмидесятых подтвердит еще и гибель Юрия Селезнева.)  Население еще этого не знало, а система власти уже была не народной. Шукшин думал – успеет. Но – нет. Именно потому и погиб. Лихие «девяностые» – они не русские, потому что русский народ не запятнал себя участием в них; «девяностые» вызрели в советских семидесятых. Гибель Шукшина тому свидетель.

А почему Шукшин Разина, без кавычек – Разина, образ Разина, хотел создать, да и создал, письменно только, а в кино – не дали?

Так почему?

Шукшин характер писал, русский, без края и удержу, характер, свой собственный, русский характер; злость писал, он знал эту злость… Злость именно – не злобу, а злость, хорошую настоящую русскую злость. Это и его, Шукшина, злость была, но он над злостью своей поднялся, стал большее ее, потому и написать сумел злость Разина. Если ты лишь вровень с характером, с натурой – вровень, нет - не напишешь, надо больше быть, надо стать больше. Шукшин сумел стать больше.

Любовь помогла Шукшину, потому что: Любовь – больше… всегда: Любовь – больше; всего – больше.

Разин был Шукшину – родной. Родной по крови. Кто пожалел Разина? Один Шукшин пожалел. И Разина пожалел и о Разине пожалел.

Зверства?.. Зверства здесь не при чем… Шукшин душу Разина пожалел. Русскую – изболевшуюся, несправедливостью в клочья изорванную, – русскую мужицкую душу пожалел… Мужика пожалел.

Так Разин казак, вроде… Казак… а повернется ли язык сказать, что Разин не русский мужик?..  Язык-то умнее нас самих иной раз оказывается…

В Разине, как и в «Калине красной», русского мужика пожалел Шукшин… Любил потому что, больше жизни любил русского мужика.

Возлюби ближнего своего, как самого себя… Как самого себя?.. Больше, чем самого себя, возлюбил Шукшин русского мужика, возлюбил за всей русской литературой вслед, возлюбил… Может и не тянула в яви, в видимом пространстве, русская литература на служение и исполнение Заповеди первой – «Возлюби Господа своего»… но исполнением и служением второй Заповеди – «Возлюби ближнего…» – беззаветно Христу (а кому же еще?) служила.

И Шукшин – плоть от плоти литературы русской.

Шукшин Государство хотел спасти. Это самое Государство, бывшее некогда, или не бывшее никогда – Государством рабочих и крестьян… Но хотел спасти, для Народа хотел спасти Государство. Потому что народ-то тот же самый был, что во времена Разина… а еще и Государство было – то же самое, что во времена Разина.

И вот его-то, такое то Государство, и хотел спасти Шукшин… И царя (Алексея Михайловича) – тогда, и партию – сейчас, спасти хотел. Получается и Церковь спасти хотел.

Царя-то вроде чего спасать. Разина – казнили, а царь царем и остался. Остался. Да только будь Степан Разин и вправду лишь вор да разбойник, да душегуб – и не было бы в русской жизни никаких оснований для явления Разина, и стоять бы династии Романовых и еще триста лет после трехсотлетия.

И Церковь в семидесятых годах другого спасения требовала – возвращения в русскую жизнь требовала; точнее наоборот – самой русской жизни в том советском необходимо было возвращение Церкви… Возвращения Церкви как меры нравственности… как меры правды. Поэтому и говорил Шукшин о том, что «нравственность есть правда». Поэтому и «Верую!» с восклицательным знаком на всю страну произнес – показал в своем рассказе, до чего безбожие доводит.

Но ведь Разин Шукшина задевал Церковь, еще и как задевал. Церковной анафемой Разину начинался Разин Шукшина. Справедливой анафемой? Анафема несправедливой быть не может, Церковь – не ошибается, люди – ошибаются, но не Церковь, Соборный организм русского народа. Организм-то – Соборный, да что с его человеческим составом делается временами… как и с человеческим составом государственной власти…

Будь оно все вместе – Православие, Самодержавие, Народность – как и задумано, то стоять бы и стоять Российской Империи. И для Разина – другие бы дела нашлись… и для Ленина…

А Советское государство и семидесяти лет не устояло. Надо ли было его спасать? Да. А спасти его, Советское государство, можно было бы лишь как? – лишь в качестве Государства Русского. Советского – это пусть, но Русского – в этом суть. И Партия могла – партией оставаться в этом случае. –

Оставаться… только замечания Шукшина учесть. Замечания Шукшина Партии? Какие же в Разине замечания могут быть Партии, когда и самой партии на те времена духу не было?

Ох, и непрост Шукшин, по-русски, по-мужицки – непрост. И до сих пор мы его в полноте смыслов не читаем. Церковь во времена Разина была тот же (условно, конечно, но – в символе) организм, которым во времена Шукшина была Партия.

Анафема – справедлива. Но сколько рядом с Разиным еще должно было быть имен и воевод-душегубов, и церковных иерархов, предназначение свое все за те же 30 сребреников променявших? Они показаны в Разине: и воеводы (государственная власть) и иерархи (власть духовная). 

Невнимание власти к своему человеческому составу, невнимание Церкви к своему человеческому составу – вот о чем говорит, криком кричит Шукшин, предупреждает своим Разиным, вот о чем!

И – Народ… Нельзя Народ обижать! Нельзя – вот о чем Шукшин…

Шукшин: «Русский народ за свою историю отобрал, сохранил, возвел в степень уважения такие человеческие качества, которые не подлежат пересмотру: честность, трудолюбие, совестливость, доброту… Мы из всех исторических катастроф вынесли и сохранили в чистоте великий русский язык, он передан нам нашими дедами и отцами – стоит ли отдавать его за некий трескучий, так называемый «городской язык», коим владеют все те же ловкие люди, что и жить как будто умеют, и насквозь фальшивы. Уверуй, что все было не зря: наши песни, наши сказки, наши неимоверной тяжести победы, наши страдания – не отдавай всего этого за понюх табаку… Мы умели жить. Помни это. Будь человеком».

Вот, это Государство хотел спасти Шукшин для этого Народа, у которого – и песни и сказки…

Посмотрите на минувшие тридцать лет – есть ли у нашего народа песни? Вот и все… больше и говорить не о чем…

Поэтому и не дали снять Разина.

И еще не только поэтому. «Калина красная» – это явление русского кинематографа в советском периоде истории государства. А Разин стал бы явлением мирового кинематографа. Думается, я уверен в этом, ни в чем бы не уступил Разин Шукшина «Войне и миру» Бондарчука и «Тихому Дону» Герасимова, не уступил бы.

Разиным Шукшин выплеснул свою злость. Прокудиным злость эта лишь обозначена, масштаб не тот, личный масштаб. А в Разине масштаб – тот, на всю Россию, а был бы и на весь мир масштаб…

Книга Шукшина о Разине, это, конечно, не «Война и мир», не «Тихий Дон» даже. Но кино, кино – это совсем другое дело. У Шукшина с лишком было сил, чтобы и в мировой кинематограф войти уверенно, как он в отечественный вошел.

И Бондарчук («Война и мир») и Герасимов («Тихий Дон») – так это и понимали, видели готовность Шукшина заговорить не с градом уже, а с миром. Но Бондарчук Шукшину руку протягивал, чтобы вести его через «Они сражались за Родину» в мировой кинематограф. А Герасимов попустил первый запрет на съемки Разина.

Хоть и поперек сердца было Шукшину участие в съемках у Бондарчука «Они сражались за Родину», но опыт масштабных сцен, массовых сцен, сцен батальных… Опыт… Готовил Господь Шукшина именно к русскому – на мировом уровне – явлению гения…

Поэтому книгу еще стерпели. А кино – снять не дали. Просто не дали. Также потом Юрию Селезневу не дали Лермонтова писать.

Кто?.. вот вопрос… Кто?

Есть, верно, и имена и фамилии, точно есть… Но есть еще один момент важнее важного…

Почему Господь попустил?

Вот где вопрос. Вот какой ответ понять бы.

А имена… «Казненный дегенератами» – так назвал Борис Лавренев свою статью памяти Есенина. Требует эта статья отдельного разговора, ох, и требует…

Казнены дегенератами и Пушкин, и Лермонтов, и Есенин… И – Шукшин, и Селезнев… Список этот бесконечный… как и дело дегенератов на земле… Каин был первым дегенератом, Иуда – следующим… так было надо… Господь попустил это… в этом есть какой то смысл…