Марина МАСЛОВА. ЗАОКСКИЙ ПОДВИЖНИК, или Странник всея Руси
Марина МАСЛОВА
ЗАОКСКИЙ ПОДВИЖНИК, или
Странник всея Руси
Очарованным русским странником назвал Фёдора Конюхова писатель и публицист Александр Проханов. «Когда мне довелось встретиться с Конюховым и побеседовать с ним, мне казалось, что вокруг него трепещет едва различимое сияние».
Когда-то Савву Васильевича Ямщикова прозвали реставратором всея Руси. Сегодня похожим образом мне хочется назвать и отца Фёдора…
С неугомонным странником всея Руси отцом Фёдором Конюховым посчастливилось встретиться в середине июня нынешнего года. Казалось бы, событие из самых удивительных и в общем-то приятных. Не всякому желающему увидеть живого Фёдора Конюхова удаётся осуществить свою заветную мечту. Вон, даже почтенный Александр Проханов признаётся, как долго искал встречи с героем своего будущего очерка «Божественный скиталец», отразившего, впрочем, в большей мере самого автора, его жизненные скитания, нежели фигуру неутомимого борца со стихиями природными и человеческими, то есть страстями тела и души…
Заглянешь в инет, почитаешь отзывы счастливчиков, коим удалось поймать неуловимого и лицезреть его лично в течение нескольких минут или даже часов, и все как один свидетельствуют, что более трудной задачи, как застать отца Фёдора сидящим без дела и ждущим внимания к себе, у них не бывало в писательской (Проханов), актёрской (Олег Меньшиков), режиссёрской (Фёдор Бондарчук), журналистской (несть числа) или какой-либо иной практике…
Мне же придётся признаться совсем в другом. Встретилась я с отцом Фёдором без малейшего усилия со своей стороны (разве что психологическое было – заставить себя поехать, выйти из зоны комфорта, как сейчас говорят), и с тех пор жизнь моя стала мне не в радость…
Заболела я морской болезнью. Но не той, которая ожидается от человека, потрясённого необычайной встречей, всколыхнувшей всю его жизнь новым стремлением. В данном случае ожидалось бы стремление к морю, к дальним странствиям. Хотя бы на туристическом лайнере, на худой конец, коли время для одиночных маршрутов уже минуло для меня безвозвратно…
Однако болезнь моя иного характера. Судя по картине душевных переживаний, это самая настоящая морская болтанка. Лирически развитые моряки называют её колыбельной для корабля. Это когда за бортом колышутся волны, а на борту кажется, что кто-то старательно пытается вытрясти из тебя всю душу. В Морском словаре Самойлова это состояние водной стихии и пребывающего в ней судёнышка означено буднично: «Колебание корабля, самолета и т.п. из стороны в сторону, вверх и вниз во время движения; качка».
Симптомы моего морского недуга тоже внешне отчётливы.
За прошедшее со дня встречи время (через неделю, 17 августа, будет ровно два месяца) колебания внутри моего утлого плавсредства, по-библейски именуемого скудельным сосудом (а по сути, обыкновенный глиняный кувшин), в коем до известных сроков обретается моя душа, достигли такой амплитуды, что мне по-толстовски впору воскликнуть: не могу больше молчать! Но что именно сказать, высвобождая из головного кувшина уже взбитые до плотной маслянистой консистенции свои мысли, я до сих пор не решила.
Вот это и есть настоящая морская болтанка. Качка неистовая и неодолимая. За это время уже написан стостраничный остов замысленной (не путать с замасленной) книги о встрече с легендой российского, да что там! – мирового экстрима в области воздухоплавания на огненном шаре и «перегребания» океана вёслами вручную. Разумеется, не с точки зрения технологии полёта или методологии вычисления максимально попутного мейнстрима в потоках реальности. Всего лишь хотелось рассказать о своих чувствах и мыслях во время встречи с настоящим русским батюшкой, напомнившим мне мои давние представления (эпохи воцерковления и чтений житий) о святых Сергии и Серафиме, коих именовать по месту подвижничества, будь то Радонеж или Саров, нет надобности, ибо они давно стали всемирны, надмирны и небесны.
Тульский, а лучше Заокский, подвижник пока ещё вершит – дай Бог ему здравия на многая и благая лета! – свой земной путь, но всемирность его уже в доказательствах не нуждается. Надмирность тоже уже прозябает во многих его письменах, уже пробивается сквозь коросту болезненных отношений нынешних цивилизованных (но не духовно согласных) континентов и стран. А что до небесности, тут по афонской традиции – подождём и посмотрим, чем будет вершиться его земной путь. Сие дело будущего, которое не в нашем ведении. Однако верить в возможность и даже неизбежность такого оборота земных и небесных дел нам никто не запретит.
Ну вот, книга почти написана, да только сомнений и колебаний по её поводу столько, что лучше про неё и не заикаться, потому как более бесцветного явления, как теперь кажется, в моей писательской (от слова писать, и не более того) практике ещё не было.
То есть не помогают тут ни уверения в её интересности, исходящие от прочитавших отрывки коллег, весьма уважаемых и опытных; ни любопытство слушателей из числа журналистской братии, однажды воспринявших устную версию и посуливших ей аудио-будущее хотя бы на местном радио; ни даже мнение одного из близких к герою рождающейся книги людей, заподозрить которого в неискренности мне сложно – при моей глубокой почтительности к священству и монашеству его. То есть я не бахвалюсь тем, чего, в общем-то, ещё нет, книга не издана, даже не дописана, а, напротив, каюсь в том, что справиться с собой при таком наплыве эмоций, увы, не могу. Болтает так, что каждое вчерашнее удачное, казалось бы, слово сегодня видится тусклым и никому не нужным. Ясное дело, что борьбу я веду.
Спастись от этой болтанки пыталась и в жанре путевого очерка «По следам паломнической поездки в Деревню Фёдора Конюхова», но увидела в инете сотни подобных публикаций и грузно осела со всем своим наблюдательным багажом. Начала сочинять критическую статью о художественном образе ласточки в письменах писателя Фёдора Конюхова, прибегая к многочисленным параллелям в поэзии и прозе русских классиков и современников. Потом поняла, что хочется взять шире, сделать рецензию на книгу, где можно порассуждать о многих образах творчества отца Фёдора, главные из которых, как мне увиделось, это образ дороги, ведущей к Богу, и образ молитвы на этом пути. Потом спохватилась, что такие всеобъемлющие концепты, как любят выражаться нынешние филологи, требуют неспешного и вдумчивого анализа всего, что написано уже автором, и дело это не одного дня или даже года.
Решила осуществить сравнительный анализ двух образных систем – поэтической системы «лазоревого странника» Тимура Зульфикарова и субъективно-метафорической у отца Фёдора, и всё это касательно только одного представителя культурной фауны, лирически именуемого кораблём пустыни, то есть верблюда. Получилась весьма скромная в смысле содержательности статья…
Наконец, кинулась писать ещё одну статью, когда обнаружила в одном недавнем эссе нашего прозаика Бориса Агеева некий впечатляющий образ, вдохновлённый, по признанию автора, подвигами Фёдора Конюхова и, как показалось мне в ту минуту, могущий всеобъемлюще воплотить в себе одном всю культурную и духовную значимость такого уникального и непостижимого феномена, как отец Фёдор. «Раздвигающий тьму» – так исчерпывающе-пафосно озаглавила сей труд.
…Словом, случилось у меня после встречи с отцом Фёдором именно то, что сам он назвал «чем-то вроде помешательства», когда однажды столкнулся с поэзией Тимура Зульфикарова. Это я о том, что прочитала недавно у одного горячего поклонника творчества современного Ходжи Насреддина: «Путешественник Фёдор Конюхов – из последних первооткрывателей Зульфикарова. Он позвонил Поэту и сообщил, что ему, Конюхову, дали две зульфикаровских книги, что он прочёл и испытал что-то вроде помешательства. О! Как я понимаю отца Фёдора! Ведь такое же пережил и сам. А Конюхов сказал, что теперь в новое путешествие возьмёт Библию и две книги Зульфикарова. Да и хватит ему!» (Владимир Вельможин).
Я же толкую о том, что «помешательство» у меня от самого отца Фёдора, точнее, от желания объять необъятное – одним махом выразить (вместить невместимое) и душевный восторг от приближения к уникальной личности, необычайному человеку и в то же время охватить профессиональным взглядом главные вехи его литературного пути (при том что сам он говорит: «я ведь не литератор»). Казалось возможным всё это втиснуть в рамки какого-нибудь одного жанра. Но сам отец Фёдор оказался столь «разножанровым», что сфокусироваться на его фигуре в каком-нибудь едином высказывании не получилось. В голове загремел целый оркестр из музыкальных инструментов, начиная сладкогласным псалтирем (что-то вроде гуслей наших родных) царя и пророка Давида и древней калмыцкой домброй, и кончая хриплой гитарой Высоцкого вперемешку с бодрящими аккордами Визбора и речитативом Окуджавы...
Однажды ночью, часа в четыре, когда сам отец Фёдор, скорее всего, молился по своему обыкновению, вернувшись из недавней полярной экспедиции в Ледовитом океане, ощутила я решительность…
Просмотрев несчётное количество интервью с главным героем художественных выставок во многих городах России, художником-пилигримом (одна экспозиция так и называлась – «Палитра пилигрима»), поняла, что больше не могу прятаться за чужие цитаты и соглашаться с чужими мнениями. Тут меня и прорвало на тот пассаж, который я далее процитирую, может быть, и ничего больше не добавляя…
Как говорится, излилось из глубины сердца…
Смотришь на него, и кажется, что перед тобой обыкновенный человек. Скромный, неброский, в иные минуты будто даже неловкий, неосновательный… Вот он даёт интервью во время своей художественной выставки в Мурманске, уже после дрейфа на льдине, уже чуть-чуть расслабленный, даже вроде бы слегка утучневший, с едва обозначившимся животиком – от двухнедельного одинокого кочевья в океане. На льдине-то не особенно разгонишься, всё больше в размеренном режиме, способствующем, как ни хорохорься в его возрасте, накоплению телесной тяжести… Что-то говорит о своих картинах, о Париже, учёбе в тамошней художественной академии… Говорит это странное в его устах, будто даже самоуверенное: «Я же академик…». При этом в другой ситуации, в будничной рабочей обстановке он может запросто обронить: «Тут ложуть камень…». Да даже и в интервью он не стесняется своего южнорусского диалектного говора: «Я теперь учуся в Англии… там дують ветра….». Ну и что с того, что ты вздрагиваешь поначалу, непривычно воспринимая с экрана вроде бы с детства знакомую речь, но которую всю жизнь осознаёшь «деревенской» и оттого стесняешься, следишь за собой, чтобы нечаянно не воспроизвести что-то из далёких домашних университетов. Чем спокойнее и естественнее ведёт себя этот человек на экране, тем яснее ты осознаёшь его почти что инобытийную природу, его сверхъестественное явление… Привычные нам законы природы он преодолевает, границы возможного отодвигает… И с границами грамматики у него свои взаимоотношения…
Пытаясь найти для него какие-то известные культурные рамки, сталкиваешься с необходимостью исключений и выхода за пределы всеобщей нормы, традиции, правила…
Когда на открытии выставки в Мурманске у него спрашивает журналистка, что означает вот эта стальная инкрустация птичьего крыла на деревянной раме, он бесхитростно отвечает: холста не хватило… а крыло птице нужно целое…
При этом слово латинское он произнести сходу не может, у него получается «инкустрация», и он тут же становится мне ещё милее, потому что такой же неудобопроизносимостью иноязычных слов умилял меня и мой первый духовник, отец Александр, настоятель церкви Святой Троицы…
За картину «Апостол Пётр при дверях», выставленную в Русском музее, на него ополчилась вся церковная миссионерская братия. Дескать, проповедует извращённый образ святости. Да, лицо у его апостола, прямо скажем, не самое благоговейное, и в руках у него какое-то орудие, весьма сходное с известным атрибутом той мрачной сударыни, что в белом саване приходит косить людей, когда истечёт их земной срок… Но чего вы хотите от впечатления, связанного с переживанием близости мучительной смерти?! Это от художника, пишущего в светлой просторной мастерской свою творческую фантазию на благочестивую религиозную тему, требуйте умильных переживаний, выливающихся в понятные образы и приятные краски. А тут не фантазия, тут кошмарный крик на краю гибели… тут смятение и смешение благочестивой культурной памяти и угрожающей реальности, обнажившей угловатые острые разломы ещё секунды назад надёжного корабля… И с чего вы взяли, что это недоумённо-чёрное бородатое лицо и есть апостол Пётр? Может, это сам мореплаватель представил себя растерянно воззрившимся на апостола, стоящего у закрытых дверей, после погружения лодки… Какие чувства он мог испытывать, понимая, что вот сейчас, если не помощь Божия, он вместе с любимой женой будет медленно уходить на дно океана?.. Кто-нибудь из возмущённых ценителей изящной живописи может себе представить эти чувства, прежде чем начнёт сладострастно изгаляться над чужой болью?.. И где ваша христианская любовь и страх Божий?
Казалось бы, при такой популярности в образе человека-мифа, человека-легенды, супермена, не знающего преград для своих дерзновенных стремлений, его все будут носить на руках и восхищённо рукоплескать при каждом его появлении на публике, в людных местах… Женщины будут кричать «Ура!» и бросать в воздух чепчики… Молодые люди не спать ночами и бредить дальними странствиями, вдохновлённые его подвигами…
Ничего подобного. В инете на форумах чуть ли не каждый третий скрипит зубами, требуя пользы от рекордов и патриотической дешевизны от уникального оборудования. И никто не помнит при этом, какой марки авто, на котором он ездит, и производства какой страны телефон или компьютер, с которого он засылает свои проклятия в мировой эфир. Почему никто не требует патриотизма от самого себя, когда смотрит зарубежные фильмы вместо своих, слушает песни на каком угодно языке, лишь бы не на русском, употребляет в своей речи сотни иноязычных слов без всякой нужды, в то время как по-русски сказать было бы проще и понятнее…
И если кто засмеётся, услышав мягкий «деревенский» говор отца Фёдора – «едуть рабочие утром», «Эверест принадлежить каждому» – он будет туп и жалок в своей гордыне. Потому что цена его «культурного» самомнения станет очевидна всякому, стоит только представить его один на один с той стихией, которая бессильна перед мужеством и неколебимой верой великого путешественника. И если вы не можете быть столь же сверхъестественно сильны в преодолении природной своей немощи и ограниченности, вы не имеете морального права требовать от отца Фёдора Конюхова быть таким как все.
Он – другой. Это человек-стихия, человек-галактика. А вы хотите, чтобы он сузился до самых усреднённых, самых общих правил?
Но это же вопреки здравому смыслу!
Если вы как слепые котята в родной для него стихии, почему он, преодолевший многие ограничения своей человеческой природы, должен ослепнуть, оглохнуть и принять все те правила, которые существуют для слепых и глухих. Видящие не видят и слышащие не слышат…
А если он видит и слышит больше нас, зачем ему слепнуть и глохнуть? Для нашего угождения? Лишь бы мы все полюбили его?
Кричат: «кто ему антиминс подписывал?!», возмущаясь рукоположением якобы вопреки правил. А, собственно, кто вы такие, чтобы оспаривать это подписание? Когда прибегают к лукавому доводу, дескать, так можно все апостольские правила презреть, если каждому делать исключение, забывают такую простую и очевидную вещь: Фёдор Конюхов не «каждый», Фёдор Конюхов – один! Он уникален не так, как уникальны все мы в Боге, Господни творения. Он уникален единичностью своего явления среди нас. Сам он скромно настаивает: что делаю я, могут сделать все. Однако почему-то никто больше этого сделать не смог…
Вот если появится второй, сумевший сделать всё то, что за плечами отца Фёдора Конюхова, тогда разговор об уникальности его мы отложим. А так, извините, Фёдор Конюхов – это абсолютное и безотносительное уникальное планетарное явление. Фёдор Конюхов – национальное достояние. Его надо заносить в Красную книгу, а не только Книгу рекордов Гиннеса, и всячески нужно оберегать его от иссякания, как живую воду святых родников; спасать от исчезновения, как эндемики священного моря-озера Байкал; всячески способствовать распространению его жизненных принципов и духовного влияния на экосистему нации и всего мира, всей планеты.
Вместо этого на родине его гонят и травят…
Многие наши соотечественники, подобно государственным преступникам, пытаются истребить это уникальное национальное достояние, пустить в расход, только бы утвердить свои правила и интересы. Никакая уникальность явления их не трогает и не радует, им нужно, чтобы всё было по букве и по схеме. По фарисейской матрице. А что сверх того, то, по их мнению, от лукавого. Так что и самому Богу, нечаянно «выступившему» за рамки своих же собственных предписаний человечеству и явившему сверхобычное в среде смертных человеков, они предъявляют свои сомнения: а по какому праву Ты, Господи, свои собственные правила тут решил отменить? Почему Ты дал ему большую силу, нежели нам? Не хотим принимать, зачем нам его необычность и гениальность? Не хотим видеть, не надо нам никакого уникума, никакого феномена, хотим быть все одинаковые, и чтоб никто не выделялся из толпы… Хотим быть серыми и безликими, немощными и ленивыми, только бы всё текло по порядку, привычному нам… Исключения нас пугают. Уникумы нам не нужны.
То, что от отца Фёдора требуют исполнения самых общих, самых универсальных правил церковной жизни, само по себе уже тоже феномен…
Тем самым как бы даже Господу говорят: не надо нам Твоих откровений…
Если кажется, что я говорю нелепости, и права сторона, требующая неукоснительного исполнения общеобязательных правил, то позволю себе напомнить такие имена, как преподобные Иосиф Волоцкий и Нил Сорский. Кажется, эти две фигуры уже стали классическим аргументом в спорах православных о должном и недолжном в церковных отношениях. При своей земной жизни эти двое святых были яростными противниками друг друга, однако теперь мы молимся и тому и другому как небесным предстоятелям за нас перед Богом.
И не только я, но и многие священники понимают необычайность явления отца Фёдора…
«Владыка меряет его общей мерой, а он исключение! – говорит мне один батюшка. – Он являет собой откровение Бога нынешнему человеку о том, что ему доступно многое, а человек не пользуется дарами Божьими… Он – противовес всего того, что нам готовит нынешняя цивилизация… Его личность призвана всколыхнуть человечество… Он – кладезь бездонный, надо вёдра спускать и живую водицу из него черпать!».
И тот же батюшка мне однажды заявил: «Отец Феодор как Венера Милосская!». На мой недоумённый взгляд после эффектной паузы укорительно отозвался: «Книги надо читать… Глеб Успенский, рассказ «Выпрямила» читали? Вот… Отец Фёдор – та самая Венера…».
На всякий случай перечитала я со времён института подзабытый уже рассказ…
«И мысль о том, когда, как, каким образом человеческое существо будет распрямлено до тех пределов, которые сулит каменная загадка, не разрешая вопроса, тем не менее рисует в вашем воображении бесконечные перспективы человеческого совершенствования, человеческой будущности и зарождает в сердце живую скорбь о несовершенстве теперешнего человека».
Ну, это понятно…
«Бесконечные перспективы человеческого совершенствования» и «живая скорбь о несовершенстве теперешнего человека» – это, конечно, про него, отца Фёдора…
***
Фёдора Конюхова нередко обвиняют в том, что он «пиарится» и услаждается своей славой.
Да посмотрите на фото в инете! Отец Фёдор уже безумно устал от набегов желающих «попиариться» рядом с ним и за его счёт. То есть за счёт его славы и духовных сил. Его же просто рвут на кусочки…
На иных снимках последних лет у него такое измученное лицо, такой безысходно печальный взгляд, так бесцветно он смотрит куда-то в сторону от объектива снимающей его камеры…
И это не его бесцветность, не его скука, это зеркальное отражение тех, кто едет к нему ради праздного любопытства, не зная, наверное, куда деть время…
Видно же, что он терпеливо уступает просьбам всех желающих сфотографироваться рядом с ним, никому не отказывая, по христианскому смирению, никого не желая обидеть. И никто не думает, сколько душевных сил и времени отнимают у него эти наши фотосессии, сколько пустого тщеславия клубится потом вокруг этих снимков, циркулирующих в инете.
Разве он виновен в этом? Разве он желает такой суетности?
Его ли это проблема, что у нас «крышу сносит» от восторга при мысли, что можно «постоять рядом с Конюховым»?!
Он же безнадежно устал от человеческой суетности и пустоты. Сколько терпения нужно, чтобы без конца отвечать на одни и те же вопросы, задаваемые сотнями людей бездумно и бессердечно, только ради удовольствия услышать ответ, обращённый вроде бы лично к ним, хотя на самом деле всё это можно прочитать в любой его книге. При этом для личности такого масштаба за каждым вопросом и каждым ответом на заданный вопрос таится известная опасность быть либо неверно понятым, либо намеренно оболганным путём перевирания, передёргивания его слов, произнесённых в простоте сердца, без долгих обдумываний. Если кому-то кажется, что всё можно заранее продумать и выдавать только удобные ответы, он жестоко ошибается и не имеет опыта публичной речи. А если учесть, что отцу Фёдору иногда приходится давать интервью сразу после кругосветного маршрута, когда он только ступил ногой на твёрдую землю, сойдя с лодки или воздушного шара, то можно представить, с какой усталостью он при этом борется, и озадачиться, есть ли у него силы на умные и красивые слова…
После многочисленных просмотров разных материалов в интернете мне стало казаться, что иногда путешественник так устаёт от людей, что уже даже и не пытается отвечать на их вопросы, спасаясь от душевного истощения бегством в самоиронию или попросту сводя на нет всю многозначительность ответа, ожидаемого от него. Вот, к примеру, молодая миловидная барышня, пришедшая в составе делегации какого-то промышленного предприятия, улучив момент, встревает с вопросом, видимо, намереваясь услышать некие глубокомысленные откровения:
– Что для вас смысл жизни?
Представляет ли она всю неохватность своего вопроса, чтобы надеяться услышать в такой вот ситуации беглой беседы перед камерой мобильника (или даже более профессиональной, неважно) какой-то более или менее содержательный ответ. Очевидно же, что никто такого ответа ей не даст. Тут что ни скажи, всё будет или поверхностно или слишком общо, чтобы быть правильно понятым. А что неверно будет понято, то и будет потом поставлено в вину… Отец Фёдор обычно отбивается краткими многозначительными фразами, но тут что-то не сработало… так он, видимо, устал уже от всей этой суеты…
«Что для вас смысл жизни?». Ну как тут ответишь…
Сказать «вера» – а нужно ли в данной ситуации касаться такой глубины?
Сказать «любовь» – попробуй донеси одним словом, бесстыдно оболганным в современной цивилизации, все оттенки значений, которые ты вкладываешь в это понятие…
Сказать «Бог», или «семья», или «дело», или «преодоление», или что-то ещё…– всё равно рискуешь выглядеть неосновательно, а то и нелепо, потому что может оказаться, что никакой глубины от тебя не ждут, только напрасно бисер будешь метать…
Остаётся изящный выход – не отвечать совсем, сыграть в дурачка…
– Что для вас смысл жизни?
– Ну… это... я даже не знаю, что это такое…– отец Фёдор спокойно и устало смотрит в камеру, даже не пытаясь скрыть, что не хочет на такой вопрос отвечать…
А при этом – откройте его книги: там же на любой странице он вопит и плачет, отыскивая этот самый смысл в каждом мгновении отпущенного Богом земного срока…
«Я – пастух и презренный наемник, пасущий стадо убегающих и догоняющих штормовых волн с их большими гребнями; пастырь я, присматривающий за стадом вечернего бриза. Здесь, в океане вселенском, я заблудился в вечности. Сам себя смертельно караю и порицаю…» (Фёдор Конюхов, «Мой путь к истине»).
Когда читаешь, страница за страницей, его путевые дневники, начинает укачивать волнообразное колебание смыслов: от одного предмета к другому нет переходных фраз, смыслы накатывают друг на друга, как те самые «штормовые волны». Будто догадываясь об опасности убаюкать читателя, автор периодически роняет реплики, обдающие вас ледяными брызгами…
«Отправившись в плавание, я простился: с суетностью, вспышками гнева, гордыней и притязаниями, с радостями, которые выпали на мою долю, с горестями, которые меня мучили», – ученически проставленное двоеточие тут умиляет и заставляет напрячься: какая пунктуальность у автора! Но это ещё не лёд, от которого мы поёжимся…
Автор приготовил нам более ошеломительные признания:
«Утешает меня то, что вскоре я избавлюсь от своих тяжёлых вёсел. Мне кажется, что я уже обменял заскорузлую плоть на лёгкие, неосязаемые крылья. Моя старость тяготеет к вечности, а не к сумятице жизни. Мне кажется, я стал вечным».
Можно представить, как будут восприниматься церковными иерархами подобные откровения рядового (по условной мерке) священника… Признание за собой «лёгких крыльев» и уже обретённой «вечности» – это уже сознательное обречение себя на негодование той части читателей, кто не признаёт никакой «вечности», кроме посмертной. Поэтические категории в устах священника – весьма неожиданное для них явление. Да и для прочих читателей тут прямой повод к подозрению в гордыне…
***
После нечаянной встречи с путешественником долго укоряла себя вопросом: кто ты такая, чтобы писать о Конюхове?!
Перерыла интернет…
Только «странник», «скиталец», «пилигрим»… «чудак», «экстремал»…
А где же статьи о Конюхове-писателе?
Ведь он наш коллега – член Союза писателей России.
Где книги о Конюхове-строителе храмов и часовен, возделывателе садов и воспитателе юного поколения? Где рассказы о его душевных качествах? Где рассмотрение хотя бы одного его художественного образа, к примеру, ласточки (в дневниках) или красной чайки (в живописи)?
Его «медийность» пугает и отталкивает авторов?
А если отрешиться от его славы и медийных масштабов, видя в нём только православного христианина?..
Один русский прозаик, написавший немало книг о лучших людях современности, пусть и не столь знаменитых, но духовно прекрасных и неоценимо значимых для христианской цивилизации, как-то обронил в телефонном разговоре, что не решился писать о Фёдоре Конюхове. Это было уже после моей встречи с батюшкой в его тульской лесной обители, и я, задумавшая писать эту книгу, испуганно затаилась, не сказав прозаику ни слова о том, какую дерзость замыслила…
Отыскивая доводы в защиту своего нынешнего дерзновения, нашла их у Сергея Щербакова – и в книге «Иринарховский Крестный ход», повествующей о многих «крестоходцах», и в его повестях «Собрат по блаженству» и «Собрат по художеству», посвящённых иеромонаху отцу Иоанну (Макарову), и в других вещах, где писатель рассказывает о людях, оставивших живой след в его сердце... Вот это и главное – живой след!
Нередко случается, что он цитирует отзывы собратьев по литературному цеху о его собственных творениях, и весьма лестные… Бывает даже, что он, задумавшись, обронит похвалу самому себе, вроде того, например, что у него все произведения – алмазы; дескать, «тысячи тонн словесной руды», на что жаловался Маяковский, – это не про него. Пришлось мне по этому поводу даже написать статью, чтобы защитить безоглядно искреннего прозаика от осуждения тех, кто не способен верить в детское простодушие взрослых людей – Божьих детей. Назвала эту статью «Как всегда, о любви».
Вот таким же Божьим дитём я увидела и отца Фёдора.
Эпиграфом к той статье у меня поставлены его слова: «От молитвы я могу заплакать, но от прогресса человеческого не выжалось ни у кого ни одной слезинки».
На рабочем столе в тот момент лежала раскрытая книга «Там, где видно Бога» с автографом путешественника, а на коленях – планшет со скачанным из интернета его «…Путём к Истине». Чуть позднее купила эту книгу в нашем центральном «Читай-городе», то бишь книжном магазине.
И тайно радовалась я такому духовному перезвучию, потому что первую свою статью о писателе Щербакове назвала словами Евангелия: «Блаженны плачущие». То, что отец Фёдор может заплакать от молитвы, стало для меня самым главным свидетельством моего духовного с ним единения.
Однажды Владимир Крупин, откликаясь на комментарий под его публикацией на писательском сайте, ласково назвал автора того комментария «дорогой сестричкой во Христе». И как же я плакала над этой его «сестричкой»… Нет большего родства между людьми, как родство во Христе!
И как решилась когда-то составить акафист преподобному Андрею Рублёву, уповая только на это духовное с ним родство, так сегодня дерзаю писать и о Фёдоре Конюхове – пастыре, батюшке, моём отце во Христе. Ибо все священники нашей Церкви для нас – отцы.
Владимир Крупин в повести «Крестный ход» написал, что «сильнее силы, чем молитва православная, нет». Отец Фёдор Конюхов, испытавший силу молитвы в открытом океане, где никогда не бывал до него человек (и где он чуть не погиб, когда лодка перевернулась), признавался, что более тяжкого труда, чем молитва, не знает. В книге «Сила веры» он писал: «Вот уже месяц я гребу вёслами без остановки, это тяжёлый труд. Но молитва – самый трудный подвиг, сопряжена с трудом тяжкой борьбы».
И Сергей Щербаков, и Владимир Крупин, и отец Фёдор Конюхов для меня родные по духу люди, независимо от масштабов известности каждого. Как и курские писатели Михаил Еськов и Борис Агеев, чуть менее известные в масштабах огромной страны. Но тяжкий труд православной молитвы – наше общее поприще. Евангельский призыв «Войди в радость Господа своего!» позволяет мне без смущения осознать себя причастной тому сокровищу, что открыто мне Богом. Молитва соединяет меня и с берегами северной Двины, где пишет свои книги духовно близкий мне архангелогородец Михаил Попов, и – через многие тысячи километров вертикали с севера на юг – с Гиссарской долиной Таджикистана, где ведёт нескончаемые беседы с вечным Ходжой Насреддином русский духом и сердцем Тимур Зульфикаров.
И что пустыня – без верблюдов!..
И что Вселенная – без звёзд!..
И что Бог – без человеков…
Протоиерей Александр Шаргунов в одной из своих проповедей писал, что все люди – богатство Божие.
«Мы – Его самое драгоценное достояние. Каждый из нас – дар от Бога и Богу, единственный и неповторимый. Потому все – благодать. И мы не должны поступать как тот ленивый раб, который всего боится, потому что всё время сравнивает себя с другими. В некотором смысле никто из нас не принял больше или меньше других, потому что каждый из нас – единственный и неповторимый. И все мы – драгоценное достояние нашего Господа».
Когда я допытывалась у отца Фёдора, чувствует ли он себя исключительным человеком, он смиренно сослался на свою греховность. Я же, по своей греховности, не унималась и настаивала: «Но вы же делаете то, чего никто другой не может сделать!».
Батюшка поднял глаза от книги, которую в эту минуту надписывал кому-то из паломников нашей группы, и будто с удивлением отозвался: «Почему же? Это может любой человек…».
И разве могла я после этого не писать о нём…
Август, 2021, Курск
Спасибо за добрые слова, дорогой Владимир Николаевич!
Ваша поддержка укрепляет и окрыляет.
А молитва за отца Феодора у нас соборная. Православный приход свт. Митрофана Воронежского под Курском, молодёжный актив общины, все те, кто ездил к нему уже дважды за три месяца (17 июня и 17 сентября, даты закладки часовни свт. Митрофана и освящения звонницы, дни церковной памяти святителя), все мы теперь не только молимся о здравии отца Феодора, но и сами чувствуем его молитвенную поддержку.
Кстати, 1 сентября отец Феодор Конюхов побывал на курской земле, в храме свт. Николая Чудотворца в пос. Кшень.
С поклоном,
Марина Маслова
А как же мне, Марина, называть тебя, как не сестричкой во Христе, когда ты так много света вносишь в сумбурный мир нынешней литературы. Ты чисто по-женски сердцем понимаешь, что мужчин надо хвалить, даже м б и авансом, они это отработают.
О. Феодор Конюхов для мира и для России - пример того, что может человек, когда он "ходит перед Богом". Представить, что он мог свершить свершённое без Божией помощи, невозможно.
Большевики убрали из "Робинзона Крузо" все места, где Робинзон взывает к Господу. Как и то, что Герда, спасающая Кая, всё время молится. И заменили слово "любовь", которое он складывает из льдин, словом "вечность". От того-то и провалились в преисподнюю.
Не рваться к о Феодору надо, чтоб "сфоткаться" с ним, а молиться за него. Это же такая радость: русский человек берёт такие вершины силы и духа.
Ангела Хранителя, Марина! Владимир Крупин