Григорий БЛЕХМАН. «И ЖИЗНЬ МОЯ – СПЛОШНОЕ МНОГОТОЧЬЕ…». Памяти Юрия Лопусова (12.07.1939 – 13.10.2021)

 

Григорий БЛЕХМАН

«И ЖИЗНЬ МОЯ – СПЛОШНОЕ МНОГОТОЧЬЕ…»

Памяти Юрия Лопусова (12.07.1939 – 13.10.2021)

 

Три дня тому назад жена Юрия Александровича Татьяна сообщила о его кончине после долгой болезни. Печальное, горестное событие...

В одном из своих стихотворений Юрий Лопусов напишет:

И жизнь моя – сплошное многоточье,

Точнее, повесть, где финала нет.

Чем больше я узнавал и продолжаю узнавать этого писателя, тем большее впечатление производит на меня его талантливое «многоточье».

Фамилию Лопусов впервые услышал в конце 60-х от своей тётушки, переводчицы Татьяны Третьяковой – дочери известного в 20-30-е годы поэта-футуриста Сергея Третьякова, которая была дружна со многими видными литераторами.

После одного из вечеров поэзии в ЦДЛ, где среди выступающих был и Сергей Наровчатов, кого Татьяна тоже хорошо знала лично, она прочитала мне по памяти очень остроумную и довольно хлёсткую эпиграмму на него:

Поэтом был, вино лакая.

Стал трезв – ни строчки для веков.

Да, Муза русская такая –

Не любит трезвых мужиков.

И сказала, что эпиграмму написал поэт Юрий Лопусов, чью одарённость в жанре эпиграммы и поэтического каламбура высоко ценил Михаил Светлов, от которого Татьяна и узнала о тогда ещё молодом поэте.

Много позже об истории знакомства с Мэтром Юрий Александрович поведает так:

«Я вспоминаю то время, когда впервые пришёл в литературное объединение «Магистраль», которым руководил Михаил Аркадьевич Светлов. Привёл меня туда Евгений Евтушенко, с которым мы тогда были дружны. В «Магистрали» было такое правило: каждый пришедший читает стихотворение. Я прочёл стихотворение про армию, и Светлов сказал: «Не наш человек». На что я отреагировал: «Не ваш? Оставайтесь!». И пошёл прочь. Но тут Евтушенко говорит Светлову: «Так он же эпиграммы и каламбуры пишет». На что Светлов: «Каламбуры? Пусть прочтёт». Я прочитал написанное ещё в студенческие годы:

На судьбу досадуя,

Как-то шёл по саду я,

Где цветут растения,

Увидал там тени я.

Глянул я на силуэт:

Не пойму – насилует?

Светлов воскликнул: «Блистательно!». Я ему ещё почитал. И мы с ним сразу подружились. Он сказал: «Я на тебя напишу каламбур». Я заметил: «Моя фамилия – Лопусов. Она каламбурам не поддаётся». На что Светлов недоуменно заметил: «Ты знаешь, кто такой Светлов?!». И он написал прекрасный каламбур:

Из всех насекомых

Не носит лишь клоп усов.

Их наших знакомых

Не пьёт только Лопусов.

Светлова мне знать лично не довелось, но тётушка так много о нём рассказывала, что его личностный портрет, как человека тут же рождающего, казалось из ничего, нечто очень остроумное, прочно вошёл в моё восприятие.

Приведу лишь два из многочисленных эпизодов, характерных для Михаила Аркадьевича. Идёт Светлов по фойе ЦДЛ, навстречу кто-то из близких знакомых:

– Миша, дай папироску.

– Надолго?     

Или, когда узнал, что безнадёжно болен и жить осталось недолго, в какой-то момент, рассуждая о смерти физической, изрёк:

– Итак, я умер. Чем бы мне заняться?

И таких историй о его абсолютно неожиданных, но всегда остроумных поворотах в поначалу сугубо бытовых и даже печальных разговорах – тьма.

Поэтому, когда познакомился с Лопусовым, то даже, если бы и не знал об их дружбе со Светловым, думаю, легко мог себе это представить – настолько сильно объединяет этих людей взрывное остроумие в абсолютно неожиданные моменты вполне тривиальных разговоров.

Довольно скоро испытал это и на себе. Когда в издательстве «Российский писатель» вышла моя вторая книжка, он в какой-то момент подошёл и спросил:

– Старик, а почему ты в Союз не вступаешь?

Надо сказать, что у меня такой мысли тогда действительно не было, поскольку после трёх десятков лет серьёзной работы в области молекулярной биологии, по прохождении всех ступеней профессиональной и должностной лестницы в Институте физиологии Академии наук СССР, давно ощущал себя учёным, но никак не писателем. А публикации в жанрах художественной литературы были лишь попыткой понять, умею ли писать не только на научные и научно-популярные темы.

Поэтому вопрос Юрия Александровича застал меня врасплох. И когда я стал ему говорить, почему такой мысли у меня нет, он прервал фразой:

– Старик, ты это брось. Твои сомнения, конечно, всегда будут тебе полезны. Они каждому из нас всю жизнь важны для писательского роста.  Но давай так – я пишу тебе рекомендацию, а также подключаю к этому ещё двух уважаемых в литературе людей, которые хорошо знают твои публикации и тоже тебя рекомендуют. – И тут же добавил: – Только соображу, какое ты на сегодня занимаешь в литературе место между Толстым и Достоевским.

И такие – по-доброму смешные, нетривиальные повороты в его разговорах рождаются постоянно. Впрочем, не только в разговорах.

Вот, например, как начал он предисловие к одной из моих недавних книжек – «Слово средь земных тревог»:

«Незабвенный Михаил Афанасьевич Булгаков с присущей ему тонкой иронией однажды написал в своём дневнике, что ещё со времён Виссариона Белинского читающая публика традиционно уважает литературных критиков и считает их умнее писателей, так как критики объясняют читателям, что имел в виду и что хотел сказать писатель своей книгой.

Судьба позаботилась о Григории Блехмане, подарив ему склонность к литературной критике и оградив тем самым от необходимости писать лишь стихи и прозу, которые впоследствии пришлось бы не только анализировать, но и объяснять читателю, что имел в виду уважаемый господин Блехман, когда говорил одно, а сам при этом, возможно, думал совсем-совсем другое…».

Не правда ли, стиль Юрия Лопусова не спутаешь ни с чьим.

 

***

Однако, природа одарила его остроумием и способностью использовать это качество не только в эпиграмме. Он – поэт самого широкого философского диапазона: прекрасный глубинный лирик, склонный к высокой поэзии:

Осенний лес прощается с теплом,

Поля ветрами и дождём омыты.

И на душе и чисто, и светло,

Как после Богом принятой молитвы.

 

Родник мне шепчет: «Наклонись, попей…»,

Вода с лица смывает тень кручины.

За мой рукав цепляется репей,

Как человек за жизнь перед кончиной.

 

В лесу, вдали от суетной Москвы,

Страшатся тишину нарушить ветры.

И шелест опадающей листвы

Напомнил мне о том, что все мы смертны.

 

Гляжу я вдаль с высоких берегов

И мыслю: для чего живу на свете?

Я не прошу у Бога ничего,

Лишь только знать – что будет после смерти?

 

Судьба моя с ольховым посошком

Бредёт по свету, как перо по свитку,

И тянет сквозь игольное ушко

Пустых забот и дней печальных нитку.

Действительно, очень нежданно для тех, кто привык слышать от Лопусова непременно что-нибудь смешное – сатирическое или просто юмористическое.

А вот другой пример, когда его ёмкое мировосприятие уже рождает у поэта неожиданный чёрно-белый образный ряд взаимодополняющих друг друга противоположностей, которые испокон веков находятся во внешнем единстве, но внутренней борьбе, уживаясь при этом явно по замыслу свыше:

По небесным синим дорогам

Облака плывут чередой.

Облака – это выдох Бога,

Пролетевшего над землёй.

 

Облака бегут век за веком,

И конца веренице нет.

Облака даны человеку,

Чтоб он помнил про белый цвет.

 

Это цвет чистоты и чести,

Непорочной ризы Христа,

Белоснежной фаты невесты

И мистической тайны листа.

 

Это цвет пурги-завирухи

И черёмух, умытых росой,

И цвет савана вечной старухи

Со сверкающей в мраке косой.

 

Белый цвет – укротитель ночи,

С ним враждуют и нечисть, и ад,

И порочные чёрные очи,

И Малевича чёрный квадрат.

 

Вечный спор темноты и света,

И конца этой распри нет.

Но я знаю – без чёрного цвета

Был бы скучен наш белый свет.

Всего два стихотворения, а такое чувство, будто читал поэму о главном – о великом таинстве нашего мироздания.

 И это ещё одна существенная грань его явного поэтического дарования.

 

***

Мне неоднократно доводилось быть свидетелем того, как тепло принимали Юрия Лопусова в Крыму во время наших совместных поездок по этому полуострову в составе делегации писателей. Мы ежегодно несколько дней, начиная с 16 апреля, выступали перед разными аудиториями – школьниками, студентами, аспирантами, преподавателями, профессорами, постоянными читателями и сотрудниками библиотек ….

Дело в том, что Юрий Александрович в течение многих лет по просьбе секретариата правления Союза писателей России возглавлял проведение Международных Гумилёвских поэтических фестивалей «Коктебельская весна», приуроченных ко дню рождения (15-го апреля) выдающегося поэта Серебряного века Николая Гумилёва. Эти фестивали изначально начинались, и начинаются по сей день, в знаменитом историей своей духовной жизни посёлке Коктебель.

И Юрий Лопусов всегда проводил их в присущей ему элегантной манере, сразу же создавая атмосферу творческого единения всех, кто приехал на «Коктебельскую весну».

После официальной части открытия, которую он вёл на площади перед памятником Николаю Гумилёву, установленному по инициативе и в немалой степени на средства председателя организации «Возрождение культуры Коктебеля» поэта, публициста и общественного деятеля Вячеслава Ложко, Юрий Александрович вручал премии имени Гумилёва. А потом в местном Доме культуры «Юбилейный», где проходил многочасовой поэтический марафон с участием всех желающих выступить, подытоживал разнообразие и суть представленных поэтами стихотворений.

И тут в нём сразу же чувствовался прекрасный и очень тонкий литературный аналитик.

Затем – в течение трёх следующих дней – писатели, разбившись на группы, ездили в Феодосию, Симферополь, поселковые школы, где читали свои стихотворения и проводили литературные беседы.

Там-то мне и довелось быть свидетелем отношения к философской, гражданской, любовной лирике Юрия Александровича его благодарных слушателей и читателей.

Когда в одном из разговоров с мудрым Валерием Николаевичем Ганичевым я рассказал ему об этих наблюдениях, он заметил, что судьба Лопусова в литературе напоминает судьбу Юрия Никулина в кино: будучи замечательным драматическим артистом, он в восприятии подавляющего большинства зрителей остался, главным образом, как выдающийся комедийный артист.

 

***

Однако по отношению к Юрию Лопусову-писателю природа не ограничилась желанием одарить его талантом поэта. Она не поскупилась наделить этого литератора и уникальностью прозаика. Прочитав первое же его произведение в прозе, одна моя знакомая – изысканная читательница, знающая толк в истинной литературе, воскликнула:

– Да это же – литературный Моцарт!

Бог, действительно, дал его руке водить пером по бумаге так, что от результатов захватывает дух.

Приведу лишь несколько отрывков из книги рассказов Юрия Александровича «Как у писателей Пегаса украли».

Один из рассказов под названием: «Русская рулетка» он философски изящно начинает так:

«Весна 1975 года пришла точно по расписанию, наполнив время и пространство мистически-сладким ощущением нескончаемости жизни. Молодой майский ветер плавно кружил по узким улочкам старой Москвы, истосковавшейся по теплу и солнцу. Воздух был напоён свежестью весеннего обновления, и старинный особняк в центре столицы, где располагался Союз писателей СССР, утопал в зелени. Два окошка моего скромного кабинета на втором этаже умирающего особняка выходили в небольшой, тщательно ухоженный приусадебный дворик, в центре которого возвышался бронзовый памятник Льву Толстому. Великий писатель сидел в глубокой задумчивости, словно продолжая размышлять о сути земного бытия и загадках человеческой натуры (…)

Сидя за столом, заваленным рукописями начинающих писателей, я мысленно переносился на два столетия назад и живо представлял себе мягкое широкое ложе, забранное по бокам узорчатой парчовой тканью с длинными кистями, и воздушный овальный полог из тончайшего полупрозрачного батиста, нависающий над постелью и охраняющий розовые сны юной Натальи Ростовой. Я подходил вплотную к спящей девушке и, затаив дыхание, рассматривал длинные ресницы, оттеняющие матовую белизну её лица, пухлые чувственные губы, ещё не знавшие ожогов страстных поцелуев князя Курагина, видел, как медленно поднимается и опадает во сне её маленькая девичья грудь, очертания которой смутно угадывались под тонким кружевом шёлковой рубашки…».

Думаю, вряд ли здесь уместны какие-то комментарии, потому что лучше – живописней, кинематографичней, поэтичней и даже музыкальней, – чем умеет написать в прозе Юрий Лопусов, не скажешь.

А вот отрывок остроумнейшего рассказа «Ночные прозрения», где речь идёт об одной из его встреч в ЦДЛ с замечательным поэтом Юрием Кузнецовым:

«С Юрием Поликарповичем у меня были сугубо рабочие отношения, лишённые теплоты. Он относился ко мне с большим подозрением, но не потому, что я был плохим человеком, а потому, что он категорически ненавидел всякое начальство, к которому по ошибке причислял и меня (…) …я столкнулся с Кузнецовым при выходе из ЦДЛ. Поэт возвращался в «лечебное заведение» (знаменитый Дубовый зал ресторана ЦДЛ – Г.Б.), почувствовав, что «зелёный лекарь» явно ошибся в диагнозе, прописав ему слишком облегчённую дозу лекарства. Увидев меня, он обрадовался и со словами: «Вот ты-то мне и нужен!» – потащил меня в Дубовый зал, где царило вавилонское столпотворение. Мастеру тут же уступили два места, он заказал бутылку водки и обратился ко мне в привычной язвительной манере:

– Скажи мне, канцелярская крыса, это правда, что в Союзе писателей готовится список писателей-ветеранов – кандидатов на захоронение на самом престижном Новодевичьем кладбище? (...)

– Если ты, уважаемый Юрий Поликарпович, – сказал я, – спрашиваешь меня, маленькую канцелярскую крысу, от которой ничего не зависит в громадном Союзе писателей СССР с его сложным иерархическим устройством и уникальной системой взаимоотношений между писателями (…), то исходя из этого, вполне можно предположить, что интересующий тебя список, который никто в глаза не видел и вряд ли увидит в обозримом будущем, да и нахрен кому он нужен, поскольку на том свете действуют совсем другие законы, видимо, всё-таки не существует.

Поэт напрягся, пытаясь собрать в кулачок весь свой интеллект, растерзанный гигантской дозой алкоголя, чтобы установить связь между своим вопросом и моим ответом. Судя по всему, сделать это ему не удалось. Поэт обречённо махнул рукой и перешёл к интересующей его теме.

– Я знаю, что ты как помощник первого секретаря причастен к этому дохлому делу. Прошу тебя, как моего сомнительного друга и ещё более сомнительного единомышленника, проследить, чтобы моё имя по ошибке не попало в этот маразматический список…».

Казалось бы, два совершенно разных отрывка. Но насколько они едины по интонации, изяществу литературного стиля и господству культуры мысли, выливающейся в культуру слова. Ну и, конечно, нельзя не отметить у Юрия Александровича очень редкое для человека качество – чувство самоиронии.

Вот такая меткая, глубинная лёгкость пера характерна для всей его прозы. Как тут ни согласиться с определением моей приятельницы: «Литературный Моцарт».

 

***

В предисловии к этой книге он пишет о себе скупо: «…более 20 лет, начиная с 1970 года, работал в Союзе писателей СССР – сначала в должности помощника первого секретаря писательского Союза, затем литературного консультанта Секретариата, выполняя обязанности спичрайтера, и затем ответственного секретаря Совета по работе с молодыми литераторами. В 1991 году, после распада нашей великой державы я перешёл на работу в Союз писателей России, где вот уже 25 лет добросовестно тружусь на благо родной литературы, выполняя функции секретаря писательского Союза.

Мне фантастически повезло: работа в Секретариате Союза писателей СССР подарила мне великое счастье быть рядом и наслаждаться общением с такими мыслителями и философами, как Леонид Леонов, Михаил Шолохов, Константин Федин, Николай Тихонов, Александр Твардовский, Константин Симонов, Виктор Астафьев, Владимир Солоухин, Валентин Распутин… Низко кланяюсь своей судьбе, позволившей быть мне в самой гуще литературных событий конца 20-го – начала 21-го веков и воочию наблюдать высший взлёт и падение великой советской литературы (…).

Мне хотелось, чтобы через десятки лет мой потомок, интересующийся тонкой и деликатной сферой литературной жизни общества конца 20-го – начала 21-го веков, мог не по сухим газетным отчётам, а вживую представить жизнь писателей того времени – их характеры, столкновение амбиций, их обиды, трагедии, пороки и заблуждения. Удалось ли мне это – судить читателю.

О событиях минувших лет я старался рассказать весёлым языком, чтобы смягчить привкус горечи от прощания со своим прошлым».

И даже из этой скупости рассказа Юрия Лопусова о себе чувствуешь, насколько богата его биография близким общением с выдающимися людьми и насколько намеренно он уводит себя в их тень. Такая скромность – показатель высокого уровня внутренней культуры человека, что в любые времена далеко не всегда встретишь.

Поэтому, когда думаю о Юрии Лопусове, всякий раз восхищаюсь этим его качеством и, конечно, способностью в течение многих лет сочетать явный литературный дар и довольно рутинную организационную и педагогическую работу, требующую практически ежедневно много времени и душевных сил.

Причём именно умением сочетать казалось бы несочетаемое, а не приносить одно другому в жертву. Оттого и получилось у него такое органичное единение – и своими произведениями и организационно-педагогической работой он служит одному: Её Величеству Литературе.

Сказав «служит» в настоящем времени, я не оговорился, потому что таким писателям срок давности не уготован.

Светлая память Юрию Александровичу.