Елена КРЮКОВА. ЗНАМЕННЫЙ РАСПЕВ. Фрагменты фрески

 

Елена КРЮКОВА

ЗНАМЕННЫЙ РАСПЕВ

Фрагменты фрески

 

В книге "Знаменный распев" три стиховых пространства: "Осмоглас", "Демество" и "Двунадесятые праздники". Композиция составлена из стихотворений "Осмогласа" и "Двунадесятых праздников". Книга готовится к выходу. Это премьера новой работы. 

Автор

 

СРЕТЕНИЕ ГОСПОДНЕ

"...от Девы яко Младенец четыредесятодневен,
      Материю вольне приносится в церковь законную:
                               и Сего на руки приемлет старец..."

Я шла по льду, и на руках ребёнка

Несла я моего, несла, несла –

В безумный Мiръ, по заберега кромке,

В виду карбаса, якоря, весла;

Ступала, спотыкалась и шагала,

Летела, крепче тельце ко груди прижав,

Притиснув вопль конца, и лепеты начала,

Венчание на Царство, ночь держав,

Сверкающие в пальцах брачные бокалы,

Стаканы в подворотне, чтоб швырнуть,

Разбить у ног... я лучшей доли не искала,

Она взяла мя в плен и потянула в путь,

И вот бреду, и к сердцу прижимаю

Все голода тиски, все дыбы канонад,

В виду иной вражды слепая и немая,

А надо всё вперёд, и никогда назад,

По улицам, где не вздохнуть от смога,

По лязганью всех войн, по ульям всех трущоб,

Шепча себе: не падай, о, ещё немного

Преодолей, забудь и пир, и трон, и гроб,

О, Мати, не рыдай Мене, во гробе сущу,

Так выстонет мне Сын тот выдох мощевой,

Иди по заберегу, мёрзлым тальникам, алмазным кущам,

Пусть лютый колотун дымком над головой

Седой висит, рыбацким табаком, неутолимым нимбом,

Мороз мандорлой, шубой инея обнимет телеса,

Орел белёсыя пурги летает низко,

На дальнем берегу невнятны голоса,

А жмурься, ковыляй, бреди, ещё не вечер,

Младенец твой уснул, в мехах жара, тоска,

Ему твой лоб, щека – отчаянные свечи,

Горящие у тьмы, у неба, у виска,

Иди, прозрачный лёд голубизною тонок,

Он голубем парит, опасен и крылат,

Как сладко дремлет Мiръ, твой снег, ребёнок,

Не возвращайся никогда назад,

Там, впереди, метельной мошкарой толкутся люди,

Они так ждут тебя, ты песню им пропой,

На ледяном всевидящем, Эдемском блюде

Неси себя, дитя, крик вольный над толпой,

Звенящий систрами, кимвалами и арфой,

Киннором пламенным, и балалайкой, и

Гармошкою, жалейкой и кифарой,

Всем, что взахлёб поёт в рыданьи и любви,

Визг смерти, вопль роженицы, стон битвы,

Неистовое, пьяное "ура!",

Иди, тебе ни мантии, ни митры,

А только зимний ход, до ночи, до утра,

До прошлой гибели, до будущаго века,

До всех богов и после всех людей...

Иди... сегодня обещали много снега...

Ни озера, ни хижин, ни полей

Не видно...

 

...всё валит, и засыпает тропы,

А я иду, сын дремлет на руках,

Перебредаю войны и сугробы,

И воскрешённых во разъятых пеленах,

Всех Лазарей дрожащих мимо, мимо,

И мимо хризантем, Иаира дочерей,

Вдовиц Сарепта обочь, забываю имя,

А помню лишь одно: иди, иди скорей,

До храма донесу, там ждет великий старец,

Древнее только снег, он пышен, чист и бел,

Я распахну тулупа меховые ставни,

Войду в огнистой лавою рыдающий придел,

Ко мне шагнёт старик, из рук ребёнка вынет

И будет так стоять, без слова, без числа,

И буду так молчать, живой тоской навылет,

Смиренна и светла, я сердце родила

От бессердечья обезумевшему Мiру,

На плечи шаль ползёт, мех валится с плеча,

Чадит в ночи святая плошка с жиром,

И я стою, горю, горчайшая свеча,

Огонь летит и рвётся, догораю,

Превыше всех судеб, прощений и обид,

И пламя вбок и вверх, от края и до края,

И спит ребёнок, о, пока ребёнок спит...

А снег сребром валит, всё гуще, всё сильнее,

Всё полог падает, сияющий в веках,

И я стою одна, и тихо пламенею

Пред зимним стариком с ребёнком на руках.

 

* * *

"...о великое заступление печальным еси..."

Я-то пекла-пекла да на кухоньке пироги

Я-то прала-прала да на реченьке бело белье

Вышла в ночь да тамо не видати ни зги

Я-то пела-пела про судьбу всё про нее

Я-то в путь далекой снарядилася пошла-побрела

Семь железных сапогов не хитро износить

Семь рубах на плахе ветра сожечь дотла

Сохранить от них на память единую нить

Семь языков ведала а может семь-десять и еще семь

До семисот семижды семи раз прощай своему врагу

Прощевай родна сторонка не вернуся совсем

Инда с небес вернусь жемчугами росы в стогу

Инда возвернусь птичьим криком

зверьим следом вомнусь в песок

А пока иду-бреду и конца-краю нет пути

Ты только не покинь Свою скиталицу Бог

А мне все равно долго коротко ли идти

Счастье – лишь ход на восход

ход поет ход мощно звучит

Ход зимний хор радужный лёд птичий лёт

Ход да пусть меня Господи обымут горе и стыд

А ход к Тебе и немыми устами шепчу: вперёд

Это только губы Бог косноязычны корявы слепы

Они лишь музыкой вдохом времена страшные зрят

Иду и губами незряче леплю на кромке судьбы

Мгновенный отчаянный заревой звукоряд

Иди-иди хожалка живая в помощи жалкой

жужжи снежная прялка бреди-бреди

Видишь там под горой баба на речке стирает белье

Пусть тебя скрутят ветра посекут дожди

Иди ход это память и забытье

Ход Боже это народа всего во одной мне многокровное бытие

Ветер бьет в лицо отразится весь мир в слезе на щеке

Я иду а после умру а после воскресну во Имя Твое

И никто не вспомнит усталую бабу с корзиной белья

на быстрой реке

 

РОЖДЕСТВО ПРЕСВЯТОЙ БОГОРОДИЦЫ

"Рождество Твое, Богородице Дево,
      радость возвести всей Вселенней..."

Под руки Анну на родильное ложе ведут...

Вздох повитух... мечется ночь огнём...

чуткий слух ловит изморщенных уст бормотанье...

Иоаким поодаль стоит. Берег его страдания крут.

На жену взирает вынутым сетью златозелёным линём,

дрожащим козлёнком пред Пасхальным закланьем.

 

Ах, моя Анна, ах, жёнушка, Анна моя,

Как же тебя я молил, как же тебя лелеял,

Чтобы, древо сухое, мне родила, на краю бытия,

Розу, тюльпан, дышащу солнцем лилею!

 

Вот уж на жёсткую, будто стальная равнина, постель легла...

Руки поверх одеяла... молчит, таково кротко и ясно смотрит,

Что и без слов понятно: жизнь ты смиренно переплыла,

И вот оно, вот от него синеоки ключи,

хмельное последнее море.

 

Роды – то море. По воде, аки посуху, не пройти.

Выгнулось тело,

живот белопенной волною вздыбился мощно, внезапно.

Ты не хотела!.. а надо. А Время не удержать в горсти,

Лишь под него возлечь, как под тягость ярма,

под воздаяние, наказанье.

 

Лишь лечь под него, под Время безумное, как в ночи

Под горячего, ну, заплачь, возжелавшего тя супруга,

Раскидать руки-ноги, замки все отворить, и прочь ключи,

За окном то пустыня, то ливень по крышам скиний,

то вечная вьюга.

 

Вечная вьюга кровати! Метаться туда-сюда,

Вдруг замирать, Иоаким глядит на тебя, будто

Ты парфянский павлин, скифский меч, Золотая Орда,

В мороз – укрыться от слёз – баранья шкура, горская бурка.

 

Вечная крови позёмка! Так липнет к ногам,

Так алым знаменем вьётся-течёт, прожигая сугробы, гробы,

Царские баржи, наганы-винтовки, скорлупки-детские-лодки,

Ну же, Анна, рожай, не уйдёшь от судьбы,

Той, что высоко, с иконы во храме, взирает больно и кротко...

 

Всё же единовременно, ты знаешь, всё здесь и сейчас,

И никогда больше, ты пойми, только ныне,

И Херувимы-твои-Серафимы, и военный приказ

На избиенье младенцев, и ночное пыланье скиний,

Всё в одном чане, все пространства и все времена,

Все плещутся жидким бериллом воды в повитушьей лохани,

И Время одно у тебя, солнце, и ты у него одна,

Средь всех его песен, расстрелов, дыханий, проклятий и покаяний...

 

А повитухи снуют, сколько там осталось минут,

Кто там таранит, головёнкой нежной вперёд,

мой свет сумасшедший, ещё не Божий,

Муж и жена ещё не знают, что они не умрут,

И младенец их никогда не умрёт,

не сгинет палым листом в распутице и бездорожьи...

 

Звёздной кожей окутана, эмпиреями плечи укрыв,

Пройдёт их взрослая девочка легчайшей, пуховой стопою

Мимо небесной музыки,

где мотив и мотив

Звучат, лучами сплетясь, обо всём, что будет с тобою...

 

Ну же, рожай! Тебя так же когда-то мать родила!

Так же небо звёздным млеком брызжет во изарбате-лазури!

...так Анна рожает Марию-дочь,

сверкающу, как на солнце ветла

Под ветром, на морском берегу,

В виду мокрого снега, солёной бури.

 

И, горбатый от боли ея, утыкает лик в ладони Иоаким.

Он весь содрогается, бьётся влёт подстреленной птицей.

Он плачет один, у моря Снегов, о том, что же будет с ним, 

Он молится о любви – о чём же, о чём же ещё молиться.  

 

* * *

"...в Рождестве девство сохранила еси..."

Царице моя Преблагая

стою пред Тобою нагая

тряпицей судьбу не прикрыла

крыла не открыла

Надеждо моя Богородице

каменья оклада играют в друзы грудятся

Ты в небесной пречистой горнице

кормишь кормишь радость снежною грудью

кормишь кормишь солнечной грудью горе

Приятелище сирых и странных Предстательнице

сама Ты странница на вьюжном просторе

с шеи Твоей порванные бусы лунами катятся

молоко Твое Богородице брызгает звёздами

валит снегом безумным из-под мощного купола

Сыночка ко древу прибили гвоздями острыми

а ничья вина до сих пор не искуплена

Ты моя во жажде Поительнице

ты моя в пустыне Водительнице

воззри на мя человечицу несчастную

скорбящих Радосте обидимых Покровительнице

зриши мою беду зриши скорбь многогласую

помози мя ибо вервием злобы замотана

окорми мя ибо голодна по ласке закатной

подыми мя вверх ибо небо зовет меня

пускай в нём утону не вернусь обратно

обиду мою разреши яко волиши

стою горько плача меж зверем катом и вором

ибо не имам кроме Тебе иныя помощи

ибо стою во церкви пред иконой Твоей

яко на льду лабрадоровом

на черном льду в синих огнях во сапфировом пламени

Твои очи длинные сливы косят в меня иными планетами

чудотворный образ Твой ярче победного знамени

плывет кораблём над всеми страстями смертями обетами

благая Утешительнице лишь Ты Богомати царская

в Мiре сем тонущем в войнах железных воющих

Ты горишь с иконы нагрудною птицей-цатою

Ты плывешь с иконы ледоходною волей-Волгою

токмо Ты Богомати сохраниши мя и покрыеши

и обнимеши мя будто я земля

вся кругла молочна травна серебряна

во дверь собора открытую ветр налетает порывами

я стою на коленях мне холодно замёрзла царевна

я такая древняя о моя Богородице

я сегодня ревмя реву грех мой из-за пазухи выну

а назавтра слышишь на дворе распогодится

и во веки веков помолюсь и спою и бормотно выдохну

этот глас этот час лампадное стекло острое битое

это после взрыва храм уцелел

барабан и апсиды предивные

это я пою Тебе ирмос Твой кондак позабытый

по знамёнам-крюкам по иным векам где еще родимся мы

 

* * *

"Христос раждается – славите!
          Христос с Небес – срящите!.."

Мой род и род. Как всё, как все, прейдет.

Мой древний род, во время уходящий.

Мой солон рот. Опять иду в поход –

За днесь любимым, вечно настоящим.

 

О, божество, мой Род. О как же ты силён.

Из тыщи лиц. Палит их смех, и слёзы

Текут по ним, в ночь родов, похорон,

В ночь войн и во грядущие морозы.

 

Мой род... Я вижу сотни, тысячи фигур.

Я зрю толпу, затылков миллионы.

Они идут, тьма умников и дур,

Тьмы тем юродивых, пророчеством спалённых.

 

Мой род... Катает тесто на столе,

О, на доске, в муке, святая бабка

Моя... Очки на лоб... читала на земле

Акафист Ксенье Петербургской, ёжась зябко.

 

Мой род... Отец мой. Палуба стальная корабля.

Ещё не живописец, не художник,

А штурман-рулевой. Вдали земля.

Неравный бой. И он, ещё безбожник,

 

А имя Бога шепчет... на губах

Мальчишьих – имя – пламенем победы...

И палуба кренится. И во льдах –

Мой призрак – Время – страшною торпедой.

 

Мой род! Ах, тётки в ситчиках мои

На танцплощадках, и баян играет...

Ещё не знаете вы – от любви

Кто воскресает, кто и умирает!

 

Мой род во мне рождается – Христос:

Пока жива, пока шепчу словами

Вас всех... вся изойду лучами слёз,

Раскатанная тестом между вами,

 

Печённая блином и беляшом,

Вся выпитая грозной рюмкой водки,

Забыта в зимней баньке я ковшом,

Я вбита, гвоздь, в сапожную колодку,

 

Снарядом всажена в орудие войны –

Да чтобы победить!.. и порвана струною

В моём рояле, чтобы видеть сны,

Чтоб всё сыграть, что деялось со мною...

 

Мой род... я лишь твой алый, талый рот...

Да старческий уже... в морщинах-сетях...

Кривится он... о счастии поет...

О том, чего не будет уж на свете...

 

Но и о том, что только лишь придёт!

О том крылатом Ангеле, что снидет

И раскатает тесто, и замрёт

Над белою мукой, и вдруг увидит

 

Над колченогим кухонным столом

Меня – с очами византийских списков,

А дома нет, пошел давно на слом,

А океан нахлынул слишком близко,

 

На стёкла окон – бешенством снегов,

Волнами вьюги горестной и кроткой...

Родные, вот она и вся любовь,

Всё масло, соль, равнина сковородки...

 

* * *

"...радости исполнил еси вся, Спасе наш..."

Ах, обнять бы всех!.. времена на смех

Не поднять... таковы неисходные...

По дороге идти между мук и утех...

Поминая шаги Господние...

Ах, да смейтесь вы!.. не сносить головы.

Хулиганила, непотребничала,

Во грехах, что гуще черной травы,

Все валялась – пьяной царевною...

Ах ты путь мой, путь!.. Вот возьму на грудь

Я тебя, мой путь, – истомилася!..

Так мне больно, путь... отдохну чуть-чуть...

Дай забвения сладкой милости...

Шире руки раскинь!.. Вьется синь-полынь

Да по ветру – вьюгой серебряной...

Я кричу: отзынь!.. визг: на кичку сарынь!..

Глотку жгу напевами древними...

Да, я древняя вся! И живу не прося!

И живу, на ветру скитаючись!

Утром щиколки мне целует роса...

Плачет тучею небо усталое...

Ах, иду-иду!.. Сколько раз в году

Вы в меня – то снежки, то булыжники?..

А мою ли песенную страду

Не услышите, вы, чернокнижники!..

Я и солнечных книг, я и лунных книг

До пяти смертей начиталася...

А ко мне щекой снег седой приник,

В лучезарной, холодной жалости...

Ах ты снег мой, снег!.. Может, ты человек!..

Лишь под коркою льда блестящего...

Да и я человек!.. Да и Мiръ – человек!..

До конца своего... настоящего...

Да и Бог – человек!.. не умрёт вовек...

А умрёт – воскреснет... под пыткою...

Вот он, свет мой, свет из-под тяжких век!

Век, зашитый белою ниткою!

Вот погибель моя!.. А танцую я!..

Шире, шире руки раскинула!

Эх, народ-народ!.. вся моя семья!..

Серебристый мой ствол осиновый!..

Иглы сосен-пихт!.. я – живая пищаль –

Вдоль по рельсам, да по серебряным!

Мне канатом – сталь! Ничего не жаль!

И ни верности... и ни ревности...

Образ Твой Пречист... Боже, палый лист...

Боже, светишься весь прощением...

Там, за далью рельс, Ты для всех воскрес –

Из кадила времен каждением!

Наважденье мне... ах, гореть в огне...

Я согласна, в мешке-моем-рубище –

Вдоль по рельсам идти, Боже-Боже, прости,

Всерыдающей и вселюбящей!

Я устала молчать! Я хочу кричать!

На весь мир Твой, Боже, неистовый,

И босою стопой прожигать Твою гать,

Мчаться по ветру медными листьями!

Я согласна всем – да, всем! – умереть!

Каждой кошкою, каждой мышенькой...

Всем родиться! Всеми глотками петь!

Не споёшь всего... не надышишься...

Ах бы, жить да жить!.. Целый век иль два!..

Что за шум за спиною?.. поезд ли?..

Ах, задавит... и пусть... я останусь жива

С нежным, Живым в помощи, поясом...

Ах, сомнёт – и пусть... и не обернусь...

Голова не гола – свечусь кикою...

Не мешок – парча... низка перлов-бус...

А рубины с плеча – земляникою...

Не руби мя сплеча!.. я ж твоя свеча...

Я ж ещё погорю... не гаси меня...

Дикий, смертный гудок... как жизнь горяча...

Только пламя... ни воли... ни имени...

И на рельсы сребряные так упаду,

Распластаюсь... снега узорные...

 

...задавили бродяжку... загасили звезду...

Безымянную... беспризорную...

 

* * *

"Сый и прежде сый, явлейся яко человек,
                                       Боже, помилуй нас..."

Явлейся яко человек, Боже...

Морозом-жемчугом пройди по коже...

Да чтобы волоски все дыбом встали...

На злом ветру, больничном одеяле...

Пожалуйста, не умирай, счастье...

Пожалуйста, не уходи, сила...

Я буду бормотать часто-часто,

Взахлёб и в лоб: люблю... и любила...

Ты жизнь моя... дыхания нету...

Дышу зрачками тьмой лепестками

Дышу во тьме обрывками света

Хожу душой босыми кругами

Летят вдаль волосы вдоль подушки

Не обещали горя в полночи

Склонись и как дышу я послушай

Как я гляжу гляди во все очи

Запоминай замкнут не откроют

Забросят ключ в текучее пламя

Не плачь запомни мя вот такою

Глаза блестят и щёки – кострами

И слышу я как ты трудно дышишь

И я гляжу тебе в глаза тоже

Прости люблю и наклонись ниже

Явлейся яко человек Боже

 

КРЫЛЬЯ

"...за истину пострадав, радуяся,
      благовестил еси и сущим во аде Бога..."

В темном зеркале сквозишь меж нами –

Ясный Ангел, иже херувимы.

Память праведнаго с похвалами –

И рубин горит неопалимо

На жизнёшке малой, безымянной,

На живой уде для рыбы старой...

Ты не куришь, ты не пьёшь. Как странно.

Праведницей дышишь ты устало.

Ты прошла военным перелеском,

Крематорьем дымного вокзала.

На рыбачью тоненькую леску

Бусами грехи ты нанизала.

Крылья, то пошитые из марли,

То из бархатистой завирухи,

К ёлке, к торжеству, руками мамы,

Молодой, красивой, не старухи.

Ёлка блещет, мировое древо,

Царскою росой Сеннахирима,

Жадным жарким ожерельем Евы,

В тёмном зеркале плывущей мимо.

Чернь волос и радужек агаты.

На груди – заморские кораллы.

Жизнь ещё не бита, не распята,

Жизнь ещё от смерти не устала.

Крылья, вы изрядно износились.

Облупились яркие игрушки.

Ёлка, разреши мне, сделай милость –

Выпью нынче я винца из кружки:

Той таёжной, той тюремной, битой,

Губы ржавью обожгутся красной,

Через край любови позабытой,

Горько воспомянутой, напрасно.

 

Крылья, Маккавеев диких пламя...

Перья, перламутровы и гибки...

В тёмном зеркале сквожу меж вами

Шестикрылой звёздною улыбкой,

Черным плавником Левиафана,

Отблеском оружья Михаила,

Пяткою менады, нежной, пьяной,

Нила синей кровеносной жилой,

Чешуёй геннисаретской рыбы,

Рвёт чудесный лов святые сети...

В тёмном зеркале застыну глыбой

Боли и любви – за всё в ответе.

Ты мне плюнь в лицо, во отраженье.

Ты разбей мое стекло в бессилье.

Я парю. Бесследное движенье.

Выдох, вдох. О счастье дышат крылья.

Не обмажешь грязью. Не обрежешь.

Не исколешь копьями-словами.

Я дышу, дышу все тише, реже.

Зеркало в ночи горит крылами.

Но, коль подойдешь, лицо придвинешь –

Отражу тебя я до испода

Вод Чермных, до вечного помина,

Вечевого ропота народа,

До тончайшей дудки, слёзной, навьей,

Слева – Гамаюн, а Сирин – справа,

До великой славы и бесславья,

До пера, что вырвано кроваво.

Губы рыбами плывут... вспухают...

Слёзы заливают их огнище...

Отразись!.. ты шепчешь: я другая!..

Ты мерцаешь призрачно и нище...

Светишься ты скулами, щеками,

Ты бормочешь песни и обеты...

Ты горишь и плавишься веками,

Веками, закрывшими планеты...

Ты к зачатью чистое движенье –

Возрыдаешь, от любви косея...

Ты всего лишь страсти отраженье –

Детское отчаянье Медеи...

Так гляди, гляди в свое бездонье,

В пропасть, где младенческая зыбка...

В темном зеркале, Армагеддоне,

Проведу по Времени улыбкой.

 

* * *

"В Чермнем мори неискусобрачныя Невесты
                                        образ написася иногда..."

Я ночьми душу жгу мою, живую свечу.

Над людьми душу жгу мою, молюсь да молчу.

Прости мя, кто может.

 

Вот люди, люди, люди идут предо мной,

Таково медленно, снова бредят войной,

Угрюмо, солдаты, тёмной стеной,

Лишь лики горят вапой золотой.

Прости мя, кого обидела.

 

Боже, мучим Ты был сильнее мя.

Боже, на Кресте плыл Ты в полымя.

Разразилась гроза на исходе дня.

Прости мя, кого больно ранила.

 

Люди, люди. Они взирают на мя.

Будет, будет молонья Последнего Дня.

В перекрестье зраков дрожу. Дрожит земля.

Прости мя, кого убила.

 

Ты прости, младенец убитый мой.

Прости мя, любимый, бесноватый немой.

Ты в дрожанье музыки вернулся: домой.

Твой надгробный камень – за тою горой.

Прости мя, кого забыла.

 

Люди, люди... Стойте! Хотя б на миг!

Затыкаю ладонию длинный крик.

Вы идёте по мне. Я ваш материк.

Рукописный, пречистый ваш патерик.

Прости мя, кого шла мимо.

 

Люди, лю... Человек! Столь бедный на вид.

На плече у него птичка сидит.

Со плеча у него птичка – в полёт,

И чирикает, плачет всю ночь напролёт...

Прости мя, кто завтра умрёт...

 

Ах ты матинька, птичка, голубка моя!

Я крылами моими повторяю тебя.

Я и клювом, и зобом воркую, теку

Тайной музыкой, что суждена на веку...

Прости мя, кто нынче уходит.

 

Моя птиченька, нищей согласна я быть.

Птица-радость, согласна в геенне – любить!

Прости мя, кто хочет родиться...

 

Ты же видишь: я только птица, как ты.

Певчей глоткой киплю у последней черты!

Люди, люди, вы мимо моей маяты...

Мимо птичьих песен шальной красоты...

Я такая ж, как вы... от версты до версты...

Где снега и снега... где кресты и кресты...

Прости и помилуй мя, Боже.

 

ВОЙНА

"...Апостоли, мученицы и пророцы, святителие,
      преподобнии и праведнии, добре подвиг совершившии
          и веру соблюдшии, дерзновение имущии ко Спасу..."

Виверны, аспиды, единороги...

Певца Алконоста слеза скупая

Клеймит светилом, Венерой строгой...

А ночь войны валит, наступает.

Орут олени. Трубят тритоны.

Немые гарпии корчат рожи.

А ночь войны течёт с небосклона,

Уж ливнем хлещет в тугие кожи.

Гудят Олоферновы барабаны.

Вопят дудуки Исуса Навина.

Содрав медный шлем, седой и пьяный,

Спит царь – пастухом во мгле овина.

Несчастных, таинственнейших и кротцых,

Нас влёт бьют – павлинами и глухарями.

Апостоли, мученицы и пророцы

Гремят в Давидовы бубны костями.

На чёрном ветру, полном перлом-крупкой,

Железные глотки свои разымут

И вдаль блажат, а яблоки хрупки

Глазные, слезятся, от лука, от дыма.

Война. Она василиска древнее,

Жесточе пламенной мантикоры.

Схвати её, поборись-ка с нею,

Она человек, а не мандрагора.

Она всего лишь небес саламандра,

Красотка с горелой, скошенной мордой,

Уродка-эринья, коса-Кассандра,

Летящая пулей гневной и гордой,

Звенящая мрачным тимпаном кольчуги,

Горящая – в звёздах – пожаром Трои...

Война. На своя возвернулись круги

Вожди, изветренные изгои.

Изюм пересыпать в ладонях. Зубами

Отсечь кус походной лепешки пресной.

Назавтра сраженье. Назавтра пламя.

Господним Телом – псалом воскресный.

Господней Кровью – в любви признанье.

Господней стопою – мечи и латы.

Отдать последнее целованье

Химерам, горгульям, чудищам клятым.

И шлем начищен. И мощны копья.

Мы – нападаем? Мы – защищаем?

Слетают звёзд холодные хлопья.

Мiръ необещаем, невозвращаем.

Мiръ просто жуй, запивай ключевою

Струей из фляги, а лучше дамасским...

Война. Опять от тоски завою.

От дымной и злобной посмертной ласки.

От петли на шее – змеёй горячей.

Горн рубит ветер. Смеются сроки.

И только в зените стоят и плачут

Апостолы, мученики и пророки.

 

КЛЮЧИ ОТ РАЯ

"Воскресение Христово видевше..."

На море на Иордане

На острове Буяне

На лезвии, на грани

Стояла я хуже пьяни

Валялась в грязи-канаве

Каталась в бесславье-славе

Топтали меня ногами

Топили – вода кругами

 

На море на Иордане

Смарагдом во медной скани

Торчала я и сияла

Дрожала я красноталом

Ребёночка я рожала

Его на руках держала

А вымахал – облак превыше

Летит грозою над крышей

А я на него взираю

И от любви умираю

 

На море на Окияне

Средь нотописи воздыханий

Средь липкой лжи восклицаний

Средь истины порицаний

Ключей скрипичных басовых

Под сенью звёздного крова

Стояла я не дышала

Мерцала лилией шалой

Дрожала розой увялой

В виду девятого вала

 

На море на Окияне

На острове Вспоминане

На острове Забыване

Стояла я растеряня

Стояла я расставаня

Превыше всех упований

Превыше всех умираний

Колено Бога Живаго

Кровило убитым флагом

А губы всё отпивали

Полынь из чаши Грааля

А глотки всё отпевали

Полей далекие дали

 

На море на Иордане

Среди пустынных страданий

Стояла седая дева

Рожала свои напевы

Мотив младенческий нежный

Заматывала в ризы снежны

А добрым людям шептала

Вы пойте всегда сначала

Вы слушайте милые люди

Не пяльте хвосты павлиньи

Ходите во белой остуде

Во пчёлах медовых скиний

Вы ересь не бормочите

Живя или умирая

Не режьте Божии нити

Не киньте ключи от Рая

 

А я уже потеряла

А мне прощения нету

Бреду за Петром и Павлом

Ищу ключи по белу свету

Иду за Лизой Татьяной

Иду за светлым Володей

Качаюсь горько и пьяно

На ветру при народе

Ах люди меня пропустите

Ко Господу моему ближе

Мне нечем Рай отворити

Собака ладонь мне лижет

Шли-прошли Петры-Павлы

Утекли Тани-Вани

Гамаюны Фениксы павы

Соловьи в кружевах рыданий

А может сама я люди

Тот Райский ключ обронила

Несла на широком блюде

Евфрата Ганга и Нила

А вы на меня не смотрите

Мне Вегой в ночи повиснуть

Мне нечем Рай отворити

Мне нечего в кулаке стиснуть

Пустите меня пустите

Зане все отверсты двери

Простите меня простите

За Райскую эту потерю

 

* * *

        "Грядите, людие, принесем хваление Богу..."

Грифон, Симург... ирбис злится в пятнистой снежной парче...

Всё Время, люди, индиговой птицей сидит у меня на плече.

Я глажу его. Я ему шепчу – о нет, не суровый приказ:

А ласку, а сказку, и кровью косит икряной круглый глаз.

Медвежий Молох, серебряный мох, скалит пасть сатир,

Мохнатый фавн, ссутулился гном, ах, опоздал на пир,

А звери и птицы все уж сидят за обширным столом,

Звенят бокалами, пьют и едят, такой чертолом,

Носы и хвосты, нефтяные крыла, и спицею – клюв

Пронзает века, убрус у виска, рассыпается туф,

Чертополох прорастает огнем сквозь каменных туч пласты,

Ты спой мне, Время, о том, о сём, голосистое ты,

Ты мне прочирикай, все иероглифы пробормочи –

От пенья сирены до струй Иппокрены, до ифрита в печи,

До дымного джинна, тоской одержимого по объятью живьём,

До крупа кентавра, хребта динозавра – драконом зовём,

Плывя на плече моём по-над землей на ковре всех ветров,

Ты спой, расскажи, что там будет со мной, лишь криком, без слов!

Народы, герои в ладье уплывают, в широкой ладье...

Чирикай мне, Время, как баба рожает нам жизнь или две,

Одну – на земле, а другую в зените, вот ворожба,

А Парки плетут одинокие нити, ажуром – судьба,

Пчелиным гуденьем, арахновым бденьем, тафтой паутин,

Что слышу, что вижу за чуть внятным пеньем, за мышцами спин,

За строем ежовым штыков лихолетных, заводом войны,

За свалкой задворок, за голодом корок, за снами Луны,

Что вижу, что чую, что въявь осязаю, и дыбом власы,

Рождает Царица Того, Кто мне снится, Чьи – звоном – весы,

И скользкое тельце упорной кефалью – из звёздной икры...

Заморской печалью!.. запечною жалью... так стоны остры...

И эти рожальные, дальние вопли... всё бьют в потолок

Хибары, пещеры... отверзи ми двери... входи, Царь мой Бог!

Ты в Мiръ стрекозиный, роскошный и нищий, ворвался копьём!

Ты станешь на блюде священною пищей, казнящим серпом!

Кровавым куском опалённого мяса... где теста кругляш?..

Грядущая Пасха... великая ласка... её не предашь...

Громадным глотком ледяного кагора, надрезами вен,

Горячечным ветром слепого простора и зрячих измен,

Колен преклонённых, и уст воспалённых, и слёз, солоней

Царя Соломона неведомых копей, и смерча сильней!

Вот – Бог мой, любимый! Сегодня родился! А завтра распнут!

Уже не инкубы-суккубы, кыш, мимо, умчитесь в закут,

Сгинь, ты, Медуза Горгона, сгори, Минотавр,

Рассыпался рог твой, подножие трона, твой век миновал!

Чудовища вы, на землице и в тучах, птичьё и зверьё!

Протянет напиться из рук могучих тебе, вороньё,

Протянет вкусить – ломтём в голодуху – любови пирог:

Поверх всезнанья, зренья и слуха, меж тающих строк,

Дорог, начертанных киноварью, коварных когтей,

Меж гари беззвёздной войны и свары безумных детей:

Мы долго и больно тот свет ожидали, тот Агиос Фос,

Что – визгом младенчика в одеяле пылающих роз,

И тает Господь, улыбаясь и плача, лучом уходя

Во мрак панихидный кафизмы горячей, в сиянье дождя,

В мерцанье снегов... потерпи хоть немного... страданья не вем...

Грядите, людие, хваление Богу днесь принесем.

 

* * *

"Разpушил еси Кpестом Твоим смеpть,
                     отвеpзл еси pазбойнику Рай..."

Не стало тебя. И мне не посметь

К тебе прикоснуться.

Разрушил еси Крестом Твоим смерть.

Не сможешь вернуться.

 

Горящий лик. Сияюща длань.

Грудь хрипло дышит.

Когда же глас тебе скажет: восстань!

Восстань, душе, что спиши?

 

Кого косит горе. Кого борет хворь.

Кто гибнет в пожаре.

Кто, жалкий, один, поет будто хор,

В любовном угаре.

 

Одна, за столом, под иконой моей,

Шепчу всех безвинных:

Фома, Иван, Петр и Андрей,

И ты, Магдалина,

 

Михаил, Яков, Валерий, Глеб,

Борис, Вероника,

Кто пред уходом оглох, ослеп,

Кто весь вышел в крике,

 

Лев, Анна, Марина, Федор, и ты,

Никола Военный,

Что честь отдал у последней черты,

Последней измены,

 

Тамара, Нина, Валя, Марго,

Мои дорогие,

Как жить на земле без вас нелегко,

Все годы другие,

 

Реву, идет уж который рассвет,

По небесам колобродит,

Всё врут, что смерти на деле нет,

А вот она, входит,

 

Сияет окно, золотая клеть,

Слёзная низка…

Разрушил еси Крестом Твоим смерть –

А вот она, близко.

 

ПАНТЕЛЕЙМОН ЦЕЛИТЕЛЬ

"Стpастотеpпче святый и целебниче Пантелеимоне,
                                                      моли Милостиваго Бога..."

Тебе Богом дана эта земля – её повоюй!

Ты её расстреляй с корабля потоками струй

Лютых стрел! Ты не пел её гимны – учи!

Стань дрожаньем сиротской её свечи!

Слышишь ты... не молчи...

 

Захвати её силой. Мужчин – мечом

Порази. Её дев неси за плечом,

На загорбок взвали, и тащи туда,

Где солёная, слёзная плачет вода,

Где в огне города.

 

А детей и скот ты добычей бери.

Этот стингер, он жжёт её изнутри,

Этот шаттл, ножом-крылом режет вдоль

Море, вопли и соль,

Всю чужую юдоль.

 

А любовь – тож набег! Всяк войною спалён!

Ниневия, Ассирия и Вавилон!

Ты крылатых быков на закланье кидай,

Пусть твой жертвенник кровью зальется в край,

Что стоишь-то? Стреляй!

 

Как стремглав подчиняешь святые края!

Вот, мой царь, все первейшая радость твоя!

Вся услада последняя! Зевы могил!

Зри лежащих, недвижных... о, ты их убил.

Счастье! Ты победил!

 

Боязлив, малодушен... серей, чем мышь,

Перебил тьму народу... ты просто мстишь.

Пережёг тучи туч пеших сириян...

Потерял счет казням, от крови пьян...

Чу, труба... Иерихон... туман...

 

Ах, война, прегрешенье, зловещий марш!

Ритуал Голиафа, полночный фарш,

Мясорубка и крики, и копий лес,

И с зенита – кровь – стеною, отвес,

И не жди чудес.

 

Рукопашная. Парни с размахом плеч.

И друг другу под ребра вонзили меч.

Ты стоишь и глядишь, во жужжанье стрел.

Ты приказ им отдал, будто песню спел:

Им не быть – повелел.

 

Наступи на шею ему, врагу!..

Попирай!.. Повесь его на суку!

Сладко так рыданье народа испить,

Оборвать пуповины кручёную нить.

Навсегда – отомстить.

 

Ты стоишь. Округ головы – дымы.

На тебя взираем безумные мы,

Все в кровище, лохмотьями – камуфляж,

За спиной – гора Фавор, вечный страж,

Что молчишь... вождь ты наш...

 

И внезапно откуда-то, будто плот

Наплывает живой, весь живой идёт

Человек, и держит крепко в руке

Свет, он рвется на мировом сквозняке,

Гаснет, гибнет в тоске.

 

Ближе, ближе. Нет, то не светильник! Сосуд

Красной глины. Так снадобье к ранам несут.

Так к далёким странам плывут ладьи,

Чтоб спасти, чтоб в горсти унести

Боль и стоны твои.

 

Ближе, ближе! Подходит он вгрань и вплоть.

Тихо шепчет: меня вам послал Господь

Из иных пламён, из глухих времён,

Развернул плодом из ночных пелён,

Я один. Утомлён.

 

О, ты волен сто раз меня, царь, убить.

Я тебе никто. Разреши, дам пить,

Наложу повязки на раны нам –

Насекомым, людям, птицам, зверям,

И богам, и царям.

 

Как тебя зовут? А тебя... в ночи

Средь в крови убитых – живой, не молчи!

Я хочу твое имя навеки знать!

Повторить, и любить, и плетью стегать,

И с тобой – умирать!

 

...и стоял пред царём царь грядущих лет,

Паренёк кудрявый, худой, на просвет,

Тот военный скелет, тот святой обет,

Тот в ладони зажатый предвечный свет,

Все изрезаны камнем босые стопы,

Удивленно идут от судьбы до судьбы,

Тот бродячий лекарь, курчавый врач,

А вокруг во шлемах – солдаты – вскачь,

Кто лежит бревном, кто хрипит навстречь,

Кто орёт, воздетый на вертел-меч,

А он все стоял, все стоял-молчал,

Древний шепот голодный, начало начал,

Пантелеймон-целитель, пришед к царю:

Нам войну подарил?.. тебе Мiръ подарю –

Целый Мiръ, царёк, у твоих он ног:

Плачь, живи, ты в нем живи, одинок.

 

* * *

"Твоим Крестом, Христе Спасе,
        смерти держава разрушися..."

Тайна Двойного. Ждут имяреки.

Рек Авраамы, Мелхиседеки.

Я одинока. Я созерцаю.

Чай кипячу. Заварю. Наливаю

В чашку немого, глухого фаянса.

Тихо пою запредельные стансы.

Тихо и тайно, до смертного часа –

Горечь-кондак моего Осмогласа.

 

Мы раздвоённые. Мы – двойниками.

Переплетёнными насмерть руками.

То мы друг другу – проклятия-письма.

То умираем от боли на тризне.

В зеркало наше глядимся – друг в друга.

Не исчезаем из зимнего круга.

Чёрный ли, белый. Поделен, расчерчен.

Ирода блюдом в танце заверчен.

 

Думал – один ты?! Нет! тебя двое.

Дай я ту тайну тебе приоткрою!

Ты только мнишь, что родил, чего нету:

Это уж было, шаталось по свету!

Это уж грызло в харчевнях, тавернах

Мясо и кости, мечтало бессмертным

Стать, и бросало на плечи, на спину

Всё лучезарье зари соловьиной...

 

Неповторимо дышать ты грозился?

В зеркале яростном ты отразился!

В зеркале старца, калеки, соседа,

В миске латунной чужого обеда.

Знают тебя наизусть. О, до тверди

От преисподней. От жизни до смерти.

Буквицы, знаки твои повторяют –

О, демеством одичалого Рая...

 

Ты, мой октоих, красны знамёна!

Мошки-крюки, полнозвучное лоно!

Плод я лишь твой, моя вечность седая.

В ладанном храме стою и рыдаю –

Певчая, клирос под выгибом синим,

Шёлковой вьюгой пророческих скиний,

Зеркалом купол меня отражает.

Так меня заново небо рожает.

 

Ну же! Гляди в меня! Глаз не опустишь!

Не отвернёшься! Грехи все отпустишь!

Видишь, твоё я подобье, двойное

Горе, как больно... то было со мною

Или то будет?.. Смеешься ты люто,

Царское Время. Нет часа, минуты.

Есть только зеркало: ты ли то, я ли –

Нас повязали, в конце ли, в начале.

 

Тихо заплачу моей ипостасью:

О, лишь Твоим Крестом, Христе Спасе,

Смерти держава дотла разрушися,

Прелесть диаволя вмиг упразднися:

Вешней грозою катит с небосклона

Род человеческий, верой спасённый,

Верой спасаемый, старой и ветхой,

В небо лазурно распахнутой клеткой,

Я вылетаю, я пьяная птица,

Мне довелось зазеркалью присниться,

Мне посчастливилось вымолить слово –

Нежную, бедную Тайну Двойного –

Перед стеклом, пред иконною рамой,

Лаской озёрной, алмаз-амальгамой:

Ряской затянутой, нежным движеньем,

Смутным, дрожащим, ночным отраженьем,

Крепом, нет, саваном-снегом укрытой,

Родов пелёнкой, шинелью убитой,

Слёз пеленой, дождевой, шелестящей,

Страшным грядущим, святым настоящим.

 

* * *

"...иже премудры ловцы явлей,
      низпослав им Духа Святаго..."

В Раю сияют золотые яблоки

Горит во снеге неба санный след

А на земле грызутся в лютой ярости

Народы коих не было и нет

 

Народы кои есть зело сражаются

Кольчуга о кольчугу грудь о грудь

Стрела ли бомба мина пламя палица

И молятся чтоб выжить как-нибудь

 

Не ведаю языков я двунадесятых

Я Райским яблоком вкушаю речь

Родную

Я скольжу по древней наледи

Какой мне меч мне лишь пирог испечь

 

А вы мои Апостолы великие

С огнём под потолком наискосок

Округ стола вы засияйте ликами

Возьмите всяк дымящийся кусок

 

Ещё ведь не война мои родимые

Вы слышите ведь Мiръ а не война

И словеса плывут неисследимые

Туда где лишь любовь горит одна –

 

Над жадной и железной смерти раструбами

Над свистом пуль огнём из-за угла

Над пирогом ах с яблочками Райскими

Во весь размах последнего стола

 

* * *

"Богородице Дево, Радуйся, Благодатная Мария,
                                                        Господь с Тобою..."

Я прощаю Времени мои раны.

Я прощаю Времени его копья

И ножи его: так вонзались странно,

Норовили к сердцу, а то к изголовью.

Я прощаю детям жестокие пытки

Беззащитных – и визги за гаражами.

Я прощаю лжи бесконечные свитки,

Где её палимпсест вопит под руками.

Я зверям прощаю скрежет зубовный,

Крючья хищных когтей и голод извечный:

Вы – пожрать мя?.. а я вам – песней любовной,

Бестелесной добычей, зарёю встречной.

Я прощаю птицам и клюв, и клёкот:

В небе чистом, будто дитяти дыханье,

Слышу лишь голубей рыдающий ропот,

Вижу крыл Благовещенских воздыманье.

 

Я прощаю людям все плётки, пули,

Все бичи, все зенитки и все снаряды.

Палачи и герои навек уснули,

А дивися, новые пялят наряды.

Человек убивает вновь человека,

Все равно, дальний, ближний ли, неизвестный

Иль родной, забудь, он враг либо лекарь,

Иерей, бормочет стихиру над бездной.

Тяжело простить бандита, убийцу.

Тяжело? А ты возьми да попробуй!

Эти каменно-тяжкие, твердые лица,

Все в щетине, над грубой тюремной робой.

Я прощаю. Убил. Ну, а если матерь,

Да, твою? Иль отца твоего? Иль брата?

Сдёрни, криво крича, ты с посудой скатерть,

Перебей на счастье, до первой расплаты.

Вы не верите? Верите так, вполсилы?

Не по нраву вам любви угощенье?

Я прощаю вам, люди! Давно простила.

...вам, беда, наплевать на моё прощенье.

И шепчу я все невнятней и тише,

Полоумная сеть узлы вяжет больно:

Богородице Дево, радуйся, слышишь,

Просто радуйся, только радуйся, только.......

 

ТРАВА

"Преобразился еси на горе, Христе Боже,
       показавый учеником Твоим славу Твою..."

Зелёный бархат молодой травы.

И шёлк вина, и россыпи халвы,

И праздничным ожогом – поцелуи,

Пожатий плеск, неуловимых рук

Колёса, грозы встреч, дожди разлук,

Пророчьих молний золотые струи.

 

Я лишь узор цветочный на ковре.

Еси преобразился на горе

Фавор. Узор по вороту хитона

Огнём пылает. Кровью. Халцедон

И яспис, и чужой Армагеддон –

Не град, не гром, не пламя с небосклона.

 

Ступай по мне. Ромашкой под пятой

Усну. Немного так, вот так постой –

Пусть тайный ветр холстину развевает.

А обочь – Илия и Моисей,

Атлас зари, и бархат жизни всей,

И тихо так дрожит нога живая,

 

И давит нежный цвет Твоя стопа…

А смерти нет. От счастья я слепа.

Притиснута к земле, червям, арахнам

Пятой горячей, крепкою Твоей,

А Ты… глядишь на лики всех людей:

Без горечи, без памяти, без страха.

 

Гвоздика я. Примятая трава.

Иди по мне то тяжко, то едва

Ступай, сладчайшим ветром Елеона,

Айя-Софии медною ладьёй,

Слезами Лии, Евы ли седой,

Троянской тьмой охотничьего гона,

 

Рыданьем взрывов, поясом дымов,

На виселицу вновь ведут любовь,

На столб кровавый в виде буквы ТАУ,

На поношенье, на позор, на вид,

Ещё Твой лик во бронзе не отлит,

Крылатой фреской не горит со славой,

 

Ещё на тихой исповеди не

Дрожит епитрахиль в Твоем огне,

Не жжёт костром затылок, скулы, шею,

И люди не клянутся лишь Тобой,

Как днём Последним, Судною трубой,

Лишь о Тебе, единственном, жалея.

 

Я лишь трава. Примятая полынь.

Ступай по мне! Меня Ты не покинь.

Вомни меня в святой, родной суглинок.

Вот час зачатья вылепил гончар.

Вот час прощанья – выше всех начал,

Всех хороводов, свадеб и поминок.

 

Колышусь я, тепла, нежна, мягка…

Иди по мне. Все дни и все века.

Иди ко мне, палящей и зовущей,

В цепях орущей, во любви нагой,

В казнящих пущах попирай ногой

Седой емшан, в веселых Райских кущах.

 

И здесь, в Раю, колибри обочь нас,

Лазурный махаон, павлиний глаз,

Златые арфы стонут и хохочут…

И только я, примятая трава,

Люблю едва, живу, дышу едва,

Твой дикий шёлк, постель Твоей полночи.

 

Твой чужестранский, Гефсиманский сад…

Там мандарины, яблоки висят,

Трава бормочет… голос мой все глуше…

Никто в ночи не выйдет на парад.

Никто, Ты знаешь, не придёт назад

Из тех краёв, куда уходят души.

 

Снимаю я зелёное белье.

Землей смешаю костевьё, живьё.

Раздам недужным, немощным и нищим.

И вижу я – сквозь зимнее жнивьё –

Зарей – Преображение Твоё:

Язык свечи, надмирное огнище.

 

О, подожги траву сухую, мя!

Все плавни, луговины, зеленя,

В узорочье моем цветочек малый!

И пламя пусть – на небеса – стеной!

Огонь – то путь, и Ты в огне со мной,

И я инакой доли не желала.

 

Пожгут мя?! Ещё гуще отрожусь!

Испепелят?! В подземье отражусь,

В поднебесье, смарагдовом зерцале!

На пальцах, на устах горда, горька,

Солёна, льдяна, иней у виска,

Лишь радужки… слезами… замерцали…

 

* * *

"...и чудесе рождества Твоего сказати язык не может..."

моли спастися душам нашим

моли спастись

моли испить благую чашу

моли чтоб не порвалась нить

луча

мы все висим на нити

тончайшей

отраженья для

в небесном зеркале храните

что завещала вам земля

 

КОЛОКОЛЬНЯ

"...предста Царица одесную Тебе..."

Предста Царица одесную Тебе!

На смертном одре,

на ярой гульбе,

на пыльных пустынных руинах времён –

торжественный колокольный звон.

То я звоню, баба-звонарь!

Звонарка, знахарка, с нарядами ларь,

живой да крепкий сундук костяной:

открой меня – что там было со мной!

Ох, крышка дубовая тяжела:

то глотки вопль, то плеск весла,

то пламя, где в печи горят тела –

а я выжила, на ветру ветла!

Постыдно нынче в колокол бить.

Презренно нынче друг друга любить.

А только скалиться на дружку друг,

А только не прятать красных рук!

Ладони в крови... опричной войны...

А может, просто от мороза красны!

Схвати же вервие! Раскачай язык

Чугунный! Воздень солнечный лик!

Вон там, внизу, твой бедный народ...

Собрался он вдругорядь в поход!

Последний поход!.. секиры-бердыши...

Да бочка с порохом... не дыши...

Моя колокольня, гляди, высока!

В подбор мукомольный вцепилась рука!

В канат корабельный, в рыбачию сеть,

В тугую кручёнку – казнённым висеть...

Все бью да бью в перекрестье огня,

А ветер с размаху – бьёт в меня!

Звонарка, себе господарка, глас

Пылающий, медный, на миг, на час,

Мимо котла – да прямо в нутро,

Мимо зла – да прямо в добро!

Гуди ты, мое добро, гуди!

Отчаянья-злобы ничуть не щади!

Громадной музыкой ложь пробей!

Греми, кричи меж талых людей!

Вопи, ори меж людей-ручьев!

Забыли буквицы Господних слов!

А пусть этот колокол, мой набат,

Ненависть никогда не вернёт назад!

Гуди, мой воздух: по небу круги!

По воде, где сгибли друзья и враги!

По снегу, где мёрзли волки и псы!

По веку, что щурится на часы!

Ах, сколько осталось?! Да чёрт ли в нём,

Во времени тающем, талом моём!

Теки, мой великий звон, плыви!

Народ, не вынесешь моей любви!

Качается колокольня... тяжелый крен...

Летят кирпичи... боль, трава и тлен...

И крохотные – там – фигурки – внизу:

Звонарка! не успеть отереть слезу!

Звони ты! Звони! Лови небо ртом!

Твой ветер вопит! Твоим языком!

Твоим народом твой ветер орёт!

Да мощный звон – он и есть народ!

Крепче, крепче в верёвку вцепись!

Вот так бьёт в колокол вечная жизнь!

Вот так бьёт в колокол утлая смерть –

Плыви, лодчонка, больно глядеть...

И напоследок – от души размахнись!

Яростно ударь! Вокруг оглянись!

Далёко – под тобою – земля твоя:

Озера, реки, выгиб жнивья!

Овины, хлевы... во поле стога...

Моря... пески... заливные луга...

Бегут со знамёнами... ползут во грязи

Малютки, минутки... ты их спаси...

Ты их люби... их ночи и дни...

Ты ими молись... ты по них звони...

А и что тебе бешено, невнятно кричат?!

Что ты никогда не вернёшься назад?!

Ну и не надо! Заката пожар!

Размах – впотьмах – последний удар!

Последний колокол звонит по судьбе!

...предста Царица одесную Тебе...

 

* * *

"...да Свой паки обновит образ истлевший страстьми..."

Как тяжело глядеть воглубь

И видеть всё насквозь, до косточки, до жилы.

Всё знать, что будет. Ты пророка приголубь,

Пока мы здесь-сейчас, пока мы живы.

 

Пророк, для чуда он разверзнет рот,

Плодом воспыхнет в мощных Райских кущах.

...пророк, во срок как всё, как все, умрёт,

Провидя грозный праздник свой грядущий.

 

Как он, глаза я закрываю – и

Пытаюсь зреть иные окоёмы...

Не вижу ничего опричь любви –

Ни во соборе, ни в Содоме.

 

Как все орут... свиваются в клубки

Змеиной злобы... языки раздвоены,

И жалят, и кусают – от тоски:

Так от тоски вдруг вспыхивают войны.

 

Как лбами все сшибаются... вопят...

На сто веков вперёд нам ненависти меты...

Пророк, он больше не придёт назад.

Он всё нам спел. Поцеловал планету.

 

Не разгадаю Времени письмен.

Не обласкаю клинопись перстами.

Не поднимусь с затёкших я колен

Пред образами, что горят над нами.

 

Дрожу. Слеза разрежет горечь губ.

Пророчий лик все обречённей, ближе.

Мне тяжко, невозможно зреть воглубь.

Но я гляжу. И не скажу, что вижу.

 

* * *

"...и слово изреку Царице Матери,
      и явлюсь светло торжествующим,
            и воспою радостно Ее чудеса..."

Праздник, это праздник, пусть на полчаса!

На столах навалена всей земли краса:

Персики пушистые, вина – южный зной,

Вспыхнут перевитою сладкою струёй!

Хрустали гранёные! Олово, латунь,

Рюмки, чаши сонные, блинная ладонь!

Чокаемся, хлопаем друг друга по плечам:

Здравия желаем дням ли, ночам!

Это праздник Времени! О!.. догадка жжёт.

Хочу слово выдохнуть, да замолк мой рот.

Глотку перехватывает рыболовный прут,

А вокруг – распятые радостью – поют!

Вносят торт на блюде!.. тесто вдруг косит

Головой отрубленной... виноград висит

Кистию бессильною... звон созвездий чист...

Золотыми листьями... ропотом монист...

Ах, пирог возлюбленный! Где мой острый нож!

Пополам разрубленный, нынче не уйдёшь

От насквозь пирующих, жарко-жадных ртов,

На тебе жирующих, рыбонька-любовь!

Ихтис, первозванная!.. на краю взошла,

Лодкой бездыханною ляжет вдоль стола,

Носом осетровым – с заката – на восход:

Рюмки полны крови – веселись, народ!

 

О, замри, веселие! Карнавалий, встань!

Грянет Воскресение сквозь оклада скань.

Встаньте все, бокалом пусть задрожит душа:

Бог идет! Окончен Путь! Невесомый шаг...

Бог идет с улыбкою к вашему столу.

Бог подцепит вилкою рыбную стрелу.

Ему – табуреточку: мол, садись, пируй

С нами... ну, со встречею... под свиванье струй...

 

Тихо! Тихо! Встанет Он под высверки ножей

Над столом безумным, над сгибаньем шей

В ожерельях зрячих и слепых камнях,

Очами, косящими в факелах-огнях!

И замрёт неистовый Валтасаров пир,

И молчанье чистое вытрется до дыр,

И в ночи хохочущей, страшной тишине

Молвит Он тихонечко, ветром по стерне,

Скажет Он раздумчиво, медленно, как снег

Падает под тучами с поднебесных век,

Выдохнет Он песнею, музыкой огня:

– Завтра все воскреснете. Празднуйте – Меня.

 

Смолкли железяки все. Смолкло всё стекло.

За столом притихшим Время потекло.

И текло пьянее пьяного вина,

Дрожало сильнее, чем острая струна,

Плакало все громче, безутешней вдов,

Плакало огромней, чем в ночи любовь,

Подставляй стаканы, чашки и бокал,

Он пришел так рано, никто и не ждал,

Он пришел внезапно, как и говорил,

Нынче или завтра, с крыльями, без крыл,

И на пир явился, на безумный пир,

И за нас молился, за безумный Мiръ,

Пьяное застолье, рыбы-хрустали,

За терпенье боли да за соль земли,

И сидели, смертные, все мы как один,

За судьбу ответные, за пиры годин,

За кусок ржаного, рюмочку накрыть,

За имя святого, что всю жизнь носить,

Да в лицо глядели, счастливы, Ему,

Пока не истлели, не ушли во тьму,

Да шептали песнею на исходе дня:

"Завтра все воскреснете. Помните – Меня".

 

* * *

"Житейское море, воздвизаемое зря напастей бурею,
                            к тихому пристанищу Твоему притек..."

...Ты не ешь скоромного.

Не молися чуду.

Все меня запомнят.

Все меня забудут.

 

И в норе укромной.

И на стогнах лютых...

Все меня запомнят.

Все меня забудут.

 

На тюрьмы полатях,

Во Эдемских кущах

Буду я лежати,

Трубы Судной ждуща.

 

Плача, умирая,

Жалок голос, тонок:

Раю ты мой, Раю,

Я же твой ребёнок...

 

Жизнь – великим чудом.

Смерти ход огромный.

Все меня забудут.

Все меня запомнят.

 

МАТЬ И СЫН

"...Сокровище благих и жизни Подателю, прииди и вселися в ны,
                                                         и очисти ны от всякия скверны..."

Ах какая темнота по окнам шастает

Полоумная полночная осенняя

Я стекло ладонию прожгу ненастное

На осьмой ли тыще лет от Сотворения

На осьмой ли тыще лет от Сорыдания

Тьма в окно мое мохнатым брюхом ломится

Я себя отдать согласна на заклание

Мною проклинают пусть и молятся
 

Ах какая темнотища неотвязная

Дождь царапает стреху мышиной сыростью

Нынче ночью грянет Суд давно предсказанный

А я в чистое во всё не облачилася

Где сорочка-то моя стираная-глаженая

Где платок мой старушонкин уши белые

В ворот влезу заоконный встану стражею

Фонарем за гранью света за пределами

 

Света круг в дожде плывет ладьёю горбится

Сам Господь стоит во круге света с Матушкой

С ясноокою Царицей Богородицей

Из окна в меня глядит глазами мальчика

Незабвенного блокадного замученного

Виселица – пропасть под ресницами

Души грешные – по шуйцу-Его-рученьку

Души верны – под пронзённою десницею

 

Навалились на стекло несчастны грешники

Норовят разбить – и стать моей державою

Ах ночные ах безвидные кромешники

Головни горят – я кочергою ржавою

И шепчу я пересохше: "Богородице

Твой подол расшитый серебром волочится

Жизни всей повдоль спаси их плачут-молятся

Пожалей Царица в Мiръ ведь не воротятся"

 

И так тихо обернула тихо-медленно

К Сыну лик зело жемчужный изумрудовый

"Ты мой Сыне брег скалистый мой изветренный

Неужель прощенье таковое трудное

Ты прости бедняжек гололобых грешников

Покрести их нежно реющим двуперстием

Беспилотных безвоздушников безбрежников

В беспредельности вопящих во безвестии"

 

"Ох родная моя Мати Преблаженная

Я бы рад поднять бы всех да из гееннушки

Всю толпу во пламя Ада посаженную

Вечну жизнюшку – из вечной смертушки

Да гляди – уж ест огнище локти лица их

Ест власы и рты разодранные лающие 

Ну давай же Матушка Владычица

Вдругорядь за них на Крест взойду пылающий"
 

Я склонила слух что вымолвит Пречистая

Что ответит Сыну непокорному

"Пытку не снесу Твою неистовую

Казнь Твою не вынесу повторную

Что ж гони в геенну души грешные

Выгорят дотла в ночи заплачут ли

Только помни: и во тьму кромешную

Падают лучи Твои горячие"

 

Два лица горели через ливневый

Мрак то Мать и Сын зерцало голода

Я прижалась мокрой горькой липкою

Огненной щекой – к стеклянну холоду

Так стояли троицей – острожники

Вопияли грешники: "Какие ж мы

Дети вам коль мы сарынь безбожники

Голь убийцы без роду без имени

Научите нас коль вы Отец и Мать

Не рожайте нас на свете вдругорядь

Где добро нам где любовь сыскать"

 

Две ладони ко стеклу притиснула

Мать и Сын в мои глядели омуты

Длилась ночь и смертию и жизнию

На любовь и ненависть расколота

И шепнула я за Богородицу

Словесами грешникам кровавыми

"Мы ж учили вас – сердца колотятся

Это ваша грамота корявая

Музыка бегущая оленями

Ектенья табачная дымящая

Ночь дождя шумящая осенняя

Деревами на ветру кричащая"

 

* * *

"Благословен еси Господи, научи мя оправданием Твоим..."

Господи помилуй. Господи прости.

Крест позеленелый я держу в горсти.

Медный крест нательный – у губ, у лица.

Время беспредельно, не видать конца.

 

Вот он, Крест железный. Ты висишь на нём.

Деревянный. Снежный. Ранящий огнём.

Я слаба. Мне муки Твоей не снести.

Крестик Твой, как руку, я держу в горсти.

 

Боже, я грешила. Вот, едва дышу.

Для судьбы постылой отпуста прошу.

Я твой исповедник, ливень слёз отвес.

Ты же мой Священник превыше небес.

 

Исповедь велика. Мука велика.

За сияньем лика тянется рука.

Господи, целую руку я Твою –

На краю любови, смерти на краю.

 

* * *

"Плачу и рыдаю, егда помышляю смерть..."

Я сама себе – что клеть: твёрдая, стальная.

Егда помышляю смерть, плачу и рыдаю.

Худо на душе моей. Тёмно, бессловесно.

Скорбных Ангелов светлей, наклонюсь над бездной.

Я спокойна, я нежна. Что ж так сердце тянет

Гирькой вниз, на тину дна... кто меня вспомянет?

Утомленно пролистну бедные бумаги:

Все сокровища – ко дну, горько, без отваги.

То пергамент... то шелка... то телячья шкура...

Воск медовый... на века, под крыла авгура –

Эти чудо-письмена, эта горе-взятка

Горсткой боли, ох, смешна, сыплется украдкой

Богу в тёплую ладонь, что избичевали...

Демества седой огонь, киноварь печали...

 

Я спокойна. Я тверда. Я тяжеле камня.

Что ж я плавлюсь, как руда, таю под руками?

Что ж реву я, вот позор, исхожу отчаяньем

И одна воплю, как хор, в церкви под свечами?!

Хор! Я, Боже, просто хор! Мне так легче выплыть

Из пещеры – на простор! Легче сердце вынуть

Из горячечной груди – сумасшедшим маком,

Через молнии-дожди – кинуть на бумагу!

 

Прочь ты, смерти торжество, панихиды стоны!

Я пою вам демество глоткою спалённой.

Я согласна всё вам петь: Рождества кондаки,

Пасхи солнечную весть, царственные знаки!

Песней разбиваю клеть. Песнею спасаюсь.

Песней побеждаю смерть! И грешу, и каюсь!

Песней плачу и люблю, возжигаю пламя,

И, подобно кораблю, песнь плывёт меж вами!

 

Мой сияющий ирмос! Мой кондак горящий!

Мой, в росе дрожащих слёз, бедный стих ледащий...

Поднимаюсь, вся в слезах, крик мой над землею,

Руки ввысь, а тело – прах, Дух, пребудь со мною!

Вдоль подола боли – смех кроветворным кантом.

Подниму ладони вверх мощною Орантой!

Все уж было на земле у меня в судьбине:

И пожар во детской мгле, и мольба о сыне,

И та гибель – в первый раз! – смертушка-юродка;

На пороге – пробил час – возлежащий кротко

Парень: все ходил-ходил ко вдове-соседке...

Та больница, где без сил, будто птички в клетке,

Пели, крепко обнявшись, древних две старухи...

Сетки панцирные, жизнь, плачущая глухо...

Всё промчалось: и любовь, первая, шальная,

Яд завистливых врагов – беззащитных, знаю, 

Клятвы радостных друзей – до поры, до срока,

Где не площадь – Колизей, где так одиноко...

Разве одиноко мне?! Я же хор, ты слышишь!

Я звучу, дышу в огне, я взлетаю выше,

Выше, выше, тонкий глас, регент руку тянет –

Пойте, люди, здесь, сейчас, завтра вас не станет!

Пойте, люди, вы любви золотую славу!

Повторите все мои голоса кровавы!

Бормочите все подряд кличи, вздохи, стоны –

Зрите, ноты как горят зимним небосклоном!

Солнце! Солнце так звучит – свет держу руками!

Солнце! Солнце так звенит – царствами, веками!

Солнце, музыка моя, пляшет-колобродит,

На исходе бытия – песнею восходит!

 

Вот она, моя стезя! Вот – моё спасенье!

То, о чём и петь нельзя – счастье, откровенье!

Вечный знаменный распев из горячих глоток –

На полмира тот посев, и восходит, кроток!

Мои ноты прорастут! Вмиг заколосятся!

На засовы не запрут! Не запишут в Святцы!

Я стою среди земли, средь лесного храма,

И вблизи, и там, вдали, я пою упрямо –

Именами каждый миг свято называю,

Каждый стон и каждый крик – нотой выпеваю,

Каждый взор и каждый лик – выпиваю счастьем,

Мне младенец ли, старик – дивное Причастье,

Хлебом я пою, вином, страстно, тайно, строго,

Явью я пою и сном, и путём-дорогой,

Я пою, пою, пою всеми голосами,

Я стою, опять стою под судьбы часами,

Мне до смерти это – петь мимо лжи и лести,

В сажу полночи глядеть, в россыпи созвездий,

В Бога Господа лицо, во лучах, во славе...

...Боже, умирать легко, Ты лишь не остави.

 

* * *

"Крест возносится, и демони прогоняются,
      разбойник Едема убо врата отверзает, смерть умерщвляется..."

Возноситься... падать смело... падать больно со высот...

Всё метаться утлым телом по предместию невзгод.

 

По задворкам, по заброшкам, по упрямым чердакам.

Занесёт меня порошей. Занесёт во Божий храм.

 

Каменный корабль, в дух дыма, в заберег печали врос.

Тыквы куполов и дыни, и притвора дивный скос.

 

Притворяйтесь, что вы Божьи, плачьте из последних сил!

Сброшу платье Мiра кожей, чтоб Господь меня простил.

 

Нет. Грешна пред той Иконой на колени я вставать.

Зрю иные батальоны, зрю иную благодать.

 

Новых войн идут солдаты. Всё ряды, ряды, ряды.

Всех убьют. Видать, так надо. Молчаливы. Не горды.

 

У Николы возрыдаю. У Луки иных времён.

Крест суровый воздвигаю – из меня сработан он.

 

Растопыриваю руки. Мученик, молись, виси!

Под ногами – смерти люки, над затылками – венцы...

 

Я – твое живое древо. Слышишь шум моих ветвей?!

Не Лилит я и не Ева, не кормилица зверей!

 

Я стою в пустынном храме, ноги прямо, руки врозь,

Я как черненькая курочка с седым жнивьём волос,

 

А вокруг полиелеи, а вокруг мя ектеньи,

А вокруг мя Литургии незакатные слои!

 

Ах, пошто, раскинув крылья, не могу-могу взлететь?!

Пойте! трогаю в бессильи демества златую сеть!

 

Разорву судьбу кондаком! Ночь стихирою взорву!

Шире, шире руки, страхом полнюсь... Крест я – наяву...

 

Крест, ведь, людие, он мертвый! Это древо, постучи

Кулаком темно и мерно, в холода сожги в печи!

 

Крест, ведь, людие, он твёрдый! Твёрже стали! Что алмаз!

Вот крестом седая тётка встала, людие, меж вас...

 

Крест... ведь это я... как больно... Господи... зачем Ты так...

Господи... не буду больше... наведи на мя Твой зрак...

 

И повисните на жизни, все живые, на моей –

Все, кого приговорили к лютой казни средь людей,

 

Все, ко мне приколочёны тяжким ржавым гвоздевьём,

Ненавидящи, влюблённы, в одиночку ли, вдвоем,

 

Прянет мощною толпою, робко никнет ко Кресту

Тьма, на свет волчино воя, грязь, проклявши чистоту,

 

Клевета, ударив правду и наотмашь, и тишком,

Радость, мандарином Рая, и тоска, к ребру ножом,

 

Все ко мне и льнут, и липнут... я ж кричу, немая, в ночь:

Я страданье ваше, люди! от меня бегите прочь!

 

Лучше буду я сиротий, жгучий Крест сама себе,

Руки раскидав в полёте, как плясунья во гульбе,

 

Лучше я в родных замёрзну, в умирающих полях,

Звёздной полночью морозной, при зальделых ковылях!

 

Больно!..

...от любови больно в этой жизни завсегда.

Тяжким звоном колокольным прожжены мои года.

 

Храм. Сажусь я прямо на пол, на гранитную плиту.

Не стыжусь я выть и плакать, подносить ладонь к лицу.

 

Утирать огонь шелками, слышать вьюги призрак-визг,

Никакой не Крест, а девка, вся зарёванная вдрызг.

 

Просто баба, уж старуха, надо мной смеётся клир.

Завывает завируха, крестит снегом бедный Мiръ.

 

Иерей вздыхает рядом. Шепчет: Господи, спаси.

Чадо, детонька, отрада, до конца свой Крест неси.

 

ОБЩАЯ МОЛИТВА

Ну, давайте прижмёмся друг к другу в тёплой тьме намолённого храма.

Он широк и безбрежен, как родная земля иль река.

Кто-то в дальней толпе, у притвора, тоненько вскрикнет: "Мама!.."

Это малый ребенок. Жарко ему. И шубейка ему велика.

Это я воскликнула! Это детство маму зовет. Это плачет старуха.

Это каждый из нас, тёплый, страждущий и живой,

То кричит, то смеётся, то рыдает тихо и глухо

В храме сумерек, шевелящихся золотой свечною травой.

О, давайте тесней придвинемся... правда, странно,

Что мы завтра все – о да, все-все-все!.. – умрём...

Что не встанем по грому будильника, затемно, рано,

Чашкам-плошкам молясь пред кухонным алтарём...

О, вся Божия утварь, вся бабья крабья посуда,

Расползается, разбивается на мильоны кусков...

Не собрать, воедино не склеить осколки! О, где ты, чудо?!

Сколько детских могил... сколько юных седых висков...

Мiром Господу, о, помолимся! Я так больше молиться не буду.

Хотя буду, буду, конечно, коли Бог даст жизни ещё –

Мне лукошко её протянет, отчистит тусклую её полуду,

И затеплятся губы во мраке свечой, солёно и горячо...

Люди, ближе! Да я сама к вам, милые, больней притиснусь и ближе.

Я сама без вас – просто снулая рыба, отброшенная щепа.

В пряной, нежной тьме храма я лица сквозь радужный ливень вижу,

Через слёзный дождь, от молчаливой вашей любви слепа.

 

И восстанет Молитва – до небес, столбом пламени, столпника жестом:

Эти вскинуты обе руки – всего народа, навеки и навсегда –

К сини кубовой купола, к золочёной окладовой жести,

К этой радости преблаженной: счастье, скорей сюда!

Мы устали брести сквозь снега и огни! Мы безумно устали!

Мор и глад нас косит... настали последние дни?..

О!.. не верим... мы столько лет шагали людьми из стали,

Были – гвозди крепкие, а теперь... спаси-сохрани!

 

А теперь мы нежные, мы трепещем неистово осенним ветром,

Жмёмся мы тесней друг к другу во старом храме, нас много так,

Мы – людское море, молчаливое, без берегов, без ответа,

Просто бьющее волнами в каменной смерти кулак!

Просто вместе вот это, единственное, выдыхаем:

О, помилуй мя, Боже, по велицей милости Твоей... –

И колышемся мы Живым в помощи пламенем – от края до края,

От судьбы до судьбы, что все драгоценней, больней и страшней.

Ну, давайте так взмолимся, чтоб Господь нас услышал –

Нас, навек ли, на час дерзко вброшенных в Мiръ, вот сюда,

Чтобы мы проросли Богородичной травкой, шептали все тише

О любви... чтоб горели над теменем храма, в полночи звезда...

О, теснее и ближе! Из-за слёз уже ничего не вижу.

Только чувствую жар ладоней, локтей, лбов, щек и сердец,

Только Бог нами всеми, огромной толпою во храме, тихонечко дышит,

И мы – лёгкие лишь Его, от хриплой хвори свободные наконец...

Мiромъ Господу мы помолимся! А как же еще молиться!

Все заштопаем чёрные дыры пламенем, вечным огнём!

Мы – бессчётные люди, рыбы, звери, змеи, букашки, птицы,

Все к Твоим кровавым ногам в неисходной молитве прильнём!

Да, в молитве этой последней, горячей, слепой, незабвенной,

Зрячей, зрящей всё насквозь, через все пространства и времена,

Посреди родимой, великой, ромашковой, васильковой Вселенной,

Потому что родина, люди, навеки у нас одна,

И одна любовь, хотя вот она вам, растащите, рвите на части, делите,

Я всего лишь один из Христовых хлебов, коими всех Он кормил

Посреди Войны, середь Мiра, и рыбы рвали ловчие нити  

Средь родильных пелён, в виду изумрудного дёрна свежих могил,

Я стою в толпе посреди моего нерушимого храма,

А быть может, меня-то в нём, срок придёт, отпоют,

И услышу под куполом: в широкой толпе, там, на краю, кто-то крикнет: "Мама!.." –

И воздрогну: это мой ребенок, а жизнь уместилась лишь в пять минут,

Это мой забытый, мечтаемый, избиенный, на юру казнённый младенец,

Богомаз-мой-умелец, мой геройский меч-кладенец,

Мой Роман Сладкопевец, мой царь Давид, иных времён песнопевец,

Ну давайте всем мiром помолимся, это ж ещё не конец,

И прижмёмся теснее, и крепко обнимемся, сестры и братья,

Если так обнимемся, нас не возьмёт никакая беда,

Это общей молитвой к небесам возносится позднее наше объятье,

И оно не закончится, не разомкнётся, люди, уже никогда.