Геннадий МУРИКОВ. ХУДОЖНИК И ВЛАСТЬ. Александр Бенуа и Февральская революция

 

Геннадий МУРИКОВ

ХУДОЖНИК И ВЛАСТЬ

Александр Бенуа и Февральская революция

 

Александр Николаевич Бенуа (1870-1960), чей двойной юбилей отмечался в прошлом году, известен не только как талантливый художник, один из мастеров Серебряного века, но и как блистательный мемуарист. Под его артистическим пером многие образы, герои и современники той эпохи предстают перед читателем как живые. Дневник художника, датированный 1916-1918 гг., освещает один из самых трагических периодов русской истории, особенно интересный тем, что сам художник находился в центре происходивших событий. А его отношение к происходившему заслуживает большого внимания.

Особенно любопытна его оценка февральской революции и предшествующего ей периода. Например, описывая один из завтраков у Данона, Александр Бенуа, который, как обычно находился в компании великих князей, между делом констатирует: «А через стол от нас поместились два типичнейших иудея с разбойничьими лицами, которые со смаком и даже захлёбываясь обсуждали свои (несомненно, тёмные) делишки. Необычайно ясно представилось, на чьей стороне сила, кто вообще господин положения и кому настоящее критическое положение может быть и в пользу» (дневниковая запись от 30 января 1917 года). Чего уж тут говорить – свидетельство прямо-таки пророческое.

То, что написано дальше, ещё более поражает. Вот первые дни февральской революции: художник описывает разные события 2 марта (с/с, 15 марта по новому стилю) 1917 года – это тот самый день, когда Николай II отрёкся от престола. «Наконец, подходя уже к нашему дому, мы встречаем художников Гризелли и Натана Альтмана. Последний целыми днями торчит в Думе (во всех евреях сейчас проснулось чувство, что вот решается их национальная судьба. Сейчас Альтман обеспокоен – как бы правительство не распалось)». Напомним читателю, кто такой Натан Альтман. Художник-авангардист из круга Маяковского, мирискусник, впоследствии заслуженный художник РСФСР, то есть вписавшийся в искусство будущего социалистического реализма и ставший его активным пропагандистом.

Чрезвычайно любопытно воспоминание автора о принципиальном ходе развития февральской революции, тем более, что он неоднократно встречался и был близко знаком с печально известным Н.Д. Соколовым, автором знаменитого «приказа №1» от 1 марта 1917 года, согласно которому верховной властью во всех воинских частях объявлялись советы солдатских депутатов. Так начался развал армии в самый жёсткий период первой мировой войны.

О том, что этот план был заранее продуман и организован, я уже писал в статье «Февральская революция 1917-2017. Нина Берберова и русское масонство». Суть дела в том, что февральская революция, которую без сомнений можно назвать масонской, вовсе не была неким «случайным явлением» (в частности, об этом свидетельствует известная мемуаристка масонка Е.Д. Кускова). Примерно то же самое сообщил А.Н. Бенуа уже упомянутый Н.Д. Соколов.

«1. Революция началась с согласия Совета РД предоставить свои силы для общей задачи Государственной думе.

2. Условием этого договора был не личный состав будущего правительства, а его политическая программа, включённая в 8 пунктах (…)

Говорит Соколов скорее просто, уверенно, чрезвычайно внятно, без лишних «цветов красноречия», без пафоса, без явно демагогических приёмов и без эффектов воздействия на слушателей» (дневниковая запись от 18 марта).

Цитируя эту, как и другие записи Александра Бенуа, хочу подчеркнуть, что он, оказавшись, может быть, даже неожиданно для него самого в центре событий того времени, дал интереснейшие оценки политическим деятелям России того времени. Вот его мнение о Палеологе – тогдашнем после Франции в России с 1914 по июль 1917 года: «Как резюме своего знакомства с этим деятелем я скажу, что я менее других его критикую. Он как-никак человек довольно больших талантов, знаний и известных широких взглядов. Что он мог узнать о стране – это ведь общий грех до странности невежественной дипломатии всего мира» (дневниковая запись от 30 апреля 1917 г.).

 

***

В воспоминаниях Бенуа есть чрезвычайно интересная и плодотворная именно для нашего времени мысль: это вопрос о возможном создании министерства искусства. Это вопрос для художника по сути своей и тем более для него самого и для членов его семьи (племянника Е.Лансере) был весьма актуален. Александр Бенуа после февральской революции был весьма близок к Временному правительству, а, как ни странно, особенно к Максиму Горькому, как издателю газеты «Новая жизнь», который в то время явно не был большевиком. Когда встал вопрос о возможном создании так называемого министерства искусства, в качестве его руководителя предполагалась кандидатура Максима Горького. В качестве членов коллегии министерства обсуждались кандидатуры Дмитрия Мережковского и Дмитрия Философова. Глядя из современности, эти намерения представляются не только удивительными, но просто фантастическими. Министерство культуры, как известно, существовало от начала советской власти и существует и поныне. Уже около ста лет минкульт «распиливает» деньги между кинематографом, театром, телевидением и т.д. Но о писателях и художниках и в то время, и в наше время почему-то «забыли».

Размышляя о смысле революции (февральской), Бенуа, как всегда, со своей эстетической точки зрения пишет в Дневнике: «Эстетизм есть суррогат религиозности» (запись от 26 июля). Тут есть над чем подумать. В своё время Достоевский считал, что якобы красота спасёт мир. Не была ли эта «красота», рассуждая абстрактно, суррогатом религиозности? И вдобавок, а что это вообще за красота такая? Дальше автор излагает очень странные суждения, которые историей опровергнуты, причём с большим грохотом. Например: «После войны социализма как угрозы, пожалуй, и вовсе не будет» (запись от 27 июля). Или – будто бы России принадлежит право на первейшее место на бесчестье (запись от 28 июля). Но есть и серьёзные предупреждения: «Пока Родина, разорённая вконец и деморализованная, фактически не станет достоянием и колонией чужеземцев» (запись от 29 июля). Взглянем на сегодняшний день. Не оправдалось ли это печальное предсказание?

Читая мемуары Бенуа, удивляешься его чёткому и прозорливому взгляду. Казалось бы художник – это человек, далёкий от политики. Но, как отмечено выше, это далеко не так применительно к Александру Бенуа. Вот ключевой и для наших дней вопрос о так называемом интернационализме. Автор дневника в 1917 году – подчеркнём эту дату – пишет так: «Замечу в скобках об интернационалистах, больше других кричащих о самоопределении народностей. Не говоря уже об абсурде этой формулы (ибо следовало бы тогда не только расчленить всю английскую империю и всю Россию, но даже отделить от Франции Эльзас и Лотарингию) (…) это какое-то издевательство над самими / принципами интернационализма/. Тогда надо заняться тем, чтобы каждая народность была полным хозяином не только своего быта, но и своей государственной судьбы, и (если осуществить эту утопию) мы бы испещрили карту мира тысячами крошечных ячеек» (из записи «Проект книги о войне»).

Приходится только удивляться прозорливости, если не сказать предвидениям, художника, тем более, что его мысли о якобы «утопиях» полностью претворились в жизнь.

Некоторая часть дневниковых записей Бенуа, относящихся к послеоктябрьскому периоду, пропала. Но сохранившаяся часть заслуживает самого серьёзного внимания. Вот его оценка итогов октябрьского переворота. Большевикам было просто воспользоваться уже готовым механизмом власти: «Весь аппарат власти был цел и к их услугам. А впрочем, нет; аппарат-то был цел, но был утрачен секрет, как им пользоваться. Люди, стоявшие у рычагов, были в подавляющем большинстве или импотенты, или вконец изолгавшиеся» (запись от 21 ноября). Иными словами, Бенуа подтверждает многократно изложенную в разных мемуарах мысль о том, что большевики как бы и не совершали переворота, а власть просто «валялась», и её надо было подобрать, поскольку никто не мог взять на себя ответственности, по сути, кроме Ленина.

На первый взгляд может показаться странным, но весь ход мысли почему-то приводит Бенуа к идее сотрудничества с большевиками. Он с некой, даже удивительной симпатией, относится к деятельности не только Ленина, но и Троцкого: «Я думаю, Троцкий сумеет в известный момент сбросить более далёкие от жизни теории Ленина, который к тому времени успеет себя скомпрометировать окончательно своей маниловщиной» (запись от 2 января 1918 года). С современной точки зрения это кажется почти смехотворным: какая уж тут «маниловщина» была у Ленина?

Но, конечно, время было другое. Александру Бенуа почему-то казалось, хотя бы вначале, что большевики будто бы преодолеют полный развал российского государства, наступивший в последний период правления Керенского. Художник даже высказывает симпатию к своему прежнему противнику, каким был Пуришкевич: «На днях окончился процесс Пуришкевича и его сообщников. (..) Сам Пуришкевич возбуждает некую симпатию своей “относительной честностью”» (запись от 10 января 1918 года).

Вначале некоторую симпатию у автора мемуаров вызывал большевистский нарком просвещения Луначарский, с которым он познакомился ещё до октябрьской революции. Привлекала художника и высказанная большевиками мысль о некоем творческом единении всех деятелей искусства во имя служения новому общественному порядку. Особенно важно это выглядело в период военного коммунизма. Однако с годами Бенуа всё больше разочаровывался в советской власти и уже в 1926 году он вынужден был просить у того же Луначарского разрешения на выезд за границу. За границей Александр Бенуа плодотворно сотрудничал с Дягилевым в оформлении и постановке спектаклей и балетов, создал серию видов Петербурга и его пригородов «Воспоминания», иллюстраций к «Капитанской дочке» А.С. Пушкина, оригиналы многих из которых хранятся в собрании нашего Ренэ Герра.

Санкт-Петербург