Александр БАЛТИН. ПРОРЫВ В ЗАПРЕДЕЛЬНОСТЬ. К 115-летию со дня рождения Даниила Андреева

 

Александр БАЛТИН

ПРОРЫВ В ЗАПРЕДЕЛЬНОСТЬ

К 115-летию со дня рождения Даниила Андреева

 

Через страдание, залившее землю, дать точное её определение: играющим одним – и определяющим сущность эпитетом:

На этой земле, золотой как парча…

Воистину – переполненная всем, она подлинно золотая – и в большей степени, нежели парча: как само небо.

Андреев как поэт неотделим от собственной концепции мира, раскрытой им знаменитой розой, в стихах он словно без конца поясняет и уточняет детали слоёв, открывавшихся ему в видениях, и так мощно и стройно уложенных в трактат, что подлинность их не вызывает сомнения.

Кроме этого нет ничего: ибо всё укладывается в концепцию «Розы Мира»: во всеобъемлющую концепцию:

Неведомых далей, неслышанных песен,

Невиданных стран, непройденных дорог,

Где мир нераскрытый – как в детстве чудесен,

Как юность пьянящ и как зрелость широк…

Мотивы Андреева-поэта – от гармонии Блока, которому посвящено столько открывающих по-новому образ поэта страниц; но и раньше – от Лермонтова, вероятно, черпает Андреев звуки и лад своих песен: высоких, конечно, изобильных, как небесные пласты над нами…

И дальше разворачивается невиданная мистерия стиха, и вступают в действия непредставимые существа, и разнообразие их голосов необходимо ради чёткого усвоения целостности мира:

В этот вечер, что тянется, черный,

Как орнаменты траурной урны,

Демиургу о ночи злотворной

Говорила угрюмая Карна:

Дева горя, что крылья простерла

С Колымы до дунайского гирла,

От Фу-Чжанга – китайского перла –

До снегов Беломорского Горла.

А стих чеканный, кованый и литой…

Различные формы словесной металлургии высочайшего качества демонстрирует Андреев, проводя стихами образы миров…

Может быть, совершенство стиха есть лучшее доказательство реальности этих миров?

 

Совершенно неважно – возможно духовное зрение, или нет…

Совершенно неважно – соответствуют миры, описанные в «Розе Мира», действительности, или элемент фантазии, которую Андреев – по собственному признанию – старался изгонять, – слишком велик…

Важно то, что, вовлекая читателя в «Розу Мира», Даниил Андреев вовлекает его в такой крепкий культурологический космос, соприкосновением с которым не может не изменить сознание.

Всё живо, всё одушевлено: какой чудесный мир!

Живая история, текущая постоянно, и постоянно, как будто соприкасающаяся с безднами прошлого – и сколько тайн там! Шифров, которые надлежит расшифровать…

В «Розе Мира» заложено множество идей: гуманитарных, социальных, политических; и то, что преподнесена она миру феноменальным, ярко играющим, поэтическим языком, превращает её в своеобразный эпос в прозе…

Хотя хотелось бы, чтобы и духовное зрение было возможно, и человечество пришло к золотому веку…

 

«Роза Мира» – беспрецедентностью своей в русской культуре затмила замечательный свод стихов Андреева: выдающийся поэт будто добровольно уступил место пророку. Сияющий массив «Розы Мира», тем не менее, содержит немало горького, и в частности то, что люди, почитая как неудобное им, предпочитают не замечать; кто из богатых слышит: «легче верблюду пройти сквозь игольное ушко»? – а ведь знают все… Увы, так же плохо мы слышим и стихи. Стих Андреева – блоковски музыкальный, хотя, конечно, совершенно индивидуальный – отголосками несёт те же истины, что проведены через «Розу Мира»; но художественная система стихов доступнее, вероятно, сложных построений прозаического трактата; и, тем не менее, стихи Андреева во многом – тропы к блистающей цитадели мудрости, в более узком пониманье – своеобразные ходы к монолиту «Розы Мира» (чья линия в современном мире продолжена исследованьем замечательного учёного Александра Зеличенко «Свет жизни»).

 Стих Андреева щедр на свет – ласковый и нежный; световые потоки изливаются в душу читающего, меняя её, наставляя светом. Дар вестничества позволил Андрееву создать новую картину мировиденья – точно соткать восточный, переливающийся многими цветами символов, ковёр, где каждая нить – осмысленна, а суммарный эффект – предстаёт мистическим портретом космоса. Символ звука Андреевских стихов – огонь, но огонь не слепящий, а благостный: тут и лампада, в чьей неугасимости не стоит сомневаться, и костёр на дальнем берегу – костёр, к свету которого так надо выйти…

 

Информация, сообщаемая Даниилом Андреевым в глобальной «Розе Мира», не проверяема и не доказуема; хотелось бы, чтобы на большую часть процентов она была верна, в противном случае реальность совсем уж безнадежна, однако полная несхожесть того, о чём пишет Андреев в футурологических изысках, с реальностью прожитого нами временного отрезка едва ли настроит на оптимистический лад, НО – помимо сказанного – «Роза Мира» представляет собой такой вариант языкового цветения, что дух захватывает…

В сущности, это гигантская, великолепная поэма в прозе: переливающаяся тысячами смысловых огней куда ярче самоцветных каменьев, и можно, отрешившись от содержания, что кажется невероятным, вчитываться и перечитывать текст вновь и вновь, пестуя в себе эстетическое языковое чувство.

Ибо его удовлетворяет «Роза Мира» с избытком.

Мысль – порою причудливая, порой слишком ясная – варьируется в словесном исполнении, точно в дело вступают музыкальные инструменты: и тяжёлый, небесно-спокойный орган уступает место животрепещущим скрипичным взмывам, а виолончельные ряды рассыпаются бурной пианистической импровизацией.

Сострадание и теплота, вплетённые интонационно, играют значительную, если не определяющую роль в книге.

В книге, столь перенасыщенной разнообразными цветовыми гаммами, что радуга рядом с ними кажется жадной: и немудрено, ведь в дело вступают инфра-оттенки и транс-цвета, роскошные, как потусторонние цветы, которые нам, увы, не представить.

Грандиозные пласты «Розы Мира» завораживают: тут идёт погружение в глубины, сокрытые от большинства, и даже краткое прикосновение к ним, может изменить образ мыслей; тут даются взлёты, чья головоломность, гранича с опасностью, может раскрыть потенции вашей собственной души…

Бесконечное пространство: великая, раскрытая сразу на множестве страниц книга…

…Андреев продолжает разнообразную эзотерическую традицию: но без проповеди и сухости, с чрезмерной живописностью поэта.

В сущности, «Роза Мира» – грандиозная поэма в прозе.

История выходит из таких недр дали, что и не представить, мифология раскрывается по-новому, всё новые и новые вводимые термины призваны уточнить мировосприятие…

Верный вектор?

Для большинства книга эта – предтеча фэнтези: жанра столь же пустого, сколь и не питательного, увы.

Немудрено: как представить иные пространства человеку, до смерти заточённому в этом?

Равно в теле?

Как ощутить бездны собственного «я»?

Лишь иногда, редкой порою нечто начинает брезжить и пульсировать в таинственных недрах, и точка эта, расширяясь, расходится лучами, точно откровение тайны, заложенной в каждом.

…Мы прожили годы, описанные Андреевым в футурологических главах его труда; мы видели, что ничего похожего не произошло, что ошибался пророк, возможно идеализировавший грядущее, и это – как будто отменяет и видения его, переведённые в столь поэтическую, роскошно звучащую прозу.

И, тем не менее, представляя хотя бы на миг колоссальность космоса, бессчётные мириады вселенных, отвлекаясь от повседневности суеты, ощущаешь правоту Андреева в главном: мир не может не быть многослойным, гармония его и чрезвычайное количество всего, что в нём есть, не могут не управляться центром, который нам не представить, и высота книги завораживает вновь и вновь…

…Хотя бы на уровне феноменальной поэзии прозы.

 

Его стих был ярок, как вековечная медь, не требующая комментариев: его стих именно их и требовал: ибо на все возможные лады варьировал слишком сложные, ошеломляющие, кажущиеся невероятными реалии «Розы Мира», подъятой Андреевым, как сияющий пласт, к небесам.

Его стих был исполнен символов и толкований собственных видений; он был совершенно, ювелирно огранён, и пел и рвался колоннами звуков органа к небесным пределам.

Его поэзия вбирала мифы, провидя в них сверхмифы, истолкованные провидцем по-своему, она соприкасалась с такими реалиями, с которыми, казалось, в русской поэзии не работал никто:

Для народов первозданных

Слит был в радостном согласье

Со стихиями – туманный

    Мир идей.

Выходила к ним из пены

Матерь радости и страсти,

Дева Анадиомена,

    Свет людей.

Бесконечность жизни ощущалась живою, волшебною плазмой, как и смерть раскрывалась вовсе не чёрной бездной, но проводницей в бесконечное, сулящее многое путешествие; отдельные периоды гигантской «Розы Мира» уточнялись поэзией, становясь отчётливее, но и возвышенней.

Разумеется, не только о том поэзия Андреева: она многопланова, она раскрывается разными оттенками красок бытия:

Не поторапливаясь,
                                      ухожу к перевозу

Утренней зарослью у подошвы горы,

Сквозь одурманивающие ароматами лозы,

Брусникою пахнущие
                                    от вседневной жары.

И, разумеется, Андреев затмил себя как поэта космосом главного своего сочинения: мистически-поэтического трактата о прошлом и будущем: таком далёком, что его не представить и сейчас.

«Роза Мира» рассматривала космос человека и человечества под углом всепроницающих небесных лучей и глобальной осмысленности всего живого…

Будто нет мелочей, нет ничего не значимого: всё полно белой крупной солью.

Трактат поэтичен в той же мере, что и философичен: поэзия разлита уже в самом построение андреевских фраз, звучащих как высокие строки гекзаметра; поэзия – сама во многом соль бытия…

Ведь неизвестно, как звучало то первоначальное слово, что было Бог, и что было у Бога; и понятно, что оно не было словом в нашем понимание, но включало в себя бессчётно смыслов.

Андреев пишет о многом: соединяя это многое, выявляя связи между бездной истории и развитием человечества, исследуя самые разные поля человеческой деятельности.

…и снова раздаются огненные органы его стихов, и снова цветут необыкновенные небесные поля «Розы Мира», прочитанной многими, но усвоенной, как должно, вряд ли большим процентом живущих…

 

…Остались фрагменты: слишком небольшие; осталось начальное роскошное описание космоса: кипящее фантастическими ассоциациями; и молодой профессор Горбов, наблюдающий таинственные бездны из недр обсерватории, испытывает ощущения схожие с теми, какие познал русский духовидец Даниил Андреев.

Дуги космоса, параллели галактик, зарождающиеся вселенные: там, где превышена скорость света, не может быть материальности – или она функционирует не в той системе координат, в которой живём мы – люди.

Описание космоса величественно, как он сам, и для человека, знакомого с «Розой Мира», проявляются образы миров духовных, описанных Андреевым с возможной тщательностью и скрупулёзной точностью превосходного стилиста.

Космос дышит, шевелится, переливается мириадами всего – в нём заложенного.

Страшно дышат белые карлики: устройства чрезвычайной плотности.

Раскрываются дали… которые Андреев не успел раскрыть.

Как известно, роман не появился в реальности.

…Действие в нём происходит в 37 году: и Москва, чувствуемая Андреевым в неменьшей степени, чем Булгаковым, должна была быть означена великолепным фоном.

Год был страшен: мартиролог будет длинен.

Роман был посвящён исканиям интеллигенции: в том числе таким, что подразумевали прорыв в запредельность: отсюда теория одного из персонажей, Глинского: о чередовании синих и красных полос в истории России: даже не полос – эпох.

Красные олицетворяют предельную материальность, синие – духовность, или – по крайней мере – устремление к ней…

Группа, созданная Глинским, уверена, что ночь над Россией рано или поздно закончится рассветом; и название – «Странники ночи» – указывает именно на то состояние страны, что связано с антрацитовой тьмою…

Больше подходит нашему времени: где живём в таком вихреобразном хороводе соблазнов и страстей, как будто смерти нет…

Сохранились в тюремных записках Андреева ещё несколько фрагментов романа: их красота, плотность и цельность свидетельствуют как о масштабе замысла, так и о возможностях воплощения, какими обладал писатель.

То, что замысел не осуществился, – не его вина.

Но русская литература, думается, много потеряла от непроявления романа в действительности.