Александр БАЛТИН. СЧАСТЬЕ СОВЕТСКОЙ ДЕТСКОЙ ПОЭЗИИ. Самое таинственное дело на земле

 

 Александр БАЛТИН

 СЧАСТЬЕ СОВЕТСКОЙ ДЕТСКОЙ ПОЭЗИИ

Самое таинственное дело на земле

 

 Агния Барто, Ирина Токмакова…

 Была ли детская поэзия страны советов назидательной?

 Ни в коей мере: в ней была поучительность, проведённая через образы: достаточно вспомнить знаменитого мишку, уроненного на пол: которого – всё равно не брошу, потому, что он хороший…

 Она была чиста – детская поэзия СССР: перечитайте Якова Акима.

 Обратитесь к Берестову.

 Возможна ли ныне, когда семилетние дети говорят о деньгах и не вылезают из мира гаджетов (хорошо как раскладывается слово!), такая?

 Ни в малейшей мере.

 Чистота очень легко, как оказывается, заменяется на грязь.

 …Шедевры переводов из Винни Пуха, исполненные Заходером, совмещали забавность, грустинки, удивление перед миром, и – своеобразную метафизику: осмысление происходящего, размышление над случившимся.

 Скольким помог взрослеть великий поэт… Винни Пух!

 Как славно строился пейзаж в детской поэзии Страны Советов: крупно; снежно – ежели соответствующее время; пестро – если избыток красок осени снова с нами…

 Ворвитесь в «Лето» Акима – ощутите восторг, не связанный ни с какими эгоистическими помыслами!

 Эгоизм и прагматика: два столпа, на которых укоренилось нынешнее время.

 Гнилых столпа, однако стоящих пока.

 И чудо детской поэзии невозможно ныне: она вся – под каким-то другим углом, со своеобразным речевым изломом.

 В советской детской поэзии была светлая метафизика детства, которое должно быть постепенным: с лужами, гербариями, санками…

 И было таковым.

 Перечитайте Мошковскую.

 О Маршаке, представившем пиковые возможности детской поэзии, как-то и упоминать неудобно – тут космос: разнообразнейший, гармоничный, и – перевитый лентами счастья, а какой ворох фантазий!

 На той поэзии росли иные люди: не идеальные, таковых не бывает, но и не сопоставимые с сегодняшними, пропитанными агрессией, корыстью, эгоизмом, пустой прагматикой…

 

 Яркость и ясность Якова Акима

 Первый снег… Кот, несущий его на лапах…

 Счастье звукописи и нежности:

 Утром кот

 Принёс на лапах

 Первый снег!

 Первый снег!

 Он имеет

 Вкус и запах,

 Первый снег!

 Первый снег!

 Он кружится,

 Лёгкий,

 Новый,

 У ребят над головой,

 Он успел

 Платок пуховый

 Расстелить

 На мостовой…

 Яков Аким писал детские стихи, перехваченные праздничными (или будничными) ленточками детства: его радости, счастья, открытий мира вокруг себя и в себе…

 Впрочем, разные варианты детства встречаются, но хочется думать о наилучшем.

 Он прекрасно живописал пейзаж в недрах своей лирики: ибо детская поэзия подразумевает взрослое мастерство:

 Шумливые тёплые ветры

 Весну на поля принесли.

 Серёжки пушатся на вербе.

 Мохнатые, точно шмели.

 Зазвучит дальше первомайский восторг: забытый ныне, опровергнутый корыстью времён.

 Темы Акима… О! они любые – из плоти жизни, из её недр: всегда густых, как мёд… Много их, много.

 Лето. Мама. Катин бублик:

 – Хватит плакать, девочка!

 – Не хва-а-тит…

 – Как зовут тебя, девочка?

 – Ка-а-тя…

 – Катя, кто же тебя обидел?

 – Не обидел…

 Ты бублик не видел?

 Он сначала в траву закатился,

 А потом под кустом очутился,

 А потом я играла в песке…

 Вот же бублик ты держишь в руке.

 Вот такая вот трагедия, кончающаяся счастливым обретением утраченного.

 Да, случается так всегда – согласно чудной, серебряной поэзии Якова Акима!

 

 Волшебные созвучия Валентина Берестова

 Волшебник из детской сказки говорит ясно, просто, с предельно открытой, доверительной интонацией:

 Вижу, бабушка Катя

 Стоит у кровати.

 Из деревни приехала

 Бабушка Катя.

 Маме узел с гостинцем

 Она подает.

 Мне тихонько

 Сушеную грушу сует.

 Валентин Берестов писал много детских стихов: они лучились радостью и поблёскивали солью мудрости, они легко взлетали, как воздушные шары, и помогали расти – самым маленьким и тем, кто постарше…

 Он выстраивал взрослые поэтические панорамы, где глубина сочеталась с чёткостью строки, играющей ясностью акварельных красок, и парадоксальность жизни легко укладывалась Берестовым в несколько катренов:

 В своём роду, кого ты ни спроси,

 Идя от колыбели в ногу с веком,

 Он со времён крещения Руси

 Стал первым некрещёным человеком.

 

 Он это чуть не доблестью считал.

 Да жаль, что бабок спрашивать не стал.

 А к бабушкам он относился строго:

 «Вот тёмные какие! Верят в Бога!»

 

 Старушки были рады без границ,

 Что, отложив на время святотатства,

 В пасхальный день от крашеных яиц

 Охальник был не в силах отказаться.

 

 Он ел и думал: «Как они глупы!».

 Не видели старушки почему-то,

 Что от религиозной скорлупы

 Он очищал яйцо за полминуты.

 

 И лишь под старость обнаружил он,

 Что тайно был старушками крещён

 И что от колыбели был храним

 Он ангелом невидимым своим.

 Трагедия ли – такое тайное прозрение? Или величайшее откровение, вспыхивающее в сознание запредельным светом?

 Свет, исходящий от строк, был присущ поэту в высокой мере: и свет этот был чист, лучист, золотист.

 Ленты жизни проносились по его стихам: спокойным и мудрым, что бы ни случилось.

 Можно и о трагедии говорить без пафоса, приподнятости – повествовать.

 Пафос был чужд Берестову, как надрыв, как нечто искусственное…

 …Рассказ о детстве подразумевает рассказ о великане, с которым дружил когда-то…

 Цветные стёклышки калейдоскопа мерцают красиво, совмещаясь, давая причудливые узоры…

 Венок, сплетаемый девочкой, возвращение с востока…

 Круг тем расширялся, уточнялся, и стихи всегда струились такой чистотой и ясностью, что время не пробовало их низвергать.

 

 Истины Ирины Токмаковой

 Мир, набирая в агрессивности, да и в равнодушии к человеку, затрагивает чернотой и детское, нежное...

 Каковы мультики, что глядят детишки, компьютером начиная владеть раньше, чем грамотой?

 Сплошные монстры, зомби, черепашки-ниндзя: нагромождение голого действия, жестокого, как правило, резкого, как удар.

 ...Ирина Токмакова писала чудные, нежные, светлые, как пасхальное утро, стихи; их чистота излучала тёплую энергию – именно такую, что и должна растить и питать детские сердца.

 Жил Сазанчик в приветливой речке,

 Жил он в самом уютном местечке,

 Где качалась прохладная мгла

 И трава золотая росла.

 И сазанчик непременно должен жить в уютном местечке, и речка приветливо улыбаться детским мордашкам, и трава быть золотою.

 Всё так – и только так: ибо лишь такими словами (О! ныне слово сведено к передаточному звену жёстких смыслов!) можно осветлить реальность; ибо читая такие стихи, такие сказки в стихах, вырастут добрые люди, а доброта ныне, увы, не в почёте.

 Прошу вас, не надо съезжать по перилам,

 Вы можете в зубы попасть крокодилам!

 Они притаились на каждой площадке

 И всех, кто съезжает, хватают за пятки.

 Увы, эти прелестные, лёгкие строки сегодня звучат провидчески, ибо крокодилы эгоизма и агрессии готовы хватать за пятки всех...

 Многообразие стихов и сказок Ирины Токмаковой суммарно представляет собою то богатство, какое могло бы перейти во внутреннее золото детских душ...

 Могло бы – но литература, увы, разжалована из воспитательниц, и вовсе не она пестует детские души.

 

 Огни Агнии Барто

 …Чувствовать нюансы детской психологии, или сохранить в своей душе детскость ребёнка?

 Что необходимо для качественной детской поэзии?

 Идёт бычок, качается,

 Вздыхает на ходу:

 – Ох, доска качается,

 Сейчас я упаду!

 С ранних розоватых лет вписанное в сознание четверостишие – имея в виду людей определённых поколений.

 Жалко ли бычка? Смешно ли?

 Всё вместе – главное: дано с такой точностью, что не удалить из сознания даже хирургическим путём.

 Множество стихов Барто с детства создавали определённую панораму мира: интересную, многоцветную, радостную, иногда сложную:

 – Белая медведица!  

 – Во льдах живет она?  

 – Метель и гололедица

 Медведям не страшна?

 

 – Ой, медвежонок маленький!

 – Ребенку только год!  

 На нем такие валенки,

 Что в них не страшен лед.

 Узнаёте себя?

 Взрослому узнавание в себе ребёнка и слёзно, и отдаёт ностальгией; ребёнку слушать подобные стихи было счастьем.

 Они добры – стихи Агнии Барто (её участие в травле замечательных, не угодивших властям писателей относится скорее к инстинкту самосохранения, хотя и не красит её).

 Они нежны по манере исполнения: своеобразное туше – нежное касание клавиш слов; и занятны, ибо изюминка находится в простейших ситуациях, столь знакомых каждому ребёнку.

 Прозвучат ли они в технологическое, перевитое эгоизмом время?

 Бог весть…

 Хорошо бы, когда прозвучали, ибо дидактический аспект этой поэзии трудно переоценить.

 

 Поэзия Винни Пуха как совершенство перевода

 Как известно – вся поэзия у нас в лесу создаётся Винни-Пухом: милейшим мишкой, обладающим добрым нравом и завидным аппетитом.

 Как известно – это поэзия практически совершенна: она отточена и легка, она касается потаённых и ясных сторон жизни, она поёт, разворачиваясь нежнейшим свитком совсем не детских стихов…

 В Англии большая традиция абсурдной поэзии: поэтому литры, что обнаружатся в Тигре, будут логичны; да и лимерики британское изобретение, хотя Винни-Пух и не пишет лимериков.

 Мишка знает свою поэтическую силу, оттого и поёт:

 Если я чешу в затылке –

 Не беда!

 В голове моей опилки,

 Да-да-да.

 Но хотя там и опилки,

 Но Шумелки и Вопилки

 (А также Кричалки,

 Пыхтелки и даже

 Сопелки и так далее)

 Сочиняю я неплохо

 И-ног-да!

 И тут ракурсы бытия раскрываются соответствующим образом: представляя поэзию вовсе не пустяшной вещью, но тончайшим инструментом осознания реальности и себя в ней.

 А вот возникает проблема с Тигрой: почти экзистенциального характера:

 Что делать с бедным Тигрой?

 Как нам его спасти?

 Ведь тот, кто ничего не ест,

 Не может и расти!

 А он не ест ни меду,

 Ни вкусных желудей –

 Ну ничего, чем кормят

 Порядочных людей!

 Великолепные дуги фантазий расходятся, золотясь, и нежная образность прорастает сквозь бесконечно милые, такие компактные, так тонко изогнутые строки…

 А вот и проблема взаимоотношений рисуется:

 Когда мне не хватало слов,

 Я добавлял то «Ах», то «Эх»,

 И «Так сказать», и «Будь здоров»,

 И «Ну и ну!», и «Просто смех!».

 Когда ж закончил я рассказ,

 То Кое-кто спросил: «И все?

 Ты говорил тут целый час,

 А рассказал ни То, ни Се!..

 А за ней возникает вопрос – так ли хорош наш язык для коммуникаций?

 Или он скорее – для мышления, ибо в большинстве случаев мысль проводится через слово…

 Много-много всего вложено в детские-не-детские стихи Винни-Пуха.

 …Есть редчайшее, стопроцентное попадание в перевод: такое продемонстрировал Заходер, передавая поэзию мишки: продемонстрировал, убеждая, что точный перевод возможен, и больше того – поэзия лесного жителя может быть великой…

 

 Совершенство Самуила Маршака

 Отточенность строки, достигнутая Маршаком во всем известных детских стихах, давшая такие шедевры, как «Вот какой рассеянный», «Цирк», «Угомон» и прочие, словно переходит и во взрослые его стихи, предлагая компактность мысли, уложенной в совершенную стиховую форму (когда не формулу):

 С тобою вместе враг твой был сожжен.

 Удавом он сдавил при жизни тело.

 Но до конца не мог коснуться он

 Того, что и по смерти не истлело.

 Ты горстью пепла стала, ты мертва.

 Но помню, как у смертного порога

 Произнесла ты медленно слова:

 «Люблю я сильно, весело и строго».

 Стихи, стремящиеся к пределу ёмкости, будто каждая строка должна стать последней, а за нею обрыв… в пресловутую, мало представимую вечность.

 Элегичность, пропитывающая иные взрослые стихи Маршака, обоснована, ибо соприкасаются они с темой тем:

 Колышутся тихо цветы на могиле

 От легкой воздушной струи.

 И в каждом качанье негнущихся лилий

 Я вижу движенья твои.

 Хотя невозможно сказать, какая из тем является темой всех прочих: любовь, смерть, но ясно, что неразрывная связь их подразумевает жёсткость формы и совершенство поэтического видения.

 Совершенство! Понятие, к какому и детские, и взрослые стихи Маршака (о переводах нечего и говорить) подходят вплотную, исключая что-либо лишнее, не допуская никакого словесного жира, одутловатости, рыхлости.

 Только суть – причём введённая в поля эстетических сияний; и строгие цветы – лилии – наиболее полно соответствуют стихам Маршака.

 А детские – вероятно, буднично-праздничным ромашкам: легким, как само детство.

 

 Экзистенциальная мера Эммы Мошковской

 Детская трагедия осознаётся как серьёзная область мира: ведь на деле всё растёт из неё, из детской, такой саднящей, пробуждающей чувство вины и невиновности:

 У нас разбилась вазочка,

 а я не виноват.

 Меня бранила бабушка,

 а я не виноват!

 И канарейка видела,

 что я не виноват!

 Детские стихи Эммы Мошковский словно перехватывали волокна взрослой экзистенции: как будет, когда вырастешь, восприниматься детство?

 Но – они были легки: как и положено детским стихам; они были напитаны крепким, звонким звуком, и созвездия созвучий словно распускались необычными цветами.

 …Все существа знакомы, и – такими неожиданными становятся от соприкосновения с поэтическим космосом!

 Ведь вот как:

 Лягушки,

 которые спят на подушке,

 которые пьют простоквашу из кружки,

 и зайцы, которые варят кашу,

 и бегемоты, которые пляшут,

 медведи, которые в небе летают,

 слоны, которые книги читают,

 которые могут за парту сесть!

 Которых нигде никогда не бывает!..

 Пришли в мои сказки,

 которые есть.

 Сказки, сложенные в рифму, разлетятся по миру, помогая взрослеть, открывать в себе нечто главное, меняться к лучшему…

 Вернее – так было, они помогали: стихи Мошковской – самому таинственному делу на земле: росту человека…

 Ныне у нас другие сказки: всё больше агрессивные, невероятные в своей утилитарности, атакующие детей из гаджетов, с мертвенно мерцающих мониторов…

 И нынешняя детская поэзия не может им противостоять: ибо сама становится похожей на них.