Анатолий БАЙБОРОДИН. МОЛОХ ТЕХНОКРАТИИ И ЕГО ЖРЕЦЫ. Прозорливое провидение Александра Куприна

 

Анатолий БАЙБОРОДИН

МОЛОХ ТЕХНОКРАТИИ И ЕГО ЖРЕЦЫ

Прозорливое провидение Александра Куприна

 

Созданная на исходе царской эпохи, повесть Александра Куприна «Молох» в нынешнем электронно-синтетическом столетии обрела жгучую остроту и великий смысл, ибо «молох технократии» набрал апокалипсическую мощь, способную опрокинуть в бездну земную цивилизацию и вскинуть пяту на Вселенную. Коли Господь не укротит… К сему в теперешней России возродилась изображённая Куприным каста «жрецов молоха», и при диком капитализме – суть, дьявольском прагматизме и нравственном цинизме – возымел он и дикую, бесконвойную силу.

Напомню: Молох – божество огня и брани у древних финикийцев, жуткое, кровожадное божество, коему жрецы отдавали на заклание людей, не щадя и детей.

Александр Иванович Куприн в двадцать шесть лет от роду создал повесть «Молох», узревшую свет в 1896 году в народном журнале «Русское богатство». И в сей повести воочию воплотилась всечеловечная горняя мудрость избранных  произведений русской словесности, кои рождались даже в подсознательном послушании Богу. Горняя мудрость Купринского таланта выразилось в том, что уже в начальном творчестве писатель сумел осознать душой, осмыслить и художественно воплотить трагедию человека, чью душу и плоть перемалывает Молох технического прогресса, тем паче в руках мертводушного буржуа. От сей глобальной трагедии веет библейским концом света и воцарением Зверя…

«Молох» в художественном, психологическом отношении, возможно, и уступает избранным сочинениям Александра Куприна  …слишком силён в ущерб художественности публицистический накал повествования… тем не менее, благодаря философско-этическому и социальному осмыслению трагедии, благодаря искреннему состраданию страдающим, повесть – явление русской словесности. Произведение Куприна – художественно-публицистическое сочинение, хотя и не в духе либерально-демократической идеологии, не в духе народнической либо революционно-демократической, обличительной литературы, которая страдала митинговостью и заземленностью, сводя глобальные мировые духовно-нравственные трагедии человечества лишь к «порочности» православно-самодержавного правления и противостояния богатых и бедных. В силу народности, а посему и всемирности писательского дарования, Александр Куприн в осмыслении человеческого бытия вздымается от узко социального к глобальному: писатель мрачно изображает техническую цивилизацию, ужесточённую буржуазной алчностью, несущую погибель человеку – подобию Божию и земле – Творению Божию.

Загадочна бытовая история человечества: скажем, десять тысяч лет назад человек одомашнил корову и коня, и тысячелетия до начала двадцатого столетия человек почти не менял бытовой образ жизни, но, быстро меняя в прошлом веке, в нынешнем стремительно изжил тысячелетний быт, вверив себя машине.

До рождения Киевской Руси восточнославянское язычество прошло исторический путь, измеряемый тысяче­летием, сопровождаемый величайшей материальной и духовной культурой …славянская античность: прикладное творчество, календарно-обрядовая поэзия… и это восточнославянское тысячелетие и почти два тысячелетия от возникновения Киевской Руси «мир природы, – как писал академик Борис Рыбаков, – оставался неизменным», как неизменным оставался и нравственный мир природного славянина. А в нынешнем веке, «благодаря» невиданному развитию технического прогресса, человечество замерло у бездны земной цивилизации; а посему, Бог весть, технический прогресс для человека – добро или зло…

По Александру Куприну технический прогресс – воистину Молох технократии, Зверь Апокалипсиса – в трагически вершинном развитии вырвется из человечьих рук, чтобы убить в человеке душу, затем и плоть. Подобную трагедию в древности провидели любомудрые русские сказители, старинари; вспомним былину «Мамаево побоище»:

Говорят тут два брата Долгополые,

Как Лука, Матвей, дети Петровые:

«А кто бы нас мог победить нонче?

Кабы было золото кольцо в земле,

Поворотили бы мы мать-землю!

Кабы была на небо лестница.

Мы пересекли бы всю силу небесную».

Говорил им Илья таково слово:

«Уж вы гой еси, два брата Долгополые!

Уж как эти ваши слова богопротивные».

Нынешние жрецы технократического, буржуазного Молоха, вооружившись «богатырской» мощью технической цивилизации, ухватив «золото кольцо», вот-вот кажется «поворотят мать-землю», и, будучи исповедниками демонической философии нигилизма и цинизма, «пересекут и силу небесную» – лишат души человеческие божественного духа. Впрочем, до «силы небесной» у жрецов Молоха руки коротки; скорее «сила» их покарает, хотя и на всё воля Божия.

 

* * *

Главный герой повести – инженер Бобров, образ близкий писателю даже житейски – Александр Куприн некое время работал в Донбассе на рельсопрокатном заводе и писал повесть по свежим впечатлениям. Бобров – романтик, преклоняется перед светлым гением Пушкина, вдохновляется красотой природы, красотой человеческой души, созвучной природе; но с тоской взирает на былой храм природы, который жрецы Молоха технократии обращают в гигантскую фабрику по обращению человека в обездушенный придаток машины: «Казалось… сверхъестественная сила приковала их на всю жизнь к… разверстым пастям, и они под страхом ужасной смерти должны… без устали кормить ненасытное, прожорливое чудовище...»

Даже стилистика повествования подчёркивает зловещий облик технократического мира: зарево над заводскими трубами – кровавое, электрические лампочки в окнах корпусов отсвечивают мёртвым блеском. После столь сумрачной, мертвенно-холодной картины приговором звучит отчаянное восклицание инженера Боброва: «Вот он, – Молох, требующий человеческой крови!».

По Куприну Молох технократии – кровожадное божество современной цивилизации и буржуазного прагматизма – привносит в жизнь трупно-холодную искусственность: искусственный воздух, искусственная вода, искусственная одежда и питание, искусственная люди, искусственные отношения меж людьми. Утрачивается в человеческом земном бытие божественное, а потом и житейски натуральное, природное; люди уже не живут, но обитают в искусственной, противоестественной среде, обращаясь в роботов.

Герои купринской повести – разом и жрецы Молоха, и жертвы, ибо принесли на  алтарь демона Богом дарованные души. Боль за раздавленного промышленной цивилизацией человека водила пером писателя, который сумел к тому же в коротком повествовании обрисовать скупыми, но яркими и верными цветами рабовладельца эпохи научно-промышленного прогресса и его наёмных угодников. При переиздании повести в 1903 году Александр Куприн усилил характер «обер-жулика» Квашнина, и характеры буржуазно-технократической интеллигенции, обслуживающих жрецов Молоха, напоминающих «прорабов перестройки» России на «дикий» буржуазный лад.

Духовная, социальная неприязнь Александра Куприна к жрецам технократического Молоха столь сильна, что в ущерб художественности писатель изображает их сатирически гротескными, а само повествование в сих фрагментах обретает острейшее публицистическое звучание.

Вот как писатель видит верховного жреца Квашнина: «Квашнин сидел в кресле, расставив… колоссальные ноги и выпятив вперёд живот. На нём была круглая фетровая шляпа, из-под которой сияли огненные волосы; бритое, как у актёра, лицо с обвисшими щёками и тройным подбородком, испещрённое крупными веснушками, казалось заспанным и недовольным; губы складывались в презрительную, кислую гримасу. (...) Лицо его ничего не выражало, кроме брезгливого утомления».

Квашнин имеет триста тысяч дохода, что для жреца в нечеловеческих условиях зарабатывают рабы – рабочие заводов; и всю прибыль Квашнин «проживает до копеечки», предаваясь дьявольски изощрённому любострастию. Образ Квашнина, типичного буржуа, созвучен образу нынешнего нового «русского», ничего русского в душе не уберёгшего, полагающего, что за деньги всё на свете можно купить, даже любовь женщины. Но любовь не купишь, и Квашнин покупает вовсе и не любовь Нины, а лишь обманчивую видимость любви.

За верховным жрецом буржуазного Молоха жадно толпятся жрецы помельче и прислужники жрецов, что за тридцать сребреников продали души золотому тельцу и надеются подобострастным прислужничеством, хитростью, коварством выбиться в высшую жреческую касту. Вот самоуверенный директор завода Шелковников – подставное лицо, руководит лишь официально, так сказать на бумаге; вот инженер Свежевский, подхалим, мечтающий к сорока годам стать миллионером и ради сего готовый играть любую унизительную роль, –  женится по желанию Квашнина на Нине Зиненко, чтобы тут же отдать её Квашнину в любовницы. «Заведующий складом Зиненко под видом высказывания всякому в глаза «истинной правды» грубо, но приятно льстит начальству, ябедничает на сослуживцев, а с подчинёнными обращается деспотически. Нормой поведения этих людей является ложь, а единственным светилом в небе – копейка».

Завскладом, его жена, дочери – даже не грешники, исповедники греха, служители зла; и лишь в душе Нины Зиненко, которую любит инженер Бобров, борение света и тьмы; но коль девушка – плоть от плоти порождение «паучьего семейства», то демон приспособленчества постепенно пожирает и её душу. И к закату повествования героиня уже достойна жреческой касты Молоха –  продаёт душу и плоть верховному жрецу Квашнину.

«Перед Куприным стояла трудная задача: противопоставить «грязному, жирному мешку, битком набитому золотом», иную силу. Он выбрал центральной, положительной фигурой повести честного правдоискателя, интеллигента (...). Представителя той части тогдашней интеллигенции, которая защищала обездоленных. (...) Но Бобров слишком слаб для бо­рьбы. Больной, сломленный человек, он и сам жертва Молоха. Куприн, отмечает в нём бесхарактерность нервного интеллигента, возбудимость, неуверенность, постоянные переходы от восторга к отчаянию»[1].

Разумеется, для молодого Александра Куприна, выходца из смутной российской интеллигенции с её размытыми духовно-нравственными идеалами, положительный образ не рождался в воображении, не виделся в ближних. Писатель пытался узреть идеал в Боброве, романтике и анархисте, но, будучи по натуре правдивым, вольно ли, невольно изобразил идеологическую смуту в его душе, чуждой народно-православному, крестьянскому духу. А посему Бобров и не возвысился до народного идеала, не стал положительным героем повести и образцом для народного подражания.

Куприн, похоже, провидел, что бунтующая интеллигенция породит русскую революцию, и революция во имя освобождения рабочих и крестьян от рабства утопит рабочих и крестьян в крови братоубийственной войны. Говоря о будущности России, пророчески сказал о русской интеллигенции святой и праведный Иоанн Кронштадтский: «Держись же, Россия, твёрдо веры твоей, и Церкви, и Царя Православного, если хочешь быть непоколебимой людьми неверия, безначалия и не хочешь лишиться царства и Царя Православного. А если отойдёшь от… веры, как уже отпали от неё многие интеллигенты, то не будешь уже Россией или Русью Святой, а сбродом всяких иноверцев, стремящихся истребить друг друга. И если не будет покаяния у русского народа – конец мира близок. Бог отнимет от него благочестивого Царя и пошлёт бич в лице нечестивых, жестоких, самозваных правителей, которые зальют всю землю кровью и слезами…».

 

* * *

Повесть Александра Куприна «Молох» –  не социально-обличительный газетно-журнальный очерк, какие умирают вместе с очередным номером газеты либо журнала. Пока русский народ не обрёл смиренную веру во Христа Спасителя, пока в душе скверна одолевает святость, пока техническая цивилизация порабощает человека – Подобие Божие и природу – Творение Божие, повесть Александра Куприна «Молох» современна и злободневна.  Читаешь иное рассуждение, ну, словно о нынешнем веке: «Bpемя вздopoжало до того, что скоро начнут ночь превращать в день, ибо уже чувствуется nотpe6ность в такой удвоенной жизни. Cделка, требовавшая раньше целых мeсяцев, теперь оканчиваетcя в nять минут. Но уж и эта чертовская cкорость не удовлетворяет нашему нетерпению... Скоро мы бyдем видеть друг друга по проволоке на расстоянии сотен и тыcяч верст!.. А между тем всего пятьдесят лет тому назад наши предки, со6ираясь из деревни в гy6eрнию, не спеша служили молебен и nускались в nуть с заnасом, достаточным для полярной экспедиции... И мы нeceмся сломя голову вперед и вперед, оглушенные грохотом и треском чудовищных машин, одуревшие от этой бешеной скачки, с раздраженными нервами, извpaщенными вкусами и тысячами новых болезней...».

Молох патриархально-общинного строя, впрочем, как и социалистического, принёс человечеству значительно меньше зла, чем Молох капитализма, поскольку с развитием техники, обузданием природы жрецы Молоха обретают гигантскую мощь, неуправляемую, смертельную для всего живого на земле. Лишённые боголюбия и человеколюбия, жрецы Молоха в эпоху мощного развития техники становятся в дьявольских пороках ещё более искусными, ещё более опасными для природы, человека, да и всей Вселенной.

Возможно, человечество очнётся от технократического угара, вернётся в поля и леса, к сёлам и деревням, к патриархальному крестьянскому миру м поклонится с Христовой молитвой матери-сырой земле, но то уже иная песнь.

90-е годы ХХ века, 20-е годы XXI века

---

[1] К сожалению, источник, откуда взято высказывание, за давностью лет утрачен.