Валентина ЕРОФЕЕВА. «ТОЛЬКО СИНЬ, ТОЛЬКО ЖИЗНЬ, ТОЛЬКО СВЕТ». О книге любовной лирики Николая Коновского

 

Валентина ЕРОФЕЕВА

«ТОЛЬКО СИНЬ, ТОЛЬКО ЖИЗНЬ, ТОЛЬКО СВЕТ»

О книге любовной лирики Николая Коновского

 

В поэзии легче воспарить, взлететь, поплавать как в пространстве безвоздушно-космическом, вселенском, так и в воздушно-облачном, земном. Нам, романтикам, легче. Не знаю, как справляются без такого рода взлётов-полётов реалисты. Наверное, как-то справляются. Возможно, ты не будешь особенно-то страдать без того, что тебе заказано генетически, не дано отроду? Возможно…

В поэзии легче прикоснуться к этому безвоздушно-космическому или воздушно-облачному – через любовную лирику. На то она и любовная. Высшую степень прикосновения ко льду ледяному и – одновременно! – к огню огненному в ней вижу у Блока в «Демоне». И у него же – мягче, спокойнее и где-то телеснее, через плотское, в других его шедеврах: «И веют древними поверьями её упругие шелка, и шляпа с траурными перьями, и в кольцах узкая рука». Совершенно реальные приметы реального видения зарождающегося чувства.

Пушкин улетал выше блоковских реалий: «Я помню чудное мгновенье: передо мной явилась ты, как мимолётное виденье, как гений чистой красоты». Но не дотягивался до его же огненно-ледяных пространств. Да это и не нужно было ему, настроенному на иные вибрации.

Что-то своё, собственное пытался выразить и Тютчев через лирику любви.

Почему я предваряю микро-сонмом таких великих имён любовную лирику Николая Коновского? Да потому что – смею утверждать! – его в сей ряд вписать не только можно, но и нужно. Тем более что в этом я не одинока. В скромных строках аннотации его нового поэтического сборника «Кровь граната», только что изданного в «Российском писателе», прописано следующее: «В литературном мире Николай Коновской известен как мастер философско-классического стиха, продолжатель тютчевской традиции в русской поэзии. В новой книге автора представлена его любовная лирика – отражение высокого чувства, «что движет солнце и светила», – основания Бытия».

Вот только тютчевская традиция в любовной лирике не только освоена Коновским, но в ней произошло то самое расширение пространства от тютчевского лирического потолка… до высот и глубин иных. Каких? – давайте исследуем. С уточнением, что разговор пойдёт только о лирике любовной.

Что есть любовь у Тютчева? Кем является для него любимая?

Любимая по Тютчеву – это «младая фея», у которой «волшебный взор, и речи, и смех младенчески живой», у неё «розы ланит», «улыбка уст и блеск очей». Она:

…с веселостью беспечной

Счастливый провожала день;

И сладко жизни быстротечной

Над нами пролетала тень.

И так далее… Да, лексика… да, почти полное отсутствие воздуха в пространстве стиха для современного читателя. Но не это главное. Уже первая встреча тютчевских влюблённых означена роковой: «Ты помнишь ли, при нашей встрече, При первой встрече роковой…». И посему закономерен финал, итог любовного горенья:

И что ж от долгого мученья

Как пепл, сберечь ей удалось?

Боль, злую боль ожесточенья,

Боль без отрады и без слез!

Любовь по Тютчеву убийственна, любовь – буйное ослепление страсти.  Частое употребление самого слова «любовь» – открыто назывательно и вряд ли способствует чувственному восприятию столь нежной и ранимой темы:

О, как убийственно мы любим,

Как в буйной слепоте страстей

Мы то всего вернее губим,

Что сердцу нашему милей!

Видимо, длительное пребывание на дипломатической работе, вне России, а по возвращении работа цензором – сковывали талант Тютчева как лирического поэта. Но давали расширение, простор иной составляющей его поэзии – лирике философской и политической. Именно здесь он достиг уровня одного из самых выдающихся представителей этого направления среди современников.

И вот перед нами любовная лирика Николая Коновского. С первых же строк – дарящая… С первых же строк возвышающая…

Дарящая щедрою рукой даже просто музыку названия стихов: «Токката вечности», «Только от кротких ореховых глаз золотых…», «Цвет – золотой и зелёный…», «О свет звезды!», «Дар, слепой и неслучайный», «Солёный ветер нежности твоей», «Мир, беспощадно блаженный», «Есть вечность, мы и море», «У мироздания в руках», «И голос твой слаще вина». И так далее – стихов в сборнике «Кровь граната» около двухсот. Окунешься лишь в их название в конце книги – и подпитка светом мгновенная.

Самое удивительное – практически полное отсутствие в его лирике ноток сусальности, сентиментальности. И это при такой-то теме, склонной по природе своей сползать к этим простительным способам выражения столь трепетного чувства.

Что спасает от этого? – Высота взятой с первого стиха сборника планки. Вот он этот стих – «Мыс Фиолент»:

Чрез сколько бы ни было – даже чрез тысячу лет –

Всё в памяти сгинет, и только один Фиолент –

Мыс, полный величья, не канет в забвенье и Лету.

Ты помнишь ли медный, звучащий над бездною глас,

Цикад песнопенье и не оставлявшее нас

Жарою и грозами жгучее крымское лето;

И море бескрайнее – высь, поглотившая ширь,

И мира древнее, на самом верху монастырь

Святого Георгия; тихих свечей колыханье,

И камней громады, и слёзы плетущихся лоз,

И воздух, в котором смешалось дыхание роз

С разлитым над вечностью Божьим неслышным дыханьем...

И эти метафоры: «мыс, полный величья», которому невозможно кануть «в забвенье и Лету», и «море бескрайнее – высь, поглотившая ширь», и «мира древнее, на самом верху монастырь», и финальный аккорд: «воздух, в котором смешалось дыхание роз с разлитым над вечностью Божьим неслышным дыханьем...» – вся эта высота, глубина и ширь будут пропитывать лирику сборника до последнего стиха. Не позволяя ей сползать до расслабленно-бытового тютчевского: «Она сидела на полу И груду писем разбирала…». Тютчев, пронизанный и заражённый литературой и культурой Запада, на котором провёл более двадцати лет, возможно, утерял гармонию единства человека и Божественной природы. У Коновского это единство не утеряно, оно превращается в мощную песнь – в песнь любви, в первую очередь:

…Мы, за руки с тобою взявшись, вмиг

Сквозь хлябь метнулись к ближнему укрытью –

Им оказался храм Пречистой Девы,

Готический собор, где шёл органный

Концерт старинной музыки, звучала

Токката ре минор, творенье Баха…

Как всё слилось; и Бах, и вспышки молний,

И узкая рука твоя в браслетах,

И капли влаги на твоих ресницах!..

Но дивный Бах! – необычайной мощи

И глубины исполненные звуки

Преображались над моей главою

В разверзшийся непостижимый космос,

Гимн вечности и трепет перед ней…

А близко, за церковною оградой,

Увитою плющом и виноградом,

Почти касаясь Божьего престола,

Свой гимн Творцу и славу пело море,

В своей любви и безраздельной мощи

Почти не уступающее Баху…

В этих строках гармония русского космизма переплетается с гармонией западной – через музыку гения, через его гимн вечности. И здесь она пронизана божественными скрепами Природы: «Свой гимн Творцу и славу пело море, В своей любви и безраздельной мощи почти не уступающее Баху…».

Эта высота, заданная уже первыми стихами сборника и длящаяся достойнейшим образом на всём его протяжении, создаёт атмосферу доверительного соучастия всему, что хочет проявить поэт, исследуя столь сложнейшую, тончайшую и болезненную тему. И кровь граната, через разломленный любимой плод метафорически орошающая отношения влюбленных и возвращающая их к тайне тайн – библейскому райскому древу, «ввергнувшему в соблазн праматерь Еву», – это не знак блаженства и безоблачности их отношений, но:

Как веющий над нами рок,

Дыханье рока, –

О, как таинствен и глубок

Сей дар востока!

Но одухотворённый и гармоничный мир лирического героя принимает и этот рок:

…И растворившись, не умру,

Но с лаской прежней

Огонь губами соберу

С ладони нежной…

И моря плеск, и полдня зной

Живут любовью…

И мы повязаны одной

С тобою кровью.

Да, чувство может сгореть: «Тихий пепел сгоревшего дня. Ни души, ни тебя, ни меня…». Но – «Сколько мук, сколько рук, сколько лет!.. Только синь, только жизнь, только свет». В этом неугасаемый, скрепляющий всё и вся лейтмотив любовной лирики Николая Коновского.

Гений Тютчева, отражённый в памяти забывчивых поколений как минимум двумя романсами на его стихи: «Я помню время золотое…» и «Я встретил вас, и все былое…», безусловно, будет жить как образец классического русского стиха. Но нам не стоит забывать о том, что русская литература, русская поэзия движется во времени и пространстве в своих истинных образцах вперёд. И одним из крупнейших её современных светочей на этом пути является высокая поэзия Николая Коновского, которой подвластны как любовная, так и духовно-философская её составляющие, перетекающие в тесное родственное триединство.