Алексей СМОЛЕНЦЕВ. «НЕДОСТУПНАЯ ЧЕРТА». Народ и интеллигенция

 

Алексей СМОЛЕНЦЕВ

«НЕДОСТУПНАЯ ЧЕРТА»

Народ и интеллигенция

 

Основной предмет моей настоящей работы – миросозерцание; естественное русское миросозерцание человека, живущего на Русской земле. Мы, я и мой читатель, коль скоро таковой отыщется в пространстве «Дня литературы», будем говорить о днях, не литературных, а исторических – сегодняшних, вчерашних и даже позавчерашних. Но при этом, вглядываясь в Русскую литературу как в действительно целостный, единый День Литературы, сохранивший свое существо в череде стремительно менявших свое существо и сущность исторических дней России в двадцатом и двадцать первом веке. И постоянно памятуя о том, что предмет нашей, моей и читателя, сосредоточенности – есть естественное миросозерцание русского человека. Дар этого миросозерцания и личный труд человека по содержанию своего внутреннего мира в естественной чистоте и естественном порядке (устроении), собственно, и делают человека – русским.

И если счастливо (Даром) и трудно (Трудом) осуществляется в личности внутренний мир человека, живущего на Русской земле, в его, внутреннего мира, естественном устроении, то уже никто и ничто не в силах отлучить русского человека от Любви Божией и от России, что для естественного русского миросозерцания – одно и то же.

 

Вместо вступления: Полемическое собеседование со смыслами содержания романа А.А. Проханова «ЦДЛ» (2021) и интервью автора «Ахиллесова пята государства» (2021), предпринятое мной в статье «Русская литература – зеркало русской жизни» (2021); дальнейшая работа над материалом, в ходе подготовки к конференции Воронежского ГУ «Русская литература и культура постсоветского периода» (октябрь 2021), потребовала изучения затронутой проблематики в контексте интеллектуальных противостояний «60-80-х годов ХХ века» (период дан по Н.И. Дорошенко), по работам Ю.И. Селезнева «Ответственность (Критика как миросозерцание)» (1979) и Н.И. Дорошенко «После Григория Мелихова (Доклад, подготовленный к Беловским чтениям)» (2017). В результате стало очевидно, что причины интеллектуальных противостояний второй половины ХХ века и определенных ими – современных, постсоветских процессов осуществления литературы, следует искать в сфере миросозерцания (ценностного состава человеческой личности), взятого в масштабе миросозерцания социальных групп (общностей) населения России в различные исторические периоды (эпохи, цивилизации).

Так сложилось – полное название данной работы, раскрывающее, собственно, и предмет размышлений: ««Недоступная черта» (пушкинское слово), которая определяет трагедию России» (А.А. Блок) – Народ (Россия) и Интеллигенция, Русское и Советское, Традиция и Идеология. Благодать и Закон. Русское и Постсоветское». Отметим, что формат Русское и Постсоветское, как раз и требует осмысления, с точки зрения реалий сегодняшнего дня, сегодняшнего состояния умов и интеллектуальных болезней нашей интеллигенции, сегодняшнего понимания, что есть Народ и что есть население (сама градация отмечена В.Г. Распутиным), все это затем, чтобы – накануне очередной трагедии России хотя бы понимать, что происходит с нами.

Предотвратить трагедию мы не сможем. Трагедия неизбежна, потому что черта – недоступна. Хотя Блок говорит не только о «недоступной черте», но и о «согласительной черте». То есть – выход есть. Но я не верю, что наша сегодняшняя, постсоветская, интеллигенция – готова на жертвы, лишь бы отвести, отложить хотя бы, трагедию России. Когда я говорю «постсоветская интеллигенция», я «обе» интеллигенции имею ввиду – и патриотическую сегодняшнюю, и сегодняшнюю либеральную, они обе – одного постсоветского поля ягоды.

Но живы еще в сегодняшнем – русская мысль и русская литература. И у постсоветской патриотической интеллигенции еще есть – и всегда есть – эта возможность: встать и быть на согласительной черте, вместе со своим Народом.

Мне скажут, Союз писателей России и живет и неколебимо стоит на согласительной черте со своим Народом.

Соглашусь. Во многом так и есть. Но и в нас проникает яд постсоветской цивилизации.

Поэтому и необходимо понять смысл «недоступной черты», смысл «согласительной черты», – понять и то и другое в критериях русского, естественно-русского миросозерцания. И основной отличительный признак естественно-русского миросозерцания от миросозерцания советского, постсоветского – это знание, чувствование, понимание Бога, ответственность перед Богом, то есть – это значит перед своей совестью (которая голос Божий в человеке), перед Народом (который – Божий посев на почве; в случае Русского народа – это Божий посев на Русской земле).

 

1.

А.А. Блок: «прав был Самарин, когда писал Аксакову о "недоступной черте", существующей между "славянофилами" и "западниками". На наших глазах интеллигенция, давшая Достоевскому умереть в нищете, относилась с явной и тайной ненавистью к Менделееву. По-своему она была права: между ними и ею была та самая "недоступная черта" (пушкинское слово), которая определяет трагедию России. Эта трагедия за последнее время выразилась всего резче в непримиримости двух начал – менделеевского и толстовского; эта противоположность даже гораздо острее и тревожнее, чем противоположность между Толстым и Достоевским, указанная Мережковским».

Думаю, здесь главная мысль статьи А.А. Блока «Народ и интеллигенция», написанной в конце 1908 года и опубликованной в начале 1909 года под заглавием, заставляющим крепко задуматься: «Россия и интеллигенция». Задуматься над тем, что Блок – поставляет интеллигенцию вне России. Подчеркивая при этом в статье: «я сам интеллигент». То есть Народ и Россия – это смыслы-синонимы, Россия – это Народ; Народ – это Россия. А вот что это за общность «интеллигенция», об этом Блок и размышляет; размышляет или страдает (не только страдание, но и – страда, мысленная страда) – работа Блока проникнута живой болью. И не умственно, а выстрадано, болью сердца взято в работе Блока – «чувство пути», повинуясь которому – и опять не точно, не повинуясь, а работая этому чувству навстречу и осиливая этот путь, – можно переосуществить недоступную черту в черту согласительную. Можно ли?

Трагедии России, очередной Трагедии России, избежать не получится, как не получилось и у статьи Блока – встать на пути трагедии, и Блок знал, что не получится и что – не избежать, и прямо об этом сказал, завершая свою работу.

Но если и не избежать, и не получится – то зачем это все было Блоку?

Тем паче, нам-то сегодня, зачем все это по Блоку, смыслы его, его страда?

Где сегодня – Россия, где Народ, где интеллигенция?

Русская литература, она – не вчера, сегодня, завтра, она всегда. Русская литература – вселенная, всегда живая, всегда дышащая, всегда расширяющаяся. И смыслы в этой вселенной и жизнь мирозданий ее – русских писателей, все это прямо и всегда вместе непосредственно есть сама русская жизнь, и есть всегда ее, русской жизни, – день сегодняшний – в любом времени.

В этом ежедневное чудо русской литературы, чудо, которого мы не замечаем и на пользу русской жизни обратить не умеем.

Мы, сегодняшние, понимаем ли себя, осознаем ли? И как осознаем? Коснемся краешка мироздания Блок во Вселенной Русская литература, может просветлеются какие-то смыслы нашего сегодняшнего дня.

А какой он – наш сегодняшний день, конца двадцать первого уже года, двадцать первого уже века? А день-то этот – Постсоветский. Впору ставить здесь знак восклицания. – Пространство сегодняшней русской жизни (а какой же еще? – мы ведь в России) – не самостоятельно! У сегодняшнего дня русской жизни – нет собственного определения, он – день этот: Постсоветский. А «дню»-то этому, нашему, сегодняшнему – тридцать лет. Тридцать лет жизни. Какой же жизни? – Постсоветской, несамостоятельной, то и есть. Тридцать лет… и мы думаем, это до бесконечности продолжаться будет?

Посчастливилось мне 15 октября принять по интернет-связи участие в конференции Воронежского государственного университета, на кафедре русской литературы ХХ и ХХI веков, теории литературы и гуманитарных наук (зав. кафедрой, проф. д. филол. н. О.А. Бердникова).

А название конференции: «Русская литература и культура постсоветского периода».

Чем хороши научные определения – они выверены и неслучайны, взвешены научными коллективами, ответственно сформулированы.

Постсоветский период – тридцать лет русской жизни. Но не русской же, постсоветской?

Научный статус имеет и работа Н.И. Дорошенко – доклад «После Григория Мелехова», подготовленный к Беловским чтениям 2017 года в Вологде. Работа Дорошенко также определяет нынешнее состояние общества как постсоветское, но и, более того, говорит о причинах, это наше постсоветское состояние обеспечивших, говорит об эпохе, из которой и вышло – постсоветское.

Дорошенко: «На самом деле 60-е, 70-е и 80-е годы ­– это был самый, что называется, напряженный и самый роковой период в нашей советской истории. Поскольку вдруг пробудилась в своем почвенничестве, в своем, скажем так, чувстве родства с Иваном Африкановичем наша русская интеллигенция. Начался поиск «органического взгляда» в оценке текущей жизни, поиск тех коренных духовных инстинктов народа (в его традиции и историческом опыте), которые выполняют функцию иммунной системы в генотипе национальной культуры. Ведь «Почва» – это уникальное единство природно-географической и духовной реальности – именно она рождает нацию, дает импульс её развитию, она в процессах реальной исторической жизни формирует общественную психологию и устойчивые особенности национального характера. И, как были убеждены почвенники, лишь постижение национального характера может сделать политическую задачу создания человеколюбивого общества конструктивной и плодотворной. С другой стороны, почвенникам противостояли ортодоксальные марксисты. И, как это ни парадоксально, в их концепции "народного государства" не находилось места именно народу такому, каков он есть».

Далее Дорошенко говорит о возможном бы – «формировании новой, уже народной идеологии советского государства – начала которой – были заявлены в беловском "Привычном деле"»… И подводит итог: «заявленная в финале романа "Тихий Дон" шолоховская тревога за русского человека, такого, каким он является внутри себя, оказалась в основе позиции советских почвенников, … и будь их тревога услышанной властью, история государства советского или даже и постсоветского могла бы вполне блистательно продолжиться. Но, как известно, власть в лице Горбачева и его сподвижников, не найдя убедительных аргументов для спора с почвенниками, советский проект просто закрыла».

(Смоленцев – заметка на полях: Вот беда так беда с нами… нас ведь не только русская литература не интересует… нас и труд сердца… труд до надрыва сердца наших товарищей и единомышленников, нас их труд не интересует… мы не замечаем не видим знать не хотим… По постановке проблем, по вскрытию смысловых узлов советской эпохи – статья Дорошенко не на Беловских чтениях должна была обсуждаться, а на секретариате СП, обсуждаться с выводами, с программой действий…)

Что мы видим? Мы видим у Дорошенко, во-первых, и Народ, и интеллигенцию, мы даже «недоступную черту» видим меж почвенниками и ортодоксальными марксистами. С той лишь разницей от 1917 года – в предчувствии которого и создана работа Блока «Россия и интеллигенция», – что в 1917 году Народ… хорошо, пусть население (хотя без участия Народа такие события происходить не могут), основная масса народонаселения России взяла да и просто «снесла» эту самую «интеллигенцию» вместе с ее «недоступной чертой» (не сразу… сначала интеллигенция, та самая, о которой пишет Блок, «снесла» Монархию, Самодержавие… Народ в этом деле, на тот момент рук не запачкал… но интеллигенция оказалась не способна к государственному управлению… и тогда уже пришел народ, народонаселение России).

А в 1991-1993 годах, с точностью «до наоборот», власть, государственная власть взяла, да и «снесла» сам Народ за черту, и «недоступность» этой черты сама же власть обеспечила и поддерживает в «согласительном» Постсоветском состоянии.

(Смоленцев – на полях: Никакой революции ни в 91, ни в 93 не было… Власть осталась та же самая… 91-93 – это был реванш «ортодоксальных марксистов» за «украденное» у них в 30-х годах государственное первенство, которое они обрели и укрепляли в годах 20-х. Именно эта ортодоксальная интеллигенция начала поднимать голову в 60-х, 70-х годах, это с ними вступил в битву Юрий Селезнев (см. его статью Ответственность), погиб в этой битве, как ранее – погиб Шукшин. Все то, против чего боролись Шукшин, Селезнев, русская литература советского периода истории, «почвенники» – мы все это видим реализованным в «культурном» формате нынешней постсоветской действительности. Я все эти мои предположения далее докажу и обосную.)

Стоп! – Но тогда не скрывалось ли за «сносом» Народа в 1991-1993 годах все то же самое (историческое) противостояние Народа и интеллигенции? (Скрывалось… это, оно и было… и я это докажу, через литературу и докажу… зеркало же – все видно… смотри только умным зрением…. Тем важнее, нам сейчас понять Блока – о Народе (России) и интеллигенции.)

И ни о какой «согласительной черте» власть наша сегодня даже и речь вести не хочет и не ведет.

Населению – вот здесь именно речь о населении современной России – «согласительную черту» – дали. Но эта согласительная черта, она к той черте, о которой пишет Блок, меж Россией (Народом) и интеллигенцией (читай – властью) никакого отношения не имеет.

«Согласительная черта» сегодняшнего дня России – это черта, на которой согласились два субъекта: вчерашнее население Советской страны (и дети, уже и внуки этого населения) и нынешняя власть (и дети, и тоже уже и внуки представителей власти – то есть, правящего класса).

А о «согласительной черте» с русским миросозерцанием (!) даже и речи быть не может и не идет речи, соответственно.

И вся эта «согласительность» с советским носит характер внешний: гимн на ту же музыку, но с новыми словами; День Победы, мавзолей и еще ряд согласий. Но согласий – не с русским, а с советским. Да, День Победы – это Русский День Победы, но мы его празднуем как Советский День Победы – беды в этом нет, главное, что – празднуем, в отличии от Украины (а нам самим-то долго ли осталось?.. праздновать).

А Православная Церковь? – Да!

Православная Церковь – оплот русского миросозерцания. И никакая не черта, а целое пространство – и доступное и согласительное и… и – спасительное. Но! Под каким ударом (двойным причем ударом – и изнутри и снаружи, извне) находится сегодня Православная Церковь. Об этом нужен отдельный и взвешенный, серьезный и спокойный – главное, разговор.

Важно, что Н.И. Дорошенко выводит сегодняшнее Постсоветское состояние нашей жизни из противостояний «60-х, 70-х и 80-х годов», более того – определяет сегодняшнее состояние общества как результат… не проигранного, в том-то и дело, что не проигранного, но все-таки противостояния – меж кем и кем?.. И здесь важнее важного: меж почвенниками и ортодоксальными марксистами? Но – не марксисты победили, а Власть – закрыла советский проект.

Вновь – стоп! Но ведь ортодоксальные марксисты собственно этот советский проект и – открыли.

Здесь сокрыт «золотой ключ» смысла, и мы (я и мои читатели) ключ этот пока трогать не будем… оставим пока.

А вспомним, что и А.А. Проханов, говоря о своем романе «ЦДЛ», говорит о закрытии советского проекта, возлагая ответственность за подготовку закрытия советского проекта на литературу, да еще и на «почвенников», на так называемую «деревенскую прозу».

Да, Проханов именно так и говорит, и я ему возражал, целую статью написал, собеседуя со смыслами А.А. Проханова. И В.Г. Ерофеева дала мне возможность выхода к читателю, опубликовав мои страсти о Русской литературе в «Дне Литературы». И я до сих пор благодарен Валентине Григорьевне, не будь той публикации, не было бы и сегодняшних строк, а они, строки, думается мне – очень важны. И гораздо важнее, а точнее – есть следующий шаг от той мысли, что «Русская литература – зеркало русской жизни».

Да, я кинулся на защиту «деревенской прозы» и русской литературы, а эпоху я проглядел.

Ведь роман Проханова «ЦДЛ» говорит как раз о кульминации эпохи «60-х, 70-х и 80-х годов» – о годах 80-х с выходом в 90-е. И там, в романе Проханова, не может не быть того же противостояния – меж почвенниками и ортодоксальными марксистами, о котором говорит Дорошенко.

Только надо роман читать, а не интервью автора о романе (говорю я себе). Только надо правильно понять. Интервью Проханова – хорошо, и смыслы в интервью – концентрированы, и собеседовать и полемизировать со смысловым концентратом очень удобно. И я под каждым моим словом работы «Русская литература – зеркало русской жизни» подпишусь и сегодня и всегда.

Но… но… роман это совсем другое дело.

Роман – это художественное произведение, на русском языке созданное. «ЦДЛ» – это произведение русской литературы. Да, по моим критериям – не первого ряда, но, скажем так, текущей (был у нас в Литинституте предмет с таким именно определением, В.П. Смирнов вел, – как много эти занятия дали, не знания, а интонации) русской литературы. У меня есть вопросы к художественному уровню и к художественной правде романа.

Но роману, созданному в русле текущей (современной) русской литературы, надо не вопросы задавать, а читать его и думать.

Роман именно читать, а не рассказ – свидетельство – автора о романе.

Произведение, любое, русской литературы имеет всегда одну особенность, если оно – писано чистым сердцем и с болью, и с совестью и ответственностью, если оно – выстрадано, кровью писано. То такое произведение может содержать в себе смыслы, о которых автор и не думал, и являть их не собирался. Но он, автор, правдиво явил эпоху и быт эпохи, и вместе с этим смыслы эпохи явились – сами. Автор может быть даже с этими смыслами не согласен. Вот, какие чудеса в русской литературе возможны. И эти чудеса произошли и с романом Проханова «ЦДЛ», по-моему, может быть и ошибочному, мнению.

Зададимся вопросом: главный герой романа «ЦДЛ» Виктор Куравлев, где он и кто он в том противостоянии меж почвенниками и марксистами, о котором говорит Дорошенко? Позиция Куравлева – есть, она четко прописана и обозначена, но, как и обычно у нас, – никто ничего не увидел и не заметил, а по-русски и по-простому говоря: никто ничего не понял и даже понять не попытался. Я посмотрел отзывы на роман, их немного, но даже и близко никто не говорит о том, о чем роман «ЦДЛ» требует от нас говорить – в первую очередь.

Свидетельство Дорошенко и свидетельство Проханова об эпохе 80-х многое откроют нам в нашем сегодняшнем, постсоветском дне и объяснят нам, почему день этот – постсоветский.

Но сначала нам надо понять статью Блока. Потому что – и вершки и корешки смыслов (и миросозерцания) взаимоположения в России Народа и интеллигенции – они там, в статье Александра Александровича Блока.

 

2.

Статья Блока носит отчетливо миросозерцательный характер.

Я статью эту знал с детства, у нас дома вместе с девятитомником Бунина был и шеститомник Блока. Многое еще чего было дома: журналы «Юность» и «Молодая Гвардия», все выпуски 60-х, 70-х годов (так, что всю проблематику, обозначенную Дорошенко, я не понаслышке знаю, я вырос на этих журналах, на их содержании… да, дитя и школьник, но я же – рос, и новое содержание журналов открывалось мне год за годом, я их постоянно перечитывал). Будучи советским школьником, смысл статьи я не воспринимал, но иронию Блока запомнил: «Есть факты неоспоримые, но сами по себе не имеющие никакого значения; например: Бэкон Веруламский – взяточник, Спиноза – стекольщик, Гаршин – переплетчик, Горький – социал-демократ. "Социал-демократизм" Горького говорит мне гораздо меньше, чем, например, землепашество Толстого или медицинская практика Чехова. Бледная повесть Горького "Мать" – только один из этапов его длинного и сложного пути от "Мальвы" и "Челкаша" к "Исповеди"».

Речь в статье Блока как раз и идет об «Исповеди» Горького. И Блок Горького защищает от нападок, кого? – как и сказано в заглавии: интеллигенции.

Я вернулся к этой статье Блока в средине 90-х, открыв уже для себя Православие и вместе с ним, заново практически – это имея на руках диплом Литературного института – вновь открыл для себя русскую литературу. И статью Блока открыл вновь, и обращаюсь к смыслам Блока до сего дня.

И вот, поняв – в полемике со смыслами Проханова об антигосударственном характере русской литературы, что проза «городская» и «деревенская» в советской литературе, это не два художественных направления, а два – в существе и сущности разных миросозерцания, я вновь обратился к Блоку.

Блок с первых строк обозначает миросозерцательный характер своей работы.

Цитирую Блока: «Основываясь на некоторых цитатах из "Исповеди" Горького, Баронов отождествляет мировоззрение этого писателя с мировоззрением социал-демократов, в частности Луначарского; докладчик упрекает Луначарского и Горького за то, что они обожествляют народ, отождествляют религиозный процесс с процессом хозяйственным, надевают "седло религии" на "корову науки"».

И далее Блок говорит о намерении: «определить свое воззрение на творчество Горького (с воззрением Баронова несогласное) и перейти затем к важнейшему для меня вопросу об отношениях между интеллигенцией и народом. Эти отношения представляются мне не только ненормальными, не только недолжными. В них есть нечто жуткое; душа занимается страхом, когда внимательно приглядишься к ним; страшно становится, когда интеллигент начинает чувствовать себя "животным общественным", как только сознает он, что существует некоторая круговая порука среди "людей культуры", что каждый член культурного общества, без различия партий, литературных направлений или классов, – представляет из себя одно из слагаемых какого-то целого. Это общественное чувство, перешедшее в сознание, и заставляет интеллигента почувствовать ответственность свою перед целым, хочет он или не хочет, подойти к вопросам о болезнях всероссийских; и, мне думается, да и сама действительность показывает, что насущнейшим из таких вопросов является вопрос об "интеллигенции" и "народе"».

«Некоторая круговая порука среди "людей культуры"» – ничего не напоминает сегодняшнее? Например, постсоветское состояние культуры и круговую поруку среди ее людей, людей публичных, да и в советском, если вспомнить, – все то же, или – нет?

«Душа занимается страхом, – говорит Блок, – когда внимательно приглядишься» к отношениям «между интеллигенцией и народом».

А у нас сегодняшних ничего и нигде не занимается?.. Действительно, я вот пишу, страх Блока мне понятен, но моего собственного страха – нет… Почему? – мы ни Народа, ни Бога – не знаем, не видим, не чувствуем – знать не хотим?

Блок говорит: «Горький – русский художник, и Луначарский – теоретик социал-демократии – несоизмеримые величины»…

(Смоленцев – на полях: сколько «интеллектуальных пинков» отвесили мы Горькому из нашей сегодняшней патриотической среды, он-де и русофоб и чуть ли не певец гулага… Горький – русский художник, это надо всегда помнить. Кстати у истоков Союза, к которому мы имеем честь нынче принадлежать, стоял Горький… Так вот, если мы имеем честь принадлежать, так и саму честь неплохо бы нам иметь… помнить о чести… о долге-то – ладно уж, хотя бы – о чести.)

И – далее Блок: «Если свою "Исповедь" Горький и заканчивает молитвой к какому-то народу, то пафос его повести лежит гораздо глубже. Вслед за русской литературой Горький отказывается проповедовать; он только смятенно ищет».

Вслед за русской литературой!

Блок: «В "Исповеди" Горького ценно в действительности то, о чем Баронов молчит; ценно то, что роднит Горького не с Луначарским, а с Гоголем; не с духом современной "интеллигенции", но с духом "народа". Это и есть любовь к России в целом, которую, может быть, и "обожествляет" разум Горького, попавший в тенета интеллигентских противоречий и высокопарных "боевых" фраз, свойственных Луначарскому; сердце же Горького тревожится и любит, не обожествляя, требовательно и сурово, по-народному, как можно любить мать, сестру и жену в едином лице родины – России. Это конкретная, если можно так выразиться, "ограниченная" любовь к родным лохмотьям, к тому, чего "не поймет и не заметит гордый взор иноплеменный". Любовь эту знали Лермонтов, Тютчев, Хомяков, Некрасов, Успенский, Полонский, Чехов».

Здесь – просто восклицательный знак и пауза. Помолчать надо, дыхание перевести, еще раз перечитать.

Любовь к России – есть по Блоку основной критерий миросозерцания. Именно по этому критерию сроднены с Народом – Лермонтов, Тютчев, Хомяков, Некрасов, Успенский, Полонский, Чехов, – то есть, Русская литература сроднена с Народом, единством основных критериев миросозерцания – Любовью к России, к «родным лохмотьям»; и иноплеменному взору здесь – делать нечего, он, иноплеменный взор, – не поймет и не заметит.

(Смоленцев – на полях: Беда в том, что у нас у самих сегодня, даже и в патриотической нашей среде, взор наш сродни иноплеменному – не понимаем и не замечаем. А в целом – иноплеменность – это не кровный признак и не национальный. Иноплеменность – это отсутствие у интеллигенции – и у какой бы то ни было иной общности – отсутствие Народной Любви к России. Именно чистая, сердцем, Любовь к России – снимает все вопросы крови, национальности, вероисповедания даже. Любовь к России не требует от человека отречения от кровного и национального, оставайся всяк в своем родстве, но – требует отречения от амбиций и гордыни, требует служения и Любви: Люби – эту Землю – Русскую, Народ этот – Русский, и все станет и заметно и понятно.)

Блок подчеркивает, что эта Любовь к России – Любовь как критерий миросозерцания – не умозрительная, не склонная к обожествлению, но трезвая и тревожная, требовательная и суровая по-народному любовь сердца.

И ни Блок, ни Горький, ни Русская литература – ни Народ, ни Россию не обожествляют, любовь к родным лохмотьям… лохмотьям – это ли обожествление? но это и не юродство; это трезвая и ясная, всеобъемлющая и всепринимающая Любовь.

Посмотрим, что Блок говорит о Народе: «Горький всегда больше всего любил таких сдержанно смеющихся людей "себе на уме", умеющих в пору помолчать и в пору ввернуть разрушительное словечко, притом непременно обладающих большой физической силой, которая все время чувствуется. Поговорите с таким человеком: никогда нет уверенности, что он, вместо словесного возражения, не двинет попросту кулаком в зубы или не обругает. В период упадка, который пережил Горький, его герои стали неожиданно сентиментальны; теперь они опять вернулись к прежнему, к молчанию и усмешке "себе на уме"».

Усмешка – себе на уме… какое уж тут обожествление? И далее у Блока вновь узел этот – народ и интеллигенция, но – как взят Блоком этот узел. «Узел» – не народ и интеллигенция, нет. Народ – это «узел», который интеллигенция пытается развязать, секрета «узла» – не ведая: «Может быть, наконец поняли даже душу народную; но как поняли? Не значит ли понять все и полюбить все – даже враждебное, даже то, что требует отречения от самого дорогого для себя, – не значит ли это ничего не понять и ничего не полюбить? Это – со стороны "интеллигенции". Нельзя сказать, чтобы она всегда сидела, сложа руки. Волю, сердце и ум положила она на изучение народа. А с другой стороны – та же все легкая усмешка, то же молчание "себе на уме", та благодарность за "учение" и извинение за свою "темноту", в которых чувствуется "до поры, до времени". Страшная лень и страшный сон, как нам всегда казалось; или же медленное пробуждение великана, как нам все чаще начинает казаться. Пробуждение с какой-то усмешкой на устах. Интеллигенты не так смеются, несмотря на то, что знают, кажется, все виды смеха; но перед усмешкой мужика, ничем не похожей на ту иронию, которой научили нас Гейне и еврейство, на гоголевский смех сквозь слезы, на соловьевский хохот, – умрет мгновенно всякий наш смех; нам станет страшно и не по себе».

Усмешка мужика…

Но и еще важнее: «Не значит ли понять все и полюбить все – даже враждебное, даже то, что требует отречения от самого дорогого для себя, – не значит ли это ничего не понять и ничего не полюбить?». Вот ведь как говорит Блок. И за этим читается, что по Блоку путь обретения любви к Народу, к России – это путь не умственный, каким только и умеет идти наша интеллигенция. Потому что «любовь к враждебному» и «отречение от дорогого для себя» были в примере Блока – умственные, рациональные. И этот путь результата не дал.  Но Любовь не есть умственное делание? – Об этом ли Блок?

Блок: «Иногда сомневаешься в этом, но, кажется, это действительно так, то есть есть действительно не только два понятия, но две реальности: народ и интеллигенция; полтораста миллионов, с одной стороны, и несколько сот тысяч – с другой; люди, взаимно друг друга не понимающие в самом основном».

Но все-таки Блок видит и «согласительную черту»: «Есть между двумя станами – между народом и интеллигенцией – некая черта, на которой сходятся и сговариваются те и другие. Такой соединительной черты не было между русскими и татарами, между двумя станами, явно враждебными; но как тонка эта нынешняя черта – между станами, враждебными тайно! Как странно и необычно схождение на ней! Каких только "племен, наречий, состояний" здесь нет! Сходятся рабочий и сектант, и босяк, и крестьянин с писателем и с общественным деятелем, с чиновником и с революционером. Но тонка черта; по-прежнему два стана не видят и не хотят знать друг друга, по-прежнему к тем, кто желает мира и сговора, большинство из народа и большинство из интеллигенции относятся как к изменникам и перебежчикам (…) На тонкой согласительной черте между народом и интеллигенцией вырастают подчас большие люди и большие дела. Эти люди и эти дела всегда как бы свидетельствуют, что вражда исконна, что вопрос о сближении не есть вопрос отвлеченный, но практический, что разрешать его надо каким-то особым, нам еще неизвестным путем. Люди, выходящие из народа и являющие глубины народного духа, становятся немедленно враждебны нам; враждебны потому, что в чем-то самом сокровенном непонятны».

По существу, здесь – «тупик», «безвыходность». Согласительная черта есть, но – она не спасает, не решает ничего, повторим: «вражда исконна, что вопрос о сближении не есть вопрос отвлеченный, но практический, что разрешать его надо каким-то особым, нам еще неизвестным путем».

То есть все это практика русской жизни; и решение требуется практическое, но путь неочевиден, неизвестен?

Но Блок для чего-то все это пишет, для чего-то обращает нас к неизвестному «еще» (!) пути. Не для того же, чтобы лишний раз констатировать очевидное. Кажется, Блок этот путь знает. И часть своего знания он уже раскрыл – выше в статье: «сердце же (…) тревожится и любит, не обожествляя, требовательно и сурово, по-народному, как можно любить мать, сестру и жену в едином лице родины – России (…) Любовь эту знали Лермонтов, Тютчев, Хомяков, Некрасов, Успенский, Полонский, Чехов».

То есть вот – узел-то есть. Но Любовь этот «узел» легко развязывает и не в теории, а на практике. Русская литература – практика русской жизни, опыт русской жизни. А остальным – как? интеллигенции – как? – развязать этот узел? Для Блока вопрос непраздный, недаром он несколько раз повторяет «сам я интеллигент». Но не ради себя пишет Блок – в какой-то мере ради нас с вами, сегодняшних, постсоветских, – пишет Блок. Сам он «знает эту Любовь», он интеллигенции – показывает путь к этой Любви. И опять же не интеллигенции ради, а России – ради.

И далее ключевая для меня цитата из Блока, настолько важно, что повторим: «прав был Самарин, когда писал Аксакову о "недоступной черте", существующей между "славянофилами" и "западниками". На наших глазах интеллигенция, давшая Достоевскому умереть в нищете, относилась с явной и тайной ненавистью к Менделееву. По-своему, она была права; между ними и ею была та самая "недоступная черта" (пушкинское слово), которая определяет трагедию России».

«Недоступная черта» – пушкинское слово – подчеркивает Блок. И это не проходное замечание, в этой отсылке к Пушкину сокрыто существо вопроса.

Позволю себе процитировать фрагмент своей диссертационной работы, просто не вижу смысла что-то пересказывать иными словами.

Смоленцев: «Приведем «воскрешающий потенциал» творчества А.С. Пушкина, тот «потенциал», который «художественное естество» И.А. Бунина восприняло как открытую «тайну творчества» поэзии и преобразовало в художественный метод прозы.

…К 1830 году Пушкиным осознан «воскрешающий потенциал» поэтического творчества, со всей очевидностью это отражено в гл. 8 «Евгения Онегина» (1830): «Он меж печатными строками / Читал духовными глазами…/ …И постепенно в усыпленье / И чувств и дум впадает он, / А перед ним воображенье / Свой пестрый мечет фараон… / То видит он…/… И слышит голос…/ То видит он врагов забвенных/ – перечисляется то, что пережил Онегин, но перед нами не работа памяти, воспоминания, по Пушкину: перед нами работа воображения, ей предшествует усыпление (погружение) в чувства и думы (Бунин дословно и поэтапно повторяет «воскрешающий порядок Пушкина»), далее Пушкин прямым свидетельством обозначает этот «порядок» и эту «работу» – как то, что мы, до сих пор, считаем «тайной творчества» – «…Он так привык теряться в этом, / Что чуть с ума не своротил / Или не сделался поэтом. / Признаться: то-то б одолжил! / А точно: силой магнетизма / стихов российских механизма / Едва в то время не постиг / Мой бестолковый ученик. / Как походил он на поэта, / Когда в углу сидел один, / И перед ним пылал камин…». – «Магнетизм, животный магнетизм; жизненная сила, в явлениях своих, при действии или влиянии на другой животный состав; свойство, способность человека действовать на другого, без вещественных средств, не физическими силами … Магнетический, относящ. к магнетизму: – сон, – ясновидение» [Даль, 1978, т.2, с.288].

М.Ю. Лермонтов еще интуитивно, И.А. Бунин уже осознанно, художественным приемом – по гениальным чертежам Пушкина, по вдохновенным эпюрам Лермонтова – собирает и заставляет работать «стихов российских механизм» в пространстве русской прозы».

Все это о «Жизни Арсеньева», нам же важен «воскрешающий потенциал» Пушкина и «недоступная черта». И – преодоление Пушкиным «недоступной черты». И возможность пушкинского преодоления недоступной черты – Блоку ясна и очевидна. В статье Блок говорит о себе: я сам интеллигент. Правильно, не может же он о себе сказать: я сам русский поэт. Но мы-то, надеюсь, знаем и понимаем – что такое есть – Мироздание Блок во Вселенной Русская литература.

«Недоступная черта (пушкинское слово)», – говорит и подчеркивает Блок.

Пушкинское слово в том, что это черта меж живым и мертвым. Народ – всегда жив. Интеллигенция – всегда мертва?

Да – интеллигенция мертва, всегда мертва интеллигенция, если не Любит Россию. Любовь к России – есть Жизнь.

То есть – приговор? Но Блок говорит «я сам интеллигент». Но – Блок – живой. В чем секрет? – в Православии. Только в Боге и у Бога – мертвое может стать живым. То есть только в метафизике? А в физике как же, в реалиях русской жизни, ведь Блок сам говорит «две реальности» – народ и интеллигенция. Но – как мертвое может стать живым, как?

«Запросто»… не просто, конечно, но путь – очевиден и элементарен. Но… Блок… Блок! Русский поэт, плоть и кровь русской литературы! Блок – не решается, не считает нужным говорить – напрямую… Вот, времечко было (!) недаром оно, времечко, революцией 1917 года полыхнуло…

Блок, конечно, ничего не боится. Вселенная Русская литература – это место Совершенной – и всегда Совершающейся – Любви, а по Новому Завету – Совершенная Любовь изгоняет страх… боящийся не совершенен в Любви. И один из основных законов жизни Вселенной – это закон Правды, этому закону следует Русская литература. Мы (я и мои читатели) увидим дальше, почему Блок не стал говорить напрямую.

«Что же делать?» – спрашивает Блок. И – отвечает, но как отвечает!

«Путей и способов действия здесь никаких не указано (это о докладе Баронова – А.С.). Да путей этих, которых только и ищет русская литература, и не может указать один человек. Нужно любить Россию, нужно "проездиться по России", писал перед смертью Гоголь. "Как полюбить братьев? Как полюбить людей? Душа хочет любить одно прекрасное, а бедные люди так несовершенны и так в них мало прекрасного! Как же сделать это? Поблагодарите Бога прежде всего за то, что вы – русский. Для русского теперь открывается этот путь, и этот путь – есть сама Россия. Если только возлюбит русский Россию, – возлюбит и все, что ни есть в России. К этой любви нас ведет теперь сам Бог. Без болезней и страданий, которые в таком множестве накопились внутри ее и которых виною мы сами, не почувствовал бы никто из нас к ней сострадания. А сострадание есть уже начало любви"... "Монастырь наш – Россия! Облеките же себя умственно рясой чернеца и, всего себя умертвивши для себя, но не для нее, ступайте подвизаться в ней. Она теперь зовет сынов своих еще крепче, нежели когда-либо прежде. Уже душа в ней болит, и раздается крик ее душевной болезни.

– Друг мой! или у вас бесчувственно сердце, или вы не знаете, что такое для русского Россия!"».

Через Любовь к России, через сострадание к России полюбить и людей России, несовершенных, тех, в которых «мало прекрасного».

Вот – Ответ!

Вот где Блок, вот где Вселенная – одно общее дыхание, одно общее Наитие. Гоголь! Блок обращается к Гоголю, выходит, то и есть, во Вселенную Русская литература – там все ответы зримы и понятны, как звездное небо – «открылась бездна звезд полна» (М.В. Ломоносов).

Вчитайтесь, вслушайтесь, вот он – ответ, на все времена и века, эпохи и цивилизации: «Для русского теперь открывается этот путь, и этот путь – есть сама Россия. Если только возлюбит русский Россию, – возлюбит и все, что ни есть в России. К этой любви нас ведет теперь сам Бог».

Да. Но о любви к России уже было сказано. Блок повторяется? Нет, Блок развивает свою мысль. Путь обретения Любви, каков он?

Гоголь говорит о Боге. Блок повторяет Гоголя. А поскольку речь о России, и поскольку это слова Гоголя, то кроме Православия, как пути к обретению Любви к России, читай к Народу, – нет иного пути. Нет, кроме Православия.

Но, но и но…

Нельзя же представить всю интеллигенцию начала двадцатого века – «безбожной», «невоцерковленной», духовно «расхристанной» (какое точное русское слово). – Нельзя. Напротив, можно говорить, в какой-то мере, об этих годах – как о времени расцвета русской религиозной мысли.

Но в чем тогда дело?

Предполагаю, что Блок говорит о миросозерцании, естественном русском миросозерцании. Миросозерцание – категория не религиозная, не вероучительная; это категория состава человеческой личности (т.е. – антропологическая). Миросозерцание – это естественный состав человеческой личности, это личный набор ценностей, это целостная система взгляда на мир и система восприятия мира.

Представление об устроении вселенной – это метафизика; представление об устроении земной жизни быта и бытия человеческой личности (В.И. Белов назвал это – «Лад») в мире земной жизни – это миросозерцание.

Юрий Селезнев своей статье «Ответственность» (1979) дал подзаголовок «Критика как мировоззрение», и убедительно мысль эту выразил и обосновал. Но критика, настоящая критика, – это часть литературной работы; а в России и при работе с произведениями русской литературы критика – есть естественная работа в поле русской литературы (во вселенной, как я определяю для себя). Но, если критика в русской литературе должна быть мировоззрением, то сама русская литература – она и есть – мировоззрение.

Вот Блок и определяет основные миросозерцательные критерии русской литературы. Первый и основной из которых – народная Любовь к России. И второй критерий, и он же – путь к обретению Любви – это народное же знание, чувствование, понимание Бога.

Блок так не формулирует. Это уже мои собственные предположения. Но ради чего Блок бы стал так пространно – и так однозначно, так предельно конкретно – цитировать Гоголя?

Еще мои предположения: так уж устроилось на Русской земле и для жителя Русской земли – русского человека, что природа души русского человека – православная, это так устроилось до Христа еще на Руси, до принятия еще Русью крещения… До крещения еще Руси – рождался и рос и жил на своей родной Русской земле русский человек, и основной миросозерцательный состав его личности и состав его души, то есть – понятие о добре и зле, правде и лжи, справедливости и коварстве-лукавстве, весь этот состав в основном и главном своем совпадал с ценностями неведомого еще ему Православия. И непросто, но была крещена Русь. И всего через сто лет (а что «сто лет»? – это мгновение истории) после Крещения, обратился митрополит Иларион к жителю Русской земли со «Словом о законе и благодати» – сформулировал ценностный состав Веры Православной, и значение князя Владимира и дела его для Русской земли пояснил. И узнал русский человек в этом Слове – все свои чаянья и упования, и себя узнал, душу свою, ценностный состав своей души, своего миросозерцания – узнал. А если бы не так, то откуда вдруг через сто всего лет после «Слова о законе и благодати» явилось вдруг первое чудо русской литературы «Слово о полку Игореве», весь миросозерцательный, ценностный состав которого полностью совпадает с православным миропониманием, с ценностным составом Православия, в том числе и концентрированным в «Слове о законе и благодати»? Сто лет – маловато для того, чтобы заемное и чужое вошло в состав души и личности, да не одного человека, а народа, и его собственно народом уже (а не племенем) и сделало. Значит –  не чужое и заемное, а свое собственное мировидение приняла Русь вместе с Крещением. И только у народа могло явиться такое чудо как «Слово о полку Игореве». Нет народа – нет и литературы. О чем и свидетельствуют наши постсоветские тридцать лет. И Пушкин потом явлен был из среды народа. А специалисты говорят: что «Слово о полку Игореве» – вершина, да только горной гряды, ведущей к новой вершине, к Пушкину, нет. Все – есть. Пушкин «Слово о полку Игореве» в свой миросозерцательный состав принять не мог. «Слово» явилось, когда поэт Пушкин был уже явлен России. Но посмотрите состав ценностей, состав миросозерцания и Пушкина и «Слова о полку…». Ценности – одни и те же. А литература – это мировоззрение. И мировоззрение Пушкина и автора «Слова о полку» – едино как мировоззрение русской литературы. И Белинский неправ, русская поэзия, как раз таки «туземный плод», а не «пересадок». На той же почве взошел Пушкин, что и взошло «Слово о полку Игореве», – на Русской земле, из среды русского народа – и то и другое.

Со мной можно спорить. Но так я читаю миросозерцательную линию Блока, Вселенной Русская литература. И в статье Блока с моим пониманием противоречий не нахожу, а логику преемственности – вижу.

Так вот, Православие – естественное чувство русской народной души, и русской душе естественно православное понимание, знание и чувствование Бога.

А весь этот, начала двадцатого века, расцвет религиозной русской мысли, он – к народному знанию, чувствованию, верованию в Бога – никакого отношения не имел. Это были умствования, а народ – не умствует, он – живет.

(И сегодня у нас, в постсоветском – та же разность потенциалов – народной веры – знания чувствования и православного понимания Бога» и умственного «Православия» от интеллигенции.)

Поэтому Блок и продолжает, после слов Гоголя о России и любви: «Понятны ли эти слова интеллигенту? Увы, они и теперь покажутся ему предсмертным бредом, вызовут все тот же истерический бранный крик, которым кричал на Гоголя Белинский, "отец русской интеллигенции"».

Вот – почему. Вот и «расцвет» – русской религиозной мысли! Блок не позволяет себе говорить прямо, чтобы бранный крик не заглушил то жизненно-важное, что открылось ему о России, Народе и интеллигенции. (Отметим в скобках: в результате ни крика, ни понимания, и революция, как само собой разумеющееся следствие непрочтенной статьи Блока.)

И Блок продолжает… и это о нас и для нас, это не «позавчера» Российской Империи, и это не «вчера» Советской (в Русском, после Великой Войны 1941-1945, воскрешении) Империи, это наше с вами «сегодня», наше Постсоветское – не русское и не советское: «ни то ни се» – сегодня.

Вчитаемся, вдумаемся.

Блок: «В самом деле, нам непонятны слова о сострадании как начале любви, о том, что к любви ведет Бог, о том, что Россия – монастырь, для которого нужно "умертвить всего себя для себя". Непонятны, потому что мы уже не знаем той любви, которая рождается из сострадания, потому что вопрос о Боге – кажется, "самый нелюбопытный вопрос в наши дни", как писал Мережковский, и потому что, для того, чтобы "умертвить себя", отречься от самого дорогого и личного, нужно знать, во имя чего это сделать. То и другое, и третье непонятно для "человека девятнадцатого века", о котором писал Гоголь, а тем более для человека двадцатого века, перед которым вырастает только "один исполинский образ скуки, достигая с каждым днем неизмеримейшего роста"... "Черствее и черствее становится жизнь... Все глухо, могила повсюду" (Гоголь). Или действительно непереступима черта, отделяющая интеллигенцию от России? Пока стоит такая застава, интеллигенция осуждена бродить, двигаться и вращаться в заколдованном круге; ей незачем отрекаться от себя, пока она не верит, что есть в таком отречении прямое жизненное требование».

Попробуйте-ка в среду современной, двадцать первого века, интеллигенции, заронить мысль о том, что «Россия – наш монастырь»?

Я думаю, мы в ответ услышим не просто бранный крик, а крик такими звуковыми комплексами оформленный, которых трудяга Белинский и вовек не знал (хотя и, к сожалению, неплохо в этой сфере подвизался).

(Смоленцев – на полях: я знаю о Белинском – знаю всю глубину его падения. Причина этого падения объясняется православной максимой: «чем выше подвиг, тем более искушение». Белинский – это мироздание во Вселенной Русская литература, его статьи о Пушкине – центр этого мироздания (а статью пятую, вообще всякому творческому человеку в России, особенно начинающему собственное творчество, – надо под руками держать.) И спор Белинского с Гоголем – это внутреннее дело Русской литературы; извне, вне Вселенной, этот спор понят быть не может. Надо быть частью Вселенной, тогда и будет все ясно. Как было ясно Н.А. Некрасову: «когда мужик … Белинского и Гоголя с базара понесет». Не с потолка ведь Некрасов взял имена эти, взял из Вселенной Русская литература. И Времечко, кстати, пришло… Да, после трагедии 1917 года. Но – не благодаря трагедии, а вопреки ей. Одно государство задумывалось и осуществлялось в 20-х годах, совсем другое государство стало формироваться в 30-х годах. И создание Союза писателей и сто лет гибели Пушкина, всенародно пережитые, – тому свидетели.  И великой кровью Великой войны, великим страданием народа (Василий Теркин – главный народный литературный герой Великой Отечественной войны; кто он Теркин – советский ли, да! вне всякого сомнения, советский солдат и форма солдатская – красноармейская – советская, а дух? – Теркин русский до мозга костей) – это Государство стало и было на Русском содержании в Советской форме до начала годов 80-х.)

Хорошо… либеральная интеллигенция… а если в среду патриотической интеллигенции Союза писателей России – эту же мысль заронить? – Крика не будет, конечно. Ценности-то наши – русской литературы ценности. Но отклик в нашем сердце, деятельный отклик – найдут ли эти слова?

Разве наш Союз писателей России не осужден «бродить, двигаться и вращаться в заколдованном круге», менее только свободно и публично, чем бродит, двигается и вращается – либеральная интеллигенция?

Как ни горько это признавать, но заколдованный круг у патриотической и либеральной интеллигенции – общий.

Как же так?! Ведь мы, Союз писателей России, за – «разумное, доброе, вечное». Да, мы – «за». Мы тридцать лет уже «за». И что?

«Ступайте подвизаться в Ней».

В Ней мы подвизаемся или сами себе работаем?

Вот, индейцы в Америке… создали им резервации – живи, вроде, своей культурой… И как это не удивительно, но могли бы жить – почва есть, родная, есть своя культура… но – внешний яд жизни проникает в резервацию… резервация умирает вместе с Америкой… а если бы резервация жила, то и Америка в воздухе этой жизни могла бы себя обрести… Мы – не индейцы… почва иная… иной народ… Божий Промысл над нами… Поэтому будем ждать своих очистительных в двадцать первом веке 1917, 1941… А либеральная интеллигенция будет ждать своего 1937… они любят его ждать… сколько раз уж кричали: 1937! 1937!.. А откуда он, господа либералы, 1937, если 1917 еще не было?

А нам, братьям и сестрам патриотам, даже не знаю, что нам и сказать… Давайте Проханова почитаем, не интервью уже, а сам роман «ЦДЛ», как и обещано было.

 

3.

Роман А.А. Проханова «ЦДЛ» (2021) содержательно обращен в эпоху Советской России средины 80-х годов ХХ века до «закрытия советского проекта», в начале годов 90-х. Герой Проханова, Виктор Куравлев, представляет тип государственно ориентированной советской творческой интеллигенции. С этих позиций и представлен в романе событийный ряд указанной эпохи: война в Афганистане, веянья перестройки, фантом ГКЧП. Эпохальные события романа, непосредственным участником которых является главный герой, представлены на культурно-интеллектуальном фоне жизни – городской советской творческой (литературной в данном случае) интеллигенции, сосредоточенной в пространстве Центрального Дома Литераторов, своей аббревиатурой и давшего название роману Проханова.

«Момент истины», прозрение своего рода настигает героя романа в миг душевного кризиса, вызванного разгромной статьей, посвященной книге Куравлева о войне в Афганистане.

«Статья расстреливала Куравлёва в упор. Куравлёв вдруг остро ощутил, представил воочию борозду, расчленившую надвое его писательский мир и, более того, всю страну. Борозда была полна крови. По одну её сторону скопились те, кто объявил Куравлёву бойкот, торопил гибель страны, хулил воюющую армию, издевался над героями войны, забрасывал страну костями ГУЛага. По другую сторону борозды находился он и множество растерянных людей, не понимающих, откуда веет бедой, кто породил чудовищный оползень, в котором страна сползает в бездну. И с этой минуты кончается его романтическое писательство, а начинается смертельная схватка с теми, кто провёл борозду и напитал её кровью».

Еще дважды пройдет эта «борозда» сквозь роман – как разрывающая связи и дружбы, и даже отцов и детей, но дети главного героя к нему вернутся.

Вот, собственно и «Недоступная черта» (Пушкин, Блок). Куравлев ощущает черту как «борозду». Да, еще и «Борозда была полна крови». Я не знаю, сознательная ли это для Александра Андреевича к статье Блока, но это – отсылка.

Блок: «Не так ли тонка эта черта, как туманная речка Непрядва? Ночью перед битвой вилась она, прозрачная, между двух станов; а в ночь после битвы, и еще семь ночей подряд, она текла, красная от русской и татарской крови».

Я уверен, здесь мы воочию видим то чудо русской литературы, о котором я выше сказал: русский текст способен знать и говорить больше, чем может и хочет автор текста.

А я, в свою очередь, сознательно не привел эту цитату в части основного осмысления статьи Блока, потому, что этой цитате место – здесь, рядом с «бороздой» Проханова.

Но, Блок… Блок! Этот образ… это ведь – «иго интеллигенции» над Россией… вот чего Блок пытался сказать интеллигенции, хоть западникам, хоть славянофилам, хоть либералам, хоть патриотам – под нож-то в итоге все вместе пошли, потому что способ освобождения от ига есть только один-единственный…

И еще по критерию «текст больше автора» Проханов говорит: «романтическое писательство» – так оценивает Куравлев свое творчество, до «чувства борозды». Но ведь книга о войне в Афганистане, которая в романе представлена как правдивая, будь она и в самом деле правдивой, а не официально-государственной, никак в разряд «романтический» попасть не могла; и своею правдой, народной правдой о войне в Афганистане, должна была бы укреплять как единое государственное целое «множество растерянных людей». Писатель, то есть творческий человек и городской советский интеллигент, Куравлев готов к схватке с теми, «кто торопит гибель страны». Но он даже и не задумывается о том, что «множеству растерянных людей» для преодоления растерянности необходима Правда и об их собственной жизни и о жизни страны, ибо «растерянные люди», даже если их «множество», никакой схватки выиграть не могут.  Ошибка Куравлева – Схватка вместо Правды – становится для него смертельной: схватку, вместе с единомысленным ему ГКЧП, он проигрывает, ЦДЛ – сгорает, писатели улетают из России.

Тем не менее, роман Проханова представляет интеллектуальную ткань жизни городской советской творческой интеллигенции и процессы, ткань эту созидающие, и по отмеченному нами принципу – «текст объективнее (больше) автора» – многое дает для понимания сегодняшнего, постсоветского, состояния литературы.

Интересно понять вот какой смысл: роман Проханова, обращенный в эпоху 80-х годов ХХ века, полон современных, XXI века, реалий культурной жизнедеятельности; реалий таких как: все та же «круговая порука» (вспомним Блока), пресловутая «рукопожатность», подспудная антигосударственность интеллигенции, «культурологическая клановость» – скажем так, тусовочный характер литературной и в целом – культурной, среды?

Мне интересно, Проханов проецирует эти явления сегодняшнего дня, сегодняшнего состояния культуры, туда в 80-е? Или же это оттуда, из 80-х, из ЦДЛ-овской тусовки вышло то, что сегодня, уже не ограниченное стенами сгоревшего в романе ЦДЛ, – разлилось и тусуется уже в масштабе всей страны?

Мне кажется, второе – интеллигентская (а какая еще?!) тусовка, воскрешенная, то есть объективно и реалистично выведенная Прохановым в романе ЦДЛ, сегодня – присвоила себе право определять литературный и в целом культурный формат жизни общества, жизни страны.

Что такое Центральный Дом Литераторов, давший своей аббревиатурой название роману? Да, в этих буквах есть какой-то поэтический аромат, есть атмосфера тайны и таинства, даже может и священнодействия какого-то. И учитывая утрату ЦДЛ – в романе он сгорел, в реалиях – его просто нет в той форме, в которой он был… И поэтому – да, и ностальгия, и некий даже – плач.

Но вообще-то ЦДЛ – это окололитература. Это никакое не сердце литературы, и уж, конечно, не мысль и не душа. Удивительно, но та фактура, которая в романе отнесена к ЦДЛ, она как раз и показана автором как окололитературная. Куравлев – главный герой романа, его друг писатель Макавин, другие литераторы их, «сорокалетнего» круга, – они, да, живут этим общением и духом, и атмосферой ЦДЛ. А в чем эта в кавычках «жизнь»: они болтают о литературе, едят, пьют, влюбляются, заводят или разрывают связи. Так это показано Прохановым. И, на мой взгляд, – недалеко от действительного положения вещей. Но тогда о чем тоска и ностальгия?

Другое дело, что над текстом Проханова витает тень великой, не побоюсь этого слова, советской литературы – литературы государственного масштаба… Но Куравлев и его современники – они уже, скажем образно, – другого поля ягоды…

И, кстати, как это показано в романе – ЦДЛ есть среда обитания «городской» литературы. А вот представителей литературы «деревенской прозы» в ЦДЛ Проханова – не видно. Друг Куравлева Лишустин, пишущий «о староверах и странниках», так не воспринимается. То есть «деревенщиков» как таковых ни в романном ЦДЛ, ни в самом романе – нет. (Это чрезвычайно (!) интересно.) А деление представителей советской литературы на «деревенщиков», «трифонианцев» и «секретарей» – «секретарская литература» дает уже сам Проханов в интервью.

При этом Проханов не называет четвертое направление, к которому, по существу, причислен после книги о войне в Афганистане главный герой Виктор Куравлев. Я бы назвал это направление – «внешние государственники», или – «официальные государственники», то есть писатели, отражающие не правду жизни, а правду официальную – правду государственной власти; отражающие, как правило, с потерей художественного уровня и без обретения правды художественной. Но книга Куравлева представлена в романе, как книга правдивая, как народная правда о войне в Афганистане. Однако если говорить о прототипах, то книга самого А.А. Проханова «Дерево в центре Кабула» – да, была очень дорога тем, что наконец-то хоть что-то звучало в официальном формате о трагедии и боли той войны. Но книга Проханова за рамки официальной правды не выходила. На мой взгляд, этот трагический разрыв меж правдой народной и правдой официальной, в том числе и правдой о войне в Афганистане, – стал подспудно одной из причин гибели СССР.

Но вернемся к «деревенщикам», которых нет в ЦДЛ. В романе есть ключевой, в каком-то смысле, пассаж о «деревенщиках», прозвучавший из уст некоего «тайного распорядителя» от литературы – Андрея Моисеевича Радковского. Знакомит с ним Куравлева Марк Святогоров (обратим внимание на имя и фамилию), предупреждая своего протеже: «…это очень серьёзно. Если хочешь, тебя второй раз принимают в Союз писателей. Только в высшую лигу. На тебе поставят знак качества, и тебя станут принимать в высших литературных кругах, в том числе и заграничных».

И вот слово Радковского к подающему надежды Куравлеву: «Русские писатели не могут потчевать нас рассказами о том, как растут овсы или как прекрасен обряд венчания. Мы должны заглядывать в наше социальное будущее. Трифонов не заглядывает в будущее, но будущее стремительно приближается. У этого будущего должны быть свои исследователи, свои летописцы. Близятся великие столкновения, великие схватки. Литература будет в них участвовать».

Очень интересно и важно (в моей уже логике), что Радковский говорит не о «деревенщиках», точнее – по содержанию о «деревенщиках», но называет он их – «русские писатели». Замечательно! – Русские писатели, то есть – писатели русской литературы. Значит, весь остальной состав советской литературы – иной? (Поставим пока здесь знак вопроса.)

Встречу Куравлева с Андреем Моисеевичем готовит Марк Святогоров. Замечательно, еще в большей степени, даже и иронично: то есть «Моисеевич» – это Завет Ветхий (от Моисея), а Святогоров, да еще и Марк (от Марка) – Завет Новый. Но ни сама ирония сочетания, не смыслы, какие здесь могли бы быть, они в романе не реализуются. А вообще-то, представители Нового Завета, обслуживающие интересы представителей Ветхого Завета, в пространстве ЦДЛ, а сегодня уже и во всем Постсоветской культуры пространстве, – поставим знак вопроса, но – даже только постановка такой проблемы (в научном смысле), ее преломление в среде творческой интеллигенции заслуживает рукопожатия автору – А.А. Проханову.

Отметим еще, что Святогоров – участник ЦДЛ-овской тусовки. А вот Андрей Моисеевич – нет, он человек серьезный, действительно – распорядитель. А вот человеческий материал для своего распоряжения он черпает из тусовки. «Забраковав» Куравлева, он приближает к себе Макавина, друга Куравлева.

Отвлекусь. – И где сегодня писатель, со столь созвучной Макавину фамилией? – В постсоветском текстовом пространстве его нет. Что-то в 90-х годах мелькнуло в «Новом мире», но это был уже не этот писатель, да и не писатель, и произведение – текст, который я просто не смог читать. А в советской литературе (другой-то не было) писатель был талантливый, интересный, может, чуть натуралистичный, но и это проходило как составляющая творческой манеры. И куда все делось?  Отсюда предположительный вывод: пока была настоящая (читай – русская) литература, в основном надорванным сердцем деревенщиков созидаемая, ее творческой энергии – творческой энергии настоящей литературы – хватало и для того, чтобы тянуть за собой к высотам художественного уровня и «городскую» так называемую литературу и обеспечивать и тусовке возможность художественного творчества. Но вот Андрей Моисеевич произвел и закончил наконец-то свой неестественный отбор, отбросил «все лишнее», а лишним оказалась настоящая литература – остались свобода творчества и тусовка. И вот как 30 лет уже выясняется – тусовка ничего произвести, вырастить, воспитать – не в состоянии, воспитывает, раждает (ломоносовское слово) – почва, народ, на родной почве живущий.

Да, так вот, прелюбопытнейшая фигура Андрей Моисеевич Радковский, не проступает ли за ним образ «ортодоксального марксиста», отмеченный Дорошенко?

И ведь – проступает! Не в народное настоящее намерен заглядывать Радковский, а в «социальное будущее». Как же можно не понимая Настоящего заглядывать в Будущее? – Это и есть «марксизм» (вспоминаю мою полемику со статьей Черняховского о будущем России… Ведь марксизм в чистом виде в позиции Черняховского… патриотический – да, но – марксизм (странное сочетание… возможное ли?.. И родовой признак марксизма в рассуждениях Черняховского – первое дело для обеспечения будущего России – начать взрывать православные храмы… утрирую, конечно, но в логике – так пишет Черняховский.) Радковский (интересно обратить внимание на окончание фамилий предыдущей и этой… реалии и художество… русская литература) – человек «вхожий во власть», да еще и в высшие ее эшелоны. Иначе откуда бы тогда «высшая лига Союза писателей СССР», откуда бы тогда возможность отправлять «своих» писателей в зарубежные командировки?

Радковский – лицо значительное и влиятельное. И – важнейший момент – близкое к государственной власти.

Но ведь и сам Куравлев, разорвав с Радковским, в эти же, высшие, эшелоны власти попадает, на равных взаимодействует с силами власти, создавшими ГКЧП. И Куравлев даже вправе требовать ответа, как это общее их дело не состоялось: «Но объясните, что случилось? Почему не арестован Ельцин? Почему ушли войска?

– Дрогнули Язов и Крючков.

И это скупое, ничего не объясняющее “дрогнули” ошпарило Куравлёва. Его тоска, многодневное ожидание победы и бездарный проигрыш всеведающих, всемогущих мужей, оказавшихся жалкими карликами, всё это хлынуло из него, как ливень:

– Никто не дрогнул! Все изначально дрожали! Вас обыграли!».

Дальше идёт целая тирада о том, что Горбачев был в курсе и т.д. – общеизвестные сегодня факты.

И получается, что в своем романе, в отличии от интервью, Проханов согласен все-таки с Дорошенко: «Власть закрыла советский проект».

Советская литература была неоднородна… Но беда в том, что власть была неоднородна… вот в чем дело… и тайная составляющая этой неоднородности была могущественнее, чем явная составляющая власти. Радковский именно потому и мог «принимать в высшую лигу СП», потому что на «высшую тайную лигу» во власти опирался. А «высшая секретарская» лига СП СССР оказывалась тогда лигой «второго сорта», так же, как и высшая явная лига власти?

А какова природа неоднородности позднесоветской власти? Радковский – марксист, это-то бы ладно, интеллигент ли он? Да, Радковский до мозга костей интеллигент, так это написано Прохановым. Но тогда и во власти он, Радковский, опирается на интеллигенцию?

Вот это да!

В Советской власти, в управлении советского государства присутствуют те же самые, по Блоку, две реальности: Народ и интеллигенция, пока я это только предполагаю. И если мне удастся это доказать, то это будет, пожалуй, главное свидетельство романа А.А. Проханова «ЦДЛ». Сама мысль вроде на поверхности, но – кто об этом задумывался?

 

4.

Прежде, чем говорить об интереснейшем формате – «советская интеллигенция», поразмыслить над составом этого формата, посмотрим еще раз статью Н.И. Дорошенко, но уже не как свидетельство об эпохе, но и как русскую мысль о содержании, обозначенной автором эпохи.

О какой «шолоховской тревоге за русского человека» говорит Дорошенко. Вот две кратких цитаты: «…когда пришла пора выдвигать "Тихий Дон" Шолохова на Сталинскую премию, то и у Фадеева, и у Довженко возникло смущение по поводу финальной сцены "Тихого Дона", где Григорий Мелехов, прошедший сквозь ад гражданской войны, предстает после возвращения на родной Дон человеком неприкаянным и с непредсказуемой судьбой. Власть в лице Сталина проигнорировала смущение писателя Фадеева и кинорежиссера Довженко, являющихся столпами социалистического реализма, но затем и в лице Хрущева, и в лице Брежнева, и далее – власть продолжала игнорировать великую шолоховскую тревогу за русского человека, такого, каким он является внутри себя».

Вопрос: а кто в приведенной цитате – народ, представитель народа, и кто интеллигенция, представитель интеллигенции? Мы видим власть (Сталин) и интеллигенцию (Фадеев, Довженко) и Народ (явленный через литературу – «Тихий Дон», Шолохов).

И тут является интересная и удивительная мысль – Сталин, он – не интеллигенция, он – человек из народа. И Сталин – человек из народа, понимает, о чем говорит русская литература. И другой человек из народа – Шолохов.

Но Фадеев – тоже писатель. И Довженко – разве не народный кино-художник?

И здесь мысль еще интереснее – традиция и идеология (о взаимоотношении этих понятий более подробно можно посмотреть в моей работе «Юрий Селезнев. Обыденная работа созидания, русское и советское, традиция и идеология»). Фадеев и Довженко, облеченные идеологическим статусом – принимать решения, они – выступают как служители идеологии в данном случае.

А Шолохов разве против идеологии? Нет, он тоже служит идеологии, но в «Тихом Доне» ответственность перед русским человеком, и, согласимся, «тревога за русского человека» и перед русской литературой – заставляют говорить правду. Правда – не может быть ни советской, ни антисоветской, она просто – Правда. Правда русской жизни. И Сталин, человек из народа, – это понимает. И ведь – вот, важно! – даже и «Тихий Дон», не вопреки же идеологии и не антисоветское же явление. А Фадеев и Довженко – против. А Сталин – за.

Сталин – человек из народа, способный к государственному управлению. Хрущев? – Человек из народа, не способный к государственному управлению. Брежнев? – Человек из народа, способный к государственному управлению, но с средины семидесятых болезнь начинает брать свое. Именно поэтому письмо Шолохова в 1979 году – оставлено без ответа.

А далее: Андропов – интеллигенция, Горбачев – интеллигенция. Ельцин… а ведь Ельцин – человек из народа, и к государственному управлению способный, вроде бы. Но…

То есть неоднородность советской власти все-таки неоднородность по Блоку: «две реальности» народ и интеллигенция. Но Советская власть сделала удивительное дело: человек из народа мог подниматься к вершинам государственной власти. Но поднималась и интеллигенция…

В монархии, самодержавии – ни тех, ни других не было. Кто был? – «Вы, жадною толпой стоящие у трона» (Лермонтов).

«Жадная толпа» – всегда есть и всегда будет. Наше – постсоветское состояние – эта самая «толпа» и определяет и держит.

Далее Дорошенко: «как это ни парадоксально, требовательная и смелая повесть Белова, вышедшая не, скажем, в 50-х годах, а аж через 16 лет после войны, исторической основой своей трагичности напоминает повесть Алексея Толстого "Гадюка". В том смысле, что беловский Иван Африканович тоже прошел войну и тоже не стал хозяином в стране, которую спас. Даже траву на неудобьях, где она колхозом не будет скошена и пропадет, ему не позволяется  добывать для своей коровушки, для кормилицы его детей. По сути, Иван Африканович, это хоть и иной, северный, но все-таки кровный брат Григория Мелехова. Белов не рассказал нам о том, как Иван Африканович воевал, но у нас нет сомнений в том, что война была для него таким же "привычным делом", как и война для Мелехова. А Шолохов нам не рассказал, как сложилась у Мелехова его послевоенная судьба. Но нам понятно, что и  после гражданской войны жить он будет точно так же, как воевал, и хотя жизнь новая для него будет непривычной, но он будет её, непривычную, обживать, будет с её неудобьями  уживаться, будет себя ради сына своего обуздывать».

Смыслы Дорошенко мне ближе, понятнее, наиболее похожи на действительное положение вещей. Шолоховская тревога за русского человека, она ведь не осталась для Шолохова во временах «Тихого Дона». Шолохов, как и вся русская литература советского периода, – жил этой тревогой. Письмо Шолохова в ЦК партии, 1979 год. Это все та же тревога. Письмо оставлено без внимания.

Война – как «привычное дело». Как точно сказано и какая трагедия в том, что война для русского человека – «привычное дело», ведь сами не нападаем, защищаемся только, даже и Афганистан – защита (скоро это дойдет до нашего ума – если не дай Бог! – полыхнет бывшая советская Средняя Азия). А воевал Иван Африканович – мы знаем как: русская литература нам все рассказала. Воевал Иван Африканович также, как и Василий Теркин, они может даже и встречались где-то на военных перепутьях. И по возвращении домой Теркин «тоже не стал хозяином в стране, которую спас», поэтому и оказался не на этом даже свете, а на том свете (Твардовский, «Теркин на том свете»; пятитомник Твардовского у нас тоже дома был, все это с детства читано… а – понимается сейчас только).

 

5.

В Советской России баланс Благодати и закона был в послевоенные годы в какой-то мере уравновешен. Именно этому действию власти мы и обязаны явлением русской литературы в советском периоде Отечества и как следствие – широчайший читательский круг, и объективное положение СССР как самой читающей страны мира. Сегодня властвует Закон, в результате издаваемая публичная литература стала забавой узкого круга интеллектуалов и почти равного им по масштабам читательского круга.

Русское и советское породило еще один потрясающий миросозерцательный формат… интеллигенция, которая за государство, то есть, вроде, со стороны народа, но народа советского, а русского народа не понимает и не знает…

Советское создало новый тип интеллигенции… тип неоднородный… это во-первых, народная интеллигенция – учителя, врачи, библиотекари, ученые, но не только; пусть не массово, но в эту славную когорту – народная интеллигенция – входили и представители рабочего класса и жители села и деревни. Это была настоящая интеллигенция, читающая, мыслящая, имеющая четкие нравственные ориентиры. До революции 1917 года Россия этой интеллигенции не знала, были талантливые представители народа (как говорит Блок о Горьком), но их явление было единичным. Неслучайно передел государства 1991-1993 годов в числе первых ударов нанес удар именно по этой народной интеллигенции, эта сфера по умолчанию стала маргинальной и получила оскорбительный статус – «бюджетники». Одновременно был сломан хребет рабочему классу, продолжилось добивание и так уже нравственно теряющего себя сельского жителя, вытравливание остатков крестьянского (естественно-русского) миросозерцания в сельском жителе.

Советская народная интеллигенция в массе своей была как раз не та интеллигенция, о которой говорит Блок, а та – по миросозерцанию интеллигенция, – которая, по Блоку же, с народом и с русской литературой; единственно чего не хватало советской народной интеллигенции – это Православия, Церкви, но они все-таки не были безбожны, мощнейшее нравственное начало, четкие представления о добре и зле, все это позволяло советской народной интеллигенции если не верить в Бога, то – жить по приоритету Благодати… Советская народная интеллигенция от Бога вынуждена была отказаться, но она и внутренне и внешне шла именно к Богу – все силой своего нравственного бытия…

Но в советском была и другая интеллигенция. Да, та о которой говорит Блок, – не знающая ни России, ни Народа ни Бога… Если прибавить к этому ложь как возможность подниматься в сферы влияния… и многие, не все, но многие – привычно ложь эту выбирали.

Советская не-народная интеллигенция не была монолитна, тип интеллигента-государственника и тип интеллигента – скрытого антигосударственника….

Здесь свидетельство Проханова становится бесценным…

И вот советский интеллигент антигосударственник – это был страшный отряд… государство было для них целью самореализации… Это был тип интеллигента-хищника…

Вот этот вид, тип интеллигента хищника, и победил в 90-х… Власть осталась та же самая… было переформатировано государственное устройство и выполнено перераспределение народной, а чьей же еще в СССР? – собственности… Это выполнялось при полном попустительстве и даже и прямой и полной поддержке власти и интеллигента-хищника…

 

6.

У Дорошенко есть еще один очень интересный и важный смысл, над которым я долго бился. Вот этот смысл Дорошенко: «противостояние нашим почвенникам со стороны власти оказалось даже и не политическим, а видовым – в самом что ни на есть зоологическом значении этого слова. А поскольку в межвидовых противостояниях всё подчиняется не убеждениям, а зову желудочного сока, то даже и писательской среде бывшие коммунисты-ортодоксы в постсоветский период все оказались сплошь антикоммунистами и русофобами, и даже создали свои, альтернативные Союзу писателей России, творческие организации. И бесконечно родным по результатам этой межвидовой борьбы второй половины прошлого века остается для нас Василий Иванович Белов».

Вот это «межвидовое» и «желудочный сок»… меня покоробило поначалу. Но вникая в статью Блока в существо разности миросозерцаний Народа и интеллигенции, я все больше задумывался, а не прав ли все-таки в чем-то Дорошенко. Может, потому и непереступима черта меж Народом и интеллигенцией, что миросозерцательные характеристики выходят на уровень межвидового противостояния.

Я обратился с этим вопросом к моему бывшему коллеге по работе в одном из региональных подразделений ФМБА России (медико-биологическое агентство), биологу, ныне преподавателю биологии Р.Н. Галашеву (автору, кстати, «нежно-дымчатых рассказов» о своих путешествиях на Байкал, в Михайловское, даже просто – на рыбалку, за грибами, которые он пока не желает являть читателю, но, коль скоро явит, думаю, уверен – немало светлых минут подарит читателю… но пока послушаем его как специалиста-биолога):

«С интересом прочитал обозначенные Вами вопросы, размышления. Попробую выразить свою точку зрения на столько, на сколько это возможно человеку, ежедневно размышляющему прежде всего о биологических составляющих окружающих нас явлений.

 Как мне видится, рассмотрение различных типов миросозерцаний аналогично тому, как в биологии органический мир подразделяется на виды, но может оказаться несколько неосторожным символом. В биологии между видами существует четкая грань, определяемая критериями вида. Главный критерий – генетическое (хромосомное) сходство внутри вида, которое создает способность особей одного вида свободно скрещиваться между собой и давать плодовитое потомство. При этом существует множество примеров, где по внешним признакам особи имеют ярко выраженные различия, но относятся к одному виду, например, породы собак от чихуахуа до догов и сенбернаров – один вид. В то же время есть масса видов-двойников, которые внешне схожи как две капли воды, но имеют настолько разный генотип, что их скрещивание и получение плодовитого потомство невозможно.

Между миросозерцаниями или между Народом и Интеллигенцией столь явственных границ провести невозможно. Скорее, с позиции биологии, это элементы внутривидовой не наследуемой изменчивости, вызываемой взаимодействием окружающей среды и генотипа, но и это может оказаться несколько спорным предположением. Если погибающее от истощения на болоте растение (предположим, его семя случайно попало на болото и этот вид не адаптирован к подобным условиям) пересадить на рыхлую плодородную почву, то мы сможем засвидетельствовать яркое проявление ненаследственной изменчивости – растение станет нормально развиваться, но как бы старательно за ним не ухаживали, оно не сможет превысить те пределы, которые заложены в его генах.

Если перед нами семя подорожника большого, то из него вырастет непременно подорожник большой (Plantagomajor) и в течение всего своего существования он будет оставаться подорожником большим и ни при каких обстоятельствах не превратится в подорожник средний (Plantagomedia) или подорожник ланцетолистный (Plantagolancetolata). Это разные виды, у них разный хромосомный набор, они не могут скрещиваться между собой, они не превращаются один в другой, но при этом очень похожи внешне и только ботаник может их различить.

Миросозерцание, отдельные элементы этого сложного явления претерпевает эволюцию в рамках жизни индивидуума, усложняясь, обогащаясь или, напротив, рассыпаясь, обрастая трещинами.

Народ и Интеллигенция могут взаимодействовать между собой, находить понимание, влиять на мысли, предвидеть поступки друг друга. Если брать параллель с биологическими видами – это было бы невозможно.

Миросозерцание может меняться и при болезненных проявлениях мозга, расстройствах параноидального, шизоидного плана, но при адекватном медикаментозном лечении возвращаться в прежнее состояние.

 Н.И. Дорошенко пишет о противостояниях межвидовых, как мне представляется, всё же неосторожно. Он подчеркивает зоологическое начало, не оставляя возможности провести более мягкие параллели. В действительности, самая острая борьба не межвидовая, а внутривидовая. Особи разных видов никогда не занимают на 100% одинаковую экологическую нишу, тогда как особи одного вида предъявляют с позиции биологии и экологии одинаковые требования к среде, поэтому самые ожесточенные противостояния разворачиваются внутри вида.

Предположим, в лесу можно видеть ель небольшого размера рядом с огромной елью. Но возраст у этих деревьев зачастую одинаковый, просто всем не хватило ресурсов, и одно из растений оказалось угнетенным другим растением своего же вида.

Поедание друг друга (неважно животные питаются растениями или другими животными), элементы паразитизма, хищничество – это проявления межвидовой борьбы. Наш человеческий мозг воспринимает эти явления как нечто жестокое, примитивное в своей основе. В действительности, в каждой экосистеме (луг, лес, пруд и т.п.) с успехом взаимодействуют между собой множество видов. Чем больше видов в экосистеме, тем лучше для самой экосистемы, тем она устойчивее. Каждый вид выполняет определенные функции в сообществе, и его численность не должна возрастать или снижаться настолько, чтобы выполнение возложенных на него функций становилось невозможным или, напротив, препятствовало поддержанию межвидового равновесия, существованию других видов. Поэтому поедание друг друга в сообществах, это прежде всего отлаженный эволюцией механизм саморегуляции, в основе которого сложные и до конца не понятые, взаимодействия между видами» (Роман Галашев).

Я решился привести этот ответ полностью. Так как он подробен и расширяет границы нашего, ограниченного все-таки литературой, кругозора. Но вообще жизнь человека – явление естественное, и процессы ее созидающие – естественны. И поэтому нам в рассуждениях интеллектуальных, душевных все-таки надо понимать естественность природных явлений и человека как естественное природное явление. Мне ценен ответ Романа Галашева именно в его полном варианте. Но и конкретно, его ответ стал для меня – ответом.

Николай Дорошенко очень точно затронул сферу зоологии и видов, предоставил возможность посмотреть на проблему Народа и Интеллигенции с – совершенно неожиданных! – естественных природных позиций.

И в результате, по моим предположениям, вот что открывается: Народ и Интеллигенция – противостояние внутри вида (внутривидовое противостояние!).

Замечательно пишет Галашев: «Предположим, в лесу можно видеть ель небольшого размера рядом с огромной елью. Но возраст у этих деревьев зачастую одинаковый, просто всем не хватило ресурсов, и одно из растений оказалось угнетенным другим растением своего же вида».

Все учел Блок в своем решении проблемы Народа и интеллигенции в России, но вот именно этого «биологически-зоологического» подхода не хватило Блоку для решения проблемы.

А я сейчас предложу решение, объяснение существа противостояния двух этих реальностей, предложу мое понимание решения… так осторожней и правильнее.

Народ – это мощные огромные ели. Большое дерево – самодостаточно. Ему некого ревновать и нечему завидовать, оно полно жизни и сил жизни и главный предмет бытования на земле – его, большого дерева, вечнозеленой ели, – есть сама жизнь, во всей ее красоте, полноте и радости. Ель полна жизни внутри себя и живет полнотой внешней жизни, реализует свои жизненные силы.

Интеллигенция – это мелкая поросль, ущербные деревья, они немногочисленны в сравнении с лесом, но их ущербность – толкает их к вечной борьбе с лесом. (Да! Как же прав Блок! – «Подчас вырастают большие люди и большие дела», но в основном-то, в массе своей – это мелкая поросль.) У них, мелких деревьев, мало жизненных сил, но есть другое – много сил умственных (конечно, я перехожу на язык символов, но символ здесь – как мне кажется – работает во всей глубине и полноте). Сила жизни, недостаточная, восполнена в них силой ума, но тоже ущербного в какой-то мере.  Ущербность эта в обиде за свою низкорослость, малочисленность… На то и ум – они все это понимают и чувствуют.

Вот – внутривидовая борьба!

Выход?

В – Православии, в естественном русском миросозерцании – «полюби и жалей» (Николай Рубцов). Поблагодари Бога, прежде всего за свое бытие в этом мире, за то, что ты есть… даже и за свою низкорослость... У Бога – все не напрасно… ты – не напрасен… Реализуй свой дар жизни, дар своей жизни, в той мере, в которой она тебе дана, и в меру своего дара… Полнота бытия достигается в Любви… Большое дерево… в силу природных особенностей, почвы, щедро напитавшей его, Любит как живет… как дышит… естественно… Но малое дерево тоже живо, так обрати свои силы не на борьбу с Лесом и не на месть Лесу за его высоту и силу, а на себя – на дар своей жизни… И развивай свой дар как обретение Любви в себе… Любовь совершенна… Любовь не бывает больше или меньше… Если малое дерево обрело – Даром (дар жизни) и Трудом (реализуя дар) – Любовь… то Любовь эта столь же полноценна, как и Любовь, которую содержит в себе большое дерево! Эти два дерева – большое и малое – равны – полнотой осуществления в себе дара Любви – и вместе! а не один за счет другого – есть Лес; можно… вслед за Леонидом Леоновым повторить – Русский Лес.

Путь не в борьбе и не в согласительной черте и не в черте недоступной… Недоступная черта – внутри каждого из нас, что интеллигенции, что Народа… – это отсутствие Любви… и неумение и нежелание работать Любви…

Об этом Блок… об этом Гоголь… об этом Русская литература…

 

7.

Что же делать…

Вслед за Блоком спросим себя, что же нам, Союзу писателей России, делать.

И ответ Розанова: «Если лето – собирайте ягоды и варите варенье, если зима – пейте с этим вареньем чай» – нам не подходит.

У СП России есть мощнейший ресурс – русская литература. Современная русская литература находится полностью в ведении СП России.

И как мы, Союз писателей, этим ресурсом распоряжаемся?

 

8.

Здесь я останавливаю мое письмо. Просто интеллектуальных – ни умственных, ни душевных – сил пока больше нет… Да, понимаю, что остановился на самой важной точке… но как раз, чтобы эта «точка» стала точкой роста… роста Любви… нужен потенциал души, а он на сей момент исчерпан…

Эта работа … если Богу будет угодно… будет продолжена…

И еще о моем собственном восприятии моих размышлений… Николай Рубцов: «А мне неловко выглядеть страдальцем, и я смеюсь, чтоб выглядеть живей» (вот, кстати, тоже народ и интеллигенция; богема – это интеллигенция, а народу – неловко выглядеть страдальцем)…

И мне неловко (это не народная, а скорее – интеллигентская неловкость) тоже за мою дерзость касаться таких понятий как Народ… Россия… перед Вселенной Русская литература неловко… и я иронично именую себя «Косолаповский мыслитель»… третий год уже, при том, что состою на учете в Краснодарском отделении СП, нахожусь в селе Косолапово Республики Марий Эл, тридцать километров до Уржума, тридцать километров до Сернура… бывшая Вятская губерния – это родная земля моего отца Ивана Смоленцева, здесь на сельском кладбище его могила среди сосен и неба (кладбище на взгорке)…

Есть у меня намерение… и эту сегодняшнюю мою работу продолжить и развернуть… если Богу будет угодно… И еще – если Богу будет угодно… после этой работы выполнить еще одну работу и на примере миросозерцания – явленного в творческом формате, миросозерцания простого русского человека из народа, чьи жизнь и творчество у меня перед глазами, на примере миросозерцания русского человека, чьи годы жизни пришлись на советское время, детство в русской деревне в военные годы, – посмотреть вот эти «миросозерцательные балансы» советского и русского в обычном рядовом человеке из народа – советского, естественно по времени, русского, столь же естественно, по существу…

И этот разговор, сегодняшний наш, надо продолжать… И всё вместе это – если Богу будет угодно…