Анатолий АВРУТИН. ИЗ МОЛЧАНЬЯ РОДИВШИЙСЯ ЗВУК. Поэзия

 

Анатолий АВРУТИН

ИЗ МОЛЧАНЬЯ РОДИВШИЙСЯ ЗВУК

 

* * *

Здесь какие могут быть лекарства,

Если не поймём который век:

Где – страна, и что в ней – государство?

Где – народ?..  И что в нём – человек?

 

Если всё туманней с каждым годом

Тот рубеж под чёрною луной,

Где толпа становится народом,

Где народ становится толпой.

 

Всё молве внимаем с укоризной,

Но не растолкует нам молва,

Почему всегда права Отчизна,

А страна так часто не права?

 

И в какую б звонкую оправу

Не рядили горькую вину,

Но свершенья – это про Державу,

А голодоморы – про страну…

 

Пусть сто тысяч раз солгут бумаги,

Сущность на поверхности лежит –

Государство корчится в ГУЛАГе,

А Держава по небу летит.

 

* * *

Закричу… Неотзывчивы ныне

Эти дали и эти леса.

Смолкли в сумрачной белой пустыне

Обезумевших птиц голоса.

Но среди поседевшего мрака,

Где ни возгласа и ни огня,

Что-то ухнет… Залает собака…

Может, это хватились меня?

 

Стылый воздух причудливо горек…

С губ слизнув леденящую бель,

Через силу взберусь на пригорок –

За пригорком всё та же метель.

Чиркну спичкою… Жалко… Погасла,

Пальцы еле заметно черня.

Всё стою, всё гляжу понапрасну –

Может, где-то хватились меня?

 

И в молчанье метелицы белой –

Злой предвестницы чёрных разлук,

Всё мне чудится звук оробелый,

Из молчанья родившийся звук.

Он растёт, согревая невольно

На исходе пропащего дня…

Может, это набат колокольный?

Может, это хватились меня?

 

ПАРАД 1939 ГОДА

22 сентября 1939 года в Бресте состоялось совместное прохождение немецких частей
                                              под командованием генерала Гудериана и частей Красной Армии,
                                                                         которыми командовал комбриг Семён Кривошеин,
                                                       впоследствии генерал-лейтенант, Герой Советского Союза.
                                                        «Парад» был посвящен передаче города советской стороне.

Сентябрьский Брест ликованьем овеян,

Немножечко страшен, немножечко пьян.

Трибуна… Нахмурен Семён Кривошеин,

Нахмурен напыщенный Гудериан.

 

О чём говорят они – так, для порядка?

Жмут руки и вежливо честь отдают…

Ещё они встретятся в танковых схватках,

И очень нескоро победный салют.

 

Ещё и не знает комбриг Кривошеин

Ближайших сородичей скорой судьбы.

А танки идут… И, грозою навеян,

Жжёт ветер осенний наивные лбы.

 

А немец стоит на трибуне-времянке,

И думает, щуря нордический глаз,

Как будут гореть эти русские танки,

Когда он отдаст настоящий приказ…

 

Когда он пристрелит еврея-комкора,

Посмевшего руку арийцу пожать…

Два года еще до большого позора,

И три – пока немцы покатятся вспять.

 

Когда будет небо, победно и рдяно,

На землю стекать, как хмельное вино,

Горящими танками Гудериана

И в полночь беззвёздную озарено.

 

Пока же парад… Воевать ещё рано.

И снова комбриг, понимая обман,

Жмёт руку чванливого Гудериана

И честь отдаёт ему Гудериан.

 

* * *

Фёдор Михайлович, что вы забыли в Москве?..
                                                         Николай Переяслов

Лев Николаевич, страшно вас нынче читать –

Где те характеры, где те мечты и порывы?

Так же чужую жену соблазняют опять,

Но, в основном, соблазнённые живы и лживы…

 

Где же, Борис Леонидыч, та горечь разлук,

Где над февральской чернильницей горькие плачи?

Те же скрещения ног и скрещения рук,

А со скрещением судеб выходит иначе.

 

Вас я, Марина Ивановна, не понимал,

Хоть был раздавлен мрачнеющим ритмом тяжёлым.

Но ведь стихам драгоценным черёд не настал…

Винам – настал… Ординарным, прокисшим, дешёвым.

 

Анна Андреевна, как вы сейчас далеки!

Реквием смолк… Над державой ветра и метели.

Мир обезумел… И чудится – с левой руки

Все мы перчатку на правую руку надели.

 

* * *

Русский – прилагательное, слышали?

То, что прилагается к добру,

К радуге над мокнущими крышами,

Без которой вздрогну и умру.

 

Русский – прилагательное… Тихое…

На вопрос ответствует: «Какой?».

И кружатся аист с аистихою,

И над Храмом лучик золотой.

 

Русский – прилагательное… Чуткое…

Что не знает каменных палат,

Но всегда соседствует с побудкою,

Если вдруг тревогу протрубят.

 

Русский – прилагательное… Странности

Всех грамматик мира одолев,

Русские давно привыкли к данности:

Кровь за кровь, но песню – нараспев.

 

Не дождавшись божьего пришествия,

Не страшась, что ворог зол и лют,

Эти «прилагательные» шествуют,

Женщин любят, плачут и поют…

 

Недругам – всегда падеж винительный,

И ломоть последний – для своих.

Ничего не знаю существительней

Этих «прилагательных» родных.

 

* * *

Вначале шагал я несмело,

Но, делаясь снега белей,

Мне матушка песню пропела,

И враз зашагалось смелей.

 

Искрили полуночью звёзды,

Кричал полоумный петух…

Мне матушка пела… И воздух

Сиял и светился вокруг.

 

Лез в драку… Но только за дело.

«Ты прав, но старайся без драк…» –

Мне матушка будто пропела,

Примочку кладя на синяк.

 

Сменялись за зорькою зорька,

Свой след оставляя в душе.

Мне матушка пела… И горько

Не так становилось уже.

 

И прежде, чем бренное тело

Навек вознести в небеси,

Мне матушка песню пропела:

«И больше, сынок, не проси…».

 

Напрасно молю я: «Воскресни!..»,

Бессильно упав на траву,

Не зная – без маминой песни

Живу или нет, не живу?

 

* * *

Ночь, улица, фонарь, аптека…
                                 Александр Блок

Дважды, трижды в ту же реку,

Прошлое огромню.

Помню улицу, аптеку,

Фонаря не помню.

 

Всё-то в памяти короткой

Марьи да Иваны.

Помню очередь за водкой,

Но не помню пьяных.

 

И ясней с годами вижу

Лишь добро да милость.

Помню, как латали крышу,

Как текла – забылось.

 

Годы быстро пролетели,

Все углы излазил.

Помню белые метели,

Но не помню грязи.

 

Видно, помнить не зазорно

В мире очумелом

Вместо белого на чёрном –

Чёрное на белом.

 

* * *

Как сладко не помнить учёных теорий

И верить, что атлас привычно солгал,

И Припять впадает в Каспийское море,

И Днепр водою питает Байкал…

 

А Волга, извечно вольна и широка,

Под Минском теченье меняет на Брест,

Где лебеди не улетают до срока,

Тревожно срываясь с насиженных мест.

 

И Бородино где-то под Молодечно,

От «Линии Сталина» невдалеке.

И в Несвижский замок туристы беспечно

Спешат… Он прекрасен на Каме-реке.

 

С крылечка сбежишь, а вокруг Подмосковье,

Хоть с минской квартиры и не уезжал…

Всё просто, ведь связаны больше, чем кровью

И гомельский, и Белорусский вокзал.

 

И пусть буквоеды глядят с укоризной.

Надменно похлопав меня по плечу,

Я с детства запомнил – всё это Отчизна,

А про географию знать не хочу.

 

* * *

Дышится, боженька, путь не кончается.

Тропка к дороженьке – Русь получается.

 

Мрачная-мрачная, стылая-стылая.

Часто – барачная, но не постылая.

 

Над закоулками поздно смеркается.

Гулкая-гулкая Русь получается.

 

Пусть одинокая, но ясноглазая.

Поле широкое… Даль с перелазами.

 

Вороги бесятся? Пусть им икается.

Где перекрестятся – Русь получается.

 

С птахою певчею, с песней забытою.

С дверью, доверчиво людям открытою.

 

Сколько ни мучили, всё не склоняется,

Всё краснозвучная Русь получается.

 

* * *

Один алкаш… Второй – беспутен,

Но не Рубцов он, не Распутин,

А так – форсистая шпана.

Рыгнут… Ругнутся… И уходят…

Да вот душа не колобродит,

И строчка истиной бедна.

 

О, сколько было этих выжиг –

Помятых, рыжих и не рыжих,

Но завсегдатаев канав…

Их похмелив, спешили снова

Твердить про нового Рубцова,

Не за стихи, увы, – за нрав…

 

Что слово им?.. Гуляли, пили,

Беспечно в землю уходили,

Оставив тощенький блокнот

С размытым следом от стакана…

Их извлекали из тумана

И миру говорили: «Вот!

 

Глядите! Он пророк, он гений!

Не Евтушенко, не Евгений,

Который в гении спешит,

На ложь заказов не скрывая…

А здесь – живое, стать живая!

Поэт!.. В нём русское кипит!..».

 

Пусть автор глух к посмертной славе,

Но что-то булькало в канаве,

Где новый дозревал пророк.

Ещё неведомый планете,

Он нёс цветы подружке Свете…

Но не донёс… Вздремнуть прилёг…

 

Не стыдно им? И мне не стыдно!

Мне лишь за русское обидно,

За тех, чей не буянен нрав,

Кто без лукавства, без канавы,

Уходят в небо мимо славы,

Листки с прозреньями скомкав.

 

* * *

Вослед за солнцем года умчали,

Плоды с деревьев опали глухо…

Зато примчали мои печали,

Слова шепнуть для поддержки духа.

А на веранде, в немодной шали,

Неспешно вяжет носки старуха.

 

Неспешно… Не суетливы спицы.

Слегка движенья морщинят шею.

«Свяжу… Им за зиму не сноситься…

Свяжу… И вскорости заболею…

Спина немеет, не слышит ухо…».

Неспешно вяжет носки старуха.

 

Жалеет: «Осенью не успела.

Хворала… Были еще тревоги.

Душа и тело тогда болело,

А нынче только душа и ноги…».

А на веранде тепло и сухо.

Неспешно вяжет носки старуха.

 

Устали пальца… И в белой саже

Стекло… Снег цедится, как сквозь сито.

Старуха вяжет… Хоть вправду – даже

Носочки некому и носить-то…

В дому она да петух Петруха…

Неспешно вяжет носки старуха.

 

* * *

От смущенья бледна, под грачиные долгие крики,

Приходила одна, приносила ведро земляники.

 

Улыбалась порой, а порою была Несмеяной.

Понял – нету второй, вот такой же, немножечко странной.

 

Всё глядела сквозь тишь, сквозь меня непокорно глядела.

Повторяла: «Шалишь! Не отведаешь белого тела…».

 

Было так горячо, так небесно, так сладостно было.

И светило плечо – сквозь кромешную темень светило.

 

Как стрелы остриё, это белое тело звучало…

Даже имя своё на прощание не прокричала.

 

Кожу мне обожгла… Облик свой унесла светлоликий.

Робкий свет из угла… Сладкий привкус лесной земляники.

 

* * *

Всё это было так давно –

Мечты-мечталочки…

Сидит старик… А мне смешно…

Сидит на лавочке.

 

Сидит… И с памятью вдвоём

Своё калякают.

Сидит… И палочка при нём,

И утварь всякая.

 

Что обменял, что подобрал –

Узлы да тряпочки.

Твердит про ценный драгметалл

В сгоревшей лампочке.

 

Твердит, что Родина сдана,

Что тяжко – с грыжею.

Твердит… А слушает одна

Дворняга рыжая.

 

А я шагаю из кино

К подруге Аллочке.

И доедаю эскимо –

Вон то, на палочке.

 

И у меня довольный вид,

Под мышкой – книжица.

И так смешно, что он сидит,

Когда всё движется…

 

Но годы мчат по виражу,

И – делать нечего! –

Сижу на лавочке, сижу

Напрасным вечером.

 

Тех, кто смеётся, не виня,

Кто мимо бегает…

Сижу… И слушает меня

Дворняга пегая.

 

* * *

День клонился к печали,

К неизбывной вине.

Птицы долго кричали

На другой стороне.

 

Замирали… И снова

Из прогорклой дали

Тяжело и сурово

Крики долгие шли.

 

Понимал я едва ли,

Что творится со мной.

Птицы долго кричали,

Я прошёл стороной.

 

Эти долгие крики,

Эта гулкая тишь,

Где с листком повилики

У моста постоишь.

 

А потом, на вокзале,

Вспомнишь с болью вдвойне –

Птицы долго кричали

На другой стороне.

 

И прорежется что-то

Сквозь годов забытьё.

Вспомнишь старое фото,

Вспомнишь имя своё…

 

А всего лишь вначале,

Жизнь напомнив вчерне,

Птицы долго кричали

На другой стороне.

 

РОДИТЕЛЬСКИЙ ДЕНЬ

– Сколько же можно вертеться?

Завтра ведь рано встаём…

– Шарил таблетку от сердца,

Слушал дыханье твоё.

Ты неспокойно дышала,

Даже стонала порой…

– Снова стянул одеяло…

Ласковый… Как молодой…

Сам-то похрапывал малость,

Резко потом замолчал…

Боже, как я испугалась –

Вдруг ты дышать перестал?

Не дозвонишься до «Скорой»…

– Брось… Я Всевышним прощён.

Дети приедут не скоро –

Месяца нету ещё,

Как подновили ограду,

Повыдирали сорняк…

Главное – мы с тобой рядом,

Нам ведь иначе никак!

– Я бы от горя ослепла –

Страшно на кладбище спать.

Пепел мешается с пеплом,

Вот мы и вместе опять.

И никого нам не надо –

Влажные звёзды не в счёт.

Долго прослужит ограда –

Детям не будет хлопот.

Мы наперёд их простили,

Выпал им жребий иной.

Мы над землёю парили,

Так полежим под землёй.

 

* * *

Мальчик нежный, мальчик мой кудрявый,

Ты всё вдаль мучительно глядишь.

У тебя от бренности и славы

Лишь одна раздумчивая тишь.

 

У тебя остался гул трамвая,

Чей-то шёпот, визги тормозов.

Ты глядишь в окно, не понимая

Бренной жизни истинных азов.

 

И тебе всё чудится – далече,

Где видна разлука на просвет,

Золотисто падает на плечи

Тихий отсвет звёздных эполет.

 

Ты подумай просто, милый, где ты,

Если время близится к шести,

И какие нынче эполеты,

Если и погоны не в чести?

 

Ты заметил, милый, где-то близко,

По безлюдью… Смело… До угла,

Не вещунья и не одалиска –

В платье белом женщина прошла?

 

А куда она?.. Какое дело

Мальчику, глядящему в окно,

До её волнительного тела?..

Мальчикам не всё разрешено.

 

Звёздный воздух пахнет медуницей,

И разлукой тянет из дверей.

Ты гляди, пока тебе глядится,

И робей, мой милый, и робей…

 

* * *

Другое ли?.. Здесь всё сейчас другое.

Другими стали мысли о покое,

Другими стали речь и широта.

Но всё-таки ещё пока что длится

Загадочность, что в женщине таится,

И складка у измученного рта.

 

Другая ли?.. Да ты давно другая.

Глядишься в дождь, печали потакая,

Перебираешь мелочь в кошельке…

Другая стать, другой наклон фигуры…

Ты на меня глядишь, как с верхотуры,

Чтоб следом раствориться вдалеке.

 

Другие мы?.. Конечно же, другие.

Куда-то сплыли годы молодые,

Когда в моей руке – твоя рука,

И два карандаша в одном пенале…

Мы в зеркала глядим, как в Зазеркалье,

Не сознавая истины пока.

 

Шепнуть словцо?.. Давно всё отшепталось,

Но складочка знакомая осталась,

Та самая – от горечи и слёз.

Тень от крыла… Неясный отсвет звука…

В разрезе глаз – немыслимая мука,

Что ветер века в дали не унёс.

 

Ещё живём… Глядим… Куда-то ходим.

Ещё порою в мыслях колобродим,

А после с грустью в зеркало глядим.

Там рядышком, уже почти полвека,

Стоят-глядят два грустных человека…

А там стекло…И ничего за ним.

 

ОТПУСК

Стремясь в светящийся зенит, в прозрачной тишине,

Журавлик тихо пролетит, не зная обо мне.

 

А я живу себе, живу – неделю без проблем.

Ложусь на колкую траву, с куста крыжовник ем.

 

Кошусь на злящихся гусей, шиплю на гусака,

Гляжу на образ жизни сей немного свысока.

 

Являю свой довольный вид родимой стороне.

…Журавлик в небесах летит, не зная обо мне.

 

Я вслед ему махну рукой, крылом он не махнёт.

Меня ни отдых, ни покой не вознесут в полёт.

 

Живу неделю без проблем и жизнь моя пуста.

Всего-то дел – крыжовник ем с колючего куста.

 

Неделю целую подряд, ленивые на вид,

Гусыни на меня шипят… И женщина шипит…

 

Я с женщиной всегда несмел… А где-то в вышине

Журавлик тихо пролетел, не зная обо мне.

 

* * *

Не возвращайтесь туда, где вас однажды предали…
                                                                                 Жан Рено

Думы и мысли всё больше разнятся,

Думы печальней, а мысли – в распыл.

Как это правильно – не возвращаться

В место, где некогда преданным был!

 

Пусть в одиночестве звякают блюдца!

Брошу… Забуду фальшивую медь.

Только ведь некуда будет вернуться,

Если реально на мир посмотреть…

 

* * *

Забылось… Ушло… Отгорело…

Остались лишь ветер и Бог,

Да Родины белое тело,

Да чёрная музыка строк.

 

Чем сердце становится старше,

Тем, боль выводя за предел,

Виднее под чёрные марши

Та белая истинность тел.

 

Шагают… Струится дорога.

Куда она манит, черна?

До Бога?.. Далече до Бога…

До славы?.. Фальшива она!

 

А сбоку, тропой земляничной,

Вновь чёрная тень проплывёт.

Там кто-то невидимый – кличет,

А кто-то молчащий – поёт.

 

И только дойдя до предела,

Увидишь, пытаясь вдохнуть,

Лишь Родины белое тело

Да истины чёрную суть.