ПРОЗА / Дмитрий ЖУКОВ. ПОСЛЕДНИЙ ПАР. Рассказ
Дмитрий ЖУКОВ

Дмитрий ЖУКОВ. ПОСЛЕДНИЙ ПАР. Рассказ

 

Дмитрий ЖУКОВ

ПОСЛЕДНИЙ ПАР

Рассказ

 

Сто лет не был в городской бане! Ну ладно, две недели… какая разница?

С набитой объемной сумкой наперевес и шуршащими дубовыми вениками проскакиваю по треснувшим ступенькам, рву дверь, радостно сую в окошечко кассы двести рэ. Кажется, и мне должны радоваться, что я, «прогульщик», наконец-то посетил банные пенаты. Однако кассирша, пухластая молодка с распущенными черными волосами, сочная, аппетитная – ах! – так и хочется вонзить зубы! – почему-то не разделяет мой душевный подъем. «Пухластик» сегодня как припущенная рыба – вид есть, а сочности, живости – никакой.

– Пар еще не весь разобрали? – закидываю удочку.

– Нас закрывают…

– Как закрывают?!

Она грустно тычет пальцем в сторону. На окошечке замечаю прилепленную бумажку с надписью: «Баня работает до 22 декабря». Батюшки, а ведь сегодня и есть двадцать второе! Что за ерунда, что за шутки? Ребята, вы чего? А как же традиция ходить с друзьями в баню тридцать первого декабря, прям под Новый год? Сколько лет крутили по телеку «Иронию судьбы», приучали – и ведь приучили! – мужиков аккурат под Ёлку ходить в баню.

Я тоже как-то на тридцать первое сунулся, поддался киношной пропаганде. Боже! Сколько страждущих-жаждущих поддержать (или начать) традицию приперлось в баню! Бросили своих взмыленных в чистке-варке-готовке к новогоднему столу жен, радостно скачущих детишек, и с такими же чумовыми друзьями потопали за «легким паром». В бочке сельдей, наверное, и того меньше. Ну, а что делают мужики в стадном состоянии? Пьют. Кругом шум, алкогольный смрад, толкотня. До бани ли? Хорошая традиция…

Я за шапку – и дёру. С той поры на тридцать первое в баню – ни-ни.

Почему баню решили закрыть именно двадцать второго? Ни туда ни сюда, не по-людски, прямо как вероломное начало войны. Пусть бы уже шел народ до тридцать первого, до последнего. Так нет же, подсунули «новогодний подарок».

Дела-а-а…

Залетаю в предбанник. Думал, услышу траурный марш или что-нибудь вроде того. Как-никак последний день гуляем, то есть банимся. Ничего подобного. Так же сияют начищенные, надраенные лица. Наш брат не такой, чтобы унывать!

– Привет! – слышу с порога.

Как хоккеист, подъезжая к бортику, где сидит его родная команда, протягивает руку, и все, постукивая, радостно его приветствуют: тук-тук-тук! – так и я: «Привет! Привет! Привет!».

Вся наша «банная команда» давно уже в сборе, меня только не хватало. Да еще кого-то, кажется, не пойму, кого.

– Чего опаздываешь? – сходу влепляет мне выговор кум Александр. Мы с ним – не разлей вода: и на рыбалку, и на пьянку – везде вместе. Ну и в бане, разумеется. А потом – пивка в охотку, да и водочки, как положено.

Я бросаю взгляд на круглые настенные часы. Семь вечера, до девяти еще время есть. Лепечу что-то невразумительное. Не принимается! Все отставь, а в баню приди вовремя. Чтобы было у тебя часа три законных – чтобы потихонечку, полегонечку…

Александр это правило соблюдает неукоснительно. Недаром я ему такие строчки сочинил:

Кому – диван, кому – горилка,

Лишь бы время убивать,

Александр же мчит в парилку –

Тут двум мненьям не бывать!

Я не такой аккуратист. Две недели пропустил, да еще опоздал. Не беда, главное – на последний пар попасть, ведь последний пар – он лучший самый. Можно дважды опоздать, все пропустить, но последний пар взять во что бы то ни стало – обязан. Иначе баня – не баня.

Впрочем, многие об этом и не догадываются. Чистятся, моются чинно-благородно, и с чувством выполненного долга удаляются восвояси. Они сходили в баню! Ха! Да они даже на йоту к ней не приблизились. Кто на последний пар не попал, тот баню не видал!

К этой блаженной минуте готовишься как к святому причастию. С самого начала. Ты еще только внес в предбанник свое бренное тело, а душу уже обволакивает сладостный туман, и ты плывешь в нем, и всё вокруг такое милое и доброе, что нет никаких сил. Там, за стеной, грохочут жизненные валы, бросают и треплют утлые судьбы-суденышки, возносят до небес и с такой же силой и яростью низвергают в пучину пропасти. Там человек, как комар, пищит и молится: «Пронеси, спаси, помоги…», а волны накатывают и грохочут, и никто тебя не видит и не слышит.

Тут – другое дело. Ты вошел в тихую гавань, бросил на пару-тройку часов якорь, и плещешься себе на здоровье в бухте радости, отмываешься от жизненных невзгод и бурь, чистишь свои перышки под горяченький чаек и задушевные разговоры. Ни зловредный начальник над тобой не стоит, ни назойливая жена (которая и собрала-то тебя в баню), ни докучливые родственники. Все – побоку! Никаких табелей, рангов и званий, все равны, как в первозданном раю.

– …Ты что, заснул? Надо Витьку бить. Давай!

Мне суют распаренные веники. Я спешно охалаживаю их в тазике, стряхиваю, захожу в парилку. Сразу обволакивает радостной жаркостью. Бросаю взгляд на термометр – сто градусов, нормальный ход.

На полках «плавятся» мужики – красные, мокрые, горбатые спины усеяны блестящими бисеринками пота. Постанывают, покряхтывают, поохивают, тихо радуются доброму парку, терпят, пока не станет совсем уже невмоготу.

Витька, кабаняка, распластался на самом верху на полати, как на разделочной доске. Он уже выдержал двоих, я третий. Да что ему, бугаю, мое помахивание веничком, его хоть тапком бей – не проймешь.

Витька – бывший моряк, сейчас бригадирствует на заводе. Молодец мужик: пятерых ребятишек состругал, всех обеспечивает. И домик есть у него в деревне, и машина – новая  «Волга» с импортной начинкой, все как положено. Не суетится, спокоен, на устах всегда гуляет улыбочка.

Но я сейчас сосредоточен на его спине. Она у него с добрым сальцом, широченная, раздольная, есть где разгуляться. Это у нас с Мишкой-Миллионером спинки узкие, сквозь шкурку ребра проглядывают, нас бить легко. А этого – попробуй пробей…

– По мордасам хочешь?

Витька промычал что-то нечленораздельное, вроде как не против.

Я ему – холоднячком, холоднячком по распаренным мордасам, чтобы легче дышалось. Витька заурчал радостное, благодарное.

Я начинаю свою музыку. Как поезд набирает ход – сначала легкие постукивания на рельсах, потом все громче, все сильнее – и вот уже зачастили, застучали колеса – так и я отбиваю веником: тра-та-та-та, тра-та-та-та… Мне самому нравится, как я бью. Не сразу обучился, не сразу поймал такт. Спасибо, куманек настроил, он парильщик высшего класса. Вот и у меня добрая музыка выходит.

Получай, товарищ дорогой! За все хорошее! Тра-та-та-та-та… Тра-та-та-та-та… Пяточки подними-ка… Ага, вот так. Мы их, родимых, и сверху и снизу – насквозь пропарим. Теперь – по бедрышкам, и выше, выше по поясничке, по спинке, по вытянутым рукам, по загривку. Нигде не пропустил? Вроде нигде.

Пот течет с меня в три ручья, я начинаю задыхаться. Руки от битья устали, уже не так машется. А бугаю Витьке – хоть бы хны. Только вскраснел весь – разгулялась кровушка по молодецкому телу, растеклась по всем жилочкам.

Что-то венички уже зашелестели, высохли. Листья ошмётками полетели в разные стороны. Э-э-э, так веникам быстро придет конец. Да и Витька засопел, закрутился на полке.

Последним хлестким ударом ухаю по поясничке. Будя!

– Спасибо… – поднимаясь, кряхтит кабаняка. Он еще пойдет обливаться холодной водой, отдуваться, потом опять полезет на полку.

Чумной, слегка пошатываясь, я выплываю из парилки. Как рыба глотаю свежий воздух, прихожу в себя. Без раскачки низвергаю на себя полный тазик ледяной воды. Все внутри обрывается, сердце улетает, и сам, кажется, улетаю неведомо куда…

Выбираемся в предбанник – просторное помещение с широкими окнами и кафельным полом. От окон потягивает легким холодком. Плюхаемся на деревянные скамейки. Каждый достает свой термос с чаем. Не пивко, не водочка – это все потом, потом, а именно чаек – друг настоящего парильщика. И чаек не простой, а на травках целебных, что дух поднимает. Чабрец ли туда подмешан, липовый цвет, брусника ли – кто во что горазд.

Только вот горечь к сладкому чаю подмешивается – баня-то закрывается.

Начинаем вспоминать, сколько же ей лет.

– Лет сорок, наверное, будет, – отдуваясь, пыхтит, весь в пятнисто-розовых разводах – знать, хорошо пропарился, Витька. – Сколько лет заводу, столько и бане.

Наш небольшой городок строился с нуля. И городскую баню возвели одну из первых. Старушка, неужели ты отжила свой век? Да, вид у тебя весьма неприглядный. Плесень расползлась по всем углам, потолки черные, как в тюрьме. Добрая половина кранов скручена, а ручки в помывочных тазах, которых и так не хватает, вырваны «с мясом».

Нам-то что, а вот начальству городская баня все глаза промозолила. И своей неприглядностью, и убыточностью. Что будет после закрытия – непонятно. Больно место уж хорошее – в городской черте, частный капитал на него давно уже виды имеет. Потому-то и закрывают баню, якобы на капитальный ремонт…

– Был бы жив Уваров – баню бы не закрыли, – уверен Володька.

Володька – пенсионер. От нечего делать он отпустил окаймляющую седую бороду, ни дать ни взять – Хемингуэй. Возле него копошатся, повизгивая и поскуливая, крепыши-внучатки. Только «Хемингуэй» стал водить их в баню, только они распробовали, что такое пар, и – на тебе!

Да, бывший директор завода Уваров хаживал в городскую баньку с удовольствием. Что ему, попариться было негде? Но вот любил Валерий Иванович окунуться «в народ», нырнуть в самую гущу. Зачем? Чтобы очки набрать? Вряд ли. Просто сам он был из народной гущи, из той работящей среды, что вытолкнула его в лидеры: иди, правь, веди. Тяжкая это ноша. И везде от тебя чего-то хотят – просят, выгадывают. И в бане не удавалось Уварову скрыться от прихлебателей. Он идет в парилку – за ним целый шлейф шестерок.

– Валерий Иванович, вам спинку потереть? Я с радостью, с радостью…

– Валерий Иванович, а я вот веничком, веничком… Давайте, давайте…

Глупые люди! Не понимают, что ближе не тот, кто к телу, а тот, кто к делу. Но кружатся вокруг как надоедливые мухи.

Уваров, ни на кого не обращая внимания, заходит в парилку.

– Эй, усатый! – выбирает наугад мужичка. – Шлепни-ка веничком.

Шестерки – в растерянности. Они вьюнами вьются, а директор – хоть бы хны, непонятно на кого-то их променял.

– Побить? – растерялся Васька Пыхтин, простой шоферюга того самого завода. – Вас?

Пригнувшись, оглянулся на всякий случай по сторонам. Нет, Уваров не на кого-нибудь, а на него выжидательно смотрит.

– Ну?

Васька-то и в приемной никогда не был, дальше гаража носа не совал. А тут сам директор – «Побей!».

Съежился весь Васька, попятился было как рак назад. Но привычная покорность взяла свое.

Пригладил пятерней спутанные мокрые волосы. Кхекнул. Собрав всю свою волю в кулак, взял веники. Осторожно стал охаживать округлую директорскую спину.

– Да что ты меня, как бабу, гладишь?! Бей!

Воодушевленный Васька принялся шуровать вениками как разбойник. Отчего же не врезать, коль просят? Да и действительно: директор – не директор, в бане лампасов не видать. Назвался груздем – получай! Вот тебе! Вот тебе! От души!

Охаживает Васька директорскую спину, а у самого мыслишка крамольная затесалась. А что, если?..

Сначала для разведки легонько прошелся по возвышающемуся крутым бугром мягкому директорскому месту. Ага, лежит, не чухается. А вот я ему сейчас!

Закусив ус, Васька от души врезал директору по тому самому «бугорку».

Прошло… И не пошевелился.

Васька, пока веники не отняли, влупил еще. И еще…

Крутившиеся рядом шестерки всполошились:

– Ты что?

– Не мешайте! Меня Валерий Иванович попросил… – отпихнулся Васька.

И, заключительным аккордом, – по пояснице, чуть ли не со всей дури жахнул.

– Во! Это по-нашенски! – крякнул Уваров.

Отдуваясь, директор сполз с лавки.

– Ну, ублажил… Хорошо пролупил. Спасибо, брат!

И побежал ополоснуться. Тут уже шестерки в дело вступили – на спинку холоднячок льют, улыбочками гладят, заискивают: «Еще? Еще?..». Уваров же – крепкотелый, круглолицый, эдакий окатыш курской породы, – румянится радостью, фыркает, руками себя растирает.

А Васька долго потом в пивнушке друзьям-товарищам геройски бахвалился, как он самому директору врезал по причинному месту по первое число. Да еще благодарность за это получил. На всю жизнь радость!

Отошли те времена, когда большие начальники не гнушались городской баней. Да и чего туда идти, коль своих шикарных бань понастроили – в коттеджах, на предприятиях. Там тебе – и бассейны с хладной водицей, и столы бильярдные, и выпивка любая, и закусь – чего душа желает. И венички уже заготовленные – всё-всё есть. Дай только команду – слуги верные в баньке и дух горячий нагонят, и на столах расставят. Нужные люди на «мерсах» прикатят, без лишних ушей все можно обсудить.

А городская банька – пропадай?

Но курится, курится еще ее дух. Контингент, правда, уже не тот. А может, наоборот, тот? Вон Мишка – сухой, черный как черт, с небритой щетиной, темнея провалом выпавшего зуба, скалится в улыбке. Как-то Миллионером себя обозвал. В свое время Мишка оказался умнее других – обменял дармовые ваучеры на газпромовские акции. Да и забыл про них. А за эти годы акции так взлетели в цене, что Мишка ходил по бане и гордо бил себя в грудь: «я – Миллионер!».

На дурняк не проживешь. Грянул кризис, лопнули дутые газпромовские акции, а вместе с ними и Мишкины миллионы. Но так он и остался для всех Миллионером. Хотя не то что крышу прогнившую в доме починить – выпавший зуб вставить не за что.

Мишка-Миллионер на велосипеде (на автобусе дороговато будет) из деревни Берноломня аж за двадцать верст прикатил. А как же? Столько лет в баню ходил, и на старости, когда косточки погреть в особую радость, пропускать? Да он последние копейки отдаст. А вот баня закроется, куда подастся? В корыте будет париться?

Ходит народ в городскую, ходит. Где, как ни здесь, отпаришься от мрачных дум и забот, наберешься не только сил, но и ума-разума.

– Я вчера две звезды Героя получил! – расплескивая из чашки чай, рубит воздух немолодой уже товарищ, каких лет – и не поймешь. То ли ему за сорок, то ли за пятьдесят – хитро выглядит. Но – мощный, взгляд наглый, такие женщинам нравятся. Он-то, оказывается, про женщин и толкует.

– Утром с одной расстался – хороша бабенка! – смачно цокает языком. – Что со мной вытворяла! Все соки выбрала… Я уже и так, и эдак, а она не отпускает. Хороша …

– Ну, а вторую-то звезду за что? – тянут шеи мужики.

«Герой» медлит с ответом. Победоносно поглядывает на собратьев, мол, знай наших!

– За другую мадам. Эту я вечером зацепил. Лет сорок, но такая аппетитная…

Мужики слушают, разинув рты. Все уже в том возрасте, когда «шагреневая кожа», мягко говоря, порядком уменьшилась, а у некоторых и вовсе сошла на нет. А тут – дважды герой! Черт его знает, брешет, или было взаправду. Это как в том анекдоте – «И ты говори, сколько раз, кто тебе не дает говорить…»

– …Что-то Путин размахнулся: и Крым, и Донбасс, и в Сирию полезли. Что нам там делать? Зря это, зря… Сколько денег в ракеты пуляем… А тут еще санкции... Широко шагать – штаны можно порвать…

Возбужденный голос в другом углу взвивается как костер. Его хозяин подбрасывает и подбрасывает в него дровишек, разговор разгорается сильнее.

– А что же, пусть америкосы, что хотят, то и делают? – гремит Лохматый – эдакий крепыш, спец по массажному делу.

Лохматым его прозвали за густую шерсть, которая буйной порослью покрыла тугую спину, широкую грудь, чуть ни с ног до головы окутала.

– Они, гады, везде уже позалазили, – возмущается Лохматый.

Кажется, от горячего возмущения вся его шерсть как на диком звере встает дыбом.

– …И в Ираке дел натворили, и в Ливии. Будем сидеть и смотреть, и нам вязы скрутят. Ни хрена! Вон ракеты с подлодки пульнули – правильно! Пусть знают: если что, то и мы на них…

По-соседству в центре внимания – коротко стриженый здоровяк с крепкой холкой, настороженным, нерасслабленным взглядом, руки – сплошные бугры мышц.

– Не-е-е… Сейчас не то… Ты дал в долг, тебе не отдают, ты на него «наехал», он же тебя в милицию и сдаст…

Все с почтением слушают местного авторитета из бандитской среды, согласно кивают головами. Кто-то вспомнил свою историю, и она вспыхнула словно спичка, разгорелась новыми суждениями и кривотолками. И вновь вниманием завладевает «качок». Его толстый, похожий на короткий обрубок палец авторитетно плавает в воздухе как указующий перст.

– Не-е-е… Раньше по понятиям было… Разбирались как положено, все честь по чести…

– Плесни-ка чайку, – обращается добрый молодец к своему соседу – укутанному в простыню, как в римскую тогу, местному чиновнику. Чиновника постоянно наперебой приглашают в частные бани, в «элит- клубы». Но он неизменно ходит в «черную» городскую. Говорит: «Я в неволе не размножаюсь…».

– Пожалуйста! – наливает Чиновник чай Авторитету.

От дымящейся струи из термоса пошел гулять дух настоянных трав, словно сенокосом пахнуло.

– Спасибо, дорогой… Дай Бог тебе здоровьица…

 

В проходах между скамьями, задевая выставленные голые ноги, шмурыгают швабрами безликие уборщицы. Некоторые посетители уже потянулись на выход. Нет, это не истинные парильщики. Настоящие парильщики, «профессионалы», ждут главного – последнего пара.

Последний пар – это как последняя музыка, как заключительный аккорд. Ба-м-мм!

Какая песня запоминается в ресторане? Когда весь вечер пили-гуляли, плясали до упаду. Правильно – последняя! Когда уже на выход, когда вот-вот и все кончится, когда и радостно, и сладостно, и горестно, что надо расставаться. Идешь потом домой, а музыка в голове – та самая, последняя, так и крутится, так и крутится…

Вот так и последний пар. Ты словно напоен им, летишь из бани как на крыльях, и хочется всему миру кричать: «Хорошо-то ка-а-а-ак!».

 

Все вроде бы идет своим чередом, все парятся, ходят туда-сюда. Но вот прошелестело, невесть откуда и зачем взявшееся: «Отключили!», «Отрубили!».

Вроде как «окружили», «сдавайтесь».

Это нехорошие люди печку выключили. Жар будет угасать, стихать, прятаться в огромной железной трубе. Но это только нормальный убудет. Вместе с ним и «нормальные» люди убывают, сдаются. Поднимают лапки кверху. Бочком, бочком к своим шкафчикам, да по норкам.

Но есть еще «ненормальные», фанаты пара. Которые не сдаются. Такие, как Витька, Володька, Мишка, мой кум Александр, Лохматый, Чиновник, Авторитет. Теперь, когда парная расчистилась – они истинные хозяева этой планеты.

И вот уже поползло, полетело по всей бане:

– На поддачу!

– На поддачу!..

Как в гоголевском ужастике – «позовите Вия!», так и здесь, все ждут его, истинного «поддавальщика».

– Лохматый! Лохматый!

А он – сплошная густая шерсть, не хуже Вия, – не спеша собирает свою амуницию: длинный черпак, тазик с водой, «приправу» для запаха. Вразвалочку подходит к умирающей печке, мостится возле ее разинутой пасти.

Народ томится наизготовку с вениками, ждет не дождется, когда Лохматый наколдует.

Тот не спеша набирает черпачок, и тихонько так – плесь внутрь, на остывающие тэны-жабры. Там сразу что-то как зашкворчит, зашипит, глядь – и притихшая было печка вскинулась, замахала своими жаркими крыльями.

– Пошло! Пошло! – возрадовалась братва.

Тут же, боясь опоздать, не упустить ни грамма последнего пара, вскинулись веники-руки, зашумел лес, полетели листочки во все стороны. Лупит каждый себя со всей мазохистской силой, корчится в огненных муках, только довольный стон стоит.

– А-а-а-а…

– О-о-о-о-о…

А Лохматый, вдоволь постегав себя, вновь подходит к жерлу:

– Ещё?

– Ещё-ё-ё!..

«Кочегар» поддает водицы, и печка ответно пышет волнами обжигающего пара. Все лупят себя что есть мочи, будто все грехи хотят вышибить. До одури, до изнеможения.

Потом опрометью – под ледяную струю. И не мешкая – снова наверх, поближе к раскаленной печке. Подставляешь к ней спину, и тотчас сотни, тысячи мелких иголок вонзаются под кожу, остро покалывают, жгут своими невидимыми жалами. Вот это – самый кайф, никакого рая не надо…

 

Народ тихо попивает чаек, треплется, а у каждого в голове щелкает: «последний… последний…».

Всё в последний раз: и эти облезлые стены, и расписанные сыростью черные потолки, и незакрывающиеся – бери, не хочу – шкафчики. И расшагаканная дверь в банное отделение. Дверь, которую каждый по-хозяйски открывает ногой, оттого она и проломилась.

Время безжалостно крутит стрелки часов. Вот уже за восемь перевалило, скоро кто-то призывно закричит:

– Отключили!..

Но пока – тишина. Наверное, тетки специально не отключают, чтобы нам напоследок наговориться, насмотреться друг на друга. На улице наверняка еще встретимся, и не раз. Городок-то наш небольшой, переплюнуть можно. Но вот в бане такой же компанией больше не соберемся. Все разбредутся по разным заведениям – кто в «элит-клуб» запишется, кто в Курск рванет, кто на своей даче баньку-крохотульку соорудит.

Не то, не то...

 

Минутная стрелка бежит и бежит, нас подгоняет. Я всматриваюсь напоследок в лица. Многих, честно говоря, даже не знаю по имени. К тому же зрительная память у меня не очень. Завтра столкнусь с кем-нибудь носом к носу – могу и не узнать, все ведь будут одеты «по форме». А тут – «бесформенные», открыты друг другу.

Многого больше не будет.

Витьку-Кабаняку уже не похлещу по мордасам, не разгуляюсь по его широченной спине.

Лохматому больше не крикну: «Поддай!».

Авторитет не поделится секретами жизни.

«Герой» не расскажет о своих новых подвигах.

С куманьком Александром уже не попьем после баньки всласть пивка с водочкой.

Мишка-Миллионер станет «невыездным» из своей глухой Берноломни.

Стоп, а где же старик? Тот, что сидел вон там, в сторонке, всегда сидел.

– Мужики, а что, старика нет?

Все удивленно крутят головами, чуть ли ни под лавку заглядывают. Вроде как должен быть старик. Может, спрятался куда, сотворил с нами эдакую шутку?

Нет старика.

Как обдуваемые временем пирамиды стоят непоколебимо и вечно, так и он каменным изваянием сидел на своем законном месте. Это место никто не занимал, разве можно занять место сфинкса? «Профессионалом» он был, или нет, какая разница? Старик смотрелся непременным атрибутом нашей городской бани, такой же старый и дряхлый.

Казалось, он и не парился никогда, просто сидел желтым скелетом. Что ему париться? Он и так был выпарен годами до основания. Сморщенная кожа едва прикрывала стариковские кости, они выпирали тут и там наглядным пособием. Ткни его, и он развалится, превратится в труху.

Старик сидел всегда один. Расстелет на скамье простынку, и сидит себе, безмолвно глядя в одну точку. Старик словно сливался со временем. Оно вытекало из него прямо на наших глазах – день за днем, часы за часами, минуты за минутами. Наверное, он чувствовал это, потому и сидел неподвижно, боясь нарушить ход событий. Иногда только посматривал на часы, что висели на стене напротив. Сверял тоненькую струйку времени.

Я знавал одного почтенного человечка – тот прямо плакал горючими слезами от неминуемого расставания с жизнью, на моих глазах заливался. Так не хотелось ему уходить. Кругом жизнь кипит, бурлит, а ему – уходить, прямо как нечестно… Так ему казалось. В свое время он жил всласть – пил, ел от души. Любил верховодить, любил, чтобы к нему прислушивались, ни в чем не перечили. А тут столкнулся с тем, что перечат, да еще по полной программе! А он ничего и поделать не может. Потому и заливался слезами, цеплялся за обломки жизни.

Этот – нет. Весь высохший, шаткий, а – кремень.

Мы все привыкли к нему. А он – к нам. Потому и ходил, еле двигаясь, но не кряхтя и не охая, в баню. Обычно старики в его возрасте если и выходят из дома, то не дальше порога. А его тянуло в баню. В дождь ли, снег, гололед.

Как наш старик добирался аж сюда, на окраину города, не боясь рассыпаться по дороге? Может, ветром его заносило. Они, старики, чудные, с них станется. Но всегда был на месте. Как штык.

А сейчас его нет…

 

– Пивка после баньки попьем?

– Как всегда.

– А по сто грамм?

– Сегодня можно и по двести.

– А ты сегодня без машины?

– Ради такого случая дома оставил.

Две хмурые уборщицы зашли «с тылу», стали ожесточенно двигать освободившиеся скамейки. Заглядывают в пустые шкафчики, противно хлопают металлическими дверцами. Безразлично, отрешенно мусолят пол.

– Нас завтра сократят?

– Кажись…

– А ты работу нашла?

– Ха…

– А это чье? Мальчики! Кто мочалку забыл?

– Наверное, хозяин уже ушел.

– А мочалку куда?

– В мусорку, куда ж еще? Всё…

Володька-Хемингуэй треплет перед собой внучонка, эдакого мальчика с пальчик, – пытается застегнуть ему пуговицу. Мальчонка крутит головой, пуговица выскальзывает у деда из рук. «Хемингуэй» нервно трясет бородой.

– Да стой ты, не вертись…

– Деда, а чипсы еще есть?

– Всё, всё… Дома будут чипсы.

– И сок?

– И сок. Сколько хочешь, только не вертись!

– А мы еще в баню придем?

– Придем, придем… Да не крутись же, кому говорю…

 

Комментарии

Комментарий #30034 05.01.2022 в 12:24

Живо, сочно прописанная проза!
Неужели так и уйдём все в частные баньки и приват-сауны?