Алексей СМОЛЕНЦЕВ. ПАРОВИК ИДЁТ В РОССИЮ. Читаем роман Тургенева «Дым»

 

Алексей СМОЛЕНЦЕВ

ПАРОВИК ИДЁТ В РОССИЮ

Читаем роман Тургенева «Дым»

 

…Этот дивный Ивана Сергеевича – тургеневский «Дым», дивный и чудный, мгновение русской прозы… Надышаться бы этой чистотой и горечью, любовью и болью… Надышаться бы впрок, чтобы и на том свете, хотя свет и – один, хватило бы дышать и жить, жить там как здесь, на одном непрестанном свете…

Дымом, что ли надышаться?

Да, надышаться бы русской прозой, Тургеневским «Дымом» надышаться.

Перечитал Тургенева. «Дым» перечитал.

И вот много уже дней, с минувшего года на новый переступая… а снег все тот же, все тот же «Дым», Россия та же… даже и Новый год был ли еще, и еще будет ли?

…Батюшка, русский священник, заметил мне как-то, ворчливо и добро, в ответ на мое лепетание исповедное, мол, новый год и не отмечал, вроде, а пост нарушил… «О как! Новый год у них, еще Рождества не было, а у них уже новый год», – заметил батюшка…

Перечитал «Дым» и вдохнул, словно светлую какую-то горчинку, как не тем горлом, как душой будто, вдохнул. И потому и чувствую, она как бы мешает мне, эта горчинка Любви во мне… Мешает мне быть таким, каков есть я сам по себе – тлен и прах, земля еси… Нет, и Небо-то тоже – еси… Иначе, откуда бы русская проза, вот такая:

 «Ветер дул навстречу поезду; беловатые клубы пара, то одни, то смешанные с другими, более темными клубами дыма, мчались бесконечною вереницей мимо окна, под которым сидел Литвинов. Он стал следить за этим паром, за этим дымом. Беспрерывно взвиваясь, поднимаясь и падая, крутясь и цепляясь за траву, за кусты, как бы кривляясь, вытягиваясь и тая, неслись клубы за клубами: они непрестанно менялись и оставались те же... Однообразная, торопливая, скучная игра! Иногда ветер менялся, дорога уклонялась – вся масса вдруг исчезала и тотчас же виднелась в противоположном окне; потом опять перебрасывался громадный хвост и опять застилал Литвинову вид широкой прирейнской равнины. Он глядел, глядел, и странное напало на него размышление... Он сидел один в вагоне: никто не мешал ему. «Дым, дым», – повторил он несколько раз; и все вдруг показалось ему дымом, все, собственная жизнь, русская жизнь –

все людское, особенно все русское. Все дым и пар, думал он; все как будто беспрестанно меняется, всюду новые образы, явления бегут за явлениями, а в сущности все то же да то же; все торопится, спешит куда-то – и все исчезает бесследно, ничего не достигая; другой ветер подул – и бросилось все в противоположную сторону, и там опять та же безустанная, тревожная и – ненужная игра. Вспомнилось ему многое, что с громом и треском совершалось на его глазах в последние годы… Дым, шептал он, дым; вспомнились горячие споры, толки и крики у Губарева, у других, высоко‑ и низкопоставленных, передовых и отсталых, старых и молодых людей... Дым, повторял он, дым и пар. Вспомнился, наконец, и знаменитый пикник, вспомнились и другие суждения и речи других государственных людей – и даже все то, что проповедовал Потугин ... дым, дым, и больше ничего. А собственные стремления, и чувства, и попытки, и мечтания? Он только рукой махнул».

Стихами в прозе завершит Тургенев свой творческий путь. И вот этот «Дым», 1867 год. И Литвинова – «Дым, дым…» – это же те же стихи, которые слагает душа, улавливая неуловимое – дым, пар… Возвращая неуловимое в слова… Разделяя неуловимое с нами, с – и через сто и через тысячу лет – соотечественниками…

 Отечество… Россия… горечь и дым… а Любовь какая?.. Сколько Любви здесь! в «Дыме» – сколько Любви!

Ведь только что казалась Литвинову – Отечеством, Родиной «его Ирина»:

«Я только хотел сказать тебе, что из всего этого мертвого прошлого, изо всех этих – в дым и прах обратившихся – начинаний и надежд осталось одно живое, несокрушимое: моя любовь к тебе. Кроме этой любви, у меня ничего нет и не осталось; назвать ее моим единственным сокровищем было бы недостаточно; я весь в этой любви, эта любовь – весь я; в ней мое будущее, мое призвание, моя святыня, моя родина! Ты меня знаешь, Ирина, ты знаешь, что всякая фраза мне чужда и противна, и, как ни сильны слова, в которых я стараюсь выразить мое чувство, ты не заподозришь их искренности, ты не найдешь их преувеличенными».

Вот как – «моя святыня, моя родина»… Ирина… Мы привычно-светло повторяем «тургеневские барышни»… А вот Ирина, тургеневская ли, а может, с «улицы» ли Тургенева? – Да. Только не барышня – женщина, во всем ее существе.

Как Тургенев пишет этот образ (!) – я ей не верю… В любовь к ней Литвинова верю, а ей самой – нет. Почему? Потому что Тургенев – сам ей не верит. Хотя «делает» для нее все, что может сделать автор. Приводит ее ко крыльцу Литвинова, поставляет ее пред последним решительным шагом на крыльцо иной жизни… Ирину возвращает от крыльца – Потугин… Но – нет. Не верни Ирину Потугин, она бы сама – в своей бы жизни осталась, а вот Литвинова к своей – именно собственной и раз и навсегда определенной – жизни приключить вполне могла бы, как ранее, и – навсегда, Потугина приключила…

И не стало бы больше Литвинова, ни дыма, ни пара, на пути в Россию. Он бы уже не увидел и не понял бы…

Стоп… стоп… стоп…

Вот и – Тургенев, Иван Сергеевич, русский писатель… «дым и пар»… А в письме к Ирине, что (?) – «из всего этого мертвого прошлого, изо всех этих – в дым и прах обратившихся – начинаний и надежд осталось одно живое, несокрушимое: моя любовь к тебе»… Вот как! – «дым и прах»…

Но в дыму и прахе – живого нет, и быть не может…

А пар и дым – это ведь совсем другое.

…Задумаемся, о чем, может, и сам Тургенев не думал… «Дым и пар» – два предельных измененных состояния двух разных веществ, измененные, обеспеченные, как результат, – действием одной и той же силы – огня… При этом – пар содержит энергию жизни (пар может выполнять работу, говоря языком физики), дым – нет… То есть – дым и пар смешаны в русской жизни, но – это не одно и то же…

Почему Тургенев об этом мог не думать? Писателю – незачем думать, писатель работает во вселенной русской жизни, ему – наитием, вдохновением – открыты и подсказаны все возможные смыслы, он просто выбирает, берет необходимое ему…

А вот читатель вынужден проделывать «обратную» мысленную работу, и если мысль читателя правильна, то есть – тоже вдохновением ведома, то и можно в ту же вселенную выйти, из которой концентрировано творческое явление в стихах ли, в прозе, в «стихах в прозе»…

Дым и пар – вот где секрет Тургеневской думы о России…

Да, Тургенев был погружен в жизнь русской мысли, во все это западничество и славянофильство, патриотизм и либерализм, в социальные настроения молодежи пытался вникать-проникать… мыслил об этом, и в «Дыме» мыслил. «Гейдельбергские арабески» – как сам он назовет это в письме… И множество научных работ посвящено общественной позиции Тургенева… Да, у него есть эта позиция… он о ней и в «Дыме» говорит… И правильно: Губарев – это Герцен и Огарев в одном лице… Все так… да только «Дым»-то не об этом… Это все так… так просто… так себе… все это – где дым, где пар, где и – прах… А сам-то «Дым» – он о любви… И только и всего лишь – о Любви к России, к женщине, к жизни…

Перечитайте, порадуйте свою душу чистым, чуть горьковатым дыханием русской жизни, русской прозы… Дыханьем, дышаньем Любви… Как хорошо, как чисто… и у нас… Рождество скоро… Светлое Христово Рождество в России скоро совершится, вдохновит нас…

И еще – я как читатель безмерно Тургеневу благодарен за грядущее счастье Литвинова, за его и мое, вместе с ним, возвращение в Россию… Да и какое еще возвращение? – «Он уж точно ни на что не надеялся теперь и старался не вспоминать – пуще всего не вспоминать; он ехал в Россию ... надо же было куда-нибудь деваться! – но уже никаких, лично до собственной особы касающихся, предположений не делал. Он не узнавал себя; он не понимал своих поступков, точно он свое настоящее "я" утратил, да и вообще он в этом "я" мало принимал участия. Иногда ему сдавалось, что он собственный труп везет, и лишь пробегавшие изредка горькие судороги неизлечимой душевной боли напоминали ему, что он еще носится с жизнью».

Как это хорошо! – когда деваться некуда – надо ехать в Россию… Хоть «собственный труп», но везти в Россию… На поезде везти (на «паровике» – то есть)… И увидеть в окно поезда «дым и пар»… дым и пар, а уже не – «дым и прах»… Собственно, «паром», работой пара (это работа Воскрешения, работа Любви) и движется поезд в Россию…

«Дым» и «пар»… а «пар»-то, похоже, важнее «дыма»?

«– Да, да, – повторяет особа... – это, помнится, Петр Иваныч про нее сказал, и очень верно сказал, qu'elle a... qu'ella a l', озлобленный ум.

– Еlle n'a pas la foi, – испаряется, как дым кадильный, голос хозяйки. ... – У ней озлобленный ум, – повторяет одними губами сестра». 

Они ее боятся… они боятся ее «озлобленного ума».

Речь об Ирине… но дело не в этом, дело в образе – вот этот образ! – голос хозяйки… «испаряется» (корень слова – «пар»), «как дым кадильный»… То есть дым может испаряться… то есть пар свою работу не выполняет, а просто исчезает бесследно как дым… Это видимость пара, иллюзия пара… И это завершающая «Дым» сцена… и это, вне всякого сомнения, позиция Тургенева… И это его неприятие лжи и фальши, салонных, светских лжи и фальши, в том числе и в вопросах «духовных и патриотических» – «Беседа ведется тоже тихая; касается она предметов духовных и патриотических, "Таинственной капли" Фёдора Глинки, миссий на Востоке, монастырей и братчиков в Белоруссии».

А к настоящему духовному и патриотическому русскому – каково отношение Тургенева? Есть ли это отношение в «Дыме», выражено ли оно? – Да, выражено словами Потугина:

«Кто же вас заставляет перенимать зря? Ведь вы чужое берете не потому, что оно чужое, а потому, что оно вам пригодно: стало быть, вы соображаете, вы выбираете. А что до результатов – так вы не извольте беспокоиться: своеобразность в них будет в силу самых этих местных климатических и прочих условий, о которых вы упоминаете. Вы только предлагайте пищу добрую, а народный желудок ее переварит по‑своему; и со временем, когда организм окрепнет, он даст свой сок. Возьмите пример хоть с нашего языка. Петр Великий наводнил его тысячами чужеземных слов, голландских, французских, немецких: слова эти выражали понятия, с которыми нужно было познакомить русский народ; не мудрствуя и не церемонясь… Петр вливал эти слова целиком, ушатами, бочками в нашу утробу. Сперва – точно, вышло нечто чудовищное, а потом – началось именно то перевариванье, о котором я вам докладывал. Понятия привились и усвоились; чужие формы постепенно испарились, язык в собственных недрах нашел, чем их заменить – и теперь ваш покорный слуга, стилист весьма посредственный, берется перевести любую страницу из Гегеля... да‑с, да‑с, из Гегеля... не употребив ни одного неславянского слова. Что произошло с языком, то, должно надеяться, произойдет и в других сферах. Весь вопрос в том – крепка ли натура? а наша натура – ничего, выдержит: не в таких была передрягах».

Ничего не заметили, насчет «пара»? – «Понятия привились и усвоились; чужие формы постепенно испарились, язык в собственных недрах нашел, чем их заменить»…

Вот позиция Тургенева и отношение его к западному и к русскому… Но, важнее – «испарились»!.. А ведь не как дым (кадильный) – испарились… а выполнили работу... точнее – русский язык выполнил эту работу, работу «пара» и «нашел чем их заменить»… И заменил… И испарилось чужое… А свое – осталось… крепче стало… Но салонное «испарение» не то: оно фальшиво, не жизнеспособно, и вот оно как дым… да – «кадильный» дым… Но «кадить» – это по Далю и впустую славословить: «Льстить или сластить кому, обольщать кого лестью»… Вот Тургенев, вот – русская проза…

Так и хочется за Ивана Тургенева устами Ивана тоже, только Бунина, повторить: «Россия… кто смеет учить меня любви к ней»…

А ведь учим… и Тургенева и Бунина, русскую литературу – все учим любви к России… Сами-то чего написали, уж ладно о России – о любви хотя бы…

Мы главного в «Дыме» Тургенева не замечаем… Главное в «Дыме» – это Любовь… Этот тезис можно отнести к моей выдумке. Но нельзя отнести к моей выдумке – факты текста «Дыма», то есть то, что в тексте присутствует очевидно, и нами не замечено… Если говорить о дыме в «Дыме», то главное в «Дыме» – не «дым», а «пар»(!)… И «пар» – символ, а как еще скажешь (?), символ – Любви… Смотрите-ка:

Вот, Литвинов, смертельно уже пораженный Ириной, встречает Таню – «И вот как он встречает Таню!.. Продолжительный свист раздался наконец, послышался тяжелый, ежеминутно возраставший гул, и, медленно выкатываясь из‑за поворота дороги, появился паровик. Толпа подалась ему навстречу, и Литвинов двинулся за нею, волоча ноги, как осужденный. Лица, дамские шляпки стали показываться из вагонов, в одном окошке замелькал белый платок... Капитолина Марковна им махала ... Кончено: она увидела Литвинова, и он ее узнал. Поезд остановился. Литвинов бросился к дверцам, отворил их: Татьяна стояла возле тетки и, светло улыбаясь, протягивала руку».

Заметили? – «Паровик» (!)… (Надо ли напоминать, обращать внимание, что корень слова – пар? Надо, ибо не замечаем этого, а здесь ключ к русской прозе «Дыма».) Паровик! – доставляет Таню к «мертвой голове» Литвинова… Именно так я читаю: голова у Литвинова мертва… Любовью к Ирине не сердце поражено, а голова его…

…«Мертвая голова» – это тоже сквозной образ «Дыма»…

«Так вот, я на что хотел обратить ваше внимание. Васька Буслаев, после того как увлек своих новгородцев на богомолье в Ерусалим и там, к ужасу их, выкупался нагим телом в святой реке Иордане, ибо не верил "ни в чох, ни в сон, ни в птичий грай", – этот логический Васька Буслаев взлезает на гору Фавор (Табор), а на вершине той горы лежит большой камень, через который всякого роду люди напрасно пытались перескочить... Васька хочет тоже свое счастье изведать. И попадается ему на дороге мертвая голова, человечья кость; он пихает ее ногой. Ну и говорит ему голова: "Что ты пихаешься? Умел я жить, умею и в пыли валяться – и тебе то же будет". И точно: Васька прыгает через камень, и совсем было перескочил, да каблуком задел и голову себе сломил. И тут я кстати должен заметить, что друзьям моим славянофилам, великим охотникам пихать ногою всякие мертвые головы да гнилые народы, не худо бы призадуматься над этою былиной.

– Да к чему все это? – перебил наконец с нетерпеньем Литвинов. – Мне пора, извините...

– А к тому, – отвечал Потугин, и глаза его засветились таким дружелюбным чувством, какого Литвинов даже не ожидал от него, – к тому, что вот вы не отталкиваете мертвой человечьей головы и вам, быть может, за вашу доброту и удастся перескочить через роковой камень. Не стану я вас больше удерживать, только вы позвольте обнять вас на прощанье».

Это ведь Потугин вместе со всеми смыслами и о своей голове – мертвой в любви, тоже к Ирине, – «вы не отталкиваете мертвой человечьей головы и вам, быть может, за вашу доброту и удастся перескочить через роковой камень».

И Литвинову удается – «Перед ним, вся застыдившись, стояла Татьяна. Она взглянула на него своими добрыми, ласковыми глазами (она несколько похудела, но это шло к ней) и подала ему руку. Но он не взял руки, он упал перед ней на колени. Она никак этого не ожидала и не знала, что сказать, что делать... Слезы выступили у ней на глаза. Испугалась она, а все лицо расцветало радостью... "Григорий Михайлыч, что это, Григорий Михайлыч?" – говорила она... а он продолжал лобызать край ее одежды... и с умилением вспомнилось ему, как он в Бадене так же лежал перед ней на коленях... Но тогда – и теперь!

– Таня, – твердил он, – Таня, ты меня простила, Таня?

– Тетя, тетя, что ж это? – обратилась Татьяна к вошедшей Капитолине Марковне.

– Не мешай, не мешай ему, Таня, – отвечала добрая старушка, – видишь: повинную голову принес».

Мертвая голова – повинной не бывает… Вот и все… как просто все и – светло… Светло и просто – русская жизнь, русская проза…

Я благодарен Тургеневу за его правду о том, что в жизни все бывает… Не только – «все плохо», но и «все хорошо» тоже бывает… Есть дым и пар… Есть русская жизнь, которая сама по себе счастье… За напоминание об этом – я Тургеневу благодарен и за светлый и чистый, и счастливый финал «Дыма» благодарен… Хотя, прав и Михаил Бахтин – «романы не имеют завершения»…

Друзья мои, мы умираем в общественной жизни, в этих наших Иринах, а воскресать в Татьянах не успеваем… Надо хоть иногда возить «собственный труп» в Россию – в ее великие снега, в ее чистый воздух, в ее вселенский размах полей и лесов, в ее Рождество и в ее Крещение, в ее Свет и в ее Силу… Надо хоть иногда, забыв обо всем и все оставив, возить себя в Россию… И поезд – Паровик – русской прозы ждет уже нас подо всеми парами… «10 августа 1862 года, в четыре часа пополудни, в Баден‑Бадене, перед известною "Соnvеrsаtion" толпилось множество народа…».

Поехали?