Сергей ФИЛАТОВ. ЗАБРАТЬ С СОБОЙ. Рассказ

 

Сергей ФИЛАТОВ

ЗАБРАТЬ С СОБОЙ

Рассказ

 

Бродяга к Байкалу подходит,
Рыбацкую лодку берёт
И грустную песню заводит,
Про Родину что-то поёт.
Русская народная песня

 

Неблизкий путь проделали десятка два крестьянских семей из центральных волостей Российской империи, шли большим обозом, почитай около года в пути. Кто-то с самого Воронежа шёл, а по дороге пристали к ним тамбовские да вятичи. Везли с собой на телегах всякий домашний нехитрый скарб, одежду, большие запасы продуктов. В Сибирь шли за землёй, за волей.

Потому, сказывали люди хожалые, земли там в Сибири немеряно есть, а чёрности в той земле в рост человека и выше, паши – не хочу. Лесу много всякого, реки огромные, а живности да рыбы в лесах да реках – не переводится. Работящему мужику дом на новом месте поставить да хозяйство завести умеючи всегда при желании можно, были бы руки да голова при месте.

За лучшей долей шли мужики да бабы с ребятишками к самому Енисею-реке, про которую от странников много раз слыхивали. И не бедные мужики в обозе были, не голытьба, скорее наоборот, вполне себе крепкие, хозяйственные…

А шли, потому как просто замучили мужиков поборы да притеснения барские, да и всякому всегда от жизни чего-то большего хочется, чем «на дядю» горбатиться, а лучше, как известно, всегда там, где нас нет. Вот и подались мужики ту далёкую загадочную Енисей-реку искать…

Поустали, поумаялись обозники, и то сказать, времени с начала пути немало прошло. А Енисея всё нет и нет. Где он? Далёко ли ещё?

Дней десять тому встретили они в степи путника непонятного: бродяга – не бродяга, только вид у него сильно обношенный, одежонка поободралась, и снизу и верх, да и сам глядит на них забито как-то, устало. Однако на вид человек из православных, уж точно не кыргызских кровей. Хотя глаза на месте не стоят, бегают от стороны в сторону воровато. Да мало ли что, край здесь суровый, дикий, всякого насмотришься, одно слово – Сибирь. В общем, что за человек – с первого взгляду непонятно.

Похоже, скиталец и сам напугался обозников очень. Мужики суровые, бородатые, хмуро исподлобья глядят. Мало им в пути людей попадалось, а если и попадались – больше всё местные, из кыргызов, те-то что-то не по-нашему – по-своему лопочут: к ним по-русски, они не понимают, какой с них спрос есть – ничего толком не объяснят.

Вот и спросили обозники у путника того:

– Мил человек, как нам до Енисею-реки выйти, скажи, будь добр?

Тот сильно с ними не откровенничал, совсем неразговорчивый попался, махнул им рукой направление, идите, мол, туда. Не то вправду знал, где Енисей тот, не то просто от страху, чтоб отстали от него поскорей. Но куда странник указал, туда обозники и пошли.

Идут они, а Енисею всё нет и нет. Устали шибко, да и провианту в обрез осталось. Уже и надежду всякую поистратили. Мужики не то чтобы ворчат, но видно, недовольны, в бороды хмурятся, молча, да чего греха таить, у Силантия Кашина, что в обозе за старшего считался, и у самого сомнения разные в голове – вообще есть он тот Енисей, нет ли? Где? А то как соврал странник?.. Но ему-то хочешь не хочешь держаться надо, эвон сколько народу за ним нынче идёт! И вроде за всех за них он один в ответе. Эх, думы, думы…

Отобедали на привале. Как всегда Силантий остатки еды бережно собрал, неспешно крошки хлеба в горсть сгрёб, да ловким махом в рот закинул, губы ладонью обтёр. Потом всё, что от обеда осталось, в тряпицу чистую аккуратно завернул, в ту, что они с женой заместо скатёрки по-походному расстилали.

– Ну вот и спасибо, Господи! – В вещмешок всё сложил.

Только на ноги поднялся, плечи расправить не успел, глядь – навстречу паренёк из обозных несётся. Откуда-то со стороны холма, что впереди маячит. Со всех ног подбежал малый, орёт блаженно во всю ивановскую:

– Дядька Силантий, дядька Силантий!.. Река там горкой! Ба-а-альшая... Не иначе – Ени-сей!..

Быстренько собрали обозники всё, что на привал покушать раскладывали, поднялись на горку, глядят, и правда, впереди – река. Широкая, извилину внизу прямо под кручей огромную делает, что змея извивается, а прямо под холмом на берегу поляна чистая, от неё – в обе стороны вдоль речки лес лентой широкой тянется, конца края той ленте не видать.

Посмотрел Силантий на реку, выждал немного и молвил коротко:

– Енисей! – сказал, как гвоздь с одного разу вбил.

Остальные тоже радостно оживились, и мужики, и бабы с ребятишками. Загалдели, усталость у всех – что рукой сняло.

– Здесь вставать будем, – указал Силантий на поляну у излучины.

Где указал старший, там и остановились переселенцы. Обустраиваться стали. Сначала землянки временные соорудили, не под открытым же небом ночевать. Ямы выкопали, верх у тех ям брёвнами да ветками укрыли, землёй присыпали. Каждая семья – для себя.

Потом участки размежевали, чтобы – по совести. Да сильно и не спорили, земли кругом вона сколько. Не мешкая, строиться начали, благо лес рядом, река недалеко. Село здесь заложили, и название тому селу Енисейское стало.

Правда незадача одна вышла, но про то переселенцы чуть позже уразумели. Видать, напутал их бродяга с направлением, не туда рукой махнул, а может и намеренно, как с него теперь спросишь. Буквально дня через два обнаружили они неподалёку ниже по реке крепость казачью большую. А когда с начальством крепостным пообщались, узнали, что и не Енисей это вовсе, до Енисею отсюда ещё месяц-полтора ходу будет.

Ну, почесали мужики затылки, да решили, какая разница – здесь тоже земли навалом, лес, река. Тем более и казачье начальство из крепости не против, чтоб им здесь село ставить. Так и сказали: «Стройтесь, а ежели местные кыргызы притеснять будут, – сразу нас зовите, поможем, защитим».

С тех пор и стоит в этой излучине реки село Енисейское. А живут в нём люди, как и предки ихние – зажиточные, работящие, землю пашут, скотину держат, одно слово – хозяева.

 

Игорю Кашину историю про то, откуда их село пошло, да про прапрадеда Силантия, который обоз сюда привёл, отец много раз рассказывал. Грамотный он был мужик, отец, историю в местной школе преподавал, в архивах всяких любил копаться семейных, соседей всех про всё расспрашивал да в тетрадку записывал их истории. А ещё от деда Матвея Куделина Игорь ту же историю про Енисейское слышал, правда, немного в другой интерпретации, мол, тот парнишка, что первым реку увидел, якобы его, деда Матвея прадед был. Впрочем, а почему бы и нет, хоть отец ему про то словом не обмолвился, всё может быть, теперь как узнаешь…

От отца Игорь интересом к прошлому и загорелся. Потому и на исторический поступил сразу после школы, и в институте у него по истории всегда отлично было. Батю не подводил.

Жаль, нет уже Петра Тимофеевича, помер давно. Да и мать тоже старенькая стала, сама уже и в огороде ничего не садит, а в последнее время так совсем к младшей сестре Игоря – Галине переехала, с ней теперь и живёт.

А дом родительский стоит, не продали. Мать всё надеется: Игорь в село вернётся. Да только ему пока как-то не с руки, с одной стороны, и тянет вроде сюда к родным местам, с другой – чем он здесь заниматься станет? В школе ребятишек раз-два и обчёлся, мало кто нынче в селе остаётся, все норовят детей в город пристроить. Да и в школе преподавать – нет, не его это. А на пенсию, что ему государство от «щедрот» своих положило, разве проживёшь. Вот и корреспондентствует да редакторствует по газетам разным, по городам и весям… давненько уж.

У родителей Игорь и раньше частенько бывал. Помогал, как мог. И в этот раз приехал мать с сестрой навестить, отцу могилку прибрать да памятник новый поставить. И ещё, сказать честно, надоело ему в городе, особенно вся эта суета шумная и бестолковая вокруг пандемии, которую во всех газетах, а более того по телевизору да в интернете развезли. Поначалу смешно было даже – открываешь газету, а там на каждой страницы «в связи с опасностью распространения новой коронавирусной инфекции COVID-19» и так далее… Потом тревожнее стало, когда «на территории указом губернатора введён масочный режим», или в транспорте «если вы не хотите провести остаток лета…» – конечно, не хотим! Статистика резко вверх полезла, сначала по заболеваемости, потом и по смертности… Все в масках, все друг от друга подальше держатся, волками друг на друга глядят, не дай бог чихнуть в трамвае или в автобусе – всё, ты враг всему пассажирскому сообществу на всю оставшуюся поездку, смотрят на тебя со всех сторон, точно на прокажённого…

Однако всё равно не покидало Игоря Петровича какое-то странное чувство, что вся эта пандемическая истерия кем-то тщательно срежиссирована. Тем более, как говорится, газеты он «старался не читать – он их писал…», сам знал, что к чему и как всё делается.

Срежиссировано… Это он не о самой болезни, а именно о нагнетании истерии вокруг неё. Уж слишком по каким-то выверенным математическим законам «официальная» статистика на-гора выдавалась по нарастающей, как он ещё со школы помнил, по законам прогрессии, сначала – будто арифметической, потом геометрической… Хоть кривую рисуй!

А в деревне, хоть и тоже пандемия, но, честно говоря, как-то попроще здесь. Конечно же, и санитайзеры везде понаставили – а как иначе, ведь не только требуют, но и оштрафовать могут, ежели проверка из района нагрянет, – и маски для приличия люди в карманах носят, но надевают разве что в центральном магазине да на почте. А так, живут себе, почти как до вируса жили, также скотину держат, хотя мало её нынче, по-прежнему хлеб растят да урожай собирают…

Вот и решил Игорь рвануть в деревню на выходные, тем более и повод хороший у него созрел: плиту гранитную с гравировкой на могилку для бати заказал, вместо старой заржавевшей уже металлической пирамидки, какие раньше, ещё в «совковские» времена повсюду ставили.

Плита, она как-то посолиднее будет. Недорого, но хорошо получилось. Сама плита – серого гранита, на ней красиво выгравированы портрет отца да надпись «Пётр Тимофеевич Кашин…», и дальше – годы жизни, как положено. Знакомый её сделал, Игорь ему рекламное объявление в своей газете со скидкой месяца два подряд ставил, ну и приплатить пришлось ещё сверху конечно немного. Нынче всю сумму по бартеру нельзя провести, времена не те – не девяностые. Надо хоть немного показать, что оплатил, а сколько, кого волнует, как говорится «цена договорная».

В городском гараже плиту держать как-то боязно. Во-первых, хулиганят у них в гаражном кооперативе наркоманы, особенно теперь, когда сторожа лишний раз из домика не выходят – пандемия! – вот и лазят, всё что ни попадя воруют; а во-вторых, гранит – он, хоть и гранит конечно – но всё равно не вечен. В гараже сыро, а ночами – прохладно, надёжнее всё же увезти памятник и на место установить.

Довезти плиту до деревни Игорь знакомого попросил на «газели». Тот, тоже бывший односельчанин, сейчас в городе обитает, но в Енисейском частенько бывает, продукты в местный магазин раз в неделю завозит. Как-то разговорились они с Игорем об этом, интересную мысль знакомый этот высказал: «Во, времена интересные пошли, из города – и хлеб, и молоко, и крупы – в деревню возим… Скоро и картошку крестьяне сажать перестанут, будем откуда-нибудь с Кубани завозить, или от арабов…». А ведь если задуматься, прав он, не тот, не тот нынче крестьянин стал...

Игорь и раньше частенько с ним, с этим знакомым, гостинцы родным отправлял, когда сам приехать не мог. А тут всё сошлось у него удачно – и плита готова, вон в гараже стоит, и выходные как раз подошли. Много дел в этот раз он запланировал, потому все два дня получились почти по минутам расписаны.

Во-первых, конечно, наведается к сестре, вечером. Муж её Леонид, по такому случаю, баню протопит. Баня у них с Галиной в огороде стоит, а огород прямо на реку смотрит. Сначала они со свояком в баньке посидят, потом в речку обязательно занырнут. Без этого никак: Леонид мужик флотский, ему лучше стопку лишнюю не налей, а в ледяную речку с мостков прыгнуть – так то первое дело.

Потом сеструха с мамой им стол во дворе накроют, а там хоть всю ночь сиди, если комарья не будет. Хотя ночь не получится, наутро памятник ставить нужно…

Что всё так и будет, в этом Игорь даже не сомневался. Это в городе не знаешь, что с тобой в следующий момент произойдёт, а в деревне время по распорядку идёт: всё размерено, всё одно за другим, день ото дня, год от года…

 

Но первым делом всё же – в родительский дом наведаться. Там и плиту батину разгрузит, чтобы назавтра её на кладбище отвезти. А установить уж памятник свояк помочь пообещался…

Да и чувствовал, что внутри нетерпение кипит – домой! – вдохнуть, ощутить, как оно домом родным пахнет. Помнит Игорь эти запахи с детства, как-никак до семнадцати годов в этом доме прожил. Это потом уже понесло его по жизни словно листок оторванный: институт – армия – снова институт… работа – партшкола – редакторство… Да, было время!

А потом тоже было – по рукам его окоротили, мол, знай свой шесток... Это когда донос кто-то из «товарищей по работе» на него настрочил, тогда Игоря из редакторов попёрли. Кто именно, он и теперь не знает, хотя догадывается, только надолго запомнил, как стоял, потупив взгляд, перед первым секретарём, а тот орал на него благим матом, как на пацана:

– Да ты!.. Знаешь, на что посягнул!? Партию позоришь! На стол билет!..

Не стал тогда Игорь унижаться – оправдываться, выложил партбилет на стол первому, развернулся и молча вышел из кабинета. А вслед ему неслось:

– Да я с тобой, знаешь, что сделаю!..

Запил Игорь поначалу, но ненадолго. Просто один раз проснулся утром с сильного перепою, глянул в зеркало и представил себя со стороны – вчера, когда пьяным неизвестно где шарахался, – выругался, одёрнул, мол, хватит, и буквально, как тот Мюнхгаузен, взял себя за волосы и вытянул из болота запоя. А чтобы ничего вокруг больше о грустном не напоминало, да и развеяться заодно, махнул с товарищем «на севера». Тот его на вахту с собой позвал, где-то там за полярным кругом новый комбинат строить. А там, на Севере, совсем всё по-другому – другие люди, другие взаимоотношения, другие законы, более суровые. Не те законы, что людьми писаны, а те, что – по совести.

Правда, недолго там Игорь комбинат строил. Поскольку опыт журналистский Кашин имел большой, пригласили его в газету, которую сначала стройтрест открыл, а потом её же, когда комбинат запустили, туда передали. А что? И на Севере люди тоже читают, им тоже новости подавай, они тоже знать хотят, что в нашей стране бескрайней происходит. Позже газета и вовсе городской стала, и город вокруг комбината разросся. Так и проработал Игорь в этой «Северной правде» до самой горбачёвской перестройки.

Там на Севере всё сложилось у него точно с нуля: и женился он на такой же приезжей с Алтая. Жена всё время, что они там жили, в школе географию ребятишкам преподавала, он редакторствовал. Словом, жили как все люди вокруг, работали. А что, и на Севере жить можно. Конечно, лето там похолоднее, чем у них на Алтае, а когда тепло – от мошки не знаешь куда спрятаться. Это не комары вам! Комара его шлёпнешь ладонью, кровь сотрёшь, и слушаешь, где ещё зажужжит. А мошка, она облепит со всех сторон, во все щёлки в одежде пролезет, в нос, в рот набивается – куда шлёпать?.. Тут хоть падай на землю и ёжиком катайся… В начале 90-х, когда в Москве ускорились и перестроились, да Белый дом сожгли, потянуло его на родину, сильно потянуло. И решили они с женой, будь что будет, пора поближе к родным местам перебираться. Теперь-то, поди, никого из тех, кто был свидетелем Игоревых передряг, там и не осталось уже. А если и помнит кто, столько лет прошло…

 

Родительский дом действительно встретил его знакомыми запахами. На веранде воздух немного сырой, сосной пахнет. Вот уж года три, как приезжал он, помогал отцу веранду изнутри обшивать, а запах до сих пор чувствуется, да и кое-где по кромке доски вдруг да проявится капелька смолы, если не заметишь её, заденешь рукавом или плечом, потом точно ничем не отстираешь.

В горнице, там совсем другие запахи. Там сырости нет, чувствуется протоплено – сестра со свояком раз в неделю обязательно бывают, следят, чтоб дом без хозяина не обветшал. Вон и у печки несколько полешек сложено аккуратно, а рядом с ними лучина нащеплена для растопки, да и на дровах сверху старая газета лежит, чтоб поджигать удобнее было. С печки чувствуется травами разными напахнуло свежо. Видать Галина с Леонидом впрок там зверобой да душицу запасли, чтоб зимой чай травяной заваривать…

Обошёл Игорь дом, осмотрелся, – доволен остался, живёт дом, дышит. Надо будет Галку с Лёнькой за это отблагодарить. Впрочем, он и это дело заранее предусмотрел, с собой водки городской «казённой» привёз. Конечно, и здесь в магазине можно её купить, но здесь – дороже, потому и не заморачиваются сильно мужики, ставят брагу, кто на меду, кто просто на сахаре. К выходным, к празднику, каждый сам себе нагонит сколько нужно, змеевики-то почитай в каждом доме есть.

Плиту для батиной могилки он прямо на траву выгрузил. Снизу три бруска деревянных проложил, чтоб камень не отсырел за ночь. Пусть так полежит, всё равно завтра забирать да на кладбище везти.

В ограде всё по-хозяйски осмотрел. Сарай открыл, чтоб проветрился, там бы вон в дальнем углу огорода забор немного поправить – покосился он. Только не успеет, пожалуй, в этот раз. А Леонида просить – у того и самого хозяйство немалое, да и когда ему, он на стане механизатором работает, летом в поле работы полно. Нет, неудобно свояка нагружать, и так мать его в строгости держит, лучше уж сам потом приедет, подправит.

 

Посидели они вечером со свояком хорошо. И в баньке попарились, раза по три заходили, и в речку занырнули – хороша вода, к вечеру холодная, освежает. И казённую поллитру оприходовали, потом Леонид ещё в кладовку за своей домашней сходил.

– А что, река-то совсем обмелела? – спросил свояка Игорь, впрочем, больше для разговора, и сам всё увидел – обмелела.

– Натащило с верховьев песка и гравия, теперь на пол-реки – коса… Хотел летом наш председатель, дружок твой Витька Шрайдер, гравия из реки взять пару машин, чтоб улицу центральную у школы да у клуба засыпать и отгрейдировать. Заодно и реку бы на перекате почистили… Так оштрафовали его. Сказали, мол, нельзя на государственное добро зариться.

– Да, с гравием нынче строгою, – согласился Игорь. – Всё теперь государственное, природные ресурсы…

– При-род-ные… Чувствуешь? А природа чья, река?.. – горячился Леонид.

– Тоже государственные.

– А я-то, дурак, думал, раз государственные, значит народные… Думал, государство – оно для народного блага…

– Эка, вспомнил. Это раньше при социализме так было… – подзуживал свояка Игорь. – По крайней мере, хотя бы вид делали, что так.

– А помнишь, раньше здесь, мимо Енисейского, теплоход вверх по реке подымался… Почти до самого озера ходил!.. А теперь? Одна сплошная мель, особенно у нас через кривун, на лодке моторной и то страшновато вверх проходить, того и гляди винтом за косу зацепишь! А уж про теплоход и говорить нечего… Э-эх!.. А гравий из реки – не возьми, даже если для дела, для людей… Какого ж тогда хрена они сами – государство, ёшь твою плешь! – русло от гравия не чистят, ежели река государственная?! – совсем раздухарился Леонид. – Одно слово, сам не ам и вам не дам – ни себе, ни людям!..

Игорю оставалось лишь молча плечами пожимать, так свояк раздухарился. Да и что он мог сказать, коли видел – неладно что-то «в датском королевстве»: и здесь в деревне неладно, да и у них в городе тоже. Просто здесь нелепости эти как-то явственнее выпирают, здесь всё на поверхности лежит.

– А ещё!.. – продолжал горячиться свояк. – Анекдот прямо… Баба Настя, соседка наша… намедни я в магазин зашёл… а она рулетку метровую у продавщицы спрашивает. Та ей, мол, не завозили нынче метровых рулеток. А бабка и говорит: «Что ж, тогда линейку давай, самую длинную. Сколько она у тебя там? Сантиметров тридцать?..». Спрашиваю: «Для чего тебе, баб Настя, линейка-то? Никак в школу под старость лет с дедом собрались?» – «Да ты чё, Лёнька, – говорит, – ничё не знашь что ли? Закон новый не то «о сучка́х», не то «о су́чках», депутаты намедни приняли, как теперь без линейки в лес по дрова ходить?».

И немного помолчав, добавил ещё свояк:

– Смешно, аж плакать хочется, а ты говоришь – госу-дар-ство…

Засиделись так. За полночь уже, хотел Леонид ещё в кладовую за самогоном занырнуть, азартный он свояк иногда бывает, да и разговор у них как-то интересный пошёл, душевно-политический… Однако мать с сестрой услыхали, и пресекли «энто безобразие». Сестра-то просто немного поворчала на них по-доброму, больше мать строжилась, и в основном на свояка, на Леонида:

– Ну вот, всё никак не уймётесь полуношники… Ладно этот алкаш из батрацких, – это она про Леонида, – и ты с ним туда же. Хватит бы вам уже, Игорёк…

Сына она всегда ласково называла – Игорёк, Игорушка, а вот зятя откровенно недолюбливала. Не так чтобы совсем и навсегда, но каждый раз не упускала случая напомнить тому, что родом он с соседнего Новоенисейского села, что отсюдова за речкой видать. Бывало, иногда и на дочь она ворчала, когда та пыталась мужу помочь по хозяйству:

– Ишь чего удумала, сама огород копать! Мужик у тебя на что?..

– Мам, так некогда Лёне, он с утра до вечера на работе…

– Надо же, надорвался!.. Ничего, придёт с работы, пущай копает! Такое его дело – батрацкое… Вона, ещё и в телятнике не чищено, пошла корову доить, чуть на говне не поскользнулась… Лентяй! Пущай копает…

– Ну зачем ты так, мама? – морщилась Галина. – Нормальный он мужик, всё по дому делает.

– Но-ормальный… Вот и пущай копает, коли нормальный! – ворчала она нарочито громко, чтоб зять услышал.

Сам Леонид к этому тёщиному ворчанию относился спокойно, с некоей долей крестьянской философичности:

– Старый человек, её уже никому не переделать, даже Господу Богу. Ворчит – и ворчит, на то она и тёща, чтоб на зятя ворчать. Только мне-то от этого не скользко, – говорил он жене. – Да и нас новоенисейских этим не проймёшь.

 

Историю эту про Новоенисейское Игорь тоже от отца слышал – то ли правда, то ли придумано, но соседнее село было основано гораздо позже самого Енисейского, уже в конце девятнадцатого века беглыми енисейскими батраками.

В самом Енисейском мужики изначально зажиточные были. С тех пор, как отстроились, – хозяйства у всех большие, у кого дети взрослые управляться помогали, а кому-то и батраков нанимать приходилось из разных приблудных. Многие бродяжие да заводские беглые людишки в Енисейском со временем оседать стали, работали на хозяев. Ну а что, и крыша над головой есть, и прокорм – не за так работали, справедливости ради скажем, не скупились енисейские мужики, платили неплохо.

Однако всё равно своего хозяйства кому же не хочется, разве что ленивому. Вот и повадились с некоторого времени батраки енисейские за реку бегать, пытались там обустроиться да своё хозяйство начать. А что – земля за рекой такая же, кыргызы да алтайцы к тому времени уже далеко к горам от реки откочевали, там теперь жили. Да и мирные они нынче, после того, как белому царю на верность присягнули; не то, что поначалу.

Сказывали, самым первым из Енисейского один батрак убёг, кажись Семёном звали, а может ещё как. Говорили даже, что из каторжных был. Однако на какое-то время прижился и осел в Енисейском. Работал и работал на хозяина, а тут – на тебе – убёг! Воли захотелось!.. Землянку за рекой себе выкопал, да дом ставить начал.

Недолго думая, отловили его мужики енисейские да бока намяли, чтоб другим, значит, неповадно было. Хорошо намяли, недели две в лёжку провалялся. Да только где там, один пример показал – другие бегать начали.

Покумекали тогда хитрые енисейские мужики, покумекали, да так принародно огласили: коли сможет беглый за один день да одну ночь за рекой дом поставить, печь в нём сложить да огонь в печи той разжечь – Бог с ним, пущай там и живёт.

С трудом Игорю в то верилось, но, по рассказам отца, находились и такие, что и избу наскоро ставили и печку разжигали. Ну, а коли решение принято было, нельзя же мужикам на попятную идти – мужики небось – вот и отпускали батраков на вольное проживание.

Так там за рекой постепенно ещё одно село выросло. Поначалу десятка полтора хат было, называли его промеж собой енисейские то Нахаловкой, то Батраковым, только в конце концов пристало к этому селу название Новоенисейское. Скорее всего, возникло оно с подачи самих новоенисейских обитателей, понятно, кому охота нахаловским или батраковским быть.

Более того, со временем село на левом, более пологом берегу реки разрослось и стало гораздо больше самого Енисейского и вширь, и по численности населения. А с некоторого времени, уже где-то с 80-х годов ХХ века, стали покупать в Новоенисейском участки земли горожане. Место удобное было, строили дачи и жили все лето, большую часть весны и осени. Некоторые так вообще со временем сюда переселились.

А что, транспорт теперь у многих, а до города – минут двадцать езды. Работали в городе, а жили в Новоенисейском – там и воздух почище, и хозяйство подсобное рядом с домом, ни в какой сад за тридевять земель в выходные тащиться не надо. Вышел из дома – сорвал с грядки огурец, выпил стопку и занимайся хозяйством, не торопясь, от души: хочешь грядки копай, хочешь дрова для баньки руби да в поленницу складывай…

Однако историю о первоначальном происхождении Новоенисейского-Батракова енисейские старожилы помнили до сих пор, и некое пренебрежительное отношение к жителям заречного села у большинства енисейцев, особенно старшего возраста, сохранилось.

Вот и Леонид, муж сестры, родом был из Новоенисейского, а мама Игоря и Галины, как истинная уроженка Енисейского, относилась к нему по старинке – свысока. Она против их свадьбы была, ещё когда Лёнька к Галине на лодке вечерами из-за речки дружить приплывал, только тогда отец жив был, и он, как человек более прогрессивных взглядов, умел убедить маму не противиться счастью дочери. Но сколько уже Галя с Ленькой живут, дети скоро взрослыми у них станут, мама никак внутри смириться с мыслью не может: «Вот, вышла доченька замуж за батрака-нищего нахаловского… Спа-а-сибо, тебе!».

«Конечно, зря она так, – думал Игорь. – Лёнька – он мужик спокойный, работящий. Вот и сестра за ним, как за каменной стеной, живут – ни в чём не нуждаются».

Только разве маму переубедишь! Да он и не пытался этого делать. Знал, согласится вроде бы, как некогда с отцом, головой кивнёт, но думать будет по-своему. Упрямая она, это у них семейное, кашинское…

Домой Игорь пошёл далеко за полночь. Сразу спать лёг, завтра Лёнька пообещал пораньше с утра на своей «Ниве» подъехать, чтобы им на кладбище с плитой побыстрее управиться. Свояку ещё на стан полевой к обеду нужно, там он парня на тракторе подменить пообещал, тому в город зачем-то срочно понадобилось съездить, вот и попросил свояка. А Лёнька, он добрая душа, никому не откажет…

На кладбище они со свояком и впрямь довольно быстро управились. Свояк мужик коренастый, морфлотовский, к труду с детства приучен, да и Игорь, хоть и ростом не вышел, – тоже не промах, в работе никогда ни за кого не прятался. Вкопали плиту, вокруг нижнего основания всё утрамбовали на совесть, цементом укрепили. Хорошо плита встала, прямо. Свояк отвесом самодельным из гайки с верёвкой прикинул, всё вертикально стоит – как надо.

– Ну вот, батя! – выдохнул Игорь. – Теперь у тебя и здесь всё ладом будет…

– Земля пухом, Пётр Семёнович… – кивнул свояк.

– Ты беги, ждёт сменщик, небось… – Игорь протянул Леониду руку. – Спасибо, помог.

– Ладно, чего там. Свои, поди, люди… Сочтёмся.

Поручкались на прощание. Леонид на стан поехал, а Игорь, как и запланировал заранее, к своему другу детства закадычному – Виктору.

 

Родители Виктора Шрайдера из поволжских немцев были. В Сибирь попали ещё в 1941. Тогда с 3 по 20 сентября по данным НКВД из республики немцев Поволжья, Саратовской и Сталинградской областей было выселено почти 440 тысяч этнических немцев.

Своего отца Витька совсем не помнил, но со слов мамы, знал про их злоключения. Сначала всех депортированных выгрузили в Алтайской степи, просто указали место, мол, обустраивайтесь. И всё. Почти сразу взрослых мужчин отправили в трудармию, а женщин и ребятишек расселили по сёлам, в основном по квартирам к местным. Женщины тоже нанимались на работу, трудились просто за пропитание.

Адольфа Шрайдера определили на обслуживание Чуйского военизированного тракта – ЧВТ, как его сокращённо называли во всех документах того времени. А мама попала в Енисейское, жила на подселении у местной семьи, работала в колхозе, скотницей. Муж хозяйки был на фронте, поэтому Марии, так звали маму Виктора, приходилось помогать управляться по хозяйству и с многочисленными ребятишками. Хозяйка в благодарность принимала её как члена семьи, даже ужинать садились все вместе: дед – отец мужа хозяйки, пятеро ребятишек и две женщины – сама хозяйка и Мария. Потом была похоронка на мужа хозяйки, почти сразу после этого схоронили деда, не смог он пережить такое горе, потом… Да много чего было. Но самое радостное – это когда объявили о Победе! Сколько радости, сколько слёз было в Енисейском, кто-то не дождался с войны своих родных, кто-то, наоборот ждал с нетерпением. Как бы там ни было, радости было больше, потому как горе у каждого было своё, а радость одна – общая.

Адольфа комиссовали из трудармии сразу после войны. В Енисейское к маме он приехал худой, чёрный с лица, осунувшийся, постоянно кашлял, нехорошо так, откуда-то из глубины, по-чахоточному. Видать здоровье на стройке подорвал основательно. Хоть и болел сильно, однако худо-бедно дожил до начала 60-х. Вот и Витьку они с мамой смастерить успели…

После смерти Адольфа мать Виктора так и трудилась на ферме, сначала мужа лечить нужно было, потом сына поднимать, а спустя год после смерти отца – Виктору тогда всего-то год было – появился у него отчим – бывший фронтовик, коренной енисеец дядя Юра…

 

С Витьком Игорь в одном классе учился, всё детство вместе: зимой – на охоту, петли на зайцев ставили; летом – и в лес по грибы, по ягоды, и на речку, конечно. А то и на остров, который посередине реки испокон веков был. Вплавь добирались, хоть и быстрина здесь на кривуне. Главное, нужно по берегу вверх подальше по течению пройти, метров на пятьсот-шестьсот выше острова, чтобы, не дай бог, не промахнуться.

Как-то раз Игорь промазал, снесло его течением, пришлось обратно поворачивать да к берегу с самой середины реки плыть. В одну-то сторону вроде ещё ничего, а вот когда и туда, и обратно… Сильно он устал, помнится, в какой-то момент даже испугался не на шутку, на мгновение показалось – не доплывёт. Потом успокоился, не стал сильно руками махать, плавно грести начал, чтоб силы зазря не тратить, и потихоньку – к берегу. Пусть ниже по течению его снесёт, зато сил хватит, хотя и запыхался сильно. А когда на берег вылез, бухнулся спиной на траву, глазами в небо впился, а сердчишко того и гляди выскочит.

Уже потом Витёк спрашивал Игоря:

– Чё, испугался?

– Не-е… – не признавался Игорь, очень уж не хотелось ему выглядеть в глазах друга слабаком. – Нормально. Только устал немного…

– Немного?! – Витёк понимающе хмыкнул. – Ну-ну…

Но самое интересное из того, что на острове было, это, пожалуй, протока. Она и влекла пацанов. При большой воде она разливалась и делила остров надвое. А когда вода спадала, то русло протоки сверху острова и на выходе – пересыхало почти полностью, и образовывалась прямо посередине острова большая старица – настоящее озерцо. Туда-то они с Витьком и пробирались – бобров стеречь. Деревьев вокруг старицы много погрызено да повалено, и хатки бобровые вроде есть, да только самих бобров трудно увидать, сильно уж осторожные зверьки.

Часами пролёживали мальчишки в засаде. Один раз им вроде даже удалось мордочку бобра увидеть, высунулся зверёк буквально на миг и снова под водой пропал, даже рассмотреть толком не успели.

Вроде и видел Игорь мордочку его, но точной уверенности не было, только поверхность воды всколыхнулась дорожкой, словно кто-то большой и быстрый в глубине пропал. А со временем и эта уверенность у него ушла, уже думалось ему, что всё привиделось. Спрашивал себя мысленно, а был ли бобёр-то?

Витька, правда, божился на зуб, мол, он тоже видел морду:

– Здоровая! С клыками! Во-от такущие! – Как-никак, он рядом с Игорем лежал.

– Да показалось, поди… – неуверенно пожимал плечами Игорь на все восклицания друга.

– Точно г-рю бобёр это был! – горячился Витёк.

– Был да сплыл…

– А-а-а!.. – Витёк махал рукой, чего, мол, тебе доказывать, я-то всё сам видел.

Игорь и не возражал, ну видел и видел, раз хочется так думать, не ссориться же с другом из-за такого пустяка.

Бобра он тоже увидел, правда, позже и мёртвого. Огромную тушку зверька вынесло течением прямо к их берегу, ниже деревни. Нашёл зверька отец Игоря. Они как раз с сыном ездили плавник собирать.

Леса тогда по реке ещё много сплавляли, брёвна от плотов отрывались и их на берег выбрасывало. Как раз за деревней, ниже по течению. Никакого «закона о сучках» тогда ещё не было, многие енисейцы тогда сбором плавника промышляли, наберут таких брёвен, привезут домой, распилят, вот и топиться зимой есть чем. Некоторые мужики так до половины зимы запасы дров с плавника набирали.

– Игорь! – позвал Пётр Семёнович сына. – Поди-ка сюда! Посмотри.

Игорь не сразу понял, что это отец рассматривает. А когда увидел тушку, немного растерялся:

– Чего это, пап?

– Не чего, а – кто. Бобёр – это.

– Мёртвый?!

– А ты как думаешь? Знамо дело, не живой.

– Чтой-то с ним?

– Не знаю. Может, случилось что, а может, и кто-то… – отец замешкался немного, стараясь подобрать нужное слово, – помог… Ладно, неси-ка лопату, там на телеге есть, увидишь.

– Зачем?

– Похороним бобра по-человечески… А то собаки найдут тушку, растащат. А вдруг он больной какой-нибудь…

Уже потом, дня через два, Игорь приводил сюда Витьку, показывал другу небольшой холмик на месте, где они с отцом закопали бобра.

– Давай отроем, – предложил Витёк.

– Дурак, что ли! Зачем?

– Посмотрим, интересно же…

– Интересно ему… Чего смотреть-то, давай лучше крест сделаем и поставим на могилку, – примирительно сказал Игорь другу.

Они соорудили из веток ивы крест, связав их лыком, и поставили. Зачем? Тогда Игорю показалось, что в этом есть какой-то смысл. Теперь, пожалуй, даже себе он бы не ответил на этот вопрос. Да и на всю жизнь запомнил, что сказал тогда отец, узнав об их, вроде бы, невинной шалости:

– Неправильно это. Зверь все-таки, хоть и живое существо. А крест, он для человека предназначен. Он свой особенный смысл несёт…

Сказал и замолчал, мол, кто понял, тот понял. А кто не понял, тому – не суждено.

 

С Виктором Шрайдером они встретились в сельсовете, как ещё вчера по телефону сговорились.

Сам сельсовет – небольшое одноэтажное здание, типовая планировка с общим фойе, в которое выходят двери нескольких кабинетов и актового зала. Построено, наверное, лет сорок назад.

Впрочем, внутри всё отремонтировано, правда, по старинке ещё, теперь так не делают. На стенах, снизу, наполовину панели, выкрашенные яркой синей краской, чтобы время от времени их отмывать можно было, а сверху до потолка и сам потолок побелены извёсткой. Радиаторы отопления – Игорь мельком отметил – старые, чугунные стоят. Они хоть на вид и неказистые, но, если вовремя промывать, хорошо греют. Во многих деревнях Игорь и раньше такие здания видел: и сельсоветы, и школы, и дома культуры строили тогда точно под копирку по типовым проектам.

Прямо у двери – приметы времени: санитайзер и объявление: «Без масок не входить!». Отметил для себя и другое – в здании пусто, совсем никого. На одной из дверей старая табличка с надписью «Приёмная», а чуть ниже – «Глава сельского совета В.Ю. Шрайдер». Игорь уверено открыл эту дверь, что называется «с пинка», и с порога увидел расплывающегося в улыбке Витька:

– Ка-акие люди! И без охраны! – приветствовал Виктор.

– И вам – здрасьте! – Игорь шутливо ответил поклон. – Чегой-то у тебя здесь мёртвое царство какое-то, а, Юрьич? Где все-то?..

– Так время ж обеденное… – Витёк искренне удивился такой несообразительности друга. – Это мне делать нечего, сижу тут тебя поджидаю, а у людей дела, понимаешь ли. Все по домам давно уже поразбежались…

Игорь нарочито строго глянул на часы:

– Половина двенадцатого… Понятно, поздний завтрак в администрации села Енисейское плавно перетёк в ранний обед…

– Ну-ну… Это вы там в городе с восьми до пяти… А у нас, кто рано встаёт – тому Бог даёт…

Такая манера общения была привычной для друзей, они постоянно подшучивали друг над другом. Как правило, последняя дружеская колкость оставалась за Игорем. Однако сегодня он не стал продолжать дружеское пикирование, просто спросил:

– Ну что, куда, глава?

– А давай на полянку, где бобра схоронили. Помнишь?

– А то! Давай, – согласился Игорь. – У тебя, если что, удочки в машине есть?

– Найдутся.

Председательский УАЗ-Патриот не торопясь пробежал по селу, по дороге они с Виктором заскочили к нему домой – прихватить перекус, потом джип аккуратно съехал на просёлок.

– Однако здесь меньше трясёт, чем в деревне, а, глава?.. – снова начал пикирование Игорь.

– Шути, шути… Для меня это главная головная боль. Технику хозяйство наше деревенское в любой момент даст, с экскаватором и грейдером тоже проблем нет – с дорожниками на день всегда договориться можно, а вот гравий с города – не навозишься!.. Дорого, да и далеко. А у нас на кривуне взять…

– Знаю, знаю… – кивнул Игорь. – Мне уже свояк про то рассказал. На много оштрафовали?

– Хватило.

Вдруг Виктор резко тормознул и невольно выругался.

– Чего ты? Смотри, так тормозить будешь, вместе с передним стеклом точно вылетим! – недовольно проворчал Игорь.

– Да кепка там…

– Какая ещё кепка?

– Там… проехали… у дороги лежала… наверное, Генкина…

Виктор сдал назад. Действительно, в траве у дороги валялась старенькая, защитного цвета бейсболка. Вместе вышли из машины. Виктор наклонился, поднял бейсболку, аккуратно отряхнул:

– Надо будет Генку найти, кепку отдать. А то, глянь, как палит! Под солнцем без «головы» плохо. Макушку напечёт, удар может случиться…

– Толком объясни, что за Генка?

– Я ж говорю, Генка-пастух. Где-то здесь коров пасти должен. Да ты его помнишь, он, по-моему, даже с твоей Галкой – с сестрой, в одном классе был…

– Куделин, что ли?

– Ну да, Куделин…

Генку отыскать было нетрудно, сначала стадо увидели, потом дымок от костра… Сам Генка сидел рядом с костерком, растерянно оглянулся на них, когда подъехали.

– Привет! – поздоровался Виктор. – Ну что, на коне скакал – кепку потерял!..

– Привет начальству, – хмуро отозвался Генка. – Чего приехал? Кого привёз?

– Ну ты прям, как участковый – вопросов много… Сразу на все отвечать, или как?

– А чё тянуть-то, всё как есть разом и выкладывай.

Виктор усмехнулся:

– Да вот ездим по полям, чужие кепки собираем да развозим всяким ротозеям.

– Во! – Генка как будто даже обрадовался. – Правда что ль, подобрали!

– А то! Думал, шутки тут с тобой шутить буду! На вот, надень, макушку продует!

– Ну спасибо, начальник! Должен буду, прям сейчас уха поспеет, вот и угощу.

– Спасибо, коль не шутишь. А мы – не откажемся, точно, Игорь? – Виктор подмигнул другу.

– Да подсаживайтесь, на всех хватит, – кивнул Генка по-хозяйски, и принялся разливать уху из котелка в большую алюминиевую кружку и алюминиевую чашку. – Уж извиняйте, посуды другой нет.

– Да мы не гордые, – включился в разговор Игорь. – Из такой-то посуды как-то сподручнее даже. Можно и через край попить, было бы что запивать...

И добавил, не то спрашивая, не то просто подметил:

– А котелок-то, однако, деда Матвея...

Генка, похоже, этого не расслышал, а Игорь настаивать на вопросе не стал, и так видел, что именно тот котелок, солдатский.

Виктор достал хлеб, варёные яички, огурцы, зелёный лук – всё, что из дома наскоро прихватил. Не спеша разложил на белой тряпице, которую тоже предусмотрительно взял с собой:

– Мы тоже, чай, не с пустыми руками! – Достал следом маленькие металлические стопки и бутылку самогона. Разлил. – Ну, за встречу!

– Давайте, – согласился Генка.

Выпили. Закусили.

– А вы, извиняюсь, к кому в Енисейское приехали? – Генка пристально посмотрел на Игоря. – Лицо что-то знакомое сильно…

– Ну ты даёшь! – громко хохотнул Виктор. – Дак это ж Игорь Кашин, Галкин брат! Помнишь Галку, с тобой в классе училась!

– Ёлы-палы, то-то я и гляжу!.. – Генка хлопнул себя по затылку. – Извини, не узнал!.. Вот дурная башка!

– Да ладно… – Игорь примирительно хлопнул Генку ладонью по плечу. – Все меняемся, стареем…

Чувствовалось, что Генке очень хочется пообщаться с Игорем «на новенького», вдруг что интересное скажет:

– Ты же в газете вроде?..

– Вроде.

– Вы ж всё поперёд всех узнаёте. Кода эту пандемию чёртову отменят?

– Что, верхом в маске скакать не с руки? – усмехнулся Игорь.

– Да подь она, маска, с детства не носил, а теперь уж точно не надену! – ругнулся Геннадий. – Кюэры, опять же какие-то… Они-то зачем?

Что ответить ему? Игорь как-то задумался, погрузился в себя. Зато Виктор хохотнул над Генкой:

– Кюары, говоришь! Так всё просто, Ген, вот раньше скотину клеймили, теперь вот коровам бирку на ухо крепят. Посмотришь на эту бирку и всё видно – когда корова родилась, сколько лет, когда привита… Вот и тебе бумажку дадут с кюаром…

– Мне!.. На ухо!.. – Генка чуть не задохнулся от возмущения.

– Ну не на ухо, на ж.пу… в смысле на лоб прилепишь, зато по всем ресторанам и циркам будешь ходить, – примирительно сказал Виктор.

– Во-во, только в цирк нам и осталось, – сплюнул Генка, и снова с надеждой посмотрел на Игоря, мол, ты-то что скажешь хорошего.

 

Игорь не торопился с ответом, невольно Серёгу Ерёмина вспомнил, их постоянные разговоры-споры об этой новой реальности. Молод Серёга и горяч, потому и рубит без оглядки правду матку, не била его ещё жизнь, как Игоря. Да, много у нас бестолковых, необдуманных решений принимается, Игорь это прекрасно и без Серёги знал. Но знать одно, а сказать всё как есть, не скажешь.

Согласен он с Серёгой и по поводу информационной агрессивности, причём однобокой, целенаправленной: всё, что признаётся официальной точкой зрения, упорно насаждается людям, как говорится нынче – брызжет «из каждого утюга», распространяя при этом среди людей вирус разрушительной информации, а инакомыслие любое, пусть оно даже аргументировано самыми что ни на есть неопровержимыми доводами, – так его вне закона разом объявят. Мало того, что на страницы печатных изданий не пускают, в сети глушат всё на корню, ещё и преследованиями грозят, вплоть до уголовного… Зачем, для чего это делается?..

– Ты пойми, пойми… – обычно горячился в разговорах с Игорем Серёга Ерёмин. – QR-коды эти… Ведь признано уже официально, что прививка от заражения «короной» не спасает, «смягчает» только заболевание, а значит, и привитые могут точно также на всех окружающих – и привитых, и не привитых – вирусами чихать… Зачем тогда общество искусственно разделять на привитых и не привитых этими QR-ми? Стравить людей, чтоб они друг друга поубивали?..

Особенно Игоря Серёгин аргумент со священником поразил. Как рассказал ему Ерёмин, один из батюшек – их городских – отказался исповедовать не привитого прихожанина только потому, что он не привит! Священник!.. Очень наглядно, как эта вирус-информация сознание людей, далеко не самых глупых, жёстко деформирует, и явно не в лучшую сторону…

Невольно срифмовалось мысленно: «Каждый волен выбирать, жить ему иль умирать…». Ключевым здесь, безусловно, виделось ему слово «волен». Или – не волен?.. Про себя улыбнулся: надо же, стихоплёт! Да, когда-то, бывало, и он стишатами баловался. Вовремя бросил, а то, глядишь, стал бы теперь каким-нибудь престарелым графоманом, которых сегодня не то что в городах, в любой деревне – пруд пруди... Вроде и нет в том большой беды, люди искренне думают, что они нужным хорошим делом заняты – творят! Опять же «не водку пьют»… Вроде бы… Но ровно до того момента, пока умом бронзоветь не начинают… Хорошо всё-таки, что он сам этим по молодости переболел. У некоторых наоборот к старости болезнь эта прогрессирует… Вовремя, вовремя до него дошло, что рифмовать и писать стихи – далеко не одно и тоже… Ладно, как говорится, было и прошло, быльём поросло.

Он опять внимательно посмотрел на Генку, ждёт ведь мужик, надеется. И что ему ответить? Сказать честно, как сам понимает, что да – болезнь есть, опасная болезнь, но то, что вокруг неё раздувается, невольно на мысли определённые наводит… Он сам немало думал об этом, опять же с Серёгиной подачи, как-то анализировать пытался. На поверку выходило, что кому-то очень выгодно создать ажиотаж вокруг всей этой и без того угнетающей ситуации. Ведь при таком положении вещей не надо никакой войны, никаких катастроф, главное – зародить в людях ощущение опасности, чтобы народ реально испугался, запаниковал, и, пожалуйста, все в масках, все друг от друга по углам шарахаются… Все послушны: никаких митингов, никаких демонстраций – управляй не хочу! А если захочет кто выразить недовольство, пар выпустить, вон «ступай» – «полайкай» в соцсетях! Интернет-то, он точно – не бумага, всё стерпит. Да и приглушить соцсети при необходимости всегда можно…

Но это он так думает, это его мысли. Нужно ли это говорить Геннадию, если сам не до конца уверен. Не превратится ли он тем самым по сути своей в одного из тех, кто на него ушат обратной информации выливает? Да и ситуация сейчас не располагает – не газета же это, человеку надо ответить. В газете, если врёшь, то всем сразу и не в лицо, никому в глаза не смотришь. И большинство людей понимают и спокойно принимают, потому как знают – в газетах многое врут, или чаще не всё договаривают. Народ у нас не настолько глуп, чтоб не понимать этого…

А здесь Генка конкретно спрашивает, в глаза ему, Игорю, строго и одновременно доверчиво глядит… Ему правда нужна, а не чьи-то чужие сомнения. Поэтому Игорь ответил честно, насколько смог:

– Не знаю.

Видно было, Генка несколько разочарован таким ответом. Но что сделаешь, правда она – увы! – не всегда то, чего мы ждём услышать.

Поморщившись немного разочарованно от того, что не получил должного ответа, Генка перевёл разговор непосредственно поближе к костру:

– Да вы уху-то прихлёбывайте, прихлёбывайте... Рыбку берите! – Рыбу, окуньков и чебаков, Геннадий предусмотрительно разложил на единственной тарелке. – С утра наловил, здесь на кривуне.

– А помнишь, здесь, где коса теперича, раньше ямы были, – и Виктор тоже решил перевести разговор в другое русло, предусмотрительно разливая по второй. – Лещей каких здесь ловили, а!..

– Да-а, было… – задумчиво согласился Генка.

– А коров-то на лугу по скольку пасли раньше!..

– До сотни стадо доходило… – Геннадий почесал затылок.

– А сейчас сколько?

– Двух десятков нет…

– Да-а… Было…

Дошли и до бобра, которого Игорь с отцом здесь похоронили. Его помянули молча, не чокаясь.

– Эка, вспомнили! Бобров на острове давно нету… – вздохнул Генка.

Уже начинало темнеть. Костёр догорал, а воспоминания у них не заканчивались.

– А помнишь!..

– Нет, а ты помнишь!..

«Эх, хорошо-то как!» – думалось Игорю. Правильно он всё-таки сделал, что вырвался сюда, на родину, вот и в доме родном побывал, и у бати на могилке прибрался, и с родными пообщался – с мамой, с сестрой, со свояком…Теперь вот сидит он здесь – на берегу с друзьями, и хорошо, душевно ему теперь. То ли от воспоминаний этих, то ли от воздуха лёгкого, пьянящего, вечернего. Рекой вот пахнет, разнотравьем с луга доносит, костром… В сумерках отчётливо слышно, как вода журчит через камешки, на кривуне чуть выше по течению, а иногда рыбина где-то плеснётся у дальнего берега. Эх, завернуть бы теперь всё это как остатки еды в чистую тряпицу да с собой забрать, чтоб навсегда. Вместо той каждодневности, которая сегодня всех давит и гнетёт через заражённое мировое информационное поле… Вот эти – реку, луг, костёр… Да только сделать это надо было наверное гораздо раньше – ещё тогда в детстве, а теперь вроде и не поздно ещё, но всё меньше и меньше этого вокруг нас… Заберёшь, что детям останется?