Александр КОСЕНКОВ 
Александр КОСЕНКОВ
РАЗГОВОР С СЫНОМ
Пьеса-диалог
Иногда мне кажется, что смысл жизни есть сама жизнь
во всех её проявлениях: в боли и в радости, во взлетах и падениях.
Володя Женов (из школьного сочинения)
Что из того, что этот разговор никогда не состоялся в действительности. Он десятки, сотни раз состоялся в душе, в воспоминаниях, в размышлениях каждого из участников этого несуществующего разговора. Они вели его всю жизнь. И продолжают вести, хотя со дня гибели младшего из собеседников прошло уже больше двадцати лет. Но он продолжает жить, и будет жить, пока длится этот разговор.
Собеседники:
ОТЕЦ – Владимир Гаврилович Женов. 54 года, генеральный директор Новосибирского Муниципального банка.
СЫН – Владимир Женов. 23 года, погиб 7 мая 2002 года в авиакатастрофе в горах Алтая.
СЫН. Здравствуй, отец.
ОТЕЦ. Здравствуй, сын.
СЫН. Неважно выглядишь. Догадываюсь – восемнадцать часов из двадцати четырех работа, пять часов сон, час… Мне всегда было интересно, что ты делаешь наедине с этим часом? Думаешь о работе?
ОТЕЦ. Думаю обо всем. Вспоминаю.
СЫН. Я как-то прочитал у Кастанеды, что воспоминания – один из самых трудных экзаменов воина. Тогда я так и не понял – что трудного может быть в воспоминаниях? Вспоминай себе и вспоминай. Сейчас, кажется, начинаю понимать.
ОТЕЦ. Оценка прожитой жизни.
СЫН. Не только. Воин не просто оценивает. Он принимает решение, как жить дальше. А ты – воин, лидер.
ОТЕЦ. Странно.
СЫН. Что?
ОТЕЦ. Совсем недавно мне задали вопрос: – Владимир Гаврилович, все называют вас прирожденным лидером. Как вы сами понимаете свое лидерство?
СЫН. Что ты ответил?
ОТЕЦ. Я ответил, что быть лидером, это больше, чем принимать решения. Нужно еще нести ответственность за их принятие. Принимать решения не так уж трудно. Лидер – это не человек принимающий решения. Лидер – это человек, который несет ответственность за последствия принятия своего решения до самого конца.
СЫН. Сколько себя помню, ты всегда был на несколько шагов впереди каждой моей догадки о смысле жизни.
ОТЕЦ. Не каждой. Иногда ты с гениальной легкостью забегал так далеко вперед, что я ловил себя на мысли, что не понимаю тебя. Это меня радовало и пугало.
СЫН. Почему пугало?
ОТЕЦ. Как там в Библии? «Во многом знании много печали». Ты так спешил жить и знать… Словно чувствовал…
СЫН. Я действительно чувствовал. Не то, что произойдет, нет. Просто я как-то сразу понял, что если жизнь не пить радостно и взахлеб, а потреблять, тянуть маленькими, осторожными, безвкусными глотками, она из счастья может превратиться в обузу. Я хотел жить с ощущением счастья. И мне это удавалось. Благодаря тебе.
ОТЕЦ. Я ни при чем. К пониманию смысла жизни каждый приходит самостоятельно. Должен приходить.
СЫН. Как ты?
ОТЕЦ. Я шел очень долго. Всю жизнь.
СЫН. Расскажи.
ОТЕЦ. Что?
СЫН. Как ты шел. Я очень мало знаю о том, что было до меня. Даже не до меня, а до того времени, когда отчетливо понял: ты – мой отец. Понимаешь?
ОТЕЦ. Мне очень важно знать, что ты вкладывал в это понятие – отец.
СЫН. Все. Доверие, любовь, забота, сила, мужество, пример. Даже когда я по-мальчишески начинал сопротивляться твоему авторитету, напору, энергетике, знаниям, в глубине души я прекрасно понимал, что сопротивляюсь самому себе. Потому что ты – это был я, а я – это ты. Как сейчас.
ОТЕЦ. Я всегда боялся, что когда-нибудь перестану понимать тебя. Потому что ты лучше, чем я. Намного лучше. То, что ты схватывал на лету, без малейших усилий, мне давалось годами тяжелейшей работы над собой. В твоем возрасте я был совсем другим.
СЫН. Расскажи. Я ведь почти ничего не знаю, каким ты был. Просто иногда мне казалось, что ты жил в какой-то другой жизни, другом измерении.
ОТЕЦ. Это действительно была другая жизнь. Совсем другая.
СЫН. Нам всегда не хватало времени поговорить об этом. Расскажи.
ОТЕЦ. Зачем это тебе?
СЫН. Кто знает. Ведь этот разговор не только для меня, но и для тебя тоже. Не забывай, ты – воин. Теперь я понимаю это лучше, чем когда-либо.
ОТЕЦ. Не знаю, что ты имеешь в виду… Хорошо. Попробую «расставить все по полочкам памяти». Это выражение я давно вычитал в какой-то книге. Тогда оно меня насмешило – жизнь, расставленная по полочкам. Как в магазине. Не хватает только ценников. Кто их должен расставить? Ты сам? Или другие? С возрастом начал понимать, что это не так уж и смешно. Скорее, грустно.
СЫН. Лев Толстой считал, что за свою жизнь человек проживает несколько жизней. И в каждой новой жизни он не очень похож на себя прежнего.
ОТЕЦ. Ко мне это относится в полной мере. Боюсь, что если бы я встретил себя двадцатилетнего, мне стало бы не по себе. Такая каша была тогда в голове, такие коротенькие неинтересные мысли. Когда я сравниваю тебя с собой в этом же возрасте, буквально физически ощущаю громадную дистанцию. Поневоле станешь философом. Это дистанция между прошлым и будущим. Я не оговорился – не настоящим, а будущим.
СЫН. Скорее, между прошлым и прошлым.
ОТЕЦ. Не смей так думать! Ты – будущее. И всегда им будешь. Пока живу я, пока живет твоя мама, пока живут люди, которые знали и любили тебя.
СЫН. Хорошо, не будем спорить, как всегда. Но если тебе не трудно, начни с начала.
ОТЕЦ. Что ты имеешь в виду?
СЫН. Когда ты впервые ощутил диссонанс жизни, которой жил, понял, что в ней что-то не так, кто-то что-то напутал?
ОТЕЦ. Ну, подобных «диссонансов» в моей и окружающей жизни было множество. После одних начинало что-то меняться вокруг, другие оставляли шрамы на моей собственной шкуре, третьи… С ними сложнее. Это когда что-то ломается и переделывается в тебе самом. Иногда это было мучительно больно, иногда страшно, а иногда воспринималось, как заслуженное и долгожданное счастье.
СЫН. Расскажи. Мне интересно.
ОТЕЦ. Тогда начну, как ты просил, с самого начала. Мы жили в Закаменке, на краю тогдашней городской свалки. Отец, когда вернулся с войны, вместе со своим братом построили там засыпушку. В одной её половине жила наша семья, в другой со своей семьей дядька. Нашей жилплощадью была комнатка в 16 кв.м. и маленькая кухня, в которой кроме печки стоял еще сундук, на котором спала бабушка. В комнате жили отец, мать, сестра и я. Помню, каким счастьем было для меня появление собственной тумбочки. Я сразу почувствовал себя самостоятельным человеком.
СЫН. Хороший повод для сравнения. Я в этом возрасте мечтал о персональном компьютере высшего класса, а ты о тумбочке.
ОТЕЦ. Ты получил компьютер, я – тумбочку. Дело не в этом. Мы тогда не чувствовали своей ущербности, обделенности в чем-то. Так жили все вокруг, так жили миллионы. Свалка была моей первой экономической школой. Мальчишками мы собирали там тряпки, макулатуру. Это были первые самостоятельно заработанные копейки. Уже тогда я начал понимать их цену и место в классической марксистской формуле: товар – деньги – товар. Свалка преподнесла мне и первый достаточно внушительный политический урок.
СЫН. Говорят, политика была тогда опасным делом.
ОТЕЦ. И, как всегда, отвратительно грязным. И страшным. Это было буквально на другой день после ХХ съезда партии, на котором разоблачили культ личности Сталина.
СЫН. Я что-то читал об этом, но так толком и не разобрался. Одни до сих пор кричат, что Сталин гений, другие проклинают его.
ОТЕЦ. Еще одно доказательство, что в политике все зависит от субъективных оценок людей, а не от объективных обстоятельств, как нам все время пытались внушить. Кстати, в экономике то же самое. Но это уже мое собственное открытие.
СЫН. Очень интересно. Обязательно расскажи. Тебе ведь хочется мне об этом рассказать.
ОТЕЦ. Расскажу. Это, действительно, гораздо интереснее, чем политика. Но начнем все-таки с того дня, когда я ранним солнечным утром бежал в школу. В моей голове не было ни малейшей мысли ни о Сталине, ни о политике, и уж, тем более, ни о каких судьбоносных исторических переломах, подземные толчки которых уже докатились и до нашей Закаменки. Проблема нового футбольного мяча была для меня тогда важнее глобальных мировых проблем. По привычке я завернул к свалке, чтобы поглядеть, не выкинули ли из соседнего института дефицитную стеклотару, и остановился в полном недоумении. Вся ближайшая к нам территория свалки была завалена сотнями Сталиных. Портреты, плакаты, бюсты. А сверху – огромная гипсовая статуя, которая раньше стояла там, где стоит сейчас и стояла еще раньше, до Сталина, часовня Николая Чудотворца. Ничего не понимая, я примчался с этой потрясающей новостью в школу, но когда после уроков мы прибежали на свалку, там уже ничего не было, кроме ровной, укатанной, утрамбованной земли. Сталин, имя которого до сих пор мы произносили с благоговением, исчез под слоем мусора и грязи.
СЫН. Впечатляет.
ОТЕЦ. Сейчас я думаю, а не тогда ли зародилось во мне первое, неосознанное еще недоверие к политикам всех видов и рангов, которые затем, в продолжение всей моей последующей жизни с завидным постоянством проходили один и тот же путь – от превознесения до низвержения, от славословий до обливания дерьмом. Эта многократно случавшаяся в нашей стране за последние десятилетия переоценка личностей и политических ценностей многому меня научила. Я перестал придавать значение политическим обещаниям и долгосрочным политическим прогнозам.
СЫН. А я им вообще никогда не придавал значения. Мне это было неинтересно. Нельзя ставить свою жизнь в зависимость от той или иной политической догмы. Это глупо и не перспективно.
ОТЕЦ. К сожалению, в твои годы я думал еще совершенно иначе. Вернее, совсем не думал об этом. К этому времени я уже стал лидером.
СЫН. Ты имеешь в виду спорт?
ОТЕЦ. Да, все началось со спорта.
СЫН. Помнится, ты говорил, что из спорта надо уметь вовремя уйти, чтобы остаться нормальным мыслящим человеком.
ОТЕЦ. Не из спорта, а из профессионального спорта. Если обычный спорт помощник и оберегатель жизни, то профессиональный – вечная борьба за выживание, вечный страх оказаться за бортом. Он ломает, калечит, выжимает тебя, как губку. Он превращает жизнь в гонку за химерой победы и, в конечном счете, оставляет в неизбежном проигрыше.
СЫН. Согласен. Спорт должен быть бескорыстным. Он должен быть проверкой твоих сил и возможностей, попыткой как можно полноценнее и ярче ощутить радость жизни. Ты прав, погоня за победой над кем-то бессмысленна. Завтра кто-то другой обязательно победит тебя. А вот победа над самим собой – над апатией, слабостью, страхом, неуверенностью – это уже что-то. Это делает меня сильнее.
ОТЕЦ. Все правильно. И, тем не менее, именно спорт сделал из меня лидера. Я почувствовал вкус победы. Я понял, что если хочешь чего-то добиться, то надо добиваться, а не ждать. Я понял, что слава приятна и, порой, неплохо оплачивается. Но она же непостоянна и недолговечна. Слава Богу, что понял я это достаточно быстро.
СЫН. Все началось с хоккея?
ОТЕЦ. Все началось с хоккея. Детская хоккейная команда «Марс» из одного из самых бандитских районов города стала победителем всех остальных детских хоккейных команд Новосибирска. Я был капитаном этой команды. Я впервые услышал по радио свой голос – у меня брали интервью. Девчонки из соседних классов прибегали посмотреть на меня. Мальчишки, которые не играли в хоккей, завидовали. До этого я неплохо учился. Но как только начался спорт – хоккей, потом футбол, учеба превратилась для меня в неприятную обязанность. Мне стало скучно учиться. А спорт казался интересной игрой, о конце которой я, конечно, не задумывался. Куча новых впечатлений, поездки, ощущение своей силы, желание быть сильнее и удачливее других. Я увлекался боксом, хоккеем, потом футболом. Футболом я буквально бредил. Стал капитаном команды, которая выиграла кубок Сибири по футболу среди юношей.
СЫН. Но при этом ты все-таки учился.
ОТЕЦ. Это мама. Только благодаря ей учебу я не бросил. Мудрая женщина, она прекрасно понимала, что спорт это не то, с чем надо связывать жизнь. И это несмотря на мои успехи и славу. Поэтому после восьмого класса я поступил в техникум. Мне было совершенно все равно в какой. Поступил в Энергетический, только потому, что он был ближе всех к дому. Благодаря маме я даже закончил его – не мог и не хотел её огорчать. Моя первая специальность – техник-теплотехник силовых парокотельных установок. Если честно – я почти не учился. Играл сразу и в футбольной и в хоккейной командах. Поездки, перелеты, новые города, куча впечатлений. Иногда просыпаешься и минут пять не можешь сообразить, в каком ты городе. Сегодня в Ашхабаде, завтра во Владике. Болельщики тебя узнают, скандируют твое имя. Я упивался славой и собственными возможностями. Мне казалось, что так будет продолжаться всегда. Если говорить о приобретении каких-то знаний, то эти годы можно было бы считать полностью потерянными, если бы не производственная практика. 10 месяцев заводской практики. Это осталось и запомнилось на всю последующую жизнь. Настоящая практика. Это было очень серьезно, потому что это была оборонка. Первая запись в моей трудовой – 202-ой почтовый ящик. Потом он стал называться заводом им. Чкалова. Я горжусь этой записью.
СЫН. Чем тут можно гордиться, папа?
ОТЕЦ. Тебе, наверное, это трудно понять – чувствовать себя частью огромного коллектива, огромного единого организма. Видеть, как труд тысяч людей воплощается в нечто реальное и очень необходимое, как мы тогда все считали, для страны. Я честно там работал. Выходил в ночные смены. Опоздание на две минуты считалось чуть ли не преступлением. Несмотря на мою неплохую физическую форму, было тяжело. Угнетало, что в таком огромном коллективе я не мог быть в уже привычной для меня роли лидера. Меня там просто не замечали.
СЫН. И ты считаешь это хорошим жизненным уроком?
ОТЕЦ. Несомненно. Я понял разницу между «должен» и «хочу». Я понял, что есть обстоятельства, которые не зависят от твоей воли, втягивают тебя в свою орбиту и заставляют поступать так, как надо кому-то, а не тебе. Могу тебя уверить, что многим это нравилось и нравится. Некоторые люди просто не в состоянии самостоятельно строить свой жизненный путь и решать свои жизненные проблемы. Они счастливы, когда это за них делает кто-то другой, что все катится по проложенной кем-то колее. Не потому ли так много сейчас ностальгических воспоминаний о том времени, когда все решали за них. А им надо было только «честно выполнять свой долг».
СЫН. Тогда объясни, в чем разница между командной игрой и командной коллективной работой?
ОТЕЦ. Интересный вопрос. В игре всегда есть элемент риска, непредсказуемости результата. Это намного интереснее, чем повседневная рутинная работа, где результат, как правило, ясен заранее. В игре, если у тебя есть талант, хорошие физические данные, голова на плечах, ты более заметен, тебе легче добиться успеха, чем в огромном коллективе, где талант и инициатива приветствуются далеко не всегда. Но и в командной игре, и в рабочем коллективе ты должен быть всецело подчинен чужим установкам, должен смирять себя во имя общего результата. Совершенно явный обман со стороны идеологов строящегося и уж тем более «развитого» социализма, что только в коллективе ты полностью раскрываешься, как личность. Коллектив должен состоять из управляемых, а не из независимых личностей.
СЫН. Так было всегда?
ОТЕЦ. Так было почти всегда. И почти всегда в обществе появлялись личности, которые хотели быть независимыми и становились ими.
СЫН. Не противоречишь ли ты сам себе? Ты же не раз цитировал своих любимых классиков, что «жить в обществе и быть свободным от общества нельзя».
ОТЕЦ. Если помнишь, я еще цитировал, что «свобода есть осознанная необходимость». И чем больше ты познаешь, тем шире у тебя свобода выбора, и значит, тем больше ты свободен.
После заводской практики я полностью связал себя со спортом. Играл в профессиональной футбольной команде «Пахтарал». Зарабатывал по тем временам огромные деньги. Мог позволить себе слетать из Ташкента в Новосибирск на свидание к любимой девушке, чтобы только поцеловать её, отдать цветы и в тот же день вернуться. Мой огромный портрет висел на Аллее славы крупнейшего в стране хлопководческого совхоза «Пахтарал». Мы играли с командами высшей лиги. Все было очень серьезно. Но через полтора года я вдруг почувствовал, что становлюсь дураком.
СЫН. Так вот и вдруг?
ОТЕЦ. Конечно, не вдруг. Что-то в меня уже было заложено всей предшествующей жизнью, родителями, педагогами, какими-то неприметными на первый взгляд обстоятельствами, которые потом вдруг становились определяющими. Кроме того, меня начали преследовать серьезные травмы. Все нагляднее становилась оборотная, неприглядная сторона профессионального спорта, которую на первых порах, увлеченные азартом погони за победой и высокими заработками, мы не замечали. Я мог бы многое рассказать тебе об этом периоде моей жизни, но лучше пока не буду. Я ушел из спорта. Не сразу, правда, но ушел.
СЫН. Потом, по-моему, был НАРХОЗ?
ОТЕЦ. Да, я поступил в НАРХОЗ. И вот этот шаг был действительно судьбоносным. Хотя, на первый взгляд, совершенно случайным.
СЫН. Помнишь, ты любил повторять слова Юлиана Семенова, с которым был хорошо знаком: «Кажущиеся случайности один из потаенных законов человеческого бытия». То, что ты поступил в НАРХОЗ, стал, в конце концов, известным банкиром, тоже проявление этих скрытых закономерностей?
ОТЕЦ. Теперь я почти уверен, что так оно и есть. Я бы назвал это законом самореализации личности, которая была готова и стремилась к этой самореализации. Мне почему-то всегда было тесно в тех рамках, которые кто-то пытался мне навязать. Я мог бы поступить в НИИЖТ, НИСИ – с моей спортивной славой меня бы приняли туда на любой факультет без экзаменов. Мало того, на третьем году учебы в НАРХОЗе я мог бы перевестись в Московский университет. Меня, по сути, уже приняли туда, но я забрал документы назад. Я ничего не знал о НАРХОЗе, и когда спросил приятеля, на какой факультет мне лучше поступить, он сказал: – На МТС. Почему на МТС? Что это такое? – МТС – материально-техническое снабжение. Те, кто там учится, должны обладать хорошей памятью. Как ни странно, это стало для меня решающим аргументом. Тебе, наверное, смешно сейчас все это слышать?
СЫН. Я помню тебя всегда твердо знающим, что ты хочешь делать. Никогда не видел тебя растерянным и сомневающимся. Учился у тебя формулировать точные цели и умению их добиваться.
ОТЕЦ. Это пришло потом. После множества непростых жизненных уроков. Жизнь учит очень жестоко, но результат этой учебы будет налицо только в том случае, если ты хочешь учиться. Могу сказать о себе, что я всегда хотел и умел учиться. Учусь до сих пор. Но настоящее увлечение учебой, своеобразный азарт приобретения знаний я почувствовал на втором курсе. Мне вдруг стало интересно учиться. И это новое для меня чувство показалось мне намного увлекательнее и результативнее моего прежнего увлечения игрой. В институте было тогда много отличных преподавателей, благодаря которым неведомая прежде и казавшаяся очень скучной экономическая наука раскрывала перед нами такие глубины, грани и возможности, что нам захотелось не учиться, а познавать, заниматься экономикой всерьез и навсегда. Как, например, не сказать самые добрые слова о нашем преподавателе политэкономии Александре Львовне Войталовской. На всю жизнь она вбила в меня понятия экономических категорий. До сих пор я храню её конспекты. Она сумела убедить нас, что политэкономия везде политэкономия. Нет политэкономии капитализма, социализма, Китая или Германии. Говорить тогда такое было незаурядной смелостью. С той поры и до сих пор я совершенно убежден и готов профессионально доказать это, что в экономике мы по-прежнему живем по Марксу. Потому что существуют вечные и незыблемые основы. Люблю повторять, что «дважды два – везде четыре. В Нью-Йорке, на Тайване, в Новосибирске». Недавно в экономическом споре с весьма сильным политэкономом Виктором Александровичем Толоконским сумел доказать, что прибыль может быть отрицательной. И завершил это доказательство гениальной фразой, правда, не своей: «Прибыль – это мнение, наличка – это факт».
СЫН. Я видел своими глазами, как многие ломались в новых условиях. Значит, все-таки не всегда экономика одинакова?
ОТЕЦ. Давай расставим все точки над i. Условия хозяйствования – это еще не экономика. А то, что началось у нас в начале 90-х, тем более не было никакой экономикой. Это только некоторые политики, зарабатывая себе популярность, вещали о возврате к капитализму. На самом деле, то, что творилось, не было ни капитализмом, ни рынком, ни уж, тем более, не имело ни малейшего отношения к классической экономике. Это был развал, дикий базар, разворовывание всего и вся. Можно подыскать еще десятки сравнений. Это был период нашего идеологического и экономического поражения, период переоценки ценностей, после которого мы должны были сначала задуматься, потом одуматься, все понять и начать жить по-новому.
СЫН. И на какой стадии мы находимся сейчас?
ОТЕЦ. А ты как считаешь?
СЫН. Считаю, что кое-кто уже одумался, кто-то еще думает, а кто-то даже пытается начать. Только получается пока по-разному.
ОТЕЦ. Чаще, не получается. И так будет продолжаться до тех пор, пока нам на смену не придете вы. Не отягощенные грузом прошлых ошибок, свободные от каменной тяжести политических авторитетов, мыслящие абсолютно реальными категориями и думающие не о том, как бы выжить, а о том, как жить лучше и достойнее.
СЫН. В отличие от многих, ты, по-моему, достаточно быстро нашел свое место в новых условиях.
ОТЕЦ. Далеко не сразу. И до сих пор не уверен, что нашел именно то, что хотел. Но в одном ты прав – мне было намного легче других понять то, что происходит, и отыскивать в царящей неразберихе места, которые меня до поры до времени устраивали.
СЫН. Чем ты это объясняешь?
ОТЕЦ. Загибай пальцы. Школа свалки, школа спорта, хотя и небольшая, но все-таки тоже школа заводской практики. «Крутой», как сейчас говорят, институт, отличные преподаватели, аспирантура, школа Плехановки, большая преподавательская практика, собственная неуемность – мне всегда хотелось узнать и сделать больше, чем полагалось, как тогда говорили, «по штату». Кроме того, великолепная школа студенческих строительных отрядов.
СЫН. Слово «стройотряд» было одним из первых в моей жизни. Но я так и не мог сложить более-менее цельной картины того, чем ты тогда занимался. Хорошо помню ваши с мамой рассказы, в которых звучали слова: Сахалин, Курилы, Чукотка, Дальний Восток, Колыма. Даже, кажется, Командоры. Жутко завидовал вам и даже поклялся, что обязательно побываю в этих местах.
ОТЕЦ. А ведь ты уже побывал с нами на Шикотане. Правда, совсем маленьким. Это был большой и очень значительный кусок нашей жизни. Я там учился науке управления, снабжения, общения, взаимопонимания. Я прошел через все этапы стройотрядовской жизни – от высокого звания «боец стройотряда» до командира всех путинных отрядов Сахалинской области. Мы давали стране валюту – икру, крабов и прочие бесценные дары океана. У меня в подчинении было 12 тысяч человек. Оперативно я подчинялся только первому секретарю обкома. До сих пор горжусь, что знаю Сахалин лучше, чем любой сахалинец, Чукотку – лучше любого чукотчанина, Курилы – лучше, чем любой курильчанин, Камчатку – лучше любого камчадала. Наши стройотряды были везде. Работали в сложнейших условиях. Питание – сухая картошка и сайра во всех видах. На икру не хотелось даже смотреть. На сон – два-три часа в сутки. Часто и того не получалось. Из того времени мои первые две язвы и уверенность, что силой воли можно справиться с любой болезнью. Из того времени крепнущая уверенность в своих силах и очень важный управленческий опыт.
СЫН. Ты говорил мне, что в жизни каждого человека бывают экстремальные ситуации, которые проверяют человека на прочность. Вернее, ты тогда сказал «на вшивость». Потом, когда я познакомился с экзистенциализмом, прочитал пьесы и статьи Сартра, я понял, что человек не должен избегать подобных ситуаций. Наоборот, он должен стремиться к ним, потому, что это отличный способ проверки своей истиной сути. Может быть, отсюда мое увлечение экстремальными видами спорта? «Кто ты – тварь дрожащая или человек?».
ОТЕЦ. Федор Михайлович имел в виду нечто другое. Но в принципе я с тобой согласен. Если ты уверен в себе, экстремальных ситуаций бояться не надо. Они помогают выдавливать из себя раба.
СЫН. Я знаю, в твоей жизни бывали такие ситуации.
ОТЕЦ. Не раз.
СЫН. Расскажи хотя бы об одной.
ОТЕЦ. Вспоминаю о них не только потому, что смог что-то преодолеть, справиться с труднейшими, иногда чуть ли не безвыходными обстоятельствами, но и потому, что в самую трудную минуту рядом всегда оказывались настоящие люди.
Взять хотя бы случай, когда меня исключали из партии. Партия всегда значила для меня очень много. А кроме того, в то время исключение означало не только потерю работы, но потерю надежды вообще чего-либо добиться в жизни как управленцу, экономисту или преподавателю. Чтобы этого не случилось, от меня требовалось лишь одно – сдать человека, который очень мешал кому-то из власть предержащих. Я хорошо знал и уважал этого человека. Сдать отказался. Тогда секретарю парткома НАРХОЗа Светлане Прокопьевне Михайловой приказали готовить мое исключение. А она отказалась. «Женов, – сказала она, – один из немногих людей, на которых держится институт».
Это была очень трудная для меня ситуация. Именно тогда я дал себе слово, что окончательно и навсегда вытравлю из себя раба.
Хочу еще напомнить тебе, что все трудные ситуации, которые случались со мной, мы проживали втроем – я, мама и ты. И это тоже придавало мне силы.
СЫН. Хорошо помню, какой ценой далась тебе победа в одной из таких экстремальных ситуаций. О ней говорил весь город, а ты лежал дома без сил, и тебя рвало кровью. Впервые в жизни я по-настоящему испугался. Так, наверное, пугаются люди, когда вокруг них начинает рушиться то, что раньше казалось незыблемым.
ОТЕЦ. Я не рухнул. Совсем наоборот. Я сделал еще один важнейший для себя вывод. Я понял, что больше никогда в жизни никому не поддамся, ни перед кем не согнусь и не сломаюсь. Что сломать меня после всего этого просто невозможно.
СЫН. Я гордился тобой. Когда меня начинали доставать, мол, «твой отец банкир», – я отвечал: – Да, банкир, но честный банкир!
ОТЕЦ. Для меня это самая высокая и дорогая оценка. А недавно меня порадовал результат анонимного тестирования среди сотрудников нашего Муниципального банка. Там было много номинаций, много вопросов. Это были как бы наши внутренние соревнования – полушуточные, полусерьезные. И вот после опроса мне было присвоено звание «самого большого новатора и самого большого консерватора в банке». Согласен с такой оценкой?
СЫН. Надо подумать. Для меня это еще одно подтверждение твоей незаурядности.
Однажды я попытался оценить, вернее, переосмыслить свои детские впечатления о том времени, когда все вокруг вдруг стало рушиться. Прежний устойчивый мир вдруг стал терять свои четкие очертания, стали появляться какие-то новые термины, неожиданные словосочетания, лозунги, люди вокруг стали суетливыми, взбудораженными. Сначала ясно ощущалось радостное ожидание, затем разочарование, потом озлобленность, раздражение. Катастрофы, митинги, огромные очереди у магазинов, неуверенность, растерянность. Я был еще ребенком и пытался понять происходящее через маму, через тебя, через близких людей – как вы ведете себя, как оцениваете, что говорите? Конечно, многого я тогда не понимал. Но хорошо помню твое постоянное возбуждение, активность, невероятную занятость, постоянные разъезды и отъезды, встречи, споры. Все время что-то затевалось, организовывалось, внедрялось, начиналось заново.
ОТЕЦ. Это действительно сконцентрированные впечатления. Все было далеко не так стремительно, не так ярко и далеко не всегда удачно.
СЫН. Помню, сколько было разговоров про твои «деловые игры». А потом, как отрезало.
ОТЕЦ. Я стал заниматься ими, кажется, в 88-м году. Всем уже было совершенно очевидно, что экономика страны зашла в тупик. Многие экономисты пытались найти хоть какой-то выход из создавшегося положения. Придумывали то «экономную экономику», то «интенсификацию», то «модернизацию», то «борьбу с алкоголизмом». Я увлекся деловыми играми. На примере смоделированных конкретных хозяйственных ситуаций мы пытались учить самые разные предприятия, организации и даже министерства экономике. Проводя эти игры, я объехал всю страну, но где-то на 30-ой игре понял, что наши усилия совсем не панацея. Скорее, «мертвому припарки». Все болезни нашей экономики хронически одинаковы и лечение требуется самое кардинальное.
Действительно, чем я только не занимался в последующие годы. Организовал один из первых в Новосибирске экономико-консультативный кооператив «Посредник» (по-моему, он до сих пор здравствует). Стал первым исполнительным директором Сибирского отделения ассоциации молодых руководителей СССР – в последующем всем известной сегодня МАРП. Был одним из основателей Сибирской товарной биржи.
Если говорить о МАРПе, то я до сих пор горжусь тем, что мне удалось создать некую его основу – деловое и человеческое поле общения.
Впервые в жизни – если иметь в виду работу и реализацию своих возможностей – мне было очень хорошо. Я бы даже сказал, комфортно. Это был я, это было то, о чем я мечтал. Я понял, что могу зарабатывать большие деньги. Но мне не это было важно. Главное – я был сам себе хозяин. Я мог говорить и делать, что хотел. Я ощутил полную меру своих возможностей и способностей.
СЫН. Знаешь, когда я почувствовал, что ты можешь все?
ОТЕЦ. Если бы я мог все, я бы спас тебя.
СЫН. Не будем об этом. Помнишь, когда ты взял меня с собой в Сочи?
ОТЕЦ. Ты тогда здорово меня подловил. Помню все до мелочей. Солнечное июльское утро. В качестве сопредседателя Российского биржевого союза я вылетаю на конгресс в Сочи. Билет в кармане, машина у подъезда. Ты бежишь за мной: – Папа, можно я тебя провожу до аэропорта? Ничего не подозреваю: – Конечно, садись. Мальчик забирается в машину. Приезжаем в аэропорт. 15 минут до конца регистрации. И тут мальчик мне говорит: – Папа, а слабо взять меня в Сочи? А я всегда учил этого мальчика, что «слабо» мужику не должно быть ничего.
СЫН. Билетов нет, самолет перегружен, трап уже отъезжает. До сих пор для меня загадка, как тебе это удалось. Много лет я хранил авиабилет, на котором стояла дата – 32 июля. Как тебе его выписали – не понимаю. Как ты уговаривал командира, тоже не помню. Полет, как в тумане. До того момента, пока не увидел море. Оно меня ослепило. Это было такое счастье! Я понял – ты можешь все.
ОТЕЦ. Помню твой радостный крик маме по телефону: – Мама, мама, там море! Догадался, что этот подарок останется с тобой на всю жизнь. И еще понял, какое это счастье делать такие подарки.
СЫН. Ты меня спрашивал, что ты значил в моей жизни. А что значили в твоей жизни мы – я и мама?
ОТЕЦ. Всё. Вы неотделимы от моей жизни. Каждый из нас это не только он, а мы все – ты, мама, я. Не знаю, понятно ли я выразил свою мысль? Ведь это, скорее, не слова, а чувство, ощущение. Можно назвать это любовью, но, наверное, это больше, чем любовь. Это одна общая жизнь. Мы с мамой уже тридцать лет рядом. От первой встречи, от первой крохотной комнатки в старой сырой развалюхе с прогнившим углом, которую мы вместе приводили в порядок, и – через все последующие годы. Совместная учеба, студенческие строительные отряды, работа. Потом появился ты – твой первый крик, твои первые шаги, первые слова. Это было такое счастье! А твои пронзительные провидящие мысли о смысле жизни, твои чудесные мудрые стихи! Хочу верить, что когда ты их писал, ты тоже думал о нас. Феноменальная, почти болезненная честность твоей мамы всегда была и для меня, и для тебя критерием самой безукоризненной оценки каждого нашего поступка. И если мы в чем-то сомневались, мы шли к ней и наши сомнения всегда разрешались единственно правильным и честным выбором. Даже сейчас, когда мы наедине с тобой, она рядом. Я знаю, что она слышит каждое мое и твое слово. Мы снова вместе.
СЫН. Расскажи про ночной звонок.
ОТЕЦ. Какой звонок?
СЫН. Недавний. Когда меня уже не было.
ОТЕЦ. Ты будешь всегда. Это был звонок тебе. Звонивший был твоим знакомым. Вернее даже, знакомым твоей девушки. Он позвонил ко мне, потому, что был ты. Меня он никогда даже в глаза не видел.
СЫН. Ты взял трубку…
ОТЕЦ. Срывающийся голос. В голосе отчаянье, крик:
– Только вы можете помочь, только вы, только вы…
Я говорю:
– Подожди, парень, сейчас четыре часа утра. Чем я тебе могу помочь? Что я должен сделать?
– Только вы, только вы. У меня жена умирает в роддоме. Володя её знает.
– В каком роддоме?
– Во втором.
Старый маленький роддом за ГПНТБ. Я тоже там родился. Говорю ему:
– Клади трубку, я тебе перезвоню.
Позвонил в роддом. Там все подтвердили. Родила девочку, вес 4 100, рост 51 см. С девочкой все в порядке, а мать умирает. У неё сепсис, необходимо лекарство. Врач говорит:
– Мы ничего не можем сделать – у нас ни лекарства, ни денег.
Спрашиваю:
– Сколько нужно?
Отвечает:
– Грамм стоит две тысячи.
Я думал, долларов. Четыре часа утра. Говорю:
– У меня с собой таких денег нет, но если подождете…
Она поняла, говорит:
– Две тысячи рублей.
Тьфу! Бросил трубку, звоню парню:
– Немедленно приезжай.
Приехал. Дали ему деньги на такси, на лекарство. Спрашиваем:
– Есть оно в аптеках?
– Есть.
В общем, спасли человека. На другой день приехал, благодарит.
Твоя мама потом говорит:
– Это наш Володя её спас.
СЫН. Спасибо вам.
ОТЕЦ. Это мы должны благодарить тебя. Помнишь свое школьное сочинение? Ты написал: «Беззаветная помощь друзей – это то, что зачастую спасает людей в кажется совсем уже безвыходных ситуациях». Именно благодаря тебе я понял, что действенная активная помощь ближнему может принести огромную радость. Даже счастье. И, прежде всего, дарящему эту помощь. Ты был добрым и щедрым человеком. Всегда стремился кому-то помочь. Это тоже твои слова: «Творить добро».
Мы организовали фонд твоего имени – Фонд «Памяти Володи Женова».
СЫН. Я знаю.
ОТЕЦ. Помогаем тем, кому сейчас особенно трудно и одиноко. Особенно детям. После этого мне стало легче. Боль не ушла, но она стала светлой. Я учусь радоваться тому, что могло быть радостью для тебя. Пошел снег – пушистый, густой, чистый. Я радуюсь ему, потому что снег всегда был радостью для тебя. Ты так ждал его. Повторяю про себя твои слова: «Еще никогда в своей короткой, но долгой жизни я не ждал так зимы…». «Короткой, но долгой жизни…». Я смотрю на падающий снег и ясно вижу твою радостную улыбку.
СЫН. Мне бы очень хотелось, чтобы ты научился радоваться этим кажущимся мелочам, научился их видеть. Они так много значат в нашей жизни. Нельзя жить одной работой, как живешь ты.
ОТЕЦ. К сожалению, меня уже не переделать. Я законченный трудоголик. Дикий, неисправимый трудоголик. Согласен, это глупо. Я сам тебе не раз говорил: так работать и жить нельзя. Это преступно. Преступно по отношению к себе, к семье, к обществу. Надо жить ради себя, ради близких, а не ради того, что ты работаешь. Но этот образ жизни уже вошел в плоть, в мозг, в душу. Рядом со мной много таких, как я. Мы живем этим. Мы хотели бы отдохнуть, хотели бы пожить ради себя. Не получается. Когда меня попросили определить цель своей жизни, я, не задумываясь, сказал: – Работа. Спрашивают дальше: – Чего бы вы еще хотели добиться в жизни? Отвечаю: – Ничего. Вот то, что я делаю, это и есть моя жизнь. Как ты написал: «Смысл жизни – это сама жизнь». Пока я живу, я буду делать то, что делаю, работать так, как работаю. По-другому я не умею.
СЫН. Папа, ты всегда говорил, что в любой работе важен результат. Ты его видишь?
ОТЕЦ. Начинаю видеть. А в чем-то он уже настолько реален, что я даже начинаю им гордиться. Взять хотя бы наш банк…
СЫН. Как он?
ОТЕЦ. Жив курилка. И еще как жив. Сейчас уже многие говорят о том, что это единственный во всей России реальный муниципальный банк, который полностью обслуживает бюджет своего города. От небольшой аптеки или художественной школы с бюджетом 100 тысяч рублей на пять лет, до основных счетов Управления финансов. Через нас каждый день проходят все платежи бюджета Новосибирска. Это накладывает на нас потрясающую социальную ответственность, которая совершенно несопоставима с ответственностью, например, коммерческих банков по исполнению обеспечения требований клиентов. А поскольку мы обслуживаем городской бюджет, у нас свой, совершенно специфический круг клиентов. Мы обслуживаем средний и мелкий бизнес, которым никто не хочет заниматься. Мы – занимаемся. У нас 6 тысяч вкладчиков пенсионеров, вклады которых мы буквально спасли в 98-м году. Они верят нам безоговорочно. Нам доверят руководство города и области, а мы доверяем им. Работаем рука об руку, душа в душу.
СЫН. В начале нашего разговора ты обещал рассказать о каком-то своем открытии в области экономики.
ОТЕЦ. Я действительно давно его для себя сделал, осознал, использовал на практике и старался донести до других, но никак не мог отчетливо сформулировать. И вот недавно от одного известного американского бизнесмена услышал фразу, которая очень кратко суммировала все мои размышления. Вот она: «В экономике нет вообще никакой экономики. Есть 50% психологии, 40% надежды и 10% обычных бухгалтерских проводок». Все точно. Остальное – полная ерунда. Нет экономики как науки. Есть люди, которые хотят жить лучше. В этом вся экономика. Остальное – инструментарий. Это как бы постановка вопроса – чем срубить дерево? Можно электропилой, можно топором, можно острым камнем, можно зубами. Все это технология, микроэкономика. Можно назвать её по-другому – «инструмент хозяйственных решений». А науки «экономика» как таковой нет.
СЫН. Продолжая твою мысль, можно сказать, что экономика – это общечеловеческая психология.
ОТЕЦ. Совершенно верно.
СЫН. Ты веришь, что в России люди когда-нибудь будут жить лучше?
ОТЕЦ. Ни малейших сомнений. Я горжусь Россией. Считаю, что наш потенциал намного больше, чем у кого бы то ни было. Условия для национального российского менеджмента у нас сейчас просто сказочные. Сейчас нужно только одно – определиться окончательно с правилами игры. И эта возможность появилась наконец-то. Дай Бог, чтобы Путин продержался подольше. Я не делаю из него кумира, в стране еще полно зияющих провалов. Но уже постепенно наступает некоторая ясность, некоторое спокойствие, стабильность. Стали появляться первые правила игры. А то ведь мы часто играем в футбол по правилам гандбола или баскетбола. Так нельзя, так не бывает. Всем сейчас нужно одно – ясность и стабильность. А мы сделаем все возможное, чтобы жить становилось лучше и лучше.
СЫН. Не стал бы говорить за всех, но в тебе я уверен.
ОТЕЦ. Спасибо.
СЫН. Ты всегда выполнял свои обещания, которые давал мне. Выполни еще одно.
ОТЕЦ. Какое?
СЫН. Сделай то, о чем мечтал я. И не успел.
ОТЕЦ. Кажется, догадываюсь.
СЫН. Хочу, чтобы этим летом вы с мамой поехали на Кубу.
ОТЕЦ. Поедем. И зайдем в дом Хемингуэя. Я знаю, что ты очень хотел там побывать. Мечтал заняться журналистикой, писать…
СЫН. Мы еще поговорим об этом. Ведь этот разговор не последний.
ОТЕЦ. Не последний…