Владимир КАРПОВ 
Владимир КАРПОВ
БЫЛО ЭТО НА НИКОЛАЯ УГОДНИКА…
Обычно я, всегда впопыхах, везде запаздывая, прибегаю на посадку самолета или поезда в последнюю минуту, рассекая с сумкой зону досмотра в аэропорту, прыгая иногда на подножку уходящего вагона. И всегда успеваю. А на этот раз ехал во Внуково из Ново-Переделкино, полчаса от дома на рейсовом автобусе. Прибыл рано, часа за два. При этом прошел регистрацию заблаговременно, через интернет. И ходил потом по аэропорту в ощущении бездны свалившегося свободного времени, когда спешить, наконец-то, некуда, можно посмотреть товары в бутиках, рекламу, народ, готовящийся к полету. Вовремя, за треть часа, приблизился к стаявшей у стойки «выхода на посадку» веренице пассажиров. Человек пять впереди, жду. Слышу – чего-то люди шумят, доказывают. Опережаю митингующих, показываю соответствующий документ, мол, вы тут разбирайтесь, а мне-то на посадку. «Да мы с этим же!..» – затряс передо мной посадочным талоном рослый парень с добродушным лицом.
Скоро нам всем пришлось оценить оборотную «выгоду» «невозвратных билетов». Обычно выход на посадку прекращается за двадцать минут, но явился прошедший регистрацию пассажир на три-пять минут позже – вызовут автобус, довезут. А сотрудники переживающей кризис авиакомпании «Тюменские авиалинии» сделали так: минута в минуту. Причем посадка у них заканчивается, в отличие от общепринятого времени, за двадцать пять минут.
Представитель авиакомпании с эмблемой Utair находился в противоположном конце здания. Там уже топилось человек двадцать – наш рейс был в Набережные Челны, но «отсекание» пережили и пассажиры рейса в Сочи, причем некоторые с детьми.
Словом, после значительной перепалки все мы отправились в кассу. Компания сшибла прибыль, а пассажиры – не разевай варежку – потеряли деньги. Ждать никто не хотел, кассиры, имея опыт, предлагали взять билет в соседствующие города: «сочинцам» – в Краснодар, а тем, чей путь лежал в Набережные Челны и Нижнекамск, – в Казань. «Летим в Казань, – обрадованно предложил Добродушный, – там по тыще скинемся, и на такси». – Он был с другом.
В Набережных Челнах – на юбилейных торжествах журнала «Аргамак» – мне надлежало быть не позднее тринадцати чесов следующего дня. Лететь, не лететь? Уже вечер, прилетим ночью, а там ещё четыре часа… Да и будет ли среди ночи это такси?
В воображении рекой проплыло название города, так романтически воспеваемого в годы юности моей: «На-бе-ре-жные Челны-ы». Слово «набережная» – само по себе притягательно. Кто не мечтает прогуляться по набережной? А тут ещё и какие-то «Челны». И КамАЗ, выпускаемый в Челнах, пронесся где-то в Сафари, выбивая песок из-под колес. И потекли воды Камы, которую доселе я видел только в городе Березняки.
Я спешно позвонил главному редактор журнала «Аргамак», поэту Николаю Алешкову, который должен был встречать меня в аэропорту Нижнекамска – Набережных Челнов. Сообщил о новом маршруте.
Перелет в Казань был очень короток: чуть более часа. Мои замечательные попутчики, парни из Нижнекамска, выходили из самолета в приподнятом состоянии: ещё во Внуково, после зоны досмотра, они набрали в ресторанчике дорогущего пива. Добродушный – его звали Евгений – тотчас протянул и мне расписную импортную бутылку, невзирая на строгие штрафы за распитие в общественном месте. Широта души так и плескала в нем через край!
Таксисты вились вокруг нас гуртом! Но… мои приятели, оказалось, ещё из Москвы позвонили своему другу в Нижнекамск, и тот, поднявшись среди ночи, уже ехал за двести с лишним километров встречать друзей! Пурга мела, морозило – на дороге даже возле аэропорта просто ледяное покрытие!
Мы ждали! Ели в ночном кафе вкусную горячую лепешку, разделив по-братски, запивали чаем. Евгений звонил в таксопарк Нижнекамска, узнавал, как и за сколько потом мне можно будет доехать до Набережных Челнов: там, между городами, километров сорок расстояние. Евгений был белобрысым, с ямочками на внушительных щеках и при этом со заметной азиатской скуластостью. Растягивал слова на поволжский лад. По возрасту – он годился мне в сыновья, причем «позднего разлива», но рядом с ним я все более чувствовал себя мальчиком, а его – дяденькой из моего детства, беспечным и добрым, какими на Алтае, среди родни моей и соседей, были через одного да каждый.
Наконец, приехал друг из Нижнекамска, замотанный, усталый. И вот мы на стареньком автомобиле «DEO» помчались по абсолютно беспросветной метели. Водитель бесконечно курил, чтобы не заснуть. Хлопья снега, крупные, наваристые, кружили и рассыпались в свете фар! Вдруг впереди вспыхивали огни, расположенные гребешками, грядами, и это пылающее чудище, воплощенный Змей Горыныч, приближалось, надвигалось, наконец, вырисовывался силуэт обложенного фонарями КамАЗа, так, что казалось, на дороге не разойтись. КамАЗ проносился мимо, обдавая потоком воздуха: корейский автомобилишко ощутимо сносило к обочине. В поднятой снежной пыли водитель метров пятьдесят-сто управлялся с рулем, вообще не видя ни зги.
Но иногда, в низине, чуть стихало. И такой же красивый, выхваченный светом фар, открывался мир: косогор, сизое небо в хлопьях! И опять только снег в стекло.
Никогда не подозревал, что меня так могут обрадовать приметы цивилизации! Автозаправка с какой-то диковинной конструкцией из светящихся огней рядом, еще одна, и снова с сетчатой башней из фонарей – нигде, кроме Татарии, я такого не встречал. Улица, словно взлетающая новая красавица-Мечеть…
Евгений вызвал, еще подъезжая к городу, такси. Дождался, стоя со мной под снегопадом, пока машина подошла. Пожал на прощание руку – заботливый хозяин-дядька из моего детства, ничуть не изменившийся по характеру русский человек, хотя он, может, был и татарин. Спасибо, дружище! Я даже простил авиакомпанию «Тюменские авиалинии», на которую, было, заточил зуб!
И снова я ехал на корейской, только еще более разбитой машине. Было уже недалеко, да и снегопад утихал.
Всю ночь Николай Алешков, вместо того, чтобы готовиться к празднованию юбилея созданного им журнала, отслеживал дислокацию московского гостя. И уже под утро, в брезжущем рассвете, ждал меня у старой церкви. Он шел ко мне по сугробу с распростертыми объятиями, и я шагнул в снег, явственно взмахнув крылами! Какая же это была встреча близких друзей, которые до сей поры виделись всего один раз!
Вдыхая морозный воздух, я понимал: Набережные Челны не могли меня принять просто так: прилетел, встретили, в гостиницу. Челны испытывали и… готовили.
Не стоит объяснять, как вкусны были оставшиеся с приготовленного для гостя ужина манты и пироги! И как мягки были подушка и теплое одеяло!
Впрочем, по поводу яств надо сказать отдельно. Меня поселили в гостинице Торгово-технологического института, где существуют и факультет среднего образования, в том числе подготавливающий и поваров. Так что манты и пироги были приготовлены высококвалифицированными специалистами!
Гостиница находится прямо в здании института. Первые «челнинцы», которых я обнаружил, «выйдя в свет»: уединившиеся на лестничной площадке при входе в «рукав» гостиницы юноша и девушка, которые стремительно и стыдливо отпрянули друг от друга (в московских школах подростки обнимаются без стеснения, причем, обычно с активной ролью выступает девушка, что в годы моей юности было совершенно нереальным). У меня в руках были книги, и студенты тотчас бросились помогать. В коридорах учебного заведения взгляд стал «тормозить», выявляя нечто непривычное. Живинка, интерес, искорки в юных глазах, застенчивые – это было понятным, в Якутии я встречал подобные! Но что-то ещё?.. Одежда. Строгая, ученическая. Темные юбочки, пиджачки, белые блузки и рубашки. Не моего даже поколения – молодежь из победных для страны времен, когда поднимались города и взмывали первые в мире космические ракеты!
Оказалось, абитуриенты, поступая, подписывают договор о том, что будут соблюдать определенные нормы одежды, макияжа, поведения в стенах института: отбор происходит не только по знаниям, но и по внутренней готовности принять правила, как было это, скажем, в Царском лицее (там, правда, лицеистов и домой на каникулы не отпускали).
Николай Алешков озвучил фамилию ректора – Суворов. Что ещё добавить?
Ректор института, доктор педагогических наук Виктор Семенович Суворов внешне выглядел человеком не столь суровым, как его великий однофамилец-генералиссимус. Скорее, радушным. Умело, речисто, при этом не увлекаясь, держал речь на сцене во время торжеств. Я ему подарил свою книгу «Малинка». И, признаюсь по секрету, стал опасаться, все более узнавая о методике воспитания и образования, внедренной Виктором Семеновичем. Роман мой поднимает темы самые серьезные – соответствие плоти, души, духа в отношениях мужчины и женщины, ответственности за деторождение. Материал требует значительной обнаженности и откровенности. Однако в стенах учебного заведения, где сущее охраняло целомудрие, думалось, а нужно ли здесь, ко двору ли мое повествование?
Также продумывалось: а не послать ли своих младших детей, пока школьников, из Москвы учиться сюда, в Нижнекамский торгово-промышленный институт?
Опустим описание торжеств. Люди, способные выпускать литературный журнал в наши дни, когда крупу гречку разбирают, в страхе делая запасы, – герои! А журнал – посмотрите сами, полистайте, почитайте, что говорить?! С умом и душой издание! Замечу лишь, из юбилейных выступлений я выяснил, что Николай Алешков родился в победном сорок пятом. Выглядел он не просто моложе, а молодцевато!
Никто специально не подгадывал, но происходило всё в день Николая Угодника.
По дороге в Елабугу Николай Алешков рассказывал об удивительном землячестве. Он вёл машину, и постоянно забирал вправо, к непрочищенной от снега обочине. Машина запросто могла пойти юзом, я советовал ему взять левее. Но по-человечески понимал: там, по правую сторону дороги, находилась его родовая деревня, теперь захваченная городом. Дома, улицы оставались прежними – сельскими. Как в детстве, которое в мужчине живет вечным зовом. А если это ещё и поэт!.. Я даже не сразу понял, что речь шла о «Набережно-Челнинском землячестве», которое образовано и находится в самих Набережных Челнах. В Москве, скажем, много разных «землячеств», но это и понятно: люди приехали издалека, а душа просит родного. Но вспомним: Набережные Челны – город комсомольской стройки. Сюда стекались отовсюду. А есть же коренные местные жители – «Матера», не ушедшая под дно! И вот такие-то, коренные местные, объединились – запросила душа своей сохранности, того, былого, природного мира.
А каким он был, или мог быть, легко понять, взглянув на картины уроженца Елабуги Ивана Шишкина. В моем сибирском детстве чуть ли не в каждом доме на стене радовали глаз шишкинские медведи, лазающие по деревьям, статные корабельные сосны. Это уж потом, когда учился в Ленинградском (ныне Санкт-Петербургском) вузе, шибко умные ребята объясняли, что Шишкин это банальность, примитив, вот «Черный квадрат»… Не будем спорить!
Лес-то – прямо такой, как на полотнах Ивана Ивановича Шишкина, сына купеческого, знавшего ему цену и назначение, – лес, несмотря на весь производственный натиск, внедрившийся в край, на разливанное водохранилище, – высился лес стройными деревами вдоль дороги!
У меня в повествование много «тире» появилось. И неслучайно, видать. Мы приблизились к Елабуге, месту, где трагически оборвалась земная жизнь Марины Цветаевой, в поэзии которой «тире» – величина постоянная.
«Бедный город... у многих, как и у меня, он ассоциируется только с МЦ. Елабуга, город, где вы всегда сможете беспрепятственно повеситься», – прокомментировала писательница Мария Ряховская размещенное мною в фейсбуке фото улицы со старинными домами и транспарантом: «Елабуга – город, где вас всегда ждут».
В Елабуге сегодня выпускают «Форды», «Шевроле». Надо отдать должное развитому производству: людям есть где работать, у города есть средства. И не только строить новые современные кварталы, но и сохранять старый город. Такой, каким он был ещё при Шишкине, при Цветаевой, несмотря на упадок военного времени. Мне старая Елабуга напоминала ещё и мой родной город Бийск. Одно-двухэтажные дома, широкие улицы.
Именно на улице Елабуги я подумал, что не этот город добавил отчаяния великой поэтессе. В Елабуге, включая отъезд в Чистополь, она прожила всего две недели. Отчаяние прибыло с ней. И продолжало прибывать. Здесь, на берегах Камы, полагаю, и столкнулись в её душе два мира – тот, изменчивый, и этот, по существу, незыблемый при всех потрясениях. Черный квадрат и утро в сосновом бору. Это нам только кажется, что всё можно примирить. Так хотим, чтоб не было границ! Убрали, отменили – и нет разницы между добром и злом, мужским и женским, светом и тьмой. Из черного квадрата не вырастет Корабельная роща, а строевую сосну легко упаковать в квадрат… И нет обратного пути.
Марина Цветаева желала обрести вечный покой в Тарусе. Нашла в Елабуге. По природе и укладу бытия эти места близки.
В «Библиотеке Серебряного века» города Елабуга предстояла встреча с читателями. Бревенчатый дом, лестница, деревянная, узенькая, на второй этаж. Чистота и порядок музейные. Небольшой зал полон людей, ждущих, к чему-то готовых.
И неспроста. Как обычно проходят выступления писателей? Представили автора, и распинайся он в меру возможностей. На телевидении или радио – это диалог с ведущим.
Я был просто поражен, какое представление закатил молодой человек по имени Андрей, как позже выяснилось, директор библиотеки. Действо началось с того, что две девушки разыграли маленький спектакль, где одна – читала традиционным способом, держа книгу в руках. Другая – глядела в компьютерный планшетник, при этом она ещё слушала музыку, пребывая в наушниках, чего-то жевала и говорила по телефону: «Прикольно!.. Да это я не тебе, это я книжку читаю. Достоевского. «Преступление и наказание»». Скоро в руках ведущего – Андрея Иванова – появилась расписная тарелочка. Выяснилось, что в Самаре выпускаются такие керамические изделия со стихами Дианы Кан, писаными на донышке древней вязью. Так, «на тарелочке», была «подана» поэтесса из Самары Диана Кан.
Знал я Диану с её юности, правда, встречались мы считанные разы, и я мог отметить разницу: она, русская и кореянка по крови, тогда лицом была больше славянка. Теперь побеждал восток – это во внешности. А в поэзии – такая русская ширь!
На сцене валялось полено, ведущий вдруг вбил в него ржавый гвоздь и поднял с вопросом: «Что делать, если в душе, как в полене, торчит ржавый гвоздь?». Это уже было из моей повести «Двое на голой земле». Или рассыпал жестяные крышки для консервирования по полу – это из одноименного фильма. Андрей втягивал в свой замысел и зрителей, и выступающих, то бишь меня и Диану, и всё через наши же тексты. Разворачивался импровизированный спектакль, сюжет которого знал он один.
Как человек, работавший в электронных СМИ, я понимал, что это готовый образ телепрограммы. Если учесть, что 2015 – год литературы, то ах как было бы здорово видеть такую программу на ТВ. Все эти беседы о литературе и творчестве – вопрос, ответ, застольные разговоры – даже при самом талантливом ведущем могут быть интересны только узкому кругу людей. То, что уже наработал, устраивая встречи писателей и читателей, в своей библиотеке Андрей Иванов, – могло бы стать массовым телевизионным зрелищем. Как сейчас говорят, иметь рейтинг. Соперничать в этом плане с передачами типа «Пусть говорят». Только речь бы шла – о литературе, современной, классической, к душе обращались бы!
Один просчет был у Андрея: никто устроенного им действа не снимал. Показать в качестве «пилота» и «заявки» программу в редакциях ТВ, как стал я уже планировать, было нечего.
В свое время авторскую радиопрограмму «Национальный герой» – о выдающихся людях российской истории – мне помогли создать воины-интернационалисты. В Набережных Челнах бывшие воины, которым, казалось бы, и без того есть чем отчитаться перед Господом, организовали «Братство Святой Троицы», строят Воинский Храм – Памятник Святого Великомученика Георгия Победоносца. Рядом – новый городской район, недавно заселенный. Дома громадные, а церковная служба пока проходит в часовенке, устроенной из рабочего вагончика. Храм почти готов – остались коммуникационные работы, роспись. И, как всегда к завершению, туго со средствами. Кризис опять же. Тихий воин, бывший спецназовец, не привыкший называть свое имя и регалии, хотя ныне он просто строитель, показывал Храм и стыдливо говорил о деньгах, которых не хватает. Я планировал записать материал о строительстве воинами Храма для выпуска «Национального героя», но вот тоже – не получилось. С меценатством нынче сложно, но тем не менее, пользуясь случаем, если не через эфир, то посредством печати обращаюсь: уже не так много нужно вложить – и можно разрезать ленточку, войти в Воинский Храм: свечи горят, роспись свежая. Храм светлый, на берегу Камы.
Ночью, ближе к утру, ехали мы в аэропорт вновь по пурге. Самолет был тот, на котором я должен был лететь сюда. Маленький: поэтому и очередь на посадку тогда, во Внуково, быстро стаяла. Так, в обильный снегопад, самолетик и разбегался по взлетной полосе. Летел долго, прыгая, будто на кочках: вновь долгожданными были огни цивилизации. Снег, пока легкий, пришел и в Москву. Славно было на душе…