Виктор ПЕТРОВ. СОЛОВЬИНОЕ ЧУВСТВО. Стихи

 

Виктор ПЕТРОВ

СОЛОВЬИНОЕ ЧУВСТВО

 

ШТЫК

Четыре грани – русский штык:

И меркнет свет на сломе лет,

И времена смыкает в стык

Цветок георгиевских лент.

 

Железо пролежит в земле –

Сжигает ржа, да не сожжёт!

И штык в единственном числе –

Живым живой – и тем живёт.

 

Мерцает, словно бы свеча,

Гранёным хладом остриё...

Приклад ли снова у плеча –

Отдача бьёт в плечо моё!

 

Винтовка русская, вперёд!

И передёрнутый затвор

Смещает временной черёд –

Атака захлестнёт простор.

 

Под Кёнигсбергом, как отец,

Хриплю победное: «Ура!».

Всему конец – не мой конец,

Атаки штыковой пора.

 

И я с траншеей той знаком,

Где немец батю убивал,

Но друг поспел, и друг штыком

Сразил пришельца наповал.

 

Я ратной правды не лишён:

Стихает канонады рык,

И враг, откуда б ни пришёл,

На то и враг – узнает штык!

 

ИЗОЛЯЦИЯ ЛЮБВИ

Мёртвый город лучше города мёртвых,

Жить и выживать – подобно искусству:

Марлевой повязкой твой лик замотан,

Предаёмся виртуальному чувству.

 

Светлые ангелы не оставляют

Наши многострадальные пределы,

То ли они, то ли вьюги летают –

Потому и твои снега белым-белы.

 

Мы встречаемся, не видясь, не знаясь,

Схимники, отшельники, одиночки!

Нам на зависть распускается завязь,

Только следуем от «точки» до «точки».

 

Кто за нас располагает? Не скажет,

Даже пусть и просьбу сведущий слышит.

Заклинаю: разойдись теперь с каждым –

Кто идёт навстречу, тот второй лишний!

 

Мой смартфон от немоты кричит криком,

Если ты надолго смолкнешь внезапно.

И составы не грохочут по стыкам,

И востоком заражается запад.

 

Пса выгуливаешь в соседней роще,

Длинный поводок продолжает руку...

Ты прости, что не умею жить проще,

Обрекаю на разрыв, на разлуку.

 

Стул электрическим может быть стулом –

Только мысль одна пульсирует: «Как ты?!».

Никаким уже не верю посулам,

Верую в оборванные контакты!

 

Вот они сходятся на мониторе –

Оживляю спасительным курсором:

Тотчас на дальнем сибирском просторе

Отзываешься жестом, ясным взором.

 

КАПИТАНСКАЯ ДОЧКА

Я любил капитанскую дочку,

Как потом никого не любил,

Но приставил блатную заточку

Прямо к сердцу фиксатый дебил.

 

– Танька будет моей, журналюга,

Брось её, а не то попишу!..

«Фиг тебе!» – и скользила фелюга

К золотому, как сон, камышу.

 

Потому что пред этим из тела

Я рванулся, прижатый к стене,

И ответка врагу прилетела –

Первым бью, если лезут ко мне!

 

Дочь одна у того капитана,

Чья посуда стояла в порту:

Ах, Татьяна, ах, Тата, ах, Тана –

Всякий зарился на красоту!

 

Как отец ни лелеял Татьяну,

Только жить не могла без меня,

И ему не доверила тайну,

И пропала средь белого дня...

 

Я за Дон перевёз по охоте

Капитанскую дочку тайком.

Заливал о газетной работе

И венчал васильковым венком.

 

Ветер спал. Мы всю ночь не уснули –

Рай был с милой моей в шалаше.

А под утро нам горлицы-гули

Ворковали о бренной душе.

 

Оказалась душа одинока

И тоскует о близком, родном,

И воззрилось небесное око,

И подумали мы об одном:

 

Становилась теперь испытаньем

Жизнь для нас, если так сведены.

Не боялась отца-капитана,

Не боялся азовской шпаны!

 

Городок за стеной крепостною

Приютить и любить был готов,

А река размывала волною

Рифмы парные наших следов.

 

Ах, Татьяна! – коснуться ли стана?!

И тоскую один об одном...

И Азов – по-старинному Тана –

Отзывается в имени том.

 

СЕЙЧАС

Пусть уже не дышать, не смотреть,

Пусть на плаху, на дыбу, в огонь –

Мне желанней такая вот смерть,

Чем тревога и ужас погонь!

 

Гнал и гнался по свету за тем,

Что маячило зря впереди

И казалось мне темой из тем,

Но сейчас разорвалось в груди.

 

Я тебя всем другим предпочту,

Сколь ни есть и ни будет других,

И решусь перейти за черту,

И склонюсь у коленей твоих.

 

Вижу глаз невозвратную глубь,

И касаюсь текучих волос,

И не знаю приманчивей губ,

И постыден ответ на вопрос:

 

«Как случилось, и как же я мог

Величать неизвестно кого?!».

Мне бы вымарать весь эпилог

В том романе, что был до сего.

 

Текст размножен и есть посейчас.

Говоришь: «Ерунда, перестань!..».

Соловьиного чувства запас

Перехлёстом охватит гортань.

 

Для такой лишь отныне отверст:

Очи застит изгибами стать,

Удивителен взор твой и жест –

Что ни скажется, не рассказать!

 

Мне желать – не желать ничего! –

Пусть провал, и погибель, и сон...

Если станет заменой всего

Поцелуев, объятий полон.

 

Жизни этой не будет потом,

А иная уже не про нас,

Лишь бы руки сходились крестом,

И продлилось назавтра «сейчас».

 

КНЯЖЕНИКА

                                         Валерии Галицкой

Эту ягоду ягод – княжну, княженику –

Я искал, обыскался, где топи и гнус.

Попадались другие... Не рвал, поелику

Горше горького ягоды были на вкус.

 

Опечалился тем, но – печален не весь я,

Говорил сам себе: «Ничего, ерунда...».

Забубённую голову низко повесил,

И пошёл, и побрёл неизвестно куда.

 

Случай вывел к деревне с названием Княже –

Здесь ли княжеской ягоде нету числа?!

И вдова зазвала, и челомкались даже,

Только ягодка бабья княжной не была.

 

Кем была для меня?.. Я не знал и не знаю,

Потому как от белых ночей не спалось.

И я вывернул душу свою наизнанку,

И в калитку тесовую торкался лось.

 

Впрочем, что ей – душа, той бабёнке глазливой,

Если паморки зависть забила и злость,

Если я не пьянел – от несчастья счастливый,

Раз иную ищу, а в избе – просто гость?

 

Зависть чёрной была оттого, что везучим

Ей казался, как в свете никто и нигде,

Мол, и с нею связал, выпал дуриком случай,

А случайная связь – к неминучей беде.

 

Алым полымем вспыхивал цвет иван-чая –

Цвет без радости мне, коль трясина вокруг,

И смотрел на просёлок, всё больше скучая,

И вдова обернулась кикиморой вдруг.

 

Изругала без надобы, слала проклятья,

Угадав, что собрался подале всерьёз...

Мне слепили глаза подвенечные платья

Придорожных молодок – плакучих берёз.

 

Сколько встретилось после и чуда, и юда,

Сколько раз перехватывал ветер гортань!

Сто путей, сто дорог перемерил отсюда

И рискнул перейти за последнюю грань.

 

Огорчение, горечь забыл... Не забуду,

Как увидел, не чая увидеть уже,

Княжью ягоду губ, что сподобились чуду

И сводили с ума на крутом вираже –

 

Я его заложил по дуге поворота...

Удержала машина завьюженный путь,

И послал я к собачьим чертям все болота:

Если даже вернусь – ничего не вернуть!

 

Съехал в сторону. Спутница сладко дремала,

Мыслей этих не знала и знать ей на кой,

Зря ли княжьего рода – ни много, ни мало –

Вдруг явилась она... Смердом стал у такой!

 

И взаправду – от княжьего рода издревле

Прямо к ней протянулась живучая нить.

А деревня... В глуши затерялась деревня.

И понять – не пенять: остаётся простить.

 

Про княжну не придумал, и в самом-то деле

То ли Галицких ветвь, то ли прочих князей,

Что во славу славянской землёй володели,

Дивной статью и речью аукнулись в ней.

 

Поражённый однажды княжной и навеки,

Я боялся взглянуть, но глядел и глядел,

Как на свет распахнулись смежённые веки

И под взором её – беспределен предел

 

Сил моих, и сомненья мои – не сомненья,

А минутная слабость – исчезнет вот-вот,

И слова снизойдут от ресниц мановенья,

И не раз одолею на раз поворот.

 

Правлю службу и верой, и правдой, отчаян,

И узнает княжна, сколь всего я смогу!..

Стоит ей пожелать – и цветы иван-чая

Алым полымем вспыхнут на белом снегу.

 

ЗА ЛЕСАМИ-СОСНАМИ

Филин ухнет глухо.

Ночка, ох, и белая...

Завлекла присуха,

Ягодка поспелая.

 

Жёнка, да не жёнка –

Ближе, чем законная.

При свече зажжённой

Венчаны иконами.

 

Что мне злато, слава,

Если в чистой горнице

Ластится красава

И воркует горлицей?!

 

Цветик в палисаде,

Перегляд с окошками.

Уморилась за день,

А трава нескошена...

 

Знались на угоре,

Где берёзы статные:

Горе враз не горе

На срока остатные.

 

Красен куст калинов –

Клонится над бездною.

Бью по клину клином,

Так люби, любезная!

 

Уподобясь чуду,

Разметалась – сонная.

Я ль с тобой не буду

За лесами-соснами?

 

РЫСЬ

Я знаю, в том лесу гуляет рысь,

Большая кошка, вольное созданье.

И смотрит рыжая подолгу ввысь,

А звёздное таится мирозданье.

 

Она, похоже, только с виду зверь:

Исторгнет не рычание – рыданье;

Остерегала глушь – такой не верь!

Но к ней иду... Себе ли в назиданье?

 

Я прежде жил, как жить уже не след,

Я многого хотел, а надо – меньше...

И разбирал чужой печатный бред,

И не любил порой любимых женщин.

 

Я стал иным, коль предстаёшь иной,

И говорю, и мыслю по-другому.

Ах, как же славно в стороне лесной

Найти приют, прислушиваясь к грому!

 

Несёшь ведро колодезной воды,

Желаемой в мгновенье ока став мне:

Тому ль причиной на траве следы

И то, как стукнет пятистенок ставнем?

 

Доносится надсадный сосен стон.

Тебе я – кто? и ты мне – кто? Никто мы!

И холодит черёмуховый сон,

И потянулась ты по-рысьи томно...

 

О чём молчишь, о чём лепечешь ты,

И до меня тебе какое дело?

Что ни на есть, все помыслы чисты!

И жжёт рыжинками веснушек тело...

 

Чуть свет ступаешь тихо по избе,

Большая кошка, вольное созданье.

И я умру от нежности к тебе,

О рысь! – моя утрата, обладанье.

 

НАШ РОМАН

Я в сердцах ушёл, куда глаза глядели,

Мы с тобою по Лескову – «На ножах».

Заклубятся тучи, упадут метели

Посредине лета – наше дело прах!

 

Наброжусь «В лесах», как Мельников-Печерский:

Сосны да берёзы – эка благодать!

Я такой хороший, никакой не «дерзкий»...

И меня пустое, милая, ругать.

 

Грудь теснится, но вдохну глоток свободы –

По лесной опушке выйду на угор.

Что нам пересуды, что нам реки-броды?!

Затеваю мысленно с тобою спор:

 

Я виновен в том, в чём вовсе не виновен,

Только ты неправотой своей права!

И казню себя в неосторожном слове,

И на тропах ластится ко мне трава...

 

Настоялось небо цветом иван-чая,

Льётся над угором – синего синей,

А внизу деревня, обо мне скучая,

Журавлём кивает: «Возвращайся к Ней».

 

Паутин блескучих отмотаю нитки

И вернусь никчёмной ссоре вперекор,

Чтобы вместе мы с тобой под всхлип калитки

Вышли за деревню, вышли на угор.

 

Ну а там Иван Сергеевич Тургенев

Промельнёт воочию, когда с ружьём

Встретится охотник или новый гений –

Только этого до срока не поймём...

 

Наш тургеневский роман ещё не кончен,

Хоть и читан-перечитан от и до.

Жить в избе напротив – путь к тебе короче,

Деревенская Полина Виардо.

 

ПРИНЦЕССА ГОРОШИН

Платье синее в белый горошек –

Эту сказку придумала ты:

И смотрю на тебя огорошенно,

Как я жил до твоей красоты?!

 

Чёт ли, нечет? – окружие бусин,

Соблазнительной шеи охват.

Мне погладить бы волосы русые.

Повиниться... Я так виноват!

 

Облик светится на мониторе,

И тобой называется день,

А в остатке от прежней истории –

Метка чёрная, чёрная тень.

 

Откажусь от судьбы безрассудной,

Что хотела с тобою разъять,

И плевать на суды с пересудами –

Гладить только бы русую прядь...

 

Может, мне достаёшься на горе,

Если жизнь, точно сажа, бела:

И гоняешь от города к городу,

И молюсь, чтоб удача была!

 

Джип уходит и в сумрак, и в ливень,

И выносит к реке на откос.

Становлюсь в самом деле счастливее

От сияния русых волос.

 

А речные русалочьи воды

Столько ведают, боже ты мой!

Расстаюсь навсегда с несвободою,

Воля вольная – путь по прямой!

 

И, стремлению этому рада,

Держишь руль – будто правишь судьбой:

Так и носишься по автостраде ты,

Так и странствую рядом с тобой.

 

Столь речное поведает судно –

Вот проходит оно, глядь-поглядь...

Мне же время отпущено скудное

Целовать на прощание прядь.

 

Будь везучей, принцесса горошин,

Коли трасса разводит всегда

И раскатано скатами крошево

Из рассыпанных бусинок льда!

                                                 г. Ростов-на-Дону