Захар ПРИЛЕПИН. ЧТО С ШАЛАМОВЫМ 40 ЛЕТ СПУСТЯ? 17 января 1982 года умер Варлам Шаламов

 

Захар ПРИЛЕПИН

ЧТО С ШАЛАМОВЫМ 40 ЛЕТ СПУСТЯ?

17 января 1982 года умер Варлам Шаламов

 

Шаламов, наверное, втайне чужд оголтелым «левым патриотам», потому что – «всех сажали за дело», а он тут рассказывает. Но с ним беда и у «правых патриотов». Несколько слов по поводу. 

1. Шаламов (помимо безусловного неприятия тоталитарного насилия) – это опыт преодоления человеком в опоре на человеческие силы (Шаламов был последовательным атеистом) – нечеловеческих тягот. В этом смысле, условно говоря, Шаламов – это там, где Джек Лондон. (Которого он, конечно, читал, и который на него повлиял.) А не там, где, скажем, Борис Ширяев (потому что «тоже лагерная проза»). Потому что в конечном итоге Ширяев и Солженицын – это противоположный Шаламову полюс. А один полюс – это Шаламов и, как ни парадоксально, Олег Куваев с его «Территорией».

2. Шаламов, обладавший лагерным опытом несоизмеримым с опытом Солженицына или того же Ширяева, – был и остался последовательным носителем левых взглядов. Его (как и Рыбакова) взяли (в 1929) как троцкиста, в типографии, где подпольно публиковали троцкистскую литературу. Он критиковал Советский Союз, здесь внимание! за… возврат к капитализму! Он критиковал за это Сталина! (Что он сказал бы о наших днях, мы даже не догадываемся; хотя это не так сложно.) Схожий с Шаламовым путь прошёл тоже отбывший все круги ада поэт Ярослав Смеляков, и оставшийся не просто носителем левых убеждений, но ещё и (в отличие от Шаламова) сталинистом.

3. «Я считаю вас моей совестью» – писал Солженицын Шаламову, зная о несоизмеримости их опыта и надеясь на поддержку Шаламова в начале своего пути. Шаламов присмотрелся к Солженицыну и отринул его. Почему? Шаламов поставил диагноз ему уже тогда. И это беспощадный диагноз, цитируем письмо Шаламова Солженицыну: «Пастернак был жертвой холодной войны, а вы – ее орудием». Это сформулировано навсегда. 

4. «Шаламов был запрещён». И да, и нет. У Шаламова при его жизни в СССР вышло 5 сборников стихов, он даже был представлен к советскому Ордену Знак Почета и к Ленинской премии – за свои сочинения. (Не успел получить по причине смерти.) Тем не менее, лагерная тематика в его стихах (как и в стихах, скажем, другого сидельца – Анатолия Жигулина) – постоянная тема, и умеющие читать – всё понимали. Критика, да, не писала – «вышел новый сборник лагерной лирики», но, повторяю, в СССР лагерная тематика поступала в советскую печать в промышленных масштабах.

5. Шаламов, как сын священника, прекрасно знал (наизусть) тексты литургий, пасхальных служб, богослужений Страстной недели (как, кстати, Есенин и Шолохов – навсегда опередившие всю советскую литературу именно в силу этого базиса). Его старший брат воевал в Красной армии и погиб на Гражданской, а сам Варлам не успел уйти в армию только в силу возраста. Это был обычный русский мальчик, уверовавший в красную идею. Таких было великое множество. Не «латыши, китайцы и евреи» – а сын русского священника Варлам Шаламов, и его брат. 

6. Когда «Колымские рассказы» вышли за рубежом, Шаламов написал в «Литературной газете» открытое письмо: «Я отдаю себе отчёт, какие грязные цели преследуют эти господа, пышущие ненавистью к нашей великой стране, к ее народу. Они пойдут на любую провокацию, на любой шантаж, на любую клевету. Всё сказанное относится к любым белогвардейским изданиям за границей. Зачем я им понадобился в свои 65 лет?».

Иные, конечно, скажут: старик испугался. Это бесстыдство – так говорить. Шаламов был преисполнен скорби и мудрости. Оценки его точны и беспощадны. 

И – это важно – он (по-чеховски) не был безоглядно тщеславен: когда во имя признания «там» – продаётся всё, включая Родину и совесть.

Он говорил о «Колымских рассказах» (в СССР был опубликован только один рассказ из цикла): да, я хочу их публикации здесь – «…но не надо выдавать их проблематику за актуальную – она снята временем». Это 1972 год. Что не так? Он констатировал факт. Но в этих словах, увы, весь дискурс перестройки, как в капле воды. Выдать проблематику за «актуальную», объявить страну «больной тоталитаризмом» – и убить эту страну.

 

***

Когда мы (с братом Кольком) читали году в 1989 рассказы Шаламова (в журнале «Сельская молодежь»), мы воспринимали их не как «против Сталина», а как школу жизни. Парадоксальным образом в этом ряду они шли после «Школы» Гайдара и «Как закалялась сталь» Островского – а не против них. Герой Шаламова и Корчагин, Голиков и – да хоть Брюс Ли – всё это могло (и должно было) жить вместе. А нам всё это противопоставили. Вопреки воле Шаламова. Шаламов, Гайдар и Островский – «из одного окопа», а не из противоположных. И символически, и конкретно. Это сложная мысль, но к ней надо прийти.

Верно замечено, что ошибка советской власти в том, что она приняла Галича за своего, а Высоцкого – за чужого. Галич – автор дюжины советских сценариев, в итоге пошёл против СССР, а Высоцкий – и не подумал даже двигаться в этом направлении. При всех, как говорится, вопросах. Но куда более страшная ошибка – то, что Хрущев и Твардовский на какое-то время решили: Солженицын – свой, и опубликовали «Ивана Денисовича» – а Шаламова – не стали. Шаламов не предал бы никогда. 

Шаламов – не запоздалое порождение оттепели, а (как и Смеляков) – на всех уровнях жестокий антипод шестидесятников. Стилистически – он презирал всю эту пустопорожнюю трескотню, осознанно не доверяя ей; он не любил стилистических конфетти, и уж точно был против того, что «интеллигенция поёт блатные песни». Всё это заигрывание с блатной тематикой, всю эту приблатненную походочку – Шаламов ненавидел всем существом. Имел право. Но и здесь он тоже заранее догадался, какой будет отмычка, взламывающая государство. А вот такой. В малиновом пиджачке и с борзым прищуром – пока интеллигенция будет твердить «Первичное накопление капитала всегда криминальное» (переводя на русский – да, вас грабят, но так надо). О, как бы он на них смотрел, если б прожил ещё три года.

Вот его стихи; здесь главное:

В чернила бабочка упала, 

Воздушный, светлый, жданный гость,

И цветом чёрного металла 

Она пропитана насквозь.

Я привязал ее за нитку,

И целый вечер у стола

Она трещала как зенитка,

Остановиться не могла.

И сколько было чёрной злости

В ее шумливой стрекотне,

Как будто ей сломали кости

У той чернильницы на дне.

И мне казалось: непременно

Она сердиться так должна 

Не потому, что стала пленной,

Что крепко вымокла она.

А потому что чёрным светом

Своё окрасив существо, 

Она не смеет рваться к свету 

И с ним доказывать родство.

Эти стихи про дар. Про то, что вся эта ваша свобода («летаю, где хочу») – блеф. Бабочку, измазанную чёрными чернилами, – надо держать на нитке. Потому что – если она черна и несёт черноту – то это ложь, это не имеет права быть. Это «орудие холодной войны».

И самое здесь смешное, конечно, беспощадный привет «шестидесятникам» – «…и сколько было чёрной злости (!) в ее шумливой (!!) трескотне (!!!), как будто ей сломали кости («Евтушенко не пустили в 59-й раз за границу, и выпустили новый сборник тиражом не 250 тысяч экз., а всего в 150 тысяч; тираны!») у той чернильницы на дне».

А кости им – не ломали, трескучим бабочкам. Ему – ломали.

======================
       (Официальный блог Захара Прилепина)