Алексей КОВАЛЕВСКИЙ. СЛОВО ЧУЖОЕ И НАШЕ. Поэзия

 

Алексей КОВАЛЕВСКИЙ

СЛОВО ЧУЖОЕ И НАШЕ

 

БЫЛО...

Выходишь из светлицы –

Все бытием полно.

Клубится и бугрится,

Лазурно – и темно.

 

И учит разговору

И с Богом, и с душой.

 

Но и потрафит вору!

И обшуршит паршой.

 

И молвит: вора все же

Когда-нибудь и ты

Простить, как брата, должен –

 

И замотать не в вожжи,

А в свежие бинты.

 

* * *

Отошло мое солнышко с мамой,

Отцвело, как отчизна, вдали...

 

И над городом с вежей и брамой

Прямо в пламя летят журавли.

 

* * *

А если рога у Зверя –

Всего лишь церкви земли,

То далеко же в вере

С тобой мы, сердце, зашли.

 

Тебя выдирают лапы,

Железные зубы рвут...

Как много на свете правды,

Которой безбожно врут.

 

Всей шерстью своей, всем дерном

Запрятали нас в холмы –

Не приведи, непокорно

Привстанем до срока мы.

 

Неужто и впрямь гиганты,

Неужто и впрямь столпы?

Как много на свете правды

Не знаем ни я, ни ты.

 

* * *

Прорва ада – в Амуре и Каме,

Тонет облака белый гонец.

И, обмотан твоими кишками,

Инославный беснуется жрец.

 

Ставит памятник нерусь иуде,

Речь толкает наркомвоенмор...

Ничего уже больше не будет –

Нынче умер во сне Святогор.

 

Поддувала гогочут и вьюшки,

Переплавка навек – не на час.

И Микулу, споив, – будто чушку,

Гномы в домну задвинут сейчас.

 

ВОЛГА И ДОН

– Волга-матушка, – куда?

– Напитать собой пустыню.

– Там же баи, там беда,

Саксаул мертвей полыни!

 

Не перечит. Нечет-чет

Оставляет для кого-то...

А Дон-батюшка течет –

В Меотийское болото.

 

ИНКВИЗИТОР В ПОГОНАХ

Будто не было. Будто не трясся

Животом богдыханским своим.

Упивался от чада и власти –

Проигрался и в кости, и в дым.

 

Тень – за тенями носишься люто,

Вскинув тот же невидимый меч.

Отсекаешь не головы будто,

А все небо с опущенных плеч.

 

Распознать не умеешь ни правды,

Ни магических звезд, ни крестов.

Мясо рваное нави и прави,

Словно тучи свисает с кустов.

 

В ОДНИ И ТЕ ЖЕ РУКИ

                                       О, Русь моя! Жена моя...
                                                                              А.Блок

Скажи, что это глюки, туман, а не стена.

В одни и те же руки Отчизна отдана.

Проиграны все битвы, ни флейты впереди.

И сердце, как от рытвин, заходится в груди.

От Лены и до Темзы других не видно тем.

Зачем – в одни и те же, скажи-ка, дядя Сэм.

C чего лишь острый куколь и призраки в полях?

А одноглазый Жуков совсем ослеп в Филях!

Не впрок ванькам наука: кобыла ли, жена –

В одни и те же руки Отчизна отдана.

 

* * *

Благодари теперь Малушу,

Беги к трипольскому зерну.

Оцифровали даже душу,

Олюциферили страну.

 

Война идет еще с праглины

И прасинайского песка.

Березы стон, да плач калины,

Да позднерусская тоска.

 

По небу огненные знаки –

Не обманул чужой пророк:

Начнут, как прежде, аннунаки,

И возликует змеебог.

 

ЛАТЫШСКИЕ СТРЕЛКИ

Всему бы миру показать штыки,

Пройти его с шинельно-серой вестью.

Литая мразь – латышские стрелки

На век вперед себя натешат местью.

 

Глаза пусты, натружены курки,

Мила прицелу грусть Руси коровья...

Песочный полк – латышские стрелки

На век вперед себя насытят кровью.

 

К МИРОВОМУ ПРАВИТЕЛЬСТВУ

Не паси полированным жезлом,

Отпусти на свободный прокорм.

Пусть не стрижен, как овцы, не резан,

Каждый этнос живет дураком.

 

Пусть узнают простые акимы,

Что такое эдемские зимы,

Как бесхозное и мировое

Превращается вдруг в моровое.

 

Как нельзя без ножа и пригляда,

Как нужна и чума, и война.

И должна за дождем звездопада

Проступать бесконечная тьма.

 

* * *

Всему свой срок и свой черед –

Врагам большая ямина.

     Но дело Троцкого живет

     И побеждает Сталина.

 

Пусть режет серп, и молот бьет,

И корчится окалина.

     Но дело Троцкого живет

     И побеждает Сталина.

 

Полегче чуть вздохнул народ,

Не до конца поваленный.

     Но дело Троцкого живет

     И побеждает Сталина.

 

* * *

Прекрасно рулят уркаганы!

Потом понимают все злее:

Пока набиваешь карманы,

Нужна населенью идея.

 

Ее не напишешь заточкой,

Печать не поставишь кастетом.

Она, как отбитые почки,

Уже не прилепится к веткам.

 

Боры и сухи, и костлявы,

И жгуче забрызганы кровью.

И носят блатные оравы

Венки паханам к изголовью.

 

Подохли – их век был не долог.

Но воешь, как в яму, кликушей:

– Не рупь отобрали, не доллар –

Отчизну, свободу и душу!

 

УПАВШИЕ С НЕБЕС

Вашингтоном правят серые.

Да, упавшие с небес!

Но не пахнущие серою

И не с крыльями, а – без.

 

Со своими протоколами,

Со своим в носу кольцом.

Поприжали Сэма квелого

И сионских мудрецов.

 

Я смотрю на звезды пристально,

Продан им за полцены.

Я киваю другу Ицику:

– Лишь бы не было войны...

 

А война уже не шуточно

Разгорается-горит!

Только правды нам ни чуточку

Вашингтон не говорит.

 

ЗАСТОЙ. ВЕРБОВКА

Райком ушел почтить Солдата

Бумажным цветом и сосной.

И лишь меня костюм помятый

Поймать пытается блесной.

 

Шпион районный и вербовщик,

Своим не гордый ремеслом,

Глядит на дождь в окне все больше

И гипсо-девушку с веслом.

 

* * *

Осмолены колоды,

Ухожены дворы.

И рядом – переходы

В ближайшие миры.

 

Лазурь – над рамой прямо –

Пронзительней, чем вскрик...

Там после смерти мама

Явилась мне на миг.

 

Страшнее и домашней

Теперь и выгон тот,

И дом – на фоне пашни

Застывший, будто крот.

 

* * *  

Забрали скипетр и державу.

И сколь бы кровной ни была

С избою связь – и та сбежала

Ужом в развалины села.

 

Вверху – незримые ковбои,

И верить в озимь – что за прок?

Внизу – сомнамбулы, изгои,

У Рока изо рта парок.

 

А с виду – осень, лясы листьи:

Мол, подождите до весны...

Нет! Грохот падающих высей

И гарь проигранной войны.

 

* * *

А не лучше – на вольную волюшку?

И молиться, не падая ниц,

Чтобы слушали небо и полюшко

И летала душа выше птиц.

 

Чтоб не стены вокруг и не ладаны,

Чтоб не росписей сутемь и скорбь,

А повсюду – родимо и ладово –

Древнерусский покой и простор.

 

* * *

Над Патриаршими лоснится вечер.

Во мгле Россия – тоже не скелет.

 

Но план у Берлиоза есть, конечно,

На тысячу и даже больше лет!

 

Кто остановит этого уродца,

Какой Иван, безоблачный в челе?

 

На Сатану лишь уповать придется –

И на его ученика в Кремле.

 

* * *

Был звон меча и скрежет плуга,

И эхо зазеркальных зал.

И дымкой утреннего луга

В родных просторах исчезал.

 

Но это все неуловимо

И слуху грубому – как блажь.

И враг, всегда ходивший мимо,

Вдруг зашипел: – Ты будешь наш!

 

И соглашались крылья друга,

Cобой умножив шепот жал:

– Пиши стихи, как журналюга,

Как змей, что голубя сожрал.

 

И всхлипнул камнем ты негромким,

Который помнит кровь иуд,

Которым бога и ребенка

В тебе сто рук сейчас убьют.

 

* * *

И одолела смерть... А было столько мамы!

Отца – гораздо меньше, стального, будто клин.

Морозы коль и шли, то дальними дворами

И наших не могли коснуться палестин.

 

Могли, да как еще, окажется попозже...

А нынче – настежь дверь, побелка, облака.

Сентябрьский холодок пощипывает кожу,

И сер в руке отца кусочек наждака.

 

СЛОВО ЧУЖОЕ И НАШЕ

1.

Не цветково, а бумажно?

И не сочно, а чернильно?

Значит – чуждо и овражно,

И отравой изобильно.

 

Отложи его заезжим,

Пыль вздымающим и бучу.

А не то – цветок обрежут

И чернила пить научат.

 

А не то – оставят с носом

И посадят при дороге

Попрошайкой и вопросом:

Кем ты был –
                      и стал в итоге?

 

2.

Вроде с виду хороши соплодия,

Но на вкус и запах – не того...

– Тут уж, братцы, этнопсихология,

Тут уж не попишешь ничего.

 

3.

Поймешь по нескольким словам,

Кто ближе небу,
                              а кто – рвам.

 

Кому диктуют Бог и родина,

А кто – толмач их

подколодинный.

 

ПОБЕДИТЕЛЬНИЦА

Лишь к своим жестока, словно Колыма:

Тюрьмы да бараки,
                                нищая сума.

 

Сколько положила люда на алтарь,

А скудна держава,
                                мутен государь.

 

Мощь пустила прахом... А скажи – какой

Дал бы тебе фюрер
                                 волю и покой?

 

Хан какой бы сдуру, за какую мзду,

Покорив полмира,
                               снял с тебя узду?

 

И пустил бы – ради правды мировой –

Битюгов качаться
                              росной муравой...

 

Ты ж одна такая: победила ночь,

Чтоб свои, как в ступе,
                                       головы толочь.

 

Чтоб меня, как в небо, зарывать в пургу,

Кланяясь юродски
                                 всякому врагу.

 

МАЛЬЧИК ТОЖЕ БЫЛ…

(Из 70-х годов)

Казарму, как лодку, качало,

Пока не исчезла вдали.

...Дневального сняли сначала,

А там уж по спящим пошли.

 

Кавказские плыли туманы

Белей материнских седин.

– Мы резали их, как баранов, –

Сказал, отдышавшись, один.

 

Еще до Афгана полжизни,

Которую прожил мой друг,

И славной Советской Отчизне

Мараться с Чечней недосуг.

 

Хохочет бандитская стая,

Кинжалы скоблит у ручья...

И маленький мальчик Басаев

Бежит к ней, волчонком урча.

 

ПО БЕЛОВУ

Народ устал, пускай поспит.

Не разинствуй – разбудишь!

 

...Не заглянуть нам в этот скит,

Как ни подзуживаешь, стих,

Как, время, ни иудишь.

 

* * *

Мог ты, паря, носиться, мерцая

То клыком, то клубком ярых жил...

Да не взяли тебя в полицаи

И за ригой пустили в распыл.

 

Зря плясал оккупанту вприсядку,

Пел все то, что он слушать хотел.

Продырявили, суки, трехрядку,

Трепаку подписали расстрел.

 

Вот что, значитца, сверхчеловеки,

А отчизна – разбитый стакан.

Самогонные полнятся реки

И впадают в кровавый туман.

 

БЕЙТАРОВСКИЕ СЕТОВАНИЯ

– Двурушники все – жрут и водку, и шнапс,

Свою заливая натуру рабскую.

– И Штаты одною рукою за нас,

Другой – за весну арабскую.

 

– Развалятся к черту! Не сами собой,

Так будут побиты повстанцами...

– Которые шли на Каддафи гурьбой,

Гремя инструментом шанцевым.

 

* * *

Не волки позорные –

Твари пострашней –

Люди рукотворные,

Нелюди верней.

 

Что прикажут, примете

Завтра, как вчера:

Вышки по периметру

И прожектора.

 

* * *

Сменяются сумерки ночью,

Внушает развеянный дым,

Что дело не так уж и прочно,

Чего б ни струилось под ним.

 

Широкому духу едино –

Лаваш добывать и Ла-Манш,

Кощея курочить и Дива,

«Кручину» мычать или марш.

 

Накидано сверху и снизу,

Распарился силос в буртах,

И вздох поднимается сизый,

Похожий на пепел и прах.

 

И ветер, щекочущий ноздри,

Размыкал, глядишь, и унес

Все то, что годилось на гвозди,

Стояло – на Волге утес.

 

* * *

До Москвы дорасти не умея

И до Киева чуть не дойдя,

Был ты ниткой летучего змея,

Пузырями земли и дождя.

 

А бытийно-батыйные были

Мокроту разводили и слизь.

И столицы отчаянно выли:

– Эй, пацан, иззмеись! Изволчись!

 

Переплюнь, одолей все препоны!

Что тебе, закусившему шлык,

Турбины, пастернаки, гапоны, –

Ты один. Будь и прост и велик!

 

Меловые бугры отползали,

И стоял ты по центру земли,

И слагались не криво скрижали,

И в ковыльнике маки цвели.

 

* * *

Ясны мои темень-желанья:

Любви неподкупной хочу.

Чтоб свет не поник, а пираньи

Не к плоти лепились – к мечу.

 

Пусть крепкие зубы поточат,

Себя превращая в мезгу.

Я света хочу, а не ночи

У дьявола даже в мозгу.

 

* * *

С высоты закатной крейды и других высот

Ты в меня влилась, по Фрейду,

Завела в осот.

 

Стану водоросль и сабля, шепот и палаш.

Наступив на те же грабли,

Спать пойду в шалаш.

 

Только есть и в этом сила, если не мораль:

Ты ведь к грезам подносила

И к моим – Грааль.

 

А ведь кто я мессе-тризне, вечности высот?

Вон меня еще при жизни

Зачеркнул осот.

 

Но таких, как он, оставил я и сам стога.

Стану сабля, сон и грабли, –

Вся-то недолга.

 

* * *

Сколько обижали эти люди

И в ответ я тоже обижал,

Не запоминайте, травы-судьи,

И не будьте жгучей, чем кинжал.

 

Вами я ходил один и строем –

Полстраны за мной в седой пыли.

И в Козельске троцкие без боя

Памятник иудам возвели.

 

Пощади хотя бы ты, травица,

Не танцуй, зажав булат в зубах.

Если станешь для меня темницей –

Разве дело? Дело вовсе швах.

 

Наверху осталась горстка верных,

Но и ту сжирает саранча.

Я устал. Омой меня от скверны,

Дай поспать у мягкого плеча.

 

НА ПРОЩАНИЕ

По щиколотку, по колени,

По пояс, по горло – и ты

Стоял и заглядывал в сени

Хмельней, чем трава и цветы.

 

И тоже пропал, обдирая

Последние ризы души.

– Поклон вам, родные, из рая,

Где дружно живут мураши!

 

Где тащится легче соринка

И каждый глазаст, как роса...

А прошлого теплая кринка

Совсем пролилась в небеса.

 

НЕТ ХОЗЯИНА

Ты опутана снова веригами,

И, как прежде, они – на века.

Над Смоленском, Казанью, Черниговом

Одного каганата рука.

 

Родила бы вождя-победителя,

Но сканируют лоно врачи –

Стукачи, палачи, погубители,

Кочегары нацистской печи.

 

Не вдохнуть первородного воздуха

И к рассветной не выйти реке.

Захрипишь – по Прибужью ни отзвука

И повис Енисей на крюке.

 

Морок полнится смертными стонами,

Шлях Чумацкий простерт, как скелет,

И качается кресло плетеное...

А хозяина – с трубкой – все нет.

 

НА РОДИНЕ

И не залетный, и не пасынок,

А горсть ее же чистых слез.

Меня лепило здесь вчерашнее –

Вот эта глина, этот воз.

 

Иду расхристанной деревнею –

Эх, незабудки у реки!..

И баба, дикая как Дербина,

Вослед сжимает кулаки.

 

* * *

Лежит незнакомец в кювете,

Кружит в голове мадригал,

И нос разъезжает в карете –

Ну цельный тебе енерал.

 

И дверь открывают лакеи

Во все учрежденья ему...

Лакаю, все больше лютею,

Но жалоб не шлю никому.

 

Ведь выше такие же точно

Носы, енералы, шкурье.

Ты им под ботфортами кочка –

В кювет бы скорее ее...

 

В СЕТЕВЫХ ЗАВАЛАХ

По-быстрому ученые,

Умами не ньютонные,

Мне выставляют баллы

Индиго и кристаллы.

 

Лишь тем и выразительны,

Что в мусоре по щеки.

 

А вот же – неба жители,

Чего-то там ревнители,

Шаманы, гуру, боги.

 

Не слеплен тоже пальцами,

Грущу неандертальцем я.

– Куда ты мчишься, мир?

 

Среди такой духовности

Случится что-то вскорости.

– Не правда ли, мессир?

 

ПОД РАДУГАМИ ДЕТСТВА

Там капли винограда, и я в лучах стою,

И храмы неба рады за детушку свою.

 

И все ж не знать бы дольше Христовых и людских

Страстей. Да и подошвы твоей, бродяга-стих.

 

Чтоб никакой занозы и в сердце, и в пяте,

Когда темно от прозы на столбовой версте.

 

Но есть одно виденье: тот полный счастья сад,

Предвечное мгновенье – лучи и виноград.

 

* * *

Горклому паю подкатывать к горлу

Рудным, как слово, и плавким комком.

Ртом приварюсь к тебе, будто бы к горну,

Новый завет мой – не ветхий закон.

 

Что разумел в тебе, бронзолитая?

Вон пионер на линейке трубит.

Много в нем веры, начала и мая,

И ни о чем он почти не скорбит.

 

Я это, я. Остужаются звуки...

Я это, я. Слез не остановлю...

Приподнимаю ковыльные руки,

Выдохи дальние жадно ловлю.

 

* * *

Сколько их, таких, как были прежде,

Проросло и умерло там трав?

Только я, в другой теперь одежде,

Посреди других стою отрав.

 

И коса все ближе свищет, ближе,

И в какой копне или стогу

Мне вздыхать о том, что не увижу,

И представить даже не могу.

 

* * *

– Звездой рубцовской бы гореть

Над ледяным Айдаром.

– Ну да... не нам столицы греть,

Спаленные пожаром.

 

– Столицы выживут, а мы

Им – на одну понюшку.

– Что ж, будем славить, как дымы,

Свои дрова и вьюшку.

 

* * *

Освети эту браму – и драхму,

Что даю за проход я вовнутрь,

Где кивают и духу, и праху,

А себя не умеют согнуть.

 

Ах, железа мои и горнила,

Что мне с вами по чести делить –

Я другая природа и сила:

Бить-то можно, да лучше молить.

 

Потому как совсем неизвестно,

Что вам будет за это питье

И какую заказывать мессу,

Чтобы сердце простило мое.

 

И о чем попросить песнопевца –

Он порушил подгнивший порог

И велел успокоиться в сенцах

Тыще пройденных вами дорог.

 

* * *

Оскорблены, осквернены

Твои цветы и храмы:

Превыше всех вознесены

Властительные хамы!

 

Выходят после литургий –

И за спиной не ладан,

А дым такой, что даже Змий

Своим напуган адом.

 

* * *

Над обрывом в темноте осенней

Голая, продрогшая лоза.

Ждет, когда забрезжит, как спасенье,

И покатится рассвет в глаза.

 

Раньше там ни ужаса, ни горя,

И стоять хотелось даже мне

Перед самой черной ночи морем

С тайной и родством наедине.

 

Но теперь не верю в эту ересь,

И острее жаль щепотки хат,

Что летит, и плача, и надеясь,

Будто соль, в далекий райский сад.

 

Есть ли он – ответил бы, кто помнит,

Все прошло – и Бог, и человек...

И лоза, деревенея, стонет,

Над обрывом оборвав свой бег.

 

* * *

Не издалёка вечно думать,

А раствориться в ней навек...

Каких закатов там надуло,

О чем осевший плачет снег?

 

И где душа ее? И вечность,

В льняные кутаясь ветра,

Кого обнимет вдруг за плечи –

То птичий гомон, то ветла...

 

* * * 

Уже забываются светы и отсветы,

В раздумьях о Боге – счастливый извив,

Репей у дороги, песчаные осыпи,

Закатное сочиво в трещинах ив.

 

И нет самого уж тем более в мареве,

Которое ходит еще за спиной...

Что нажито было, что было подарено –

Съедается лесом, травой, тишиной.

 

И надо неведомой радостью полниться,

Рубаху отдав и последнюю нить.

Кому? Не понятно.
                          – Давайте знакомиться,

Пока вы не стали одежду делить.

 

* * *

И Великий Новгород,

И Смоленск, и Курск –

Говора и норова

Экий отнят кус!

 

Быстро омещанишься,

В кизяках застряв.

За такие шалости

Палят на кострах.

 

Но помалу Киеву

Станет все равно.

Вон пещеры Змиевы,

Вот Почайны дно.

 

Петь осанну Богу рад,

Но мешает груз:

Где Великий Новгород,

Где Смоленск и Курск?

 

* * *

Казну умножали –

Какой шахер-махер!

Потом убегали,

Всё слямзивши на хер.

 

Но князь, или царь, или мудрый народ

Вперед не могли заглянуть и на год.

 

Тем боле – на век и на десять веков.

И вот – шевеленье волос и оков.

 

И маски, и ужас последний в глазах,

И всех и всего посылание нах...

 

* * *

Приснится под Чумацким Возом

В разбитой ферме,

Что паразит не Богом создан,

А Люцифером.

 

И вроде легче, будто гуще

Надежд и шансов:

Унять поможет всемогущий

Любых поганцев.

 

Ну побесчинствуют немного,

Но мы привыкши…

Сияет Млечная Дорога

В проломах крыши.

 

* * *

И я стелил ей в ноги облака,

Чтоб не пропала снова на века.

 

Но мал для хмари всякий человек:

Открыла зев – и сам пропал навек.

 

И кто он был, каких вершин-долин –

Ни серп луны не вспомнит, ни овин.

 

* * *

По насыпи поезд летел...

Куда я уехать хотел?

 

Деревья сентябрь зажигал,

И в сердце входил этот пал.

 

И плакать хотелось, и петь.

Над рельсами птицей лететь!

 

Крылом задевать провода

И знать, что любовь – не беда,

 

Что целая жизнь впереди –

Огню хватит места в груди!

 

А выгорит счастье дотла –

Нескоро остынет зола.

 

И плакать я буду, и петь,

За поездом дымом лететь...

1974

 

* * *

Проливные тучи,

Молний кутерьма.

Силы дал, а лучше,

Лучше бы – ума.

 

– Хитрости ползучей,

Яда закрома?

Нет, уж лучше тучи

И камней сума.

 

* * *

И заглянуть во время, в его пустой рукав,

Что гладит вьюге темя, в пространствах с ней пропав.

 

В мелкозернистой блажи так вихрит и кружит,

Что вечность во мне даже, как градинка, дрожит.

 

Считаться с ней минута не хочет, как всегда,

Вытряхивая люто отсюда – и туда.

                                                                                        г. Харьков