Нина ЯГОДИНЦЕВА. КАКАЯ СТРАННАЯ ИСТОРИЯ… Лирика

 

Нина ЯГОДИНЦЕВА

КАКАЯ СТРАННАЯ ИСТОРИЯ…

 

* * *

Так тигр подходит к бабочке, смеясь

И в первый раз пьянея на охоте...

Он осторожно втягивает когти:

Откуда эта радужная вязь,

 

Откуда эта пряная пыльца

И воздуха неуследимый трепет?

Он морщит нос и любопытство терпит,

Как терпят боль, пощады не прося.

 

Он тянется, дыхание тая,

Он видит всю её, почти не глядя,

В разлёте крыл, как в крохотной тетради,

Прочитывая буквы бытия.

 

Потом уходит, мягок и тяжёл,

Своей кровавой славе потакая,

Легко угрюмый воздух обтекая,

Запоминая то, что он прочёл.

 

Она живёт ещё какой-то час,

Ещё какой-то век своей свободы,

Со всей великой библией Природы

Одною этой встречею сочтясь.

 

* * *

Но говорим-то мы не с ангелами,

А с воздухом, где трепет крыл

Ещё не стих – и разве сами мы,

Те, кто пока не позабыл

 

Пыльцу, со звоном облетающую,

Мерцающую на листах, –

Не плачем в наших обиталищах,

Где глухота – извечный страх,

 

Вернее, страж? И что ж мы выведали,

Глаза восторженно закрыв,

Когда за вдохновенье выдали

Гул воздуха, где трепет крыл

 

Уже стихает, но, истаивая,

Смущает слух ещё сильней?

Какая странная история.

Как страшно говорить о ней.

 

* * *

Взглядом ловишь – а очи неймут:

Не собрать этой радостной дани

Лёгким щебетом праздных минут,

Чередой оправданий.

 

В мягком шелесте майской листвы –

Золотисто искрящем прибое

Так светло – не поднять головы

В ослепительно голубое…

 

Но прихлынет холодная тишь

Из глубин этой праздничной сени –

И с пустыми руками стоишь

В гуще ярмарки у карусели,

 

Где на каждой лошадке – плюмаж,

Стременные золочены кольца,

Где бравурно заявленный марш

Всё не может никак успокоиться.

 

* * *

Была весна, из первых, неприкаянных,

Пока что незнакома, но светла,

Земля зазеленела на проталинах

И в воздухе над ними зацвела,

 

Как будто колокольчик вверх подбросили,

Высоким звоном сердце обожгли –

И из семян, раскиданных по осени,

Леса полупрозрачные взошли…

 

Но ступишь в их зелёную распутицу,

Где мята, зверобой и череда, –

Случится жизнь, и больше не забудется,

Как прежняя забылась навсегда.

 

Мне было пять. Небесною громадою

Стоял весенний день передо мной,

И мне казалось – я лечу и падаю

В прохладный золотисто-рыжий зной…

 

Светлела просыхающая улочка,

Чернел, освобождаясь, палисад…

И ни следа младенческого ужаса,

Бессмысленно зовущего назад.

 

Мне было пять. Над буквами и числами

Ещё довлели крепкие замки.

Но ясно было всё, чему учиться мне

И чем душе спасаться от тоски.

 

* * *

Владимир. Снег. Пожаром памяти

Весь горизонт заволокло.

Одна метель стоит на паперти

И застит рукавом чело.

 

И только облачко дыхания

Трепещет тайно возле уст...

Прости меня, не обрекай меня

На адский пламень русских чувств!

 

Одна мерцающая свечечка,

Ладошкой скрытая, спасёт

От наплывающего вечера,

От страшной памяти высот.

 

Один твой взгляд, меня жалеющий

И обвиняющий стократ,

Один вопрос немой: а где ж ещё

До бела снега догорать,

 

Как не в России, во Владимире,

Где ты несёшь домой свечу,

А я шепчу: "Прости, прости меня" –

Но быть прощённой не хочу.

 

* * *

Июль, расхристанный под грозами,

Прибитый молниями к стенам,

Змеится ввысь тревожно-розовым,

Животрепещущим растеньем.

 

Идёшь и дышишь океанами

И выдыхаешь бессловесно,

Не смея знать, какими ранами

Немая мучается бездна...

 

И вдруг на раскалённой улице

В толпе – невидимые двое,

Они смеются и целуются,

И ночь у них над головою –

 

С такими звёздами нездешними,

В такой немыслимой печали,

Как будто окна занавешены,

А свет ещё не выключали...

 

ДРАХМА

Я прежде жила у моря, и море пело,

Когда я к нему сходила крутою тропкой,

Тёплой пылью, розовыми камнями,

Сухой и скользкой травой, щекотавшей пятки.

 

Море было обидчивым и ревнивым,

Безрассудным и щедрым – оно дарило

Диковинные раковины и камни...

 

Однажды оно швырнуло к ногам монету –

Так ревнивец бросает на пол улику

Измены, которая будет ещё не скоро,

Но он предвидит судьбу и её торопит,

Бессильным гневом своё надрывая сердце.

 

Я подняла монету. Тяжёлый профиль

Неведомого царя проступал и таял

На чёрном холодном диске. Рука застыла,

Как бы согреть пыталась морскую бездну.

 

Какими тайными тропами сновидений

Нашёл меня этот образ? Какой галерой

Везли его? Какие шторма разбили

Скорлупку судна, посеяв зерно в пучине?

Каких ожидали всходов тоски и страсти?

 

Море лежало ничком и казалось мёртвым.

Прошлое стало будущим и забыло

Меня, легконогую, в грубом холщовом платье.

 

Я молча поднялась по тропинке к дому.

Мать не обернулась, шагов не слыша.

Занавес не колыхнулся, и только солнце

На миг почернело: это жестокий профиль

Едва проступил – и тут же сгорел бесследно...

 

...Теперь я живу далеко-далеко от моря.

Мы виделись лишь однажды. Будто чужие,

Мы встретились и расстались. Но я не помню

Тысячелетия нашей разлуки – значит,

Рим не царил, не горел, не скитался прахом

В небе и на земле. Просто я проснулась –

И позабыла сон. Только этот профиль,

 

Всеми страстями обугленный, проступает

Сквозь невесомую ткань моего забвенья –

Словно к ней с другой стороны подносят

Чёрный огонь чужого воспоминанья...

 

* * *

Выходя из маршрутки у базара или вокзала,

«Ты высокий как небо» – цыганка ему сказала

И пошла, загребая подолом сухой снежок,

У бродячей судьбы золотой забирать должок.

 

А водила... Водила до первого поворота

На дорогу глядел и лыбился криворото,

И дышало небо в крутое его плечо

Равнодушно разгневанно, холодно горячо.

 

* * *

О, я угадаю, наверно, не скоро,

Какими судьбами мы в небе носимы…

Высокие амфоры зноя морского

Везёт караван через душные зимы.

 

Сломать бы сургуч, приложиться губами

К шершавому горлышку с привкусом глины –

Но волны, что прежде несли и купали,

Беззвучно уходят в ночные долины,

 

И амфора, ахнув, ложится на камень

Тяжёлым, округлым коричневым боком –

И влажно блестит в полутьме черепками,

Как частыми звёздами в небе глубоком.

 

И жажда моя неутешна отныне,

И сколь ни мечтаю забыть – бесполезно,

Как ветер качает мосты навесные –

Пути караванов сквозь гулкие бездны.

 

* * *

Как тополиный пух к протянутой ладони –

Душа моя к тебе. Любого сквозняка

Достаточно – о нет, хотя бы просто вспомни,

И словно бы ко мне протянута рука.

 

Душа моя – к тебе… Тончайших этих линий

В горячей пустоте прочерчено насквозь

Бесчисленно, и я пушинкой тополиной –

Нежданная печаль или незваный гость –

 

Тревожу твой покой, и вся его громада

Колеблется, дрожит и рушится к ногам…

О, тополиный пух – июньская досада,

Прибитая дождём к дорожным берегам, –

 

Он всё ещё летит с закрытыми глазами!

Вот так душа моя, не ведая обид,

В июне как во сне, в миру как на вокзале,

К тебе летит…

 

* * *

Две машины с глухой тонировкой.

Что внутри, что снаружи – черно.

Проходящие как-то неловко,

Ненароком глядятся в окно.

 

Выпрямляют усталую спину,

Поправляют прозрачную прядь…

Эти две непонятных машины

Остаются у дома стоять.

 

Почему-то никто не увидел,

И от этого чуют беду, –

Выходил пассажир ли, водитель,

Хлопнул дверцей, курнул на ходу…

 

Ничего, кроме чёрного блеска.

Одиноко звенит тишина,

Белым флагом летит занавеска

Из раскрытого настежь окна.

 

На секунду отвлечься, и снова

Обернуться – а там никого…

Словно вестники мира иного,

Угольки от пожара его.

 

* * *

Наша встреча назначена на тысяча девятьсот неприметный год.

Если что-то пойдёт не так – впрочем, так оно всегда и идёт –

Остаётся сентябрь, студенческий лагерь, где до сих пор

Тридцать лет уже под берёзовым листопадом горит костёр.

 

Кормит огонь с ладони Лена. Она одна.

Десять лет спустя она утопилась в реке, и лишь у самого дна

Узнала этот костёр, листопад, плывущую краем тьму...

Но почему огонь под водой не погас – неведомо никому.

 

И вот она собирает наощупь ветки, ищет посуше и покрупней…

Когда-то на свет выходили мы все, а сейчас выходит Андрей.

Когда-то Лена пела нам, а теперь она молчит невпопад:

Хорошо, что огонь горит. Под водой костры не горят.

 

Андрей выходит из вязкой тьмы – на тысячи звёздных вёрст

Нет ничего вокруг, только бездна чёрных тяжёлых звёзд,

Негде сердце согреть, да и сердца-то больше нет –

Но что-то же умудряется выводить в темноте на свет.

 

И вот они уже вместе, уже вдвоём, и огонь плывёт на ветру,

И Лена твердит Андрею одно и то же: я знаю, я не умру!

Андрей слушает сердце, но сердца нет, и пламя вместо него. 

Андрей отвечает Лене: а что, больше из наших здесь никого?

 

Я никого не жду, – повторяет Лена. – И тебя не ждала.

Просто сижу у костра – и приходишь ты. Такие дела.

А знаешь, мы всем курсом были тогда в тебя влюблены…

Знаю, – говорит Андрей. – Давай пока посидим одни.

 

Пой, а я послушаю, или просто так с тобой помолчим,

Тому, что они ещё не пришли, миллион прекрасных причин.

И мы могли не встретиться – но костёр ещё не погас…

Да, – отвечает Лена. – Он дожидался нас.

 

Кто-то хранил огонь, время от времени подбрасывая дрова,

Вверху шумели берёзы, бесконечно падала с них листва.

Вспыхивала в пламени – и пеплом летела вверх, исчезая там,

Где начинается гулкое небо наших печальных тайн.

 

* * *

За три дождя одежда трижды промокла.

На повороте была деревенька Ёква.

Дальше стеной стояла тайга, и в неё река

Уходила как птица под облака.

 

А в деревеньке было печально пусто,

Только сырой смородины злое буйство

У тёмных срубов, продавленных небом крыш…

И казалось, ты не идёшь, а спишь:

 

Тропа на глазах зарастает гусиной травкой,

В бурьяне в прах рассыпается ржавый трактор,

По ветхим заборам струится ручьём вьюнок –

И только над самой дальней избой дымок

 

И женский взгляд за белою занавеской –

Беспечальный, пронзительный, занебесный…

 

* * *

Целовали – не лукавили,

Воротиться обещали

Реками ли, облаками ли,

Тополиными плащами…

 

Тут-то бы да и опомниться,

Да обнять, не отпуская,

Но белым-бела околица,

Словно горница пустая.

 

Всё лелеяли да нежили

Душу детскую – а ныне

Расстелили белоснежие

И оставили в пустыне.

 

И на что ещё надеется,

Чем пытается согреться

Переломленное деревце,

Перепуганное сердце…

 

* * *

Июльский ливень лип, рискующий пролиться,

Держащий на весу немыслимую цветь…

Как слёзы на глазах наивного провидца,

Сквозь молодую жизнь увидевшего смерть.

 

Всё камень и металл – но липы вдоль проспекта,

И предвечерний час – над ними, на весу.

Всё музыка вокруг – и ничего не спето,

И я иду одна и музыку несу.

 

Вот-вот сорвёт струну растерянного взгляда,

Вот-вот обрушит мрак и ливень разольёт,

И цвет собьёт в траву, и жёлтой каплей яда

Горячая луна над городом взойдёт!

 

Но если удержать, не покачнувшись, если

Всей музыкою стать, всей дождевой водой,

Опомнишься: они из вечности воскресли

Для радости твоей, со-бытия с тобой.

 

СТРЕЛОЛИСТ

Над теченьем илистым и мглистым

Белый пар пронизан стрелолистом –

Натянулся звонкой тетивой

Берег под водою и травой.

 

И дрожит невыразимой мукой

Лёгкий воздух над крутой излукой –

Словно бы смертельная струна

Из последних сил напряжена.

 

И, гремя пустыми колчанами,

Чёрный миг уже стоит за нами.

Только обернёшься – за спиной

Гул идёт небесный ледяной.

 

Страшно по степи ходить дозором,

Счёт забыв своим печальным зорям,

Чувствуя, как дышит пустота

Прямо от дорожного креста.

 

Тетива звенит невыносимо,

Чёрный перемешивая с синим,

Словно на разрыв и на излом

Пробуя небесный окоём.

 

Сколь прочна таинственная жила

И крепка излука, где из ила

Выйдя на дозорную версту,

Стрелолисты целят в высоту?

 

* * *

В этой лавочке с молодым вином

Вся душа вверх дном.

 

А на дне такой густой снегопад,

Такой непроглядный снег!

Где-то рядом должны быть и дом, и сад –

Ничего нет.

 

В двух шагах не видно, белым-бело,

Но теплым-тепло.

Подступило к сердцу и замело –

А потом прошло.

 

Рядом море дышит и ловит тьму

Пересохшим ртом…

А кому расскажешь? Да никому!

А о чём? – О том…

 

Ну уж если такая печаль пришла –

Наливай вино!

И стоит вино на краю стола,

Не пригублено,

 

Словно южная ночь, золотая стынь,

Молодая ложь…

Но стакан от краешка отодвинь:

Не заметишь, как разольёшь.

 

* * *

...И кровь моя бежит по двум кругам,

Просвечивая розовым и синим

Сквозь кожу, и, накапливая силу,

Спокойно дышит, словно ураган.

 

Оглянешься – становится светлее:

Как за стекло огонь, заключена

Она во мне, и с лёгкостью челна

По тайным двум кругам я проплываю ею.

 

Но иногда, взрывая свет земной,

Влекомая каким-то грозным всплеском,

Она взлетает валом королевским

И вздрагивает алой глубиной:

 

Земной предел уже неразличим,

Неназванное говорит названья,

И заслониться нечем от сиянья,

Идущего из пламенных пучин...

 

Единственный огонь из всех огней,

Способный озарить собою сферу,

В которой мы живём, испытывая веру

И многократно утверждаясь в ней.

 

* * *

Как выходит в ночь
                             молодой мороз,
                                               удалец да хват, –

Так рукой подать
                     до ближайших звёзд,
                                              до небесных хат.

 

А над дальней хатою из трубы
                                            золотой дымок…

Распахнётся дверь,
                            упадёт на снег
                                        расписной платок –

 

Шаль с кистями частыми,
                         шита серебром добела.

Кто же та хорошая,
                             та, что бросила
                                                  да ушла?

 

И стоит мороз
                      неприкаянный,
                                       шапка в кулаке –

Только лес трещит,
                   только лёд взрывается на реке…

 

ОХОТНИКИ НА ХИМЕР

                                           А.П., с воздушной почтой

1.

Воздушная почта – надёжная почта. И вести

Летят непрерывно, и там, где путей перекрестья,

То звёзды горят, то вовсю полыхают созвездья.

Сегодня мы вместе. Но только сегодня мы вместе.

 

2.

Подкидыш, пасынок, паскуда!

Рычишь и скалишься, покуда

В водичке мутной есть улов...

Но жизнь не свара, мир – не зона,

И мы храним его бессонно –

Мы ходим стражей между снов

И, вглядываясь в лица спящих,

Вниз головой во тьму летящих,

Неразличимые почти,

Мы входим в чёрные зрачки,

Распяленные, как тоннели,

Животным ужасом... Сквозь них

От века в этот мир летели

Создания миров иных –

Крылами своды задевая,

Вонзая перьев сталь и медь

В глазное дно... Так жизнь живая

Глядит в свою живую смерть

И узнаёт её, не смея

Открыть или закрыть глаза,

В зрачке сжимая птицезмея,

Паукольва, ящеропса...

Ты полагаешь, это странно?

Слабо увидеть наяву,

Как эти твари мнут траву

В Центральном парке у фонтана?

 

3.

Ты видишь – это их следы:

Асфальт продавлен и раскрошен.

Они – посланники беды,

Гнездящейся в далёком прошлом,

Но приходящей в тёмный сад

На бал, на выпас, на расправу...

 

Ты знаешь, что такое ад?

Боль подвергается расплаву

И превращается в металл.

Когда бы ты об этом знал,

Не стал бы лгать себе так честно.

 

Когда б тебе открылась бездна –

Ты запер бы ворота в сон.

 

Дай руку! Прыгай на газон!

Теперь за мной. Так ты не видел,

Чем в полночь полнится фонтан?

Смотри – хромой чугунный идол

Ворота сторожит вон там,

Где все они уже толпятся

И выдыхают жирный чад.

Их перепончатые пальцы

Сквозь прутья частые торчат,

Их глотки клёкотом и рёвом

Взрывают ночь, вздымают дым.

Смотри – ты ими очарован.

Смотри: ты поклонялся им.

 

4.

Нас укрывает только тишина.

Ты полагаешь, я была должна

Принять твои предательства? И молча

Простить тебя? Ну нет! Сегодня ночью

Прошествуют садовою тропой

На затяжной кровавый водопой

Чудовища твои! Смотри, как слизь

Неотвратимо разъедает жизнь,

Как, осыпая чешую и перья

На каменных дорожках и мостах,

Идут тобою вскормленные звери,

Идут твои бессилие и страх.

 

Да, по утрам сюда детей приводят,

К фонтанам, на дорожки, на траву,

Но камень сохраняет смертный холод

И продолжает бредить наяву.

 

Вот лук – держи. Серебряной стрелой,

Светящейся лучом в ночи сырой,

Во тьму меж крыл старательно прицелься –

Там у химеры что-то вроде сердца,

Котёл углей... Оттуда дым и смрад,

Когда они друг с другом говорят.

 

Дрожишь? Роняешь стрелы? Прячешь взгляды?

Их слишком много на дорожках сада:

Один удар любой из этих лап –

И всё.

 

Да я уже сказала: слаб

Подкидыш! Дай стрелу. Уйди за спину.

Учись: я на мгновение застыну

Меж двух ударов сердца наяву –

И отпущу тугую тетиву.

 

5.

Как тут не оглохнуть от дикого смрадного крика!

Ворота открыты. Мы встанем и выйдем открыто,

У всех на виду. Ничего, никого не боясь.

У этих химер вместо крови – холодная грязь.

 

Идём, же, идём! Не смотри и не бойся расплаты –

Сквозь молнии взглядов и рёва глухие раскаты

Идём! За спиною, в кромешной звериной тоске,

Химера сдыхает на грубом садовом песке,

И крылья её темноту полосуют в лохмотья...

 

Ты был на охоте. Запомни: ты был на охоте.

 

6.

Ночь удалась. Охота удалась.

Теперь ступай. Твоя добыча – ужас,

И с этим надо жить. И каждый раз

Ты будешь видеть, как вопят и кружат

 

Химеры снов, чудовища глубин

Сознанья твоего. И ты один

Пойдёшь сквозь ночь, и жизнь, и поле брани,

И тьма дымиться будет в каждой ране

Души твоей.
                        Прости. А мне пора.

Мы всё-таки дожили  до утра.

 

7. (P.S.)

Живи, если хочешь – такая удача редка.

Пиши, если сможешь. Воздушная почта мгновенна.

Немыслимый ветер опустится вдруг на колено,

Листочки твои перехватит незримо рука

И будет держать на весу, будто стаю в полёте...

Ты был на охоте. Запомни: ты был на охоте.

                                                             27 мая 2008 года