Вячеслав ЛЮТЫЙ. ПЕЧАТЬ ИНТОНАЦИИ. Пределы русского в художественном пространстве Юрия Кузнецова

Вячеслав ЛЮТЫЙ

04.02.2022

746

2

Вячеслав ЛЮТЫЙ

ПЕЧАТЬ ИНТОНАЦИИ

Пределы русского в художественном пространстве Юрия Кузнецова

У бездны, у разбитого корыта,
На перекате, где вода не спит,
На черепках, на полюсах магнита
Федора-дура встала – и стоит.
Юрий Кузнецов
 

Говоря о Юрии Кузнецове как о гениальном отечественном поэте рубежа тысячелетий, стоит более точно обозначить пределы всего русского в художественном пространстве этого автора. Многие вещи узнаются в его стихах преимущественно потому, что ситуативно присутствуют в сюжетах, привязанных к нашему современному бытию или ко временам, впрямую не называемым, но обозначенным достаточно определенно. Это и старина былинная, и Отечественная война, и метафизическая смута последних российских десятилетий. Вместе с тем, есть стихотворения, которые русскими по ряду отчетливых признаков назвать затруднительно. И здесь вступают в действие законы родной лексики и интонации, когда нейтральный или же вполне хронологически и географически точный повествовательный материал властно втягивается поэтом в сферу жизни русского человека. К последней смысловой отсылке можно отнести практически все евангельские сюжеты Кузнецова, русифицированные им на самых разных языковых уровнях. Кроме того – и это одна из главных примет названного оттенка множества вещей поэта – словарь лирического рассказчика властно прикрепляет действие стихотворения к пространству совершенно русскому, какие бы инородные детали ни появлялись в тексте по мере его развития. Достаточно нескольких упоминаний предметов или движений, привязанных к народной среде, – и очередная история, поведанная автором, обретает не только самобытность, но и становится примечательной чертой здешнего пространства и житейского обыкновения, не говоря уже о событиях однозначно почвенных, которые служат своего рода изначальными маяками в сетке коллизий, художественно прокомментированных мастером не только по-новому, но и исключительно по-своему. Последнее уточнение – принципиально важное свойство как произведения, так и его автора.

Творческий путь Юрия Кузнецова с самого первого этапа склонялся к неизведанной тропе в ментальной чаще древней русской жизни. Все то, что мы видим на реконструкциях старины, скажем, в живописи Виктора Васнецова, в кузнецовских повествованиях и поэтических репликах находило абсолютно адекватное звуковое, предметное и интеллектуальное отражение. И становилось не только параллельным изображению текстом, но и инструментом, который оживлял застывшую картину и сообщал ей возможность явиться зрителю в совершенно новой, поразительной транскрипции. Печать интонации и литературно-философской логики Юрия Кузнецова превращали практически любой его лирический сюжет в некое парадоксальное высказывание – отчетливо русское и однозначно именное. Уже поэтому границы его поэтического мира, буквально прикрепленные к «русскому пунктиру», оказываются определенно зауженными, тогда как ассоциативные и неявные указатели расширяют это пространство едва ли не до очертаний универсальной вселенной.

Принимая последнее обстоятельство без возражений, приходится уже по-иному выстраивать картину мира – не столько в историческом, сколько в философском и мистическом контексте. История человечества становится попутной и небольшой на фоне драматического движения Руси сквозь пласты времени. Такую соразмерность можно принять только в одном случае: когда значение русского ума, русского государства, русской борьбы за правду и красоту видится главным определителем истинного развития земной цивилизации. Наверное, истоки подобной доминанты можно было бы найти в древней, дохристианской Руси. Но сегодня, подсознательно воспринимая чувственные и интеллектуальные правила далекого прошлого, наша душа интуитивно соединяет их с евангельским нравственным императивом. Примерно так видел положение русского человека в пространстве и времени Юрий Кузнецов – по крайней мере, к этому склоняют читателей его стихи и поэмы.

Совсем не случайно в сюжетах Кузнецова лирический герой отождествлялся со всем народом. Преуменьшение больших величин до осязательно маленьких и обозримых можно счесть инструментальным свойством поэзии мастера, когда великое съеживается до размеров небольшого лирического текста. И одновременно обязательно нужно упомянуть об умении поэта развернуть малую деталь в поражающее воображение метафизическое полотно. Самый яркий пример – стихотворение «Федора».

Штрихи русского чувства и ума по-разному подчеркнуты в творчестве современных поэтов. Очень часто перед читателем возникает или назывная характеристика предмета и ситуации, или вещественная, координационно-опознавательная, когда деталь показана в контексте быта – это наиболее привычный в литературном обиходе способ вовлечь читателя в родное бытийное поле. У Кузнецова мы встречаем совсем другое обыкновение, почти исключительно присущее только ему.

Парадоксальность суждения и простота, умозрительность, подчеркивающая скрытый смысл высказывания, и здесь же – конкретика узловых деталей стихотворения... Все это оснащено узнаваемыми речевыми поворотами, порой намеренно опрощенными так, чтобы очевидной была повседневность, на фоне которой заводится речь о чем-то главном. Притом «русское главное» отнюдь не подается как движение в сторону величия всего народного и всего русского – такая декламация совершенно чужда Кузнецову.

Он видит нечто огромное, глубокое и многоцветное и старается дать ему толкование по частям, когда фрагменты не сливаются в своих границах, а образуют грандиозную мозаику, которая предстает целостной, а не дискретной, лишь с некоторого расстояния: между поэтом и действительностью; между надеждой и безысходностью; между современностью и исторической бездной; между настоящим и будущим; наконец, между русским – и всем иным.

В силу подчеркнутых особенностей поэтического языка и мышления Юрия Кузнецова его стихотворения почти не поддаются переводу на другой язык, даже славянский, не говоря уже о наречиях западноевропейских и азиатских. Наверное, существуют исключения из этого правила, но они дают картину только предварительную, когда читатель получает самое первое представление о художественном мире Юрия Кузнецова, который предстает поэтом странным и, пожалуй, даже сухим. Но это – лишь повод для того, чтобы через фигуру гениального творца обратиться к загадке русского космоса.