Максим ЕРШОВ. «ДО СВИДАНИЯ» – НЕ ЗНАЧИТ «ПРОЩАЙ»… (Из книги стихов «Виолончель»)

 

Максим ЕРШОВ

«ДО СВИДАНИЯ» – НЕ ЗНАЧИТ «ПРОЩАЙ»…

(Из книги стихов «Виолончель»)

 

РАЗГОВОР

                                 Моим бабушкам…

Твоих седин немой укор

и тёмно-карий отблеск взгляда…

Я за столом напротив сяду

и будет долгим разговор.

 

Закат погасит свет дневной,

увянет за окошком вечер.

Под стук часов, что тих и вечен,

ты будешь говорить со мной.

 

Расскажешь мне, как трудно ждать,

про то, как ты писала письма,

про то, как ты сверяла числа, –

кто говорил, что дни летят?

 

Они тянулись нараспев...

Расскажешь про пустые ночи,

про пса, что есть все время хочет,

про огород и про посев.

 

Как поджидала сыновей,

про то, что тяжелы посылки, –

легко лишь собирает былки

проныра-ветер средь ветвей!..

 

Как ты надеялась, что я

вернусь и стану с жизнью ладить,

и что усталость в сердце сгладить

поможет гордость за меня…

 

Ты будешь говорить со мной,

усталые ссутулив плечи.

Я не смогу тебе перечить –

уйму свой норов озорной.

 

Но… я не стану обещать.

Прости! я сам как глупый ветер –

уже я много в жизни встретил,

но больше надо повстречать.

 

Я вновь уйду – Бог весть куда –

твоим мальчишкой-переростком…

Пока еще над перекрестком

сияет мне моя звезда.

 

* * *

Старый двор с годами – меньше, меньше.

Старый дом всё тише и тесней.

И собака, что рвала мне вещи,

стала равнодушней и грустней...

 

Горестный укор с портрета деда.

Милый дед! Зачем ты так суров?

Разве ты не думал, ты не ведал,

то, что я покину этот кров?

 

Я другой. Меня погубит вызов

городка, окутанного сном:

да – уездной страстью в телевизор,

да – сиренью белой под окном!

 

Мне вокзал давно прогулы ставит,

мой билет безвременно храня...

Только дом – качает синей ставней,

всё-таки надеясь на меня.

 

«ТРЁХРУБЛЕВКИ»

                           Проститутка тоже человек –

                           Божия слезинка.

                                               Евгений Чепурных

Свинцовый дождь на сгибе дизельных ветров.

Большие фары "фредов", шум «шаланд».

Судьбой несчастной за спиной зияет ров.

Им в детстве беленький вплетали в косу бант!

 

Теперь несется грусть из тусклых глаз

и вьются флаги крашеных волос.

Им погибать под равномерный рокот трасс –

там, где побелка разделительных полос.

 

Им погибать от проклятых рублей –

губных помад растянутся следы...

– Чё смотришь, паря? Ну же – не жалей!

– Молчи, не предлагай дождю воды!

– Так много слов летит со всех сторон,

но руку не дает нам ни один.

– Ты заплати за свой тестостерон,

чтоб заплатили мы за героин!..

И дождь идет, и также злы ветра,

и я им дал, и «дали» мне они.

И каждое забытое вчера

настигнет неродившиеся дни.

 

Они ни в ком не требуют вины

и годы допивают, как вино, –

невольные признания страны,

которой, если честно, все равно…

 

* * *

Постой. Ведь ты порхать устала!

В крови – бестрепетный размах.

Гжель детская недавно стала

темнеть в распахнутых глазах…

 

Любовь как давнее поверье.

И как не понятый каприз!

Моих жар-птиц былые перья

по ветру с кухонь разнеслись.

 

Твое восходит только солнце!

Росы не стряхивай с ресниц:

откуда-то печаль берется,

когда сыграешь юность в блиц.

 

Потом откуда ждать участья?

Да что там! Проще говоря:

не по тебе ли шито платье,

в котором шествует заря?

 

Не для тебя ль сосульки, тая,

весенний отбивали марш?

Чтоб ты, свой опыт обретая,

минула наших горьких чаш...

 

Я ЛЮБЛЮ

Я люблю конфетки, Marlboro и сливы.

Я люблю конкретность, драйв и перспективы.

По душе, по сердцу – СПб и Reebok.

Я люблю глядеться в зеркалах улыбок.

 

Уважаю club`ы и автомобили.

И люблю, чтоб слабых никогда не били.

Чтобы в каждом шаге музыка звучала

и чтоб наши флаги ветерком качало!

 

Я люблю стаканы с пивом золотистым

и марихуану – тонкую, со смыслом.

Я хотел бы с женщин шелуху всю скинуть:

с проституток – вещи, а с русалок – тину.

 

Я о героине помню со слезами.

Я теперь другими все люблю глазами.

Я б и умирая так сказал:

                                           – Любите!

Меж собой – играя – лучики не рвите…

 

* * *

                        Но тебя я разве позабуду?..

                                                       С.Есенин

«До свиданья» не значит «прощай».

Уходящий своею дорогой,

обернись, отступив от порога,

разбавляя улыбкой печаль –

«до свиданья» не значит «прощай».

 

Уходящий своею дорогой,

ты не жми на прощание рук

и не надо, не стоит, мой друг,

ты словами пустыми не трогай –

уходящий своею дорогой.

 

Обернись, отступив от порога,

сквозь туман облетающих дней:

среди тысяч манящих огней

маяков настоящих не много –

обернись, отступив от порога!

 

Разбавляя улыбкой печаль,

мне смотреть и рассказывать где-то,

что друзей есть так мало по свету,

с кем тот горький глотали мы чай –

разбавляя улыбкой печаль…

 

«До свиданья» не значит «прощай»!

По пути будет дружба другая:

кто до рая, кто первым – до края…

Ты меня вспоминай невзначай –

«до свидания» не значит «прощай».

 

* * *

Мы последние деньги пропили.

Бар пустел в свой последний час.

Очарованный хрупким профилем,

я хотел наглядеться в фас.

 

Я любимой тебя придумывал.

Но танцпол оглушил слова –

и без слов, под огнями лунными,

я решился – поцеловал.

 

И потом, как слеза печальная,

таял снег на стекле авто...

Замирало твое прощание.

Угасало во мгле пальто.

 

...Изо льда голубого – безднами

глаза... То ль привиделось мне?

Я хотел бы тюльпаном срезанным

стоять на твоем окне!

 

Чтобы ты, обнимаясь с полночью,

и не думала ни о ком,

а наутро, на фоне солнечном,

я тебе помахал листком...

 

* * *

Я люблю у бровей твоих тонкий изгиб.

И волшебную грусть, что лежит на ресницах.

Но уходит туда, где не видно ни зги, –

в новый путь и полет перелетная птица.

 

То – любовь… Помню я: ты была хороша!

Но в тебе не сумел я навек уместиться.

И мне горько, и жаль мне, и пальцы дрожат…

Но любовь все равно перелетная птица.

 

И как знать наперед: может быть, я вернусь

к огонькам твоих глаз и летучим ресницам?

И как штора замрет боязливая грусть,

потому что любовь – перелетная птица...

 

1 МАРТА

Ветер сходил с ума –

шастал и пел округам.

Если б была зима,

значит, была бы вьюга.

 

В кронах карагачей –

билось гнездо испуга.

Он был опять ничей –

нет ни жены, ни друга.

 

Даже в унылом сне,

полном белесой фальши –

думая о весне,

надо держаться дальше.

 

Ветер приносит весть,

пусть в ней и нет ответа –

много надежды есть:

скоро вернется лето!

 

«Значит, еще спою!

Слышишь, душа поэта?»

Даже тоску свою

он полюбил за это.

 

* * *

Давай сдадим пустую тару

тоски.

Печаль – сожжем в свече.

Давай,

как струны на гитару,

натянем силушку в плече.

 

Давай на место сердце вправим,

пред тем, как,

выдохнув,

идти.

И только так!

Никто не вправе –

угаснуть, не начав пути.

 

НУ ВОТ И ТЫ

Ну вот и ты...

Какая встреча!

Три года? Больше. Да, весь срок…

Мне странно: так спокойны речи,

как самый тихий ветерок,

и ты совсем такой, как раньше,

лишь чуть серьезней и мудрей…

Кто может знать, что будет дальше?

Но помни, брат, смысл трудных дней,

в которых хорошо мечталось

о скором счастье впереди…

 

А мне – прости мою усталость.

Она от пустоты в груди.

 

Порой мне кажется, что сердце,

как одинокая звезда,

всё шлет сигналов мегагерцы,

людей встречая – поезда.

И слишком долго нет ответа.

Устал я…

Что еще сказать?

Пока дымится сигарета,

пусть вьется дым, как "егоза", –

за мартовский веселый ветер

цепляясь, как за шлейф мечты...

 

Давай обнимемся. Я встретил

тебя, мой друг...

Ну вот и ты!

 

* * *

К чему слова, раз нету денег?

К чему стенанья про любовь?

В глазах цвет вымученной тени,

а в небе – жгуче голубой.

 

Нет у меня другой приманки,

губами не разбить стекла.

И всё-таки – витает ангел,

и всё-таки – весна светла!

 

И надо, надо не похожей

быть на измызганную грусть

с паучьим бисером по коже

и холодом циничных уст.

 

ОПЕР

Лицо закона – маска без эмоций.

Закона суть – похожа на сапог.

Служитель этой музы не смеется,

когда в тебя вонзает коготок.

 

Он человек серьезный:

вынет ордер –

в твою судьбу предъявит свой... билет.

Прощай, маманя!

Здравствуй, сука, опер!

Вези меня, телега горьких лет!

 

В решетке увидав свободы лучик,

ты схватишься за сердце что есть сил.

Но через год поймешь: а может, лучше,

что он тебя тогда остановил?

 

Когда закон становится железом,

бетонным склепом, крашеным стеклом –

не замирай в надрыве бесполезном,

горюя о веселии былом.

 

И рыбий хвост зажевывая хлебом,

в межстрочье писем – серых птиц тоски –

храни своей души седьмое небо...

И будущего свежие ростки.

 

* * *

Желтеет лист в кленовых лапах,

слышнее стал галчиный крик.

Письмо хранит твой сладкий запах,

я к строчкам ровненьким приник,

чудесный вызнавая почерк…

Я вспомнил силу хрупких плеч.

В себе тебя хочу я очень

на годы долгие сберечь.

 

С любви слетает позолота

у каждого во свой черед.

Но все же остается что-то,

что крепко за сердце берет,

немые придавая силы…

И вправду, ни к чему слова –

прийти к своим, простым и милым,

чтоб им ладошки целовать…

 

* * *

Посмотрю и с надеждой промолвлю:

– Ты меня позабудешь, как все…

 

Только, может, ненужною болью

я останусь с тобой насовсем,

как случайные старые раны

остаются на коже берез,

если ветер порывом буранным

налетел и сломал не всерьез.

 

Этот ветер упал в чистом поле,

истощившись на пагубный смерч,

и своей сокрушается доле,

обещает, что будет беречь –

развевать твои нежные листья,

петь тихонько осенней порой

и, в метельном отчетливом свисте,

приносить с дальних звезд серебро…

 

Я не знаю – хорош иль не так уж

будет тот, кто тебя позовет,

за кого ты бестрепетно – замуж,

всё отбросив, пустившись в полет

за надеждой и новой любовью,

чтоб её удержать насовсем…

 

Я вослед посмотрю и промолвлю:

– Ты меня позабыла, как все…

 

ПОСЛЕ ПРИГОВОРА

Был когда-то я маленький…

«Ты ж цветочек мой аленький!», –

говорила мне мать,

вытирая помаду с целованных щек, –

«Ах ты, мой огонек!»…

 

А я был первоклассником.

Мать – заказанным праздником –

уводила меня...

В фотографиях наших хотела сберечь

дни украденных встреч.

 

«Стань, сыночек мой, летчиком!»…

По денькам и по ноченькам,

выше, чем облака, –

стратосферами душ

я летаю теперь.

Высота – от потерь.

 

Не одеждами белыми!

Редко так, как хотели мы.

Понял в день похорон,

что с душой – как баян,

в самых людных местах

не нашла ты Христа…

 

До свидания, маменька!

Не цветочек я аленький,

потому что с тех пор –

так уж вышло – никто

не целует мне щек.

Я ничей огонек.

 

БЕГЛЕЦ

Без дрожи взяла рука –

троих к праотцам навек…

«Калашников», два рожка,

дорога, посадка, снег.

 

По следу ЗИЛы летят –

телеги твоей вины.

Куда ты бежишь, солдат,

от гнева своей страны?

 

По следу овчарки – «фас!»

Весь мир в амбразурах век.

Отыщут по блеску глаз,

положат в проклятый снег.

 

К кому ты бежал, солдат,

кто молит о счастье, кто?

Кому из тебя отдать

кровавое решето?..

 

– Не надо!..

Я сам, я сам.

Я знаю, что слева цель…

Маманя! Не верь им, мам,

что пуля жужжит,

как шмель.

 

ШПАНА

Юнцов расхристанная стая!

В наследство были нам даны

свобода, улица родная

и дым расколотой страны.

 

Мы оказались в списке лишних.

Мы поднимали пыль столбом –

срывали дни неспелой вишней

и вышибали опыт лбом.

 

Года хлестали нас, как ветки,

обозначая желваки:

хранили вечные отметки

кожанки, лица, кулаки.

 

И наши верные подруги,

хлебнув дешевого вина,

в пустых карманах грели руки,

чуть-чуть дрожа, как после сна.

 

Мы были необыкновенны!

Несли безвинные грехи

в рассветы, в дискотеки, в вены,

в машины, в первые стихи.

 

И в этой вечной канители,

не понимая взрослых слов,

мы жили – будто песню пели

и не жалели голосов.

 

В сиротах много этой воли –

ходить незрячими во тьму:

искать любви, набраться боли

и расписаться за тюрьму...

 

Кого брала земля, печалясь,

кого – семейные дела.

И мы терялись, не прощаясь –

поняв, что молодость прошла.

 

Зато теперь уж глаз наметан!

И каждый видит пред собой,

в чем тяжесть ровного полета

по этой загнанной кривой.

 

* * *

Твой зелененький дом

с лебедой под окном!

И как будто вчера –

свет в окошке твоем,

иногда до утра…

 

Вспомнить любо теперь

те крылечко и дверь,

и ласкающий свет...

Их поди-ка, измерь

кругляшками монет!

 

Ты, бывало, одна

заскучаешь в стенах –

угасал огонёк.

И никто ведь не знал –

каждый в чем-то далёк.

 

Пела в кипень и бель

кружевная метель,

заносила поверх.

Где ты, где ты, капель?

Где ты, искренний смех?

 

И мы ладили пир

на весь дом и весь мир –

за струну только тронь!

И в пылу наших игр

возвращали огонь.

 

Вспомнишь – жизнь так красна,

ты сама – как весна

с теплым блеском очей.

Не жалели мы сна

ради этих ночей…

 

Продан старенький дом

с лебедой под окном,

с шухерной щеколдОй…

Но кто вспомнит о нем –

тот опять молодой.

 

* * *

Все, что было задорно и здорово,

прокатилось, как радостный звон.

Расставанье – холодное олово.

Был я искренне в дружбу влюблен.

 

Ты склони ко мне светлую голову –

напоследок чуть-чуть помолчим.

Расставанье – тягучее олово –

чугунеет от веских причин.

 

Тает эхо… куда же ты, молодость?

Тех – таких же – уж нас с тобой нет.

Расставанье – тяжелое олово –

затеряется в сумерках лет…

 

* * *

Но однажды, в мгновенье непошлое,

словно дрожь пробежит по устам –

расправляя помятое прошлое,

расставляя его по местам!

 

Это больно. И всё-таки здорово:

распускается жизнь, что была,

расплавляя поблекшее олово

в дорогие для нас зеркала...