Николай ИВАНОВ. СУВОРОВЕЦ ВОЕВОДА – БОЕЦ РЕСПУБЛИКИ. Главы из повести

 

Николай ИВАНОВ

СУВОРОВЕЦ ВОЕВОДА – БОЕЦ РЕСПУБЛИКИ

Главы из повести

 

1.

Вместо знакомого пана майора к часовому, задержавшему Артёма-попрошайку, пришёл новый командир – высокий, поджарый капитан с чёрной щетиной, почти ставшей бородой. Никаких показушных пистолетов, пулемётов, ножей-финок, только «Ксюха» на плече – АКСУ, автомат Калашникова складной укороченный. Всё толково, без понтов. Это в бою пулемёт играет первую скрипку, а по траншее бегать именно с раскладухой «Ксюхой» самое то…

Но плохо, что командир новый. Потребуется больше объяснений. И скорее всего, это он дал команду на открытие огня по блокпосту.

– Подь сюды, – капитан остановился на расстеленном посреди «отдыхайки» флаге ДНР.

Артём вынужден был ступить на распятое полотнище. Хорошо, что надел бурки, они мягкие, вроде и не топчет материю…

– Пан командир, я случайно к вам. Мамки-папки нету, одна бабуля, я и подрабатываю, чем могу, – опережая вопросы, традиционно начал лепить из себя бедного ягнёнка Артём.

А сам, якобы в испуге, косил глаз, отмечая изменения на позициях. Орудийные стволы покрыты новенькой белой масксетью. На три ствола вроде больше стало. Кончился украинский «каннибализм», когда техника пожирала друг друга, продолжая жить только за счёт запчастей от сородичей на складах? На бруствере появилась «Дашка» – пулемёт Дегтярёва-Шпагина крупнокалиберный. Укрепляются на случай нападения? Так кто же в лоб пойдёт атаковать, хрен вам и ни хрена. В шахте, ребятки, не играют в прятки, на Донбассе всё серьезно. И он свои глаза всегда с собой носит. Хотя в данный момент желательно делать отсюда ноги.

– Если у вас надо что убраться, я готов за еду…

– Дать хлеба и гнать взашей! – не допустил постороннего ни на миллиметр к позициям и ни на йоту к своей душе капитан.

Зато можно сойти с флага Республики.

– Петро!

Прибежавший повар заулыбался, узнавая Артёма. Эта откровенная радость, однако, насторожила командира.

– Погодь, погодь трошки. Так вiн що, нэ пэршый раз тут?

– Та з паном майором разом супчик тут обiдалы… Зналысь…

– Та-ак, интересно… – артиллерист подтянул из-за плеча «Ксюху», положил на автомат ладонь. Сумрачный часовой проделал то же самое. – И что это мы повадились на боевые позиции шастать, а, хлопчик? Ты чей будешь? – Офицер пальчиком поднял подбородок Артёма, заставляя смотреть в глаза. Потребовал у повара дополнительную информацию: – Когда появлялся здесь последний раз?

Перешли на русский язык, чтобы не тратить время на перевод.

– Где-то перед сентябрём. Да-да, перед школой. Пан майор ещё предупреждал, чтобы не бросал учиться. Сирота.

– А этот сиротинушка, как мы видим, не слушает старших. Не учится почему-то. – Артёму снова, но уже достаточно жёстко, вздёрнули подбородок. Как же ты не вовремя появился, повар Петро!

Артиллерист тем временем проворно, с умением, прошёлся ладонями по одежде. Замер на пузырьке с керосином, понюхал содержимое. Артём торопливо объяснился:

– Когда холодно, у костра греюсь. Хотите спичек? Я могу принести охотничьи, в воде горят. Пану майору понравились…

Однако капитан уже срывал с Артёма одежду, как листья с кочана капусты. Ощупывал каждый шов, пока подозреваемый не остался стоять на пронизывающем ветру в одних трусах и майке. Ничего предосудительного больше не нашлось, но артиллерист оголил пришельцу живот и… замер. Покрылся липким потом и Артём, боясь опустить глаза. Да только было поздно. Офицер сжал железными пальцами горло, в глазах Артёма потемнело, ноги подкосились, но хватка не ослабла.

– «МО РФ», – начал читать бирку на обороте майки артиллерист. – Отлично! Значит, Министерство обороны Российской Федерации? А вот и продолжение: «3 взвод 6 рота. Воевода А.Н.». Забавно. Ещё скажи, что купил майку на рынке.

Со знанием дела, прекрасно зная, где и как маркируют в армии одежду, оттянул резинку на трусах. Всё повторилось – и штамп, и подпись. Да и как не повториться, если каждый суворовец обязан подписывать нестираемой пастой бельё перед его отправкой в стирку, чтобы потом отыскать в общей куче своё…

Больше капитан не церемонился. Больше всего взбесило, что его едва не провёл вокруг пальца вшивый пацан, и уже не как ребёнка, а врага и сепаратиста, резким ударом по лицу сбил с ног. Кровь долетела до флага быстрее, чем туда же воткнулся нос Артёма. Офицер перевернул пленника ногой, наступил на грудь американским ботинком. Среди бороды рождалась зловещая улыбка.

– Петро, а вспомни-ка, когда был убит командир миномётчиков в «Айдаре». А? Наверняка в тот же день, когда Воевода А.Н. из 3 взвода 6 роты МО РФ ел твой суп на позиции. А потом подожгли степь и наверняка этими самыми спичками, которые и пану майору дарились, и мне предлагались…

У повара от догадки выпала из рук буханка хлеба. Артём мгновенно почувствовал и холод, и мерзлые комья земли под спиной. Что же он натворил! Всего-то и поленился заменить майку с трусами. Да и не помнил он про этот штамп. И уж тем более не мог представить, что станут раздевать…

– Вроде… не помню… где-то в это время, – одновременно и кивал и пожимал плечами повар.

Не дав Артёму разрешения подниматься, капитан отошёл на несколько шагов, включил рацию. Говорил негромко, по-украински, но дело касалось жизни и смерти, и слух пленника обострился, выстраивая смысл разговора по отдельным словам. А он не сулил ничего хорошего: артиллерист вызывал сотрудника контрразведки, попросив захватить с собой журналистов, потому что российская армия стала посылать в качестве наёмников малолеток. Один у него в руках, и это будет красиво смотреться в телевизоре. А ещё желательно присутствие миномётчиков из «Азова».

Только как ни уговаривал, ни интриговал верзила контрразведчиков, тем поездка в ночь на передовую удовольствие не представляла. «Азовцы» откликнулись охотнее, но тут уже артиллерист пожадничал делиться с ними славой: удача должна находиться в одних руках, иметь одного хозяина...

– В подвал его! До утра, – приказал артиллерист охраннику.

Повар вцепился в буханку, пальцы продавили корку, легко вошли в мякиш. Ни думать про вторжение русской армии в Украину в лице непонятного пацана, ни сопоставлять его прежний приход с убийством айдаровца не хотелось. Он видел сгорбленную, посиневшую фигурку уводимого под конвоем парня, отплёвывающего алую кровь на снег, и боялся представить в подобном положении своего младшего сына.

 

2.

«Матвей» ждал гостя из Тулы и представителя министерства обороны подполковника Зазимко. Чайник в третий или пятый раз принимался вскипать на раскалённой докрасна, незаменимой для окопной жизни «буржуйке», но разливать кипяток пока было некому. Несколько раз взвизгнул, просясь в тепло, Шнурок, но милости командира не дождался и побрёл по траншее, вскидывая голову на каждый сторонний шум. Плохо быть маленькому солдату на войне, ничего не видишь из глубокой траншеи, даже приближающейся опасности. А он хоть и собачий, но солдат, раз стоит на котловом довольствии блокпоста.

Гость из Тулы оказался небольшого росточка, в камуфляже без знаков отличия и погон, чтобы даже случайные свидетели не зафиксировали очередного добровольца, приехавшего вместо шахтёров воевать с украинцами. Но представился первым, как и учат в военных училищах: при равенстве воинского звания танкисты, лётчики, моряки, пограничники в знак понимания значимости первыми отдают честь окопному офицеру:

– Капитан Резников. Тульское суворовское военное училище.

– Чайком угостишь, Матвеич, – сопровождавший гостя Зазимко потёр руки в предвкушении горячего угощения.

Командир «Тэшки» знал о цели визита из предварительного телефонного разговора, и потому распахнул дверь в штабную землянку широко. Гости обошли вниманием кофе со сливками, хранимые для самых дорогих посетителей, потянулись к духмяной заварке из трав.

– Ну что, всё-таки сбежал боец, – вроде бы и с сожалением, но и не без ноток гордости за бывшего подчинённого констатировал Василий Матвеевич. Донецкая порода – она такая, с нею нахрапом ничего не сделаешь.

– Почему же сбежал, – не приняв упрёка, спокойно ответил туляк-оружейник, с присвистом снимая с чашки едва успевающий остывать тонкий слой кипятка. – Он у нас в законном отпуске.

В доказательство протянул сложенный вчетверо отпускной билет, согласно которому Артём убывал на десять дней в Донецк по семейным обстоятельствам. Печать, размашистая подпись начальника училища снизу вверх на полстраницы.

Оба понимали, что отпуск Артёма – это подтасовка фактов, но если в сговор вошёл сам начальник училища, то командиру блокпоста оставалось только согласно кивать. Оставалась самая малость – разыскать самого виновника вселенского тарарама.

– Его здесь не было. И на похороны не приехал, – ответил за свой участок ответственности «Матвей».

– Он не знал про похороны, телеграмма пришла позже, – прокололся Резников.

Ага, всё-таки сначала побег, потом, задним числом, прикрытие своей безалаберности. А то отпуск, по семейным…

– И где искать? Может, его и нет на Донбассе, – «Матвей» приподнял отпускной, оглядел присутствующих: кто берёт на себя смелость первым увидеть беглеца и вручить оправдательную бумажку?

Напряжение разрядил Зазимко:

– Прекращаем лить из пустого в порожнее. Пограничники подтвердили, что Артём пересёк границу за пару часов до того, как им пришёл «стоп-лист» о задержании.

– Я могу послать с вами бойца к нему домой. Авось соседи что видели. И в школу можно заглянуть, друзья же остались. Подождём и мы здесь. Ну не может человек на войне прожить, как Робинзон Крузо, в одиночку.

– Да, так и сделаем, – согласился Зазимко.

Встал, по привычке поправил форму.

– Товарищ подполковник, мне бы с вами ещё на минуту… поинтересоваться… – попросил аудиенции «Матвей».

Туляк деликатно вышел, оставляя донецких офицеров одних.

– Извините, я опять про Артёма. Месяц назад мы посылали на него наградной за уничтожение миномётчика...

– Присядь, – попросил подполковник, благо в чашках оставался чай. – В геройстве парня мы не сомневаемся. Бой имел место. Но по наградному вышла заминка. Документы затребовали на проверку контрразведчики.

– А они с какого перепугу?

– Да вот нашёлся он, этот перепуг. Когда и что ты слышал о его отце в последний раз?

– Сто лет в обед, – удивился вопросу «Матвей». – Ещё до войны запил, дурак. Как ни уговаривали, водка оказалась сильнее. Уволили с работы: от пьяницы и шахта пятится. Ушёл из дома и как в воду канул.

Посчитав ответ исчерпывающим, замолчал, но Зазимко ждал продолжения.

– Потом мать погибла. Воспитание на себя взял крёстный, Степан Ильич. Но его позавчера самого похоронили. Я не понимаю, товарищ подполковник…

– Если бы я сам всё до конца понимал, Василий Матвеевич… – Зазимко вместил остаток чая в один глоток. – А почему контрразведка… Самым страшным истязателем наших пленных в харьковской Службе безопасности Украины числится некий «Афганец». Контуженный. Пьяница. За стакан водки ломает всех без разбора. И фамилия этого «Афганца» нам сегодня известна – Николай Воевода.

«Матвей» так резко встал, что опрокинул табурет. Шнурок вспрыгнул на лежак, лампочка замигала.

– Колька Воевода? В СБУ? Он же афганец!

– Колька Воевода. Костолом в харьковском СБУ по кличке «Афганец». Отец вашего героя.

– Лучше бы он умер! – стоял истуканом «Матвей». Но ноги не держали, он поднял табурет и опустился на него. – Я не хочу в это верить! И Артём причём здесь? Сын за отца не отвечает.

– Знаем. Но проверить возможный контакт, возможную вербовку… Не возмущайся, я не параноик. Контрразведка делает своё дело, и делает его, я считаю, правильно. Тем более, парню после суворовского открывается дорога в Рязанское десантное. А там подготовка разведчиков, другой уровень секретности…

– Бред. Артём – шпион…

– Василий Матвеевич, мы взрослые люди. Идёт война…

– Но мы-то должны оставаться людьми!

«Должны, – молча согласился Зазимко. – Но и должны подчистить всю ситуацию. Для блага самого Артёма, чтобы раз и навсегда закрыть вопрос и не возвращаться к нему».

Это понимал и «Матвей», но слишком неожиданными оказались известия. Колька Воевода, его друг по шахте, пытает пленных ополченцев, его подчинённых...

– Товарищ подполковник, я всё понимаю, – «Матвей» глянул на дверь, за которой мёрз гость из Тулы. – Но проверяйте быстрее. Я готов подписаться за него под любой бумагой. Только… только не говорите ничего Артёму.

– Его ещё надо отыскать.

 

3.

Погреб оказался хранилищем для продуктов. Когда глаза привыкли к темноте, Артём обследовал углы и понял: из подземных тюрем сбежать невозможно. Единственный выход – это дверь, но артиллеристы, похоже, продукты укрепляли надёжнее, чем боеприпасы: два замка и три засова за его спиной звякнули на пять нот, пока он летел после пинка по земляным ступенькам до пола.

– Сиди, думай и молись своей Москве, – усмехнулся перспективе пленника капитан.

Думать Артёму как раз и страшно. Лишь однажды через их «Тэшку» проводили обмен пленными. И если украинских военных не отдавали до тех пор, пока каждого не осмотрит доктор, то возвращавшиеся ополченцы волокли друг друга, бессильно падая в руки парламентёров. Один из вернувшихся сказал подбежавшей с микрофоном журналистке:

– Гестапо отдыхает…

Однако радовались, что остались живы, и хотя покалеченными, но вернулись домой. После увиденного на блокпосту молились об одном: не попасть в плен, не оказаться в лапах СБУ или нациков.

Но сейчас Артёму требовалось избавиться от улик – снять трусы и майку или просто вырвать куски материи с маркировкой. Утром придут, а ничего нет… Только кто станет слушать его лепет? Пальцы в дверь и…

Передёрнулся. Какой же он дурак. Учился бы себе дальше, живя в тепле и сытости. А он и взаправду станет «летучим голландцем» – пропавшим без вести. А в суворовском их шестая рота сидит на самоподготовке, потом отведут на ужин…

Напоминание о еде заставило проверить содержимое хранимых в подвале ящиков, мешков и пакетов. Всё самое вкусное оказалось закатано в банки, но есть бутылки с маслом, лавровый лист, горы сахара. Только вот если голод можно терпеть, то к холоду привыкнуть невозможно. Почему не подпоясался дома двумя платками?

Начал разминаться. В училище на физзарядку с наступлением холодов идёт форма № 6, самая тёплая из возможных, в толстовке. Начальник физподготовки капитан Иван Иванович Иванов примет утром доклад Чумаченко:

– 3 взвод 6 роты к зарядке готов. В строю 20 человек. Отсутствует по неуважительной причине суворовец Воевода.

Отсутствует, присутствует – жизнь в СВУ не остановится и последует неизменная команда:

– Приготовиться к бегу!      

Лежанкой определил мешки с сахаром. Вокруг мешков выставил в ряд картонные коробки с консервами – худо-бедно, но будут держать тепло. А укроется сеткой с луком. Он начинает подгнивать, но ему ли воротить нос от запахов. А гниёт потому, что осенью поленились обработать и высушить луковицы.

Но лук ерунда. Что будут спрашивать контрразведчики? Куда повезут потом? В СБУ, наверное, всё равно лучше, чем у нациков. От них живым ещё ни один человек не вернулся, попавших к ним людей как корова языком слизывает с земли.

Повернувшись, задел коробку с консервами. Одна упала на пол, из неё, как из брюха, вывались банки с дешёвой килькой. В суворовском на ужин наверняка тоже дадут рыбу. Они учили нормы довольствия, принятые в училище: мясо птицы – 80 грамм в сутки на человека, творог – 60, колбасы полукопчёные – 25, молоко коровье – 500 миллилитров и далее по списку – овощи свежие, в том числе лимон, соль, специи, какао-порошок, а последним тридцатым пунктом шло даже драже поливитамина – одна штука… Командиры подчёркивали: вы обходитесь государству в десять раз дороже обыкновенного школьника. Цените.

Он заценил…

Стал биться лбом в мешок с сахаром. Мало было 80 грамм в сутки? Получай десять мешков на ночь. Всё твоё! Твоё! Твоё!

Остановился, пока не начала гореть кожа на лбу и во рту вновь не появился солёный привкус от вновь закровоточившей разбитой щеки. Замер. В училище кроме норм довольствия они заучивали назубок ещё и обязанности суворовца. В первую очередь то, что запрещалось:

«Нарушать установленный в училище распорядок дня. Появляться не по форме одетым. Играть в азартные игры, курить, употреблять спиртные напитки, наркотические, токсические, психотропные вещества, бранные выражения. Запрещены любые финансовые отношения между суворовцами. Нанесение татуировок, пирсинга и других форм самоповреждения».

На последней фразе прикрыл глаза, хотя в темноте это можно было и не делать: СБУ и без этих правил само нанесёт ему «самоповреждения». В остальном получается, что он почти ничего не нарушил. Кроме пункта, что не по форме одет…

Стало жалко себя до такой степени, что глаза наполнились слезами. Может, всё же обменяют? У него не имелось на руках оружия, никто не докажет про «айдаровца». А бирки на майке… Да, его отправляли учиться в Россию, но он сбежал. Всё по правде…

Мечтал, делал расклады, словно кто-то станет утром учитывать его желания. Баба Клава бы сказала: «Красива брехэнька, да коротенька». И холодно до самой малой косточки, и горячо от слёз, хоть руки на щеках грей, а не под мышками…

Несмазанной телегой заскрипела дверь, склад дополнился слабым светом и новой порцией холода. В проёме обозначились две фигуры, вошедшие пытались подслеповато рассмотреть пленника. Артём встрепенулся: какая возможность для побега! Почему не предусмотрел? Целая минута! Чем думал раньше!

– Эй, пацан, где ты? – подал голос Петро.

Приподнял миску, постучал по дну ложкой. Вот бы горячая каша. В училище от неё стонали, мечтая о чипсах, пельменях и сосисках с газировкой. Дураки! Может, и впрямь не дадут сейчас околеть? А что, если попросить принести ещё чего-нибудь попозже, а самому подготовиться к прорыву? Охранника можно ударить по голове бутылкой с подсолнечным маслом, потом бросить в глаза горсть соли, а отодранной от ящика доской с гвоздями со всего размаха по мордасам…

– Выходи на свет! – потребовал часовой, бдительно не переступая порог подземелья.

Если придут ночью, то наверняка уже с фонарём. Плохо. Ослепят. Да и с чего им приходить, он здесь не на курорте, чтобы кормили три раза на ночь. Но какой момент упущен. Только кто же знал. Наверняка Петро, добрая душа, уговорил часового покормить сидельца. Повара гвоздём по лицу нельзя, рука не поднимется…

Повар, постаравшись добавить грубости голосу, сказал скорее для часового:

– Миску потом вернёшь. На учёте.

А сам вдруг стал дергать подбородком в сторону дальнего угла, словно указывал им направление, где пленнику стоило поискать счастья.

 Едва захлопнулась дверь, Артём торопливо забросил в рот полную ложку обжигающей гречки и стал пробиваться через нагромождения в указанный угол. Не нервный же тик случился у повара. Может, здесь стена у погреба наиболее тонкая и если всю ночь делать подкоп, то возможно вырваться из заточения?

В углу его ждала гора картошки в деревянном коробе. Количество внушительное, косвенно подтверждающая, что воевать собираются по крайней мере до следующего урожая. Только теперь эти сведения мало кому интересны. И есть сырую картошку он тоже не собирается. А стена погреба – из толстенных брёвен, бобру не перегрызть, не то что ему с разбитыми губами. Надежда, мелькнувшая несколько минут назад, так и не обрела очертания. Утро неизбежно…

Принялся выбираться обратно к миске с кашей, пока окончательно не остыла. Что ждёт впереди, неизвестно, а силы наверняка потребуются…

Однако в эту же минуту его остановил шорох, послышавшийся откуда-то сверху. Мышь?

Артём шикнул на хвостатую тварь, но шорох усилился до крысиного. Мамка на зиму в погребе разливала по блюдцам уксус, запах которого ненавистен мышам – тем и спасали картошку и свёклу от подгрызания. Хотя потом свёклу и морковь стали укладывать в старые вёдра и засыпать песком…

Милые хозяйские воспоминания из далёкого далека. А тут крысы…

Артём поднял к ним голову и замер в изумлении: с потолка в подземелье проникал узким столбиком свет, разжижая собой темноту. Но главное, у самого основания начал просматриваться контур вытяжки. Ну конечно! Конечно же, во всех погребах делают вытяжки, чтобы не зарождалась плесень. У них она ведь тоже есть, у бабы Клавы – у всех! Как он забыл!

Свет густел, в его пределах начали видимо осыпаться вниз соломинки. И это тоже вселило радость, потому что да, да, да! – перед холодами отдушины затыкают пучком соломы, удерживающим воздушную пробку. Петро? Он пробивает ствол? А как часовой? Не заметит?

Артёма начало колотить от напряжения, но при этом умолял спасителя: будь осторожен, поостерегись, не торопись. Но и быстрее!

Свет провалился в яму вместе с пучком соломы. Дааа! И – тишина. Гробовая. Петро притих?

Затаился и Артём, словно его движения тоже могли привлечь слух часового. Не торопиться! Пока не стемнеет, вообще ничего нельзя предпринимать!

Отдушина оказалась не трубой, как обычно, а деревянным желобом. Тут на удачу сработала леность артиллеристов: чтобы не носить картошку в мешках по ступенькам, они ссыпали её в закрома сверху именно по желобу. Дёшево и сердито. Но даже если снять всю одежду, всё равно в квадратное отверстие не протиснуться.

Присел, приказав себе успокоиться. Доел остывшую кашу, обнаружив на самом дне присыпанный гречкой кусочек баранины. Спасибо, дядя Петро. Авось когда-нибудь ещё увидятся и он поблагодарит за всё лично.

Пока имелся хоть какой-то свет, следовало соорудить тумбу под лаз. Но как расширить отверстие? Выкорчёвывать саму деревяшку? Расшатать её так, чтобы сама сползла в подвал?

В нетерпении и злости вновь принялся шатать жёлоб. Земля по бокам досок с шумом просыпалась, и это отрезвило, остановило его нервные попытки вырваться на волю сейчас и сразу. Небо вверху серело, ещё полчаса, и в подвале наступит сплошная темнота. Она хороша для побега, но не для подготовки к нему.

– Дядя Петро, ну что ты?

Тот услышал! Не шёпот, конечно, а мольбу. Небо закрылось, но лишь для того, чтобы прилетела какая-то доска, обмотанная в тряпьё.

Артём затих, затем тронул доски жёлоба. Не шелохнулись. Без усилий и возможного шума не обойтись. Каким образом сможет подняться потом в тоннеле, об этом пока не думалось. Хорошо, что на краю доски остался гвоздь «сотка», он худо-бедно, но вгрызается в подмерзшую землю. На войне железо и сталь ценнее золота и серебра.

– Первый, пошёл! – прошептал приказ на десантирование. Хотя тут не прыгать вниз, а ползти вверх.

Сыпалась земля, колотилось сердце, дрожали от напряжения руки. Но мало-помалу доска продвигалась, желоб начинал слегка пружинить. В какой-то момент деревяшка начала проседать под собственной тяжестью, потом и вовсе заскользила вниз.

Бросился к упаковкам с луком: связанные меж собой сетки и есть канат, который надо укрепить на перекладине. Привязать один конец сетки к доске, вытолкнуть наверх, устроить поперёк ямы.

Руки немели и лишь после десятикратных попыток перекладина осталась покоиться поперёк ямы. Артём осторожно потянул сетку, испытывая сооружение на прочность. Боясь спугнуть удачу, ни рук не потёр, ни перекрестился, ни похвалил себя. Всё потом, наверху, под землёй жизни не радуются.

И правильно сделал, потому что застрял в дыре ровно посредине. Руки пытались тянуть тело вверх, ноги тщетно искали опору на гладких откосах, и стало за счастье провалиться обратно в преисподнюю. По миллиметру, больше под собственной тяжестью, но удалось сползти на подставку из ящиков. Переждав отчаяние, он принялся доской счищать лишнюю землю в норе.

Снял полушубок, занимающий пространство. И бурки тоже долой, они скользят по стенкам. Их можно повесить на шею, как связку бубликов. А полушубок… Его тоже привязать к поясу и вытащить за собой, потому что на холоде без одежды не выжить. Под это дело пойдёт хоть и хиленькая, но бечёвка, перепоясавшая коробки с консервами.

Тащить за собой полушубок оказалось несподручно. Он не мешал, но вес имел и тянул вниз. Зато плечи хоть и с трудом, но протискивались в норе. В одном месте упёрлись в каменную преграду, и Артём, вцепившись пальцами ног в шероховатости лаза и повиснув на одной руке, принялся в отчаянии долбить землю вокруг оказавшегося на пути камня. Несколько раз отдыхал, и булыжник мало-помалу, но зашатался и заскользил вниз. Однако его удара по полушубку хватило, чтобы тот, и так еле державшийся на полусгнившей бечёвке, сорвался вслед за каменным ядром вниз.

Руке стало значительно легче, плечам свободнее, и Артём сделал рывок, позволивший ухватиться за перекладину. Из последних сил подтянулся, повис на доске.

Как ни тянуло сразу выскользнуть через бруствер, но нашёл в себе силы вернуться в штабную «отдыхайку». К брошенному под ноги флагу Республики, который пропитан и его кровью…

 

4.

...Сказать, что суворовцы с нетерпением ждали предновогоднюю дискотеку, это не сказать ничего. Полугодовые оценки, даже предстоящие зимние каникулы уходили на второй план. По десять раз на день уточнялись дата и время вечера, а новости про наступающий вирус ковид-19 слушались исключительно потому, что в стране начались ограничения при проведении массовых мероприятий.

– У нас же не Москва, – успокаивали все друг друга.

– И не Питер.

Хотя и в игольное ушко, но училище проскочило с дискотекой до пандемии и полных ограничений. Убил всех Чумаченко. Он не мог не выделиться, и накануне ему через забор перебросили свёрток, в котором оказалась «шик-блеск-красота» – пошитая в городском ателье новенькая форма. Нельзя сказать, что у остальных она сидела как седло на корове, но сделанная на конвейере по общим лекалам она и выглядела шаблонно.

Чума выгладил новинку и только после этого предстал перед взводом. И вроде ничего не появилось дополнительно-петушиного в дизайне, за что могли бы запретить ношение. Материал точно такой же, форменный. Но в меру приталенный китель делал не то что шире плечи, но подчёркивал их. Брюки швея едва заметно, всего на сантиметр-полтора, расклешила внизу, что наряду со строгостью лампас придало их обладателю слегка залихватский ковбойский вид. Скорее всего, на миллиметр расширились и сами лампасы, став ярче.

Утром он обошёл все кубрики с непонятно где приобретённым бритвенным станком – искал пену. Во взводе никто ещё не брился, а имеющийся пушок на верхней губе, наоборот, лелеяли в страхе, вдруг тот не вырастет снова.

Уроки пошли коту под хвост. Преподаватели, уже выставившие отметки, ослабили мёртвую хватку и могли себе позволить расслабиться.

Полковник Глузский в конце урока задумчиво, ни к кому конкретно не обращаясь, прочёл сначала на английском, потом немецком и французском эпиграмму Дениса Давыдова генералам, танцующим на балу во время его отъезда на войну:

Мы несём едино бремя,

Только жребий ваш иной:

Вы оставлены на семя,

Я отправлен на убой.

Лидия Фоминична, наоборот, в самом начале занятий приказала открыть тетради:

– Начинаем контрольную работу. Латынин, что это у вас за удивление? Да-да, дополнительная полугодовая работа. Пишем: «Билайн», номер…

И продиктовала свой номер телефона с разрешением звонить прямо с дискотеки, если у кого возникнут проблемы с ударениями, спряжениями при разговоре с дамами. После этого у самых последних скептиков исчезли сомнения: новогоднему балу быть.

 

Дискотека началась с дуэта скрипки и пианино в исполнении выявленных в младших классах Паганини и Шопена. Это выглядело мило, но все ждали окончания экзотики. Те, кто имел возможность пригласить на вечер знакомых, уже стояли парами, для остальных наступало время обоюдных приглядок: командование старалось приглашать на вечера каждый раз новых девочек из разных школ и танцевальных коллективов.

Таню и Ветку пригласил, конечно же, Чумаков. Артём отследил, как он вёл их сначала от КПП, затем помогал раздеться в гардеробе, заодно поправляя свою идеально сидевшую форму. А как ласкал слух звон медалей! Ничего, что парадные, не в бою полученные. Сейчас бал. А какие и для кого конкретно прогремят баталии завтра, в том завтрашнему дню и разбираться.

Однако сразили всех не медали кавалера, а Таня, у которой в причёске небрежно шёл ярко-зелёный локон, мгновенно выделивший её из остальных приглашённых. Смело! Тронула пальчиками шары на ёлке, стоявшей у парадной лестницы, сквозь ветки и мишуру подмигнула Артёму. Уличённый в слежке, он шмыгнул в зал, забился в угол.

Пятиклашек, наконец, под деликатные аплодисменты убрали с подиума, собравшиеся ожили перед современными ритмами. Однако музыка всё не начиналась, заставив всех переглядываться. Когда пауза затянулась на непростительно долгое для армии время, в центр зала неожиданно вышел начальник училища. В парадной форме и при наградах. Рядом с ним тут же выросли Кубышка и Резников, тоже при полном официозе. Это напрягло: извинятся и отменят вечер, сославшись на пандемию в Москве?

Эх, товарищи командиры…

– Суворовец Воевода! – вызвал Карагодин.

Артём в своём углу едва расслышал фамилию, но всё равно не поверил, что вызывают именно его. С какой стати? Пришлось потолкаться, чтобы выйти из оцепления. К командиру вразвалку не ходят, к нему даже если потребуется бежать, то последние три шага всё равно нужно чеканить строевым.

Половину расстояния Артём преодолел ускоренным шагом, потом перешёл на строевой. Топот раздался не просто в акустическом зале, а у него в голове.

– Товарищ полковник, суворовец Воевода по вашему приказанию прибыл.

Резников сделал шаг в сторону, освобождая для Артёма место рядом с начальником. От напряжения, под любопытными взглядами участников бала Артём при повороте зацепился ногой за ногу, пошатнулся. Кто-то хихикнул, и лицо Артёма слилось по цвету с красными петлицами стоячего воротничка кителя, не дающего к тому же опустить голову.

Полковник словно дал время успокоиться, после чего сделал шаг вперёд.

– Товарищи суворовцы, дорогие гости! – элегантно склонил голову перед дамами, словно учился этому минимум в Царскосельском лицее. – Имею честь зачитать Указ Главы Донецкой Народной Республики.

Артём напрягся. Кубышка достал из красной папки листок, подал командиру.

– За совершение воинского подвига, проявленные в бою мужество и отвагу, нанесение существенного урона противнику и за сохранение государственного флага ДНР в тылу врага наградить медалью «Георгиевский крест» IV степени Воеводу Артёма Николаевича.

Суворовцы онемели, и первыми наполнили зал аплодисментами девчата. Артём стоял ни жив ни мёртв. Всё происходило, конечно же, не с ним, хотя остановившийся напротив начальник училища прикрепил Георгиевский крест к его мундиру. За спиной полковника – Таня и Ветка смотрят так, словно видят впервые. Чума согнул плечи, стараясь свернуть свои медальки. Зато Олежек Латынин изобразил туш на воображаемой трубе. Комод Дима Нестеров смотрел с откровенной завистью и восхищением: эх, мне бы такое!

– Что надо ответить? – прошептал Резников.

– Служу… – Артём замялся, потому что в России отвечают «Служу Отечеству». Но награда-то донецкая, за бои на территории ДНР полученная, и как положено отвечать там, он попросту не знал. Остановился на русском варианте: – ...Отечеству!

На этот раз раздался уже всеобщий гул одобрения, но Карагодин возвысил голос над залом, прекратив гражданский разброд.

– Суворовцу Воеводе наше троекратное…

– Ура. Ура! Урааааа! – заорали суворовцы, за счёт Воеводы получая свою долю восхищения в глазах стоящих рядом дам: ах, какие вы, вы готовы идти в бой и спасать знамёна!

– А теперь – белый танец! – не погнушался поработать диджеем Карагодин, освобождая танцпол.

И невольно оставил в центре зала новоявленного орденоносца в одиночестве. Вместо всеобщего поклонения Артёму грозило остаться без танца, потому что одно дело пригласить кавалера в общей толкотне, и совсем иное – идти к нему через весь зал под общими взглядами. Подумают, что бросаются на шею ради медали…

Оставалось снова забиваться в угол, но неожиданно за спиной послышалось:

– Разрешите пригласить вас.

Ирина Васильевна! Заместитель начальника училища по какой-то там воспитательной работе. Принимает удар на себя?

– Я… я плохо вальсирую, – признался шёпотом Артём. Разве его вина, что с ним провели всего пару-тройку занятий по танцам? Тем более, ему и впрямь хочется остаться одному и насмотреться на медаль. Это всё «Матвей» сделал, конечно. – С табуреткой могу, а с вами…

– А мы начнём медленно, – улыбнулась Завьялова: цените поданную вам руку, сударь!

Пространство рядом с ними заполнилось, танцующие были увлечены собой. Нет большей свободы, чем остаться человеком, не привлекающим лишнего внимания.

Но белый танец в суворовском таил опасность тем, что дамы имели право меняться партнёрами. Откуда воспитательница знала про его отношения с Таней, но едва та с Чумаченко пошла по касательной рядом, по-девчачьи хлопнула в ладоши и перехватила вице-сержанта. Не то что имела неоспоримое право как начальница, но попробуй откажи.

Артём впервые после возвращения с Донбасса оказался один на один с Таней. Она не поднимала взгляд, и получалось, что смотрела на серебряный крест. Смотри. Не он сам себе его повесил, Родина оценила. И это не кругляши за хорошее окончание четверти или прохождение на параде. Те – выдаются, как носки в каптёрке, а вот крест – вручается. По Указу Главы Республики.

– Здравствуй, – тем не менее благородно первым нарушил молчание. А по сути, сделал первый шаг к примирению. Похвалил: – Причёска интересная.

– Здравствуй. Попробовала что-то новенькое. А тебя поздравляю.

– Ерунда, – постарался за напускной бравадой скрыть довольную улыбку. Конечно, не ерунда. Не все птицы, имеющие крылья, летают. Не всякий солдат, носящий мундир, герой. Просто выпирать это неприлично.

– Ты обиделся?

– Было бы из-за чего.

– А ты уже лучше двигаешься. Вот что значит поймать медаль на грудь…

Артём встал как вкопанный. Медаль здесь ни при чём. И если Таня не понимает, насколько глупы её слова, то лучше закончить танец с кем-нибудь другим.

– Прости. Она, наверное, для тебя значима.

 Тем не менее, Артём намерился выйти из круга, оставив спутницу, но снова взялась неизвестно откуда Ирина Васильевна, и настолько вовремя, что диву даваться. Хлопнула в ладоши, вернула даме Чуму, сама закружила Артёма подальше от Тани и проблем.

– Современная девушка.

Артём не ответил: ему всё равно.

– Пусть этот день останется у тебя как один из самых светлых, – шепнула с последним аккордом Ирина Васильевна.

«Пусть», – согласился Артём, провожая начальницу на место.

Командиры, чтобы не смущать своим присутствием воспитанников, за время вальса исчезли, Ирина Васильевна тоже извинилась и вышла из зала. Из администрации училища кроме дежурных воспитателей осталась, похоже, одна медсестра Зиночка. А ни рискнуть ли тебе, орденоносец Воевода, и ни пригласить ли на следующий танец одинокую королеву вечера? Терять нечего, а в случае успеха приобретаешь сразу всё! Или пан, или пропал.

Ещё не уверенный, что решится на подобное, до начала новых аккордов переместился поближе к медсестре: якобы случайно, методом броуновского движения. Зиночка улыбнулась навстречу приветливо, и у Артёма отлегло от сердца. Однако едва он, как вспомнилось из танцевальных уроков, заложил левую руку за спину и вознамерился с поклоном протянуть правую для приглашения, его заслонил Чума. Ладный, стройный, на голову выше Артёма, он тоже шёл ва-банк: награды за непонятные дела – это, конечно, эффектно, но мы живём настоящим. А в нём он – вице-сержант Чумаков. Пахнущий парфюмом после бритья. Прошу любить и жаловать! И приглашаю вас на танец. Шик-блеск-красоту для женщин никто не отменял.

Артём увидел, как растерялась Зиночка, как отразилась на её лице мучительная неизбежность выбора. Он, конечно, полностью проигрывал сопернику: худоба после болезни не прибавляла стати, а форма, с чужого плеча доставшаяся, болталась и топорщилась. Внешний вид не спасает даже Георгиевский крест.

Красавице Зиночке было от чего войти в ступор: отказать орденоносцу или проигнорировать статного, более подходившего её возрасту вице-сержанта?

«Мы несём едино бремя», – вспомнил Артём и отступил на шаг назад. Он не проигрывает, нет. Он жалеет и освобождает Зиночку от неловкости. Ему этот танец – сбоку припёка, он сам хотел использовать медсестру втёмную, чтобы показать некоторым свою истинную значимость. Но воистину в этой жизни всё аукается.

Хотя Чума, как и в случае с Таней, просто отодвигает его на обочину. И он будет преследовать, идти на полшага впереди до тех пор, пока они волей судеб находятся рядом. Это пунктик, бзик, от которого Чумаченко не отстанет.

А он зря пришёл на дискотеку. Мог прикинуться больным, ему бы поверили. И не следовало начальнику училища вручать награду. По крайней мере, прилюдно. Она его, донецкая, а Тула здесь ни при чём! Как же хочется домой, на Донбасс!

Пока же имелась возможность лишь снова забиться в угол. Плохо, что нельзя покидать зал: не танцуй, но присутствуй! А на деле загнали всех в сверкающую, наполненную музыкой, смехом, улыбками, но – клетку.

За происходящим наблюдал проходивший время от времени мимо открытого зала ответственный за вечер майор Кубышка. Уже переодевшийся в повседневку Карагодин, перехвативший его на променаде, поинтересовался:  

 – Что наш герой?

– Жмётся к стеночке. Пока не боец. По крайней мере, в кругу дам.

– Свое танго начинается тогда, когда поймаешь цель в жизни.

– Да он, если откровенно, пока и по остальным дисциплинам не ахти…

Полковник не дал развить тему:

– Мы здесь не только образование даём, но и воспитываем характер. И прививаем нравственные качества. Стрелять научат в Рязани.

– Так точно, – мгновенно согласился Кубышка, хотя рота по всем показателям скатилась с первого на третье место именно из-за Воеводы. И спрашивается за этот провал с него, командира роты.

– Я на совещание к губернатору. Чтобы был порядок.

Уж что-что, а порядок гарантируется, танцульки не в городском парке. Тем более, поговаривают, что после Нового года освобождается должность заместителя начальника училища. Если Воевода так дорог всем и каждому, то почему бы не рассмотреть на выдвижение кандидатуру командира его роты? За учёбу не ручается, а порядок будет. Даже у Воеводы.

Артёма же занимали иные мысли. Наконец оставшись один, хотя и искоса, но насмотрелся на крест. Даже разделил его лучи на события. Верхний – это он проникает на позицию артиллеристов. Левый – вычисляет минометчиков. Нижний – уничтожает убийцу. Правый – поджигает степь и уходит от погони. На войне всё просто и понятно. Это вдали от неё появляются такие, как Чума.

Тот вырос, словно джин из очередной танцевальной паузы. И не один. Рядом стояли со своими девчонками Димка, Славик, «Фуражечка» Олежек, Шпагин. Возможно все, кого замкомвзвода смог собрать на скорую руку.

– Ну что, будем бить? – задал он однокашникам неожиданный вопрос.

– Только не ногами, – предупредил командир отделения. – Никаких синяков. Иначе с меня спрос за дедовщину.

Олежек традиционно вскинул воображаемый горн и молча протрубил что-то бравурное.

– Что ж вы, товарищ подчинённый, не доложили о награде своим первым командирам и товарищам? – продолжал удерживать строгость момента Чумаченко, хотя становилось ясно, что ребята подошли поздравить. Или Чума даже этим подчёркивает своё снисходительное превосходство? Как же, оставил важные дела и сподобился похлопать по плечу. В таком случае поздравления может оставить при себе. Или поделиться ими с Таней. Нет, теперь уже с Зиночкой, рядом она…

– Что ты как ёжик? – понял его и обнял Димка Нестеров. Потормошил за плечи. – Поздравляем и гордимся. Потом всё расскажешь, идёт?

На Артёма навалились остальные, он почувствовал на плечах даже девичьи руки. Эх, а ему мечталось ощутить хотя бы пальчики Тани. В уединении...

Словно уловив желание, она подошла с Веткой, дождалась освобождения Артёма из объятий и, словно боясь раздумать, отбросила зелёную прядь и поцеловала именинника в щёку.

– О! – оценил Чумаченко, но опять снисходительно, потому как дежурный поцелуй не значит в жизни ровным счётом ничего. Тем более и Ветка, поддерживая подругу, повторила то же самое со второй щекой конкурента.

– Ребята, нам здесь делать нечего, – продолжал улыбаться Чума, не упуская из-под контроля ситуацию, а у Зиночки – локоток. Бедная Таня. Два месяца назад она стояла на месте медсестры... – И у меня есть предложение: отныне и до конца службы на нашей груди могут висеть только боевые награды!

Решительно отстегнул свою колодку, отправил её в карман. Идеально подогнанный китель не предусматривал излишеств, карман затопорщился, но помарка в одежде стоила того. И как же понравилась эта решительность самому Чумаченко, на которого с восторгом посмотрела медсестра! Может, ради неё и делается этот широкий жест? А завтра его грудь вновь засияет, как у маршала Жукова?

За замкомвзвода последовали «Фуражечка» и Валера Шпагин, снявшие свои значки. Славик отвлёкся на чей-то голос, чтобы не слышать договора. В плюсах оказался только Дима Нестеров, никогда не цеплявший юбилейных и общественных побрякушек: для него форма предназначалась исключительно для воинской службы, а не ношения блестяшек. Может, Чума саму идею у него и спёр, перевернув в свою выгоду?

Зазвучало танго, и Чумаченко не был бы самим собой, не выкинь очередной фортель.

– Мадам, – подал он руку Ветке.

Та в недоумении оглянулась на растерявшуюся Зиночку, но отказать не осмелилась. В зале вместо ровного света от люстр принялись расчерчивать пространство лучи разноцветных прожекторов – ни на ком конкретно не задерживаясь, никому ничего не обещая. Своей выходкой Чума и Тане дал понять, что медсестричка в его жизни ноль целых ноль десятых, и самой Зиночке реверанс: вас намедни приглашал орденоносец на тур вальса, я благородно оставляю вас.

Но теперь Артёму предстояло делать выбор между двумя оставшимися дамами. Но Чума… Чума гениальный подлец. Как работает ум у этого человека?

– Наш герой нарасхват? – вышел из промелькнувшего фиолетового луча Резников. Доставивший командира прожектор взметнулся ввысь, возвращаясь в космос. – Суворовец Воевода, вы не станете возражать, если я приглашу одну из ваших дам на танец.

Да здравствует капитан Резников!

Тот поклонился, конечно же, медсестре, но счастьем и всеми цветами радуги от завертевшегося под потолком зеркального шара осветилось лицо Тани, избежавшей во второй раз отверженности. Долго же леший водил их по закуткам, прежде чем оставить одних. Но надо ли? Встреча – она Тане для удовлетворения самолюбия? Но он не желает никому подыгрывать, а тем более перед кем-то выламываться.

– Меня сегодня хоть кто-нибудь пригласит на танец? – глядя мимо Артёма, капризно надула губки Таня. Её зелёная прядь среди мельтешения разноцветных огней утратила оригинальность, сделав хозяйку стандартной участницей дискотеки. Или всё же она ему разонравилась? Почему не стучит в груди, как в первый раз? Почему хочется боли и страданий, причём не Тане, а себе?

Она же ждала ответа, и Артём сделал удивлённое лицо:

– А что же Чумаченко?

– Ой, Чумаченко… Разве к нему можно относиться серьёзно?

– А ко мне?

Зря спросил. Танцевальные вечера проводят не для выяснения отношений. Да и про награду уже все забыли, срок восхищения ею закончился, как заканчивался сам вечер и суворовцы торопились определиться, кого он девчонок провожать до КПП и просить номер телефона.

Таню вопрос тоже напряг, но сделала вид, что из-за шума ничего не услышала. Протянула руку, словно уже получила приглашение на тур от замешкавшегося кавалера.

Поплёлся бычком на верёвочке. «Хто не був молодим, той не був дурним», – сказала бы баба Клава. Вот бы её сюда саму. И весь класс. Нет, не хвалиться! Просто показать красоту. Хоть на один глазок. Или лучше не стоит расстраивать? Это он здесь, а они-то остались среди войны…

– Чего грустный? – вернула в действительность Таня. – На каникулах куда поедешь?

– Двоечники никуда не едут, – пожал плечами Артём.

От двоек, слава богу, отбился, но две недели каникул – это как раз время, которое он прогулял. Из-за которого в дневнике – тройки, а взводу – последнее место в роте по учёбе. Вот ляпнул Тане под горячую руку, а может, и впрямь себя наказать и никуда не поехать? Донбасс – это одно расстройство, а так нагонит ребят. Награды – они всегда даются за уже прошедшее, так что крестом не прикроешься...

Натужно, вымученно, но танец закончился, и Артём отвёл Таню к подруге. Давай, Чума, теперь ты разбирайся с дамскими капризами. Благо, белый танец объявляют единожды за вечер, лимит исчерпан и можно спокойно подпереть угол в ожидании заключительных аккордов.

Одиночеству помешали Резников и Зиночка. Нет, капитан не привёл её дежурно к месту, откуда взял на танец. Медсестра была на полкаблучка, на взбитую причёску выше офицера, но Резников столь гордо держал голову и выпирал грудь, что разница скрадывалась. Да и послышался приглушённый звонок мобильника, сообщению из которого капитан откровенно обрадовался. С улыбкой повернулся к Артёму:

– Суворовец Воевода, вам поручается охранять эту красивую женщину до моего возвращения.

Он явно торопился к дежурному по училищу, чтобы отпроситься со службы и проводить после дискотеки медсестру. Пока числишься в армейском строю, хоть какие погоны имей на плечах, любое количество прыжков обозначай на значке парашютиста-инструктора, но изволь отпрашиваться у старшего. Детский сад по сравнению с СВУ – разгуляй-малина.

– Приказ ясен?

Безоговорочную готовность Воеводы остановила Зиночка:

– Если сама не уйду.

Но с удовольствием взяла под локоть Артёма, демонстрируя остальным: я занята. С каким недоумением смотрели из противоположного угла на них Чума и Таня. «А вот так, – улыбнулся им в ответ Артём. – Танки клопов не давят!».

Со стороны это выглядело, скорее всего, смешно и наивно, только кто же в юности размышляет по-стариковски? Да и вернувшийся через несколько минут взводный улыбался во весь рот. Радость оказалась понятной, когда буквально вытащил из-за спины пунцовую от смущения девчонку с русой чёлкой. Будь она в варежках с красными ёлками, Артём узнал бы её быстрее. Алёнка! Дочь дяди Лёши. Каким ветром?!

– Здравствуйте, – прошептала она, кивнув ботинкам Артёма и туфелькам медсестры.

Как? Как лесовичка оказалась на вечере? Значит, капитан не за себя ходил просить, а встречал московских гостей? Ясное дело, дядю Лёшу на территорию училища не пустили, а Алёнку на вечер провести – проблем не составило…

Вокруг закружили пары, и Алёнка опустила голову ещё ниже. Одетая явно скромнее девчат, заранее готовивших наряды к вечеру, она осознавала это и откровенно жалела, что согласилась посмотреть училище и лично передать привет от отца дончанину.

– Осталось два-три танца, не стойте, – прикрывал их далеко не уходивший с партнёршей Резников.

– Пойдём? – пригласил Артём, выручая готовую провалиться сквозь блестящий паркет девчонку. Наверняка ей в глухом лесу вольготнее, чем на балу. Ему тоже.

– Я… я не очень танцую, – прошептала Алёна, но руки на плечи положила. Пальчики вздрогнули от прикосновения к погонам, поспешили сползти с них.

Вероятно, она предположила, что раз вокруг столько разодетых красавиц, то они наверняка искусницы в танцах. Но, несмотря на плотненькое телосложение, сама оказалась гибкой и чувствующей музыку.

– Нам ещё возвращаться домой, – на всякий случай прикрылась, как щитом, отсутствием лишнего времени. – И папка ждёт на улице.

– Привет ему большой. Если бы я знал, что приедете, записался бы в увольнение и проводил вас.

– А мы утром ещё не собирались ехать. А потом папка говорит: до конца года надо выполнить все обещания. Еле дозвонился до твоего командира.

Выросли, хоть и под присмотром капитана, сгорающие от любопытства Чумаченко с Татьяной.

– Познакомишь с незнакомкой? – интригующе подмигнув, поинтересовался Чума.

– Нет! – мгновенно вырвалось у Артёма, и это было правдой и единственным желанием.

– Жаль, – оставил за собой последнее слово вице-сержант. Ещё бы: всегда добивался своего, но тут уловил твёрдость в голосе Артёма и от греха подальше увёл не менее озадаченную всем сегодняшним вечером партнёршу.

Алёна не стала интересоваться причинами проявленного недружелюбия, тронула пальчиками Георгиевский крест.

– А его за что дают? Ведь не всем?

Танго позволило Артёму достать из кармана орденскую книжку. Сначала взглянул сам на номер награды – ого, меньше трёх десятков. Можно гордиться – не каждому!

Свет, настроенный на медленный ритм, дал возможность и лесовичке прочесть написанное, после чего она впервые подняла на Артёма свои глаза, да с таким удивлением, что брови скрылись под чёлкой. Жалко, что она опоздала на награждение, а то бы совсем онемела.

– Последний танец, – громко объявил распорядитель.

Во все лампочки вспыхнули люстры. Присутствующие завертели головами: причём как суворовцы, так и девчата, отыскивая тех, кто приглянулся и с кем бы хотелось оказаться рядом напоследок. Столь явные смотрины смутили Алёну совсем и она умоляюще попросила:

– Можно, я пойду. Папа ждёт.

Под взглядами одноклассников Артём провёл спутницу через зал. За ними потянулись и те, кому смотрины не требовались, но кто торопился побыстрее переодеться. Среди них оказались Зиночка и капитан, и к КПП подошли вчетвером. Судя по всему, капитана дежурный по училищу в город всё же не отпустил: на праздники за порядок в подразделениях отвечают младшие по званию и должности.

Зато их догнали Чумаченко и нарочито громко смеющиеся Таня и Ветка. У Чумы имелась увольнительная, но, судя по всему, он не собирался выходить в город. Чтобы не провожать подруг? А они пожертвовали последним танцем, чтобы удостовериться, что Артём провожает незнакомку?

– Артёмчик, дорогой, пока-пока, – демонстративно пошевелила пальчиками в кружевных перчатках Таня, заставив соперницу торопливо спрятать своих красных оленей за спину. А Таня ещё взбила ярко-зелёную прядь, не вместившуюся под беретом: – Может, твою даму куда-нибудь подвезти? За мной брат на машине приедет.

Лесовичка совсем обмякла: здесь не её праздник жизни!

Однако Артём даже для приличия не кивнул бывшей подруге. Конечно, бывшей. Таким ласково-уничижительным тоном он даже Шнурка не звал, как она его – Артёмчик. И кто дал право унижать Алёну?

– Ты ещё приедешь? – с нотками просьбы спросил у неё. Имей возможность, он бы приехал в Москву сам…

– Я напишу, – торопливо пообещала лесовичка и толкнула вертушку на проходной.

Оставшийся за воротами Артём увидел, как ей помигали фарами из машины. Укрываясь от ветра, Алёна добежала до неё, скрылась в тепле. Возможно, дядь Лёша видел провожающего через ограду, потому что ещё раз посигналил фарами, втискиваясь в общий поток отъезжающих от КПП машин.

«Ты обещала написать», – вдогонку красным подфарникам проговорил Артём.

Его ослепили снова, но это уже давал знак брат Татьяны. Только ведь не ему – сзади стоял Чумаченко. При всех медалях. Публика разошлась, игра закончилась? Впрочем, а разве его демонстративное ухаживание за Алёной – это не игра, не месть Татьяне? Красивой, грациозной, современной, притягательной! Хотя у Алёны тоже, например, чёлка красивая. И подбородочек с ямочкой. Нет, она тоже симпатичная, если присмотреться и не сравнивать. И если напишет, он ответит…

– Ну что, идём укреплять дисциплину в соседней роте? – положив руки на плечи подчинённым, предложил Резников.