Любовь МЕДВЕДЕВА. НЕЖНОСТИ СВЕТЛОЕ ПЛАМЯ. Лирика

 

Любовь МЕДВЕДЕВА

НЕЖНОСТИ СВЕТЛОЕ ПЛАМЯ

 

* * *

Жизнь не такая уж шустрая быстрая,

время для дела даёт.

Птица не серая, а серебристая

сладко ночами поёт.

 

Тоненько, скрытно свищет соловушка

в кронах зелёных берёз.

Солнцем лужёное, звонкое горлышко,

но пронимает до слёз.

 

Трели волшебные в небе полощутся –

Вольным певцам все равно,

в долгой деревне или на площади

праздновать разрешено.

 

К небу возносится чистая треба –

в ясной густой синеве

песня резные листья теребит,

свет разливает сильней.

 

Не соловей, но безмерным терпением

жизнь моя наделена:

не утихает ручьистое пение,

комната звоном полна.

 

Просто слова, но любовью подсвечены,

льются волна за волной.

Тени лиловые тонко прочерчены

голубоватой луной.

 

ТРУМОЧКА

В детстве любимые красные 
       пуговки я называла трумочками
       и хранила как самоцветы.
                                                       Л.М.

Постоянно искала слова,

словно пуговки, то под кроватью,

то в кармане цветастого платья,

чтоб украдкой их целовать.

 

На весёлое солнце глядеть

сквозь  слова или  пуговки – любо,

и тогда раскрываются губы,

чтобы песню чудесную спеть.

 

Вдруг светящихся пуговок ряд

позовёт небывалое слово.

Будет трумочка радостью новой,

о которой не всем говорят.

 

И пока я чудесно мала

станут звать меня Трумочкой дома.

Может, ночью волшебник знакомый,

вдунул слово, пока я спала.

 

В доме кошек светились глаза,

часто слышался топот ежовый –

жить на улице Павла Бажова

без диковинных сказок нельзя.

 

Повторяли мне: «Выдумки брось!

Чудеса хороши лишь в былинах».

Только ягоды крупной малины

засветились, как пуговок горсть.

 

Словно трумочки, строки горят,

в них волшебный огонь полыхает.

Нынче осень у нас неплохая:

двор наполнился смехом ребят.

 

Красных трумочек я не найду,

красоты их не трону гранёной,

Но давнишний огонь потаённый

одолеть помогает беду.

 

* * *

Упадёшь, как камень в воду,

захлебнулся – и прощай.

Вырываясь на свободу,

жизнь хлестнула через край.

 

И потом ряды отточий

торопливо повторят:

в этой тайне, между прочим,

звёзд спасательный отряд.

 

В этой тайне свет нетленный

не умеет умирать:

выйдет женщина из пены,

а за ней событий ряд…

 

Таинство не знает меры,

но проступят письмена.

Символом любви и веры

наша речь озарена.

 

Гласом выжженные звуки –

стон планеты роковой,

жизнь согласная на муки

силой тяжести живой.

 

Так слилось, сложилось время

в солнечный витой калач.

Мы поделим речи бремя

между всеми, плачь – не плачь.

 

Вызов гласных, крепь согласных –

вот на чём стоим века, 

призываем свет всечасно,

из глубин, издалека.

 

Речь и пламенную веру

из ковша страданий пьём:

свет души не знает меры

и вселенский водоём.

 

Упадёшь, как камень пробный,

в золотую темноту,

сердцем чувствуя подробно,

как слова любви растут.

 

* * *

Облаками тучи делает

божья лёгкая рук.

И плывут над нами белые

лебеди издалека.

 

В чистом небе золотистые

распускаются цветы.

Постою у дома. Выстою,

отойду от пустоты.

 

Облака плывут прозрачные,

словно ангельские сны.

Радость жизни не утрачена,

затаилась до весны.

 

* * *

Между мирами вечная связная.

И мне доверен странный ход времён.

Судьба моя – беседочка сквозная:

ушёл, пришёл и снова вышел вон.

 

Ни дом, ни замок. Так бывает редко,

в жилище утлом время не течёт,

ветрами продувается беседка,

и солнышко головку не печёт.

 

Здесь отпускает суета пустая,

и губы превращаются в уста.

Бутоном щёлкнув, лунник расцветает –

и темнота уже не так густа.

 

Как будто бы лимонниц лёгких крылья,

слегка подрагивают лепестки.

Но вот растения бутоны раскрутили –

цветы светлы и, как душа, легки.

 

Рекой спокойной лунный свет струится –

и лепестки прозрачные дрожат.

Я наблюдаю, как цветок раскрылся:

вдох, выдох – и тугой бутон разжат.

 

И превратился кулачок в ладошку,

так, распрямляясь, пальцы малыша

неторопливо отпускают мошку:

кусачая, а всё-таки, душа.

 

* * *

Не только мужеством одним,

но женской терпеливой статью

я выпевала гневный гимн

о силе чёрного проклятья.

 

Сулили предки беды впрок,

дарить отчаянье привыкли.

Но смело свето-сила слов

сжигала бесноватых крики.

 

Да так, что серебрилась тьма,

и ночь была полна сияньем,

Светились изнутри дома

и недостроенные зданья.

 

Неугасимый тёплый свет

в грядущем городе гнездится.

Мы здесь, когда нас больше нет,

но есть заделье возвратиться.

 

НОВОЕ ПЛАТЬЕ

Я выгуливаю платье.

больше некого.

У меня печаль большая

человекова.

Туфли в бабочках для шика

надеваются.

Я хочу себе хотя бы

нынче нравиться.

Юбка легкая играет

над коленками.

Взгляды жаркие вбираю –

сердце тенькает.

Я выгуливаю платье

вдоль по улице.

Привыкаю улыбаться:

вредно хмуриться.

Прохожу не молодая,

но бедовая.

Жизнь поношена.

Но платье – платье новое!

 

* * *

Листья клёна не парят,

золотым потоком льются.

А сирени что творят?

Звонко, зелено смеются.

 

Во дворе собрались в круг,

солнцем в волейбол играют,

а потом среди подруг

песню ветра повторяют.

 

Еле слышные слова,

песня нежная простая,

но кружится голова,

в небе звёзды расцветают.

 

В лиловатой синеве

вырастают эти астры.

Как восточный сон во сне,

хризантемы куст гривастый.

 

На земле, как на земле…

Розовеют октябринки,

увядают, хоть залей

их зеленые ботинки.

 

Кое-где ещё видны

небольшие георгины,

в ожидании зимы

выгибаются картинно.

 

Что им таинство листвы?

«Мы» да «мы» – твердят наивно.

Но их вытопчут, увы,

октября густые ливни.

 

Что да как, узнает двор.

Но  его терпенью учит

туч угрюмых разговор,

откровенный и тягучий.

 

Но пока ещё слышны

серых воробьёв куплеты.

Облетают с вышины

листья, как осколки света.

 

* * *

                                          Подруге юности

Давно ушла твоя дорога влево,

в горчащую, как осень, бузину.

И волны лжи и творческого гнева

на волосы швырнули седину.

 

Мы шли поврозь и всё же недалече.

Я обижала, ты потом в ответ

кусала больно. Ни за что калеча,

друг друга ранили напрасно много лет.

 

Развеются, рассеются обиды –

не век же тяжесть пестовать в груди…

Своей души секрет тебе не выдам.

Ты пепел прежних лет не береди.

 

Пройдись по нашим улицам, как в танце,

где не бродили мы десятки лет –

там рифмы юности по-прежнему гнездятся,

они отважно излучают свет.

 

НАТЮРМОРТ

Большие яблоки, зелёные на белом,

на разрисованном японском блюде

припоминают тайну натюрморта:

всё тленное стремится вечным стать.

 

Художник превращается в картину,

сквозь полотно уходит в беспредельность,

пока на блюде яблоки тускнеют

и начинают пьяно пахнуть гнилью.

 

Теряя дни сладчайшей яркой жизни,

художник блюдо втискивает в раму

и плотными, упругими мазками

усердно заполняет полотно.

 

Но кто сказал, что таинство таланта

ему отдали раз и навсегда?

Большие яблоки, зелёные на белом, –

привычная и мёртвая натура.

 

Художник, жизни улыбаясь, пишет

подсвеченный печалью натюрморт.

Кому-нибудь достанется бессмертье,

но многим  дарят краткий сон судьбы.

 

* * *

Вечно жить не удаётся,

но пока еще пою.

Надо – нет? Но греет солнце

душу скорбную мою.

Кое-где – дожди местами.

Кое-где – залётный снег.

Мёд бы – вашими устами!

Пьёт страданье человек.

Скоро-скоро чисто-чисто

станет рядом и внутри.

Как деревья, зиму выстой –

и цветенье сотвори!

 

СОСТРАДАНИЕ

                                     Поэту О.Постникову

До боли любовь. Словно след от бича,

алеют слова сострадания.

Чужая беда до того горяча,

что перекрывает дыхание.

 

За тем у поэта душа на разрыв,

судьба на лохмотья изодрана,

что голоса неисцелимый надрыв

звенит вместо лозунга бодрого.

 

До правды суровой доходит поэт,

до бреда, до боли неистовой.

Но вот и затеплился в сумерках лет

луч неугасаемой истины.

 

И сирым, и серым даётся тепло,

хотя бы скупое словесное.

Любовью людей наделять тяжело,

как вольной спасительной песнею.

 

Огладить словами, утишить беду

поэту-провидцу доверено.

А он, потрясённый, у всех на виду

касается нищего бережно.

 

Рассвет, словно кровью закапанный снег.

Так вот она, скорбная родина,

где на перекрестке стоит человек

и Господу молится вроде бы.

 

Он словно Христос на скрещенье дорог

до срока распят состраданием.

В лютующей жизни он выжить не мог,

в стихи превращая рыдание.

 

* * *

Да что там смерть?!
                                      Когда печаль

насквозь пронизывает сердце.

Мой голос весело звучал,

теперь не может разгореться.

 

Но, тайной скорби вопреки,

больной души растёт свобода.

Взираю вдаль из-под руки,

предвижу бедствия народа.

 

Не народился, не пришёл

на свет спаситель жаркой жизни.

Уже накрыт для гостя стол,

над ним вот-вот сиянье брызнет.

 

Плеснули мне ушат огня,

поскольку крепкой я породы.

Чтоб слабых духом утешать,

даны мне тягостные годы.

 

Но никому не стоит знать,

зачем покорствую страданью:

жестоким пламенем звенят,

слова, сокрывшие рыданье.

 

Решительно и навсегда

вгрызаются в гранит нетленный

слова, которые твердят,

врастают в камень сокровенный.

 

Я, как береза на скале:

тревожно руки ловят солнце.

– Тепло ли, милые?   
                                      – Теплей…

Я плачу.
                 Но земля смеётся.

 

* * *

Разгуляется день, закипит, рассмеётся,

словно не было в доме беды,

словно сын всё ещё на земле остается

и за окнами ветер знакомый гудит.

 

Вот немного ещё – и дома понесутся,

поплывут дирижаблями за облака.

Я за ними – бегом, не успею обуться,

и друзьям помашу на прощание издалека.

 

Так и будет.
                         Но день разгорается смело.

Перелётные птицы вернулись домой.

Всё прозрачней и легче становится тело.

И дома-дирижабли
                         плывут над родной стороной.

 

* * *

Сквозь листву сочится свет,

осторожный свет заката.

Незаконченный сюжет

обрывается когда-то.

 

Нерассказанные сны

приоткрылись, как бутоны.

Горьким запахом весны

дышит ветерок зелёный.

Гаснет яблоневый цвет,

но сирень ещё бушует.

Не всегда любовь – в ответ:

я живу, тепла не чуя,

много дней и много лет

душу травами врачую.

 

МОНОЛОГ ПОЭТА                          

Нет в помине пустого и простенького,
       но степной и пустынный гул
       чёрной бурей в сборнике Постникова
       небо пламенное лизнул.
                                                               Л.М.

Щитомордником рядом тянется

уходящий в барханы путь.

Степь от глаз чужаков скрывается,

чтобы кинуться мне на грудь.

 

Раскалённым песком царапаясь,

обнимает – и в сердце зной:

не могу без неё, но цапаюсь

с нею, как с молодой женой.

 

Слышен клёкот – и где-то около

птица слёту добычу бьёт.

Солнце жаркое ловчим соколом

совершает свой перелёт.

 

Захлестнула любовь безмерная:

степь – безжалостная жена,

привередливая, неверная,

обжигающая дочерна.

 

Говорит поэт сквозь молчание,

сквозь густую завесу лет:

«Даже здесь я люблю, паче чаянья,

Суховея скрипучий след».

 

В КРАСНОМ ПЛАТЬЕ

Понемногу ко мне подбирается лето:

щебет, теньканье, трели звучат за окном.

Пробегу по судьбе в платье красного цвета,

чтоб ты помнил о нём даже в мире ином.

 

Мы пока не добрались до крайнего края,

поцелуи, ликуя, сменяют пустые слова.

Крохи нежности вечной вдвоём собираем,

а разлука назавтра предъявит права.

 

Мы счастливыми были на краешке лета:

губы трогали губы, как пчёлы – цветы.

Я к тебе приходила в платье красного цвета,

мне в скрипучей кожанке запомнился ты.

 

Как тревожил меня запах одеколона,

сквозь дымок сигареты сандал наплывал.

Ты смотрел на меня неотрывно влюблено,

словно чёрточку каждую запоминал.

 

В эту ночь мы с тобой до утра не уснули,

в небеса улетая, качнулась кровать.

И кожанка и платье лежали на стуле,

до рассвета не в силах объятья разнять.

 

НЕЖНОСТИ СВЕТЛОЕ ПЛАМЯ

Полный сияния дождик литой

топает вдоль по тропинке,

солнечный, лёгкий и золотой,

в сине-зелёных ботинках.

 

Дождь пробежал – и чуть-чуть погодя

разговорились сороки.

Птицы-синицы, подруги дождя,

свищут фальцетом высоким.

 

В небе сквозном, где живут облака,

солнце умытое блещет.

И перепуганной птицей в руках

ветер залётный трепещет.

 

Есть, слава Богу, спасительный дождь,

как очищенье от скверны.

И облетания праздник хорош

даже в печали безмерной.

 

День озаряется озорным

цветом небесной лазури.

Весело с клёнами поговорим

с птицами побалагурим.

 

Ласковый ветер коснётся волос

в сердце надежда проснётся.

Нет чёрно-белых глупых полос

в мире, пронизанном солнцем.

 

Жизнь на полоски не стоит крошить –

мы под защитою света.

Снегу и ветру не потушить

вечное знойное лето.

 

Было, прошло, но у нас навсегда

нежности светлое пламя.

Только судьбу исчисляют года,

но не любовь между нами.

 

ТАЙНЫЕ ЗНАКИ

Сникла, устала, себя распластала,

как листья упавшие ниц.

А прежде огромное солнце блистало –

видела из-под ресниц.

 

К любимому шла в невесомой одежде,

прозрачной, как блик на воде.

Но так было раньше, но так было прежде,

а значит – давно и нигде.

 

Мы хвастались радостью нашей, зазнайки,

влюблённые в жизнь чудаки.

Мы связаны Богом, как тайные знаки,

едины, как пальцы руки.

 

ТЫ ЖИВ, ХОТЯ ТЕБЯ НЕ СТАЛО

Я заплачу за этот разговор

и за другие реки откровенья.

Но он неудержимым птичьим пеньем

заполонил сверкающий простор.

 

До края гор, до облачного града

вибрирует нетерпеливый звук.

И подголоском – сердца частый стук

в душистых дебрях млеющего сада.

 

Но  еле слышно из густой травы

вздымается земли намокшей запах.

И толку нет в словах замысловатых,

и слышен зов гудящей тетивы.

 

Негаданная боль любви влетала,

пронзила нас отчаянно насквозь.

Мы рядом. Но судьба прожита врозь.

Ты жив, хотя тебя давно не стало.

 

Границ у жизни обречённой нет:

в чистилище страдальцы забредают,

но жаркой страсти сила удалая

толкает вновь на нестерпимый свет.

 

Как солнце бьёт мне яростно в глаза!

Вновь следуют везде за мною тени.

Они прохладней, чем реки теченье,

но жар судьбы без них принять нельзя.

 

Мы – то, что было? Или – то, что есть?

Вопросами деревья ветер рубят.

И дух летит туда, где солнце будет,

заветных слов не в силах произнесть.

 

Вселенная смеётся молодая,

в ней ни молекулы зазря не пропадает.

Вновь музыкой становятся слова –

и любит небо землю целовать.

 

РОДСТВО

Мы стали родными, как бешено жизнь ни летела.

Мы стали родными назло беспокойным врагам.

И как совершенно судьбой опалённое тело,

отныне известно доподлинно нам.

 

Всегда ненадолго сердца обретают свободу

нырять в бесконечную, чистую реку родства.

Мы стали родными, мы уговорили природу.

Мы близкими стали, как дереву летом листва.

 

Пока обнимались, пока были мы неразлучны,

горячее лето ушло за обугленный край:

листва улетела, и тополь рыдает беззвучно.

Мы стали родными. Но воронов слышится грай.

 

Мы неразделимы, мы стали едины по крови,

и общей фамилии тайную мету несём.

Ты можешь смеяться! Шути себе на здоровье:

родные по крови находим созвучья во всём.

 

Ты можешь смеяться. Но будут незнамо откуда

ко мне приходить дни, когда мы с тобою вдвоём

единую душу, как нашу простую посуду,

на части не делим, и в общей квартире живём.

 

Не сны, а фрагменты непрожитых вёсен,

горячая правда сгоревших стремительно лет.

Мы стали родными. Кассации свыше не просим:

ты вечно во мне, даже если тебя уже нет.

 

* * *

Дойти до точки невозврата,

до беспросветной темноты –

и кинется душа обратно.

Там к нам склоняются цветы.

 

Тальник лепечет вдоль канала,

ныряют звёзды в глубине.

Влюблённым снова ночи мало,

но я опять с тобой… во сне.

 

И будет снова повторяться

та ночь медовая в степи.

Мы встретились, чтоб не расстаться

и жарких рук не развести.

 

Судьба не так уж беспросветна:

мы вечно там, где степь и лето.

 

НЕ ХВАТАЕТ ТЕБЯ

Кто сказал, что любовь быстротечна?

Ты во мне поселился, похоже, навечно.

Нет на свете тебя, но, пока я живая,

встречи наши во сне без конца затеваю.

 

Слышу голос родной, лишь смыкаются веки.

Кто бы знал, почему заменить тебя некем?

Пламенеет душа, словно я молодая.

Не хватает тебя, но я не пропадаю.

 

Никуда не исчезнут наши нежные ночи.

Оказалось, судьба придыханья короче.

Взгляда скрытая боль – от страданий усталость –

вот и всё, что навеки на память осталось.

 

Вот и всё! Я теперь за тебя не в ответе.

Но мне кажется, ты где-то бродишь на свете.

Посмотри, посмотри, я до пяток иная,

но тобою живу, а не припоминаю.

 

Как матрёшка в матрёшке, с тобой неразлучна.

«Пламенеет душа», – повторяю беззвучно.

 

В ДОМЕ ПУСТЫННОМ

Чёрный ворон, что ж ты вьёшься
       над моею головой?   
                                    Народная песня

Слава богу, настали опять

ненаглядные зимние белые ночи.

Снег на землю упал беспорочный,

смело высветив каждую пядь.

 

За окном залегла тишина,

звуки сгинули в доме пустынном.

Только песня, пропетая сыном,

мне сегодня до боли слышна.

 

Чёрный ворон круги нарезал,

опускаясь всё ниже и ниже…

Сына я никогда не увижу.

Кто бы ведал о том? Кто бы знал?

 

За широким окном – белизна:

хороши благодатные снежные ночи.

Вновь покой простирается прочный,

и печаль усмириться должна.

 

Нет ни воронов, ни голубей.

Лишь серебряной ризой иконы

мягко светится мир заоконный.

Днём дома и деревья грубей.

 

Ненаглядная вспыхнула ночь.

До рассвета продлится сиянье.

Дорогие встречаются с нами,

утром снова уносятся прочь.

 

Белой ночью поверить легко:

смерти нет, никогда не бывало!

Вот и кошка моя убежала

пить метелей густых молоко.

 

Там за снегом, за горной грядой.

тихий край, привечающий лето,

там мы вместе любовью согреты,

там рокочет родник молодой.

 

ОБНОВЛЁННЫЙ ДЕНЬ

В горячем небе грянул дерзкий гром –

округа, как сознанье, помутилась.

В сраженье туч случился перелом –

дождём сошла на землю божья милость.

 

Жизнь освежить и горе притушить

случился дождь, как первое свиданье.

Светла судьба, коль скоро он шуршит,

похожий на счастливое рыданье.

 

Земля в ожогах пламенной жары:

нужна лесам приветная прохлада.

Горстями дождь сверкающий бери,

душа полна, ей так немного надо.

 

Намокший ветер спрятался в нору,

открылось небо темно-голубое.

Лукавлю чуть, но всё-таки не вру:

умытый день в глаза глядит с любовью.

 

Мне кажется, что я опять дышу

взахлёб, и сердцем понимаю волю.

Возьму и мокрый куст к себе прижму,

шиповник алый, колющий до боли.

 

Как пахнет счастьем дикой розы куст!

Цепляется – и никуда не деться.

День обновлённый полюбить боюсь,

но он шипами крепко держит сердце.

 

* * *

Мельчайшую подробность бытия

Как чётки звонкие перебираю,

И к сердцу каждую ладошкой прижимаю,

И каждая щебечет: «Я твоя!».

 

Цветы назло стараньям декабря

Готовятся метелям улыбаться.

Пою – и значит стоило стараться.

Смеюсь – не зря соцветия горят.

 

И книги в локти тычутся углами.

Стол разберу, но вновь они теснят.

Лекарственных коробок вереницы.

Шурша, нечитанные тянутся страницы,

И даже ночью книги гомонят.

 

В шкафу, на стульях,
                             словом, где придётся,

пасутся беспокойные тома.

И потому к утру редеет тьма

И расцветает ледяное солнце.

 

Тропические дебри на стекле,

Сад за окном подсвечен снегопадом.

Жизнь за терпенье свет даёт в награду:

Мне холодно. Но больше не темно.
 

г. Усть-Каменогорск, Казахстан