Николай БЕСЕДИН 
Николай БЕСЕДИН
КОГДА ЗАКАНЧИВАЛСЯ ВЕК…
* * *
Мир каждое утро встречает в тревоге.
Повсюду пророчат: война на пороге.
И множится страх, и наглеют угрозы,
И всё беспощадней, мрачнее прогнозы –
То смертью грозят, то лишением крова,
Но будет за Богом последнее слово.
* * *
И вот он объясняет чудо.
Берет дождинку на ладонь...
Я говорю: – А что же будет?
Как ни смотри, вода – водой.
Но он – владыка над планетой,
Ему не стоит ничего
Мне доказать, что в капле этой
Живой природы существо.
Вот лазера покорный скальпель,
На помощь фокусу придя,
На атомы кромсает каплю
Обыкновенного дождя.
– Ведь это чудо! – говорит он,
Что в капле целый мир сокрыт.
...Я подхожу к окну открытому,
На улице чуть моросит.
Искрится воздух, весь пронизанный
Шальными вспышками зарниц,
И прячет вечер под карнизами
Короткий сон усталых птиц.
Запахло вдруг полынью будто,
По листьям пробежала дрожь...
Я говорю:
– Смотрите: чудо!
Какое чудо этот дождь!
* * *
Представь себе осеннюю Оку:
Вода светла, но свет ее тревожен.
Деревня заблудилась в бездорожье,
Поля в недавно выпавшем снегу.
На взгорье тихий маленький лесок
Стоит, похожий издали на факел.
А рядом на сосне упрямый дятел
Стучит, стучит, как будто бы в висок.
Я, запрокинув голову, смотрю
И говорю: настырная ты птица!
Вот мне б с твоим характером родиться,
Я б не бродил один по ноябрю.
Я бы стучал и днями и в ночи
В окно любимой, устали не зная.
Пока б она не вышла чуть живая,
И не сказала:
– Только не стучи!
Я музе бы покоя не давал
То барабанной дробью,то жалейкой,
Я бы стихи построчно издавал,
Не брезгуя ни славой, ни копейкой.
Но что же делать,
милый дятел мой?
Моя душа не переносит стука.
Мне не на пользу древняя наука –
Больней тому,
кто с мягкою душой.
Давай оставим каждому свое:
Тебе – стучать,
а мне болеть Окою
И той о ней единственной строкою,
Которая никак не запоет.
РОЗЫ И ШИПОВНИК
Я гостем случайным пришел в этот дом.
Сверкало, струилось и пело все в нем.
Июнь трепетал в ворковании штор.
В прохладе бокалов тонул разговор.
Когда же ослабнул полуденный зной,
Хозяин меня пригласил за собой.
Мы вышли с ним в сад
и в розарий прошли,
Где розы на стеблях высоких цвели.
Он вел от одной до другой, не спеша,
И спрашивал громко:
– Ну что, хороша?
Вот так-то, вот так-то...
Но сколько трудов
Мне стоило чудо редчайших цветов!
Я каждую розу, как скульптор, ваял
И лишнее все со стеблей отсекал.
Все слабое, чахлое – только во зло.
Оставь – и шиповником все б поросло.
...Домой возвращаясь в закатном часу,
Цветущий шиповник я встретил в лесу.
У самой дороги на склоне он рос
И буйствовал в тысячах маленьких роз.
Он, мед источая, весь в пчелах звеня,
Колючки нацелил, пугая меня.
Я вспомнил розарий и тихо сказал:
– Я рад, что ты розой садовой не стал.
Будь благословен, и храня и любя
Всё то, чем судьба одарила тебя.
* * *
Еще не зима, но уже и не осень.
И холодные пальцы равнинных дождей
На рябинах ласкают озябшие гроздья,
Утопая в ресницах уснувших полей.
Налетит северок
и затихнет в подлеске,
Обрамляя тончайшей работы каймой
Неподвижные воды
и ели-невесты,
И опять воцарится унылый покой.
Ни следа, ни намека,
что вновь возродится
Буйство красок и звуков
на этой земле.
...Одиноко маячит усталая птица,
Потерявшая стаю в безжизненной мгле.
* * *
Земля!
Угрюмы предсказанья
Твоих путей, твоей судьбы
И перед ликом Мирозданья,
И перед совестью избы.
Но в бесконечности Вселенной,
Где нету времени и верст,
Ты будешь в памяти нетленна
Твоих сестер – погасших звезд.
Там, среди мертвой круговерти,
В последнем выдохе застыл
Твой сын, который перед смертью
Прощенья матери молил.
ОХОТНИК
Он почти не искал к возвращенью дорогу,
Шел и шел наугад, через пади и грязь,
От распадка к распадку, от осыпи к логу,
Проклиная, жалея, стеная, молясь.
В надвигавшихся сумерках вышел к потоку
И присел на валун, весь поросший быльем.
Ослабевшей душой он вернулся к истоку
Грешной жизни своей тем же грешным путем.
Воскресало зверье, им убитое прежде,
Токовали опять глухари на заре.
И хрустел под ногами сожженный валежник.
И в берлогу шатун залезал в январе.
Слезы женщины, пьяная одурь костровья,
Без сыновьей заботы отеческий дом...
Все, что было, казалось добром и любовью,
Стало страхом и болью, безверьем и злом.
Дар Господний на что он потратил, калеча
Свою душу в угоду гордыне мирской?
Он не слышал шагов.
Только вздрогнули плечи
Оттого, что старушка коснулась рукой.
Не колдунья, не ведьма, а вроде крестьянка,
Что иссохла в трудах, да увяла в нужде.
С птичьих плеч не спеша опустила вязанку
То ли трав, то ли веток и села к воде.
Помолчала и тихо сказала: – Ты, сыне,
Что терял – не найдешь,
что нашел – не терял.
К людям ищешь ты путь,
а идешь по пустыне,
Жаждешь то обрести, что другим не давал.
Как помочь тебе, знаю.
Да хватит ли силы
У тебя?
И охотник ответил: – Найду.
– Ну, тогда на тот берег снеси меня, милый,
Я сама-то по слабости не перейду.
Взял ее он рукой, да силенок не стало.
Взял двумя – не поднял.
Плеч подставил сажень.
И от тяжести страшной его зашатало:
– Тяжела же ты, мать, а на вид словно тень.
Сделал шаг – в подбережье ушел по колено,
А ступил он второй – потемнело в очах.
Но потом словно вырвались силы из плена,
И все легче и легче был груз на плечах.
На другом берегу он присел неторопко.
– Всё, приехали, мать. Перешли ручеек!
Наклонил он плечо – и упали на тропку
Деревцо, да перо, да воды туесок.
Подивился охотник неведомым знакам
Да тому, что в душе засветился покой,
Словно он все грехи отмолил и отплакал,
Словно снял кто-то хвори блаженной рукой.
Деревцо посадил он, где было безлесье,
Там, где не было птиц, он перо отпустил.
А водой окропил старый материн крестик
И тропу, по которой к любимой ходил.
Снова встали леса на земле опаленной,
И запели в них птицы, гнездовье творя,
И летело над щедрой купелью зеленой
Токованье любовное глухаря.
Но никто не ответил на зов одинокий,
Не послышался голос, забытый давно,
Не ожили следы на отцовском пороге,
Не затеплилась печь, не открылось окно.
Он искал и искал, безнадежно, устало,
Что осталось от счастья, спаслось от беды.
И плакун-трава следом за ним прорастала
И горючей росой омывала следы.
ДОСТОЕВСКИЙ
Луч луны на столе,
словно скальпель хирурга.
И пульсирует мгла
за холодным стеклом.
Водянисто и мрачно нутро Петербурга,
Этот странноприимный,
причудливый дом.
Жарким лбом прикасаясь
к окну отрешенно,
Он смотрел в эту мглу,
где в сплетенье теней
Возникали и вновь исчезали со стоном
Силуэты чудовищ и лики людей.
И кривлялся на площади
кто-то похожий
На блюстителя веры в свободу ума.
…Как здесь душно и тесно,
и зябко до дрожи!
Словно это не дом вподнаем, а тюрьма.
Он укутался в плед.
Как загадочно странно
Купол храма плывет без основы своей
Над изломами крыш.
И окрестия рама
Источает видение мстительных дней.
И над всем этим трещинка – паутинка,
Сквозь которую свет живоносный сквозит.
И весь мир, как весы:
в правой чаше слезинка,
В левой – все, что гармонией
быть надлежит.
Женский голос позвал,
вероятно, на ужин.
По текущему дню одержимый тоской,
Он подумал:
зачем этой женщине нужен
Невезучий издатель, бездомный, больной?
Возвратился к столу.
Как на нем все знакомо!
Гранки, перья, чернила, лист календаря...
Вывел быстро:
«Записки из мертвого дома».
Над ночным Петербургом вставала заря.
ВОСПОМИНАНИЕ О ПРОМЕТЕЕ
Когда заканчивался век
Последний на земле,
Пришел однажды человек
К мифической скале.
Обрывок цепи увидал
И след когтей орла,
И долго горестно стоял,
И ночь ночей пришла.
И вечный холод мертвых звезд
В него тогда проник.
И Прометей в свой полный рост
Из темноты возник.
– Я вечный странник, а не бог, –
Он протянул ладонь, –
Возьми, ведь ты совсем продрог,
Божественный огонь.
Согреет в стужу он тебя
И от зверья спасет,
Ты примешь силу от огня,
Свободу и полет.
Ты тайну тайн откроешь в нем –
Истоки бытия,
Над миром станешь ты царем,
Могуществом огня.
С Творцом Вселенной, как с людьми,
Ты будешь наравне.
Он протянул огонь:
– Возьми!
И помни обо мне.
Мрак расступился. Человек,
Издав утробный крик,
Свой путь земной за веком век
Увидел в этот миг.
Огонь из робкого щенка
Вдруг алчным зверем стал.
Стекали беды с языка,
Смерть изрыгал оскал.
То возносил он к небесам,
Гордыней тешил ум,
То освещал смиренно храм
Высоких чувств и дум.
Но срок пришел, и мир земной
Объяла зверя пасть,
И стала властвовать судьбой
Погибельная власть.
В огне сгорали города,
Земля вся на корню...
И проклял он огонь тогда
И страсти по огню.
– Уйди! – он отклонил ладонь. –
Небесный странник, прочь.
Чем пожирающий огонь,
Пусть лучше будет ночь.
Тот ад, что ты с огнем принес,
Будь проклят навсегда!
И Прометей из бездны звезд
Ему сказал тогда:
– Ну что ж, ты выбрал.
Только знай,
Что нет дорог назад,
Что путь, ведущий в светлый рай,
Проходит через ад.
...Смыкалась тьма заклятьем зим,
И человек поник.
И не увидел, как над ним
Склонился светлый лик.
Он у скалы забылся сном,
Не плача, не кляня.
И трепетало сердце в нем
Предчувствием огня.
СЫНУ
Мой милый сын!
Как светится июнь
Там, на Угре,
цветами запорошенный!
Оставь дела.
На этот бизнес плюнь.
Давай заглянем
на денечек в прошлое.
Войдем в него, плевки переступив,
В шестидесятые, в сороковые,
Где бабушка жива и дед твой жив,
И с мамой мы такие молодые!
В бревенчатую сельскую избу
Войдем с тобой,
благословив судьбу.
Ты оглядишься, поведешь плечом,
Не увидав экранов и компьютеров.
Замрет вопрос:
ну как мы тут живем,
Так скучно,
так отстало и так муторно?
Пройдешься по двору,
войдешь в сарай,
Заглянешь в огород,
сорвешь смородину...
Ну а потом? Ложись да помирай
Хоть от тоски,
хоть от любви по родине.
Когда следов не видишь за спиной,
То страшно быть наедине с собой.
На этих фотографиях – взгляни! –
Какие светом сотканные лица!
Тот мир, который строили они,
Казалось,
вечность целую продлится.
Как много из завещанного нет!
Как многих, сердцу дорогих,
не стало!
Все – ловля ветра, суета сует.
И рушат всё,
чтобы начать сначала.
На почве,
где над хламом новый хлам,
Не воссияет непорочный храм.
Оставив три ракиты позади,
Пойдем к старинным
монастырским стенам.
Здесь в древности
схлестнулись два пути,
Над малахаем воссияли шлемы.
Здесь Куликова поля семена –
Взошли освобождением от ига.
Нас, русичей, хранили времена,
Просторов неизносные вериги.
Ни доблести, ни славы не добыть,
Коль Родину и Веру не хранить.
Да, многое потеряно в пути.
И революция – кровавая разборка,
И войны – беспощадней не найти –
Ослабили державные подпорки.
И все же миру алчности в пример,
Греховный и святой, могуч и шаток,
На поте всенародном СССР
Поднялся вровень с небом
из бараков.
И прадед твой, и дед, не все любя,
За ту страну дотла сожгли себя.
Сейчас немало всяческих... плевать
На их могилы и дела святые,
Что Отчиной не стали торговать,
Хоромы не воздвигли расписные,
За бедность, за колхозы,
за ГУЛАГ,
За Сталина и занавес железный,
За то, что был повержен ими враг
И не привечен Запад –
друг любезный.
На прахе тех, кто создавал Союз,
Плясать способен
только жалкий трус.
Мечтателей, романтиков, солдат –
Не наше племя. Мы – его потомки.
Мы начали, и каждый на свой лад,
Раскалывать Державу на обломки.
О, сколько доброхотов
вдруг нашлось
Нам помогать
все рушить с диким криком!
Очнулись мы,
когда последний гвоздь
Был в крышку гроба вбит
Страны Великой.
Нам застили и душу, и глаза
Свободный рынок, баксы, колбаса...
В те годы нам судьба давала шанс,
Но мужеством мы
не вскормили души.
И с горечью Нерукотворный Спас
Смотрел на нас,
своих овец заблудших.
И все же, все же...
В беспросветной мгле,
Где быт из горя и печалей соткан,
Я знаю, где-то ходит по земле
Славянской крови
просветленный отрок.
По рощам, по деревням,
по жнивью...
И пьет горстями силушку свою.
Мой милый сын!
Как светится июнь!
Я не видал давно весны прекрасней.
Здесь по ночам горит звезда-вещун
И даже днем почти уже не гаснет.
Махни на этот бизнес, на дела,
Пойдем, где по-весеннему всё ново,
Где натянув до боли удила,
Промчался отрок
в поле Куликово.
* * *
Когда уснет великая Москва
Под тихую молитву снегопада,
Мне кажется, что ты садишься рядом,
В свеченье ночи зримая едва.
На голове больничный белый плат,
И сквозь халат видны худые плечи...
Я говорю:
– Как рад я этой встрече!
О, как тебе, любимая, я рад!
Побудь подольше. Прислонись к плечу.
Я обниму тебя и приласкаю.
А ты уходишь.
Тихая такая
И тонкая, подобная лучу.
1980
* * *
Мне мешает, мне что-то мешает
Навсегда распроститься с тобой.
То ли ангел над нами летает,
То ли ветер кружит снеговой,
То ли память, как птаха на стуже,
Все не веря, что лето ушло,
Над местами заветными кружит,
Будто прежнее ищет тепло.
Иль душа на развилке дорожной
Всё никак не отыщет пути.
И вернуться назад невозможно,
И безрадостно дальше идти.
Или, может, как поле в предзимье
Прячет жаркое лето в стогу,
Так и я твое светлое имя
В отлюбившей душе берегу.
КЛАССИКА!