Олег МРАМОРНОВ. БОРОЗДА ПРОСВЕТИТЕЛЕЙ. Славянская основа в творчестве Фёдора Тютчева и Юрия Ключникова
Олег МРАМОРНОВ 
Олег МРАМОРНОВ
БОРОЗДА ПРОСВЕТИТЕЛЕЙ
Славянская основа в творчестве Фёдора Тютчева и Юрия Ключникова
Не верь, не верь чужим, родимый край,
Их ложной мудрости иль наглым их обманам,
И, как святой Кирилл, и ты не покидай
Великого служения Славянам…
Ф.И. Тютчев
Взятые в качестве эпиграфа строки написаны в 1869 году по случаю 1000-летия со дня кончины просветителя славян святого Кирилла (в миру Константина) Философа. Неизбежность исполнения долга служения России единоплеменным братьям, в те годы страждущим под османским гнётом и немецким владычеством, автор подкрепляет авторитетом создателя славянской письменности. В стихах есть и такие строки:
Причастные его труду,
Чрез целый ряд веков, чрез столько поколений,
И мы, и мы его тянули борозду
Среди соблазнов и сомнений…
Таким образом, Тютчев прямо заявляет себя сотрудником создателей кириллической азбуки и переводчиков священных книг на доселе неведомый в христианской ойкумене язык, сотрудником на их пашне, на борозде. Свойственный Тютчеву историзм возводит родимый край и родное слово к истокам христианской образованности. Теперь, когда многие прекраснодушные мечтания и пророчества о чаемом единстве славянского мира не сбылись, остались ли в России приверженные делу святых братьев Кирилла и Мефодия поэты? Остались. Поэт, переводчик, эссеист, автор «Науки и религии» Юрий Ключников взволнованно говорит о случившемся в веках звёздном славянском часе и так подчеркивает достоинства нашей первой азбуки:
Когда облечься письменною плотью
Пришёл душе славянской звёздный час,
Ту плоть Кирилл и брат его Мефодий
Определили первой буквой – Аз.
«Аз есмь!» – мой предок тонкой вывел кистью
Слова Творца, те самые, что Он
Вписал нам в сердце, как венец всех истин,
Как главный над законами Закон.
Летели годы, дни, Россия крепла
На радость Богу – сатане на страх,
То поднимаясь Фениксом из пепла,
То падая опять почти во прах.
Когда же чужеземная зараза
Вползла незримо в русские сердца,
Мы отделили наше «я» от Аза
И первым поместили от конца.
Сегодня мир охвачен общим тленьем.
Но мы всему, что утеряло честь,
С российским нескончаемым терпеньем
Ответствуем уверенно: – Аз есмь!
Жива души уступчивая сила,
Жива в душе торжественная песнь,
Жива земля, пока жива Россия.
Аз есмь!
В утвердительно-уверенное «Аз есмь» Ключниковым вписаны не только христианский персонализм, не только момент личностного самоутверждения, но и общенациональное начало – кирилло-мефодиевская интерсубъективность, языковая общность: ту же самую письменную плоть, о которой напоминает поэт, просветители славян привили не только русским, но и сербам, и болгарам, и чехам. Можно не сомневаться, достойные продолжатели у классика XIX века имеются. А как Тютчев тянул Кириллову борозду на зараставшем чужеземными сорняками славянском поле, можно проследить на материале его «чешских» стихов.
***
Когда в 1841 году отставной дипломат и мало кому тогда известный поэт, сопровождаемый славянофилом Вацлавом Ганкой, смело противостоявшим немецкому засилью в Чешских землях, поднялся на высящиеся над Прагой холмы, то написал, под влиянием увиденного и под впечатлением от вдохновенных рассказов спутника о чудесах общей прародины, такие строки:
Вот среди сей ночи темной,
Здесь, на пражских высотах,
Доблий муж рукою скромной
Засветил маяк впотьмах.
О, какими вдруг лучами
Озарились все края!
Обличилась перед нами
Вся Славянская земля!
Горы, степи и поморья
День чудесный осиял,
От Невы до Черногорья,
От Карпатов за Урал.
Рассветает над Варшавой,
Киев очи отворил,
И с Москвой золотоглавой
Вышеград заговорил!..
Встретившись в Праге, сыны славянского племени вспомнили о прошлом, и Тютчев в посвящении «К Ганке» попытался расслышать будущее, в котором древнейший Вышеград дружески заговаривает со золотоглавой Москвой…
В Чехии и Моравии более всего проповедовал старший брат Кирилла Философа архиепископ Моравский Мефодий. Им были крещены князь чехов Борживой, его жена святая княгиня Людмила, двое их сыновей. Святым Мефодием был освящён и первый христианский храм в Левом Градце над Влтавой, в 30 километрах от Праги. Непосредственно в Праге, на Градчанах, князем Борживоем был построен второй православный храм во имя Пресвятой Богородицы. Преемником архиепископа Мефодия на кафедре стал его ученик, чех по национальности святой Горазд, насильственно лишённый епископства римскими священнослужителями. После кончины святого Мефодия в 885 году его противникам удалось добиться запрещения богослужения на церковнославянском языке. Успехи кирилло-мефодиевской миссии в тех краях, где проживают нынешние чехи, сменились многовековым периодом гонений на церковнославянский и чешский язык. Многие ученики св. Мефодия были подвергнуты репрессиям. К началу XIV века Папа Римский отменил употребление за богослужением причастной чаши, утвердил латинский обряд и причащение для мирян только под одним видом – телом Христовым. Правда, при коронации Карла IV, в 1346 году, молитву «Господи, помилуй…» чехи пели на церковнославянском языке – король был чех по матери, говорил по-чешски и всё-таки добился от Папы совершения литургии на родном ему с детства языке, но, увы, лишь в единственном монастыре.
Изо всех славянских племён чехи оказались наиболее глубоко внедрены в центральную часть Европы и испытали на себе с её стороны множество притеснений и обид. У Белой горы в 1620 году они приняли от объединённой Европы наиболее сильный удар – чешское войско потерпело поражение от католической лиги. Победители в 1621 году отрубили в Праге головы двадцати семи выборным членам чешской директории и уничтожили скульптурное изображение чаши для Святого Причастия на соборе Тынской Божией Матери в центре Праги. Наиболее упорные и деятельные из католических миссионеров – иезуиты взяли реванш: стали заново окатоличивать народ. В Чехии начался длительный и тяжкий период рекатолизации. Потеряв в битвах с Европой лучших сыновей, много претерпев от настырных иезуитов, чехи, в своей массе, отвернулись от религиозной проповеди и на сегодняшний день представляют едва ли не самый секуляризированный европейский народ.
В уже упомянутом 1869 году в Москве торжественно отмечалось пятисотлетие со дня рождения героя чешского народа, реформатора Церкви, учёного-гуманиста и проповедника, магистра Яна Гуса. В августе этого года чиновник Министерства иностранных дел тайный советник Фёдор Тютчев пишет стихи «Чехам от московских славян». Они отражают событие передачи москвичами в Прагу золотого потира – чаши для причащения, сделанной по образцу тех, что употребляются за богослужением в православных храмах. В этих стихах особо отмечается жертвенная борьба чехов за религиозную независимость от Рима, жертвы и страданья их отцов. Тютчев задушевно обращается к чешским братьям и говорит о евхаристической чаше как о том, что прежде тоже было чешским – «вашим», говорит он. Но иноплеменная дерзкая ложь лишила чехов чаши и возможности причащения из неё. Чехи оказались в духовном плену. Напоминая им об отцах, поэт несомненно простирает свой мысленный взор и в более давнее, нежели времена Яна Гуса, прошлое, связанное с миссией первых славянских просветителей. А сам Ян Гус и его последователи, которых называют «чашниками», вели борьбу за духовную свободу и за возвращение в церковный обиход богослужебной чаши.
Нет, нет, недаром благодать
На вас призвали предки ваши,
И будет вам дано понять,
Что нет спасенья вам без Чаши.
Сожжение на костре Яна Гуса и его ближайшего последователя и сторонника православия Иеронима Пражского явились инквизиторским ответом Ватикана на попытки чешских учителей реформировать Католическую Церковь в духе Евангелия и святоотеческого предания. Только в 1999 году Папа Римский Иоанн Павел II открыто высказал сожаление по поводу жестокой казни.
Тютчев не принимал принцип папства, но когда в Пруссии начали ущемлять права католиков, то в письмах к дочери заступался за них. Для него на первом месте стоял вопрос независимости Церкви, вопрос свободы совести. Папы не раз покушались на эту свободу, и Гус отдал жизнь именно за права христианской совести, за человеческую свободу и за евангельскую правду.
После московских гуситских торжеств, услышав, что предстоящий в Ватикане собор собирается провозгласить римского первосвященника непогрешимым, Тютчев ещё раз напомнил urbi et orbi о Гусе, дабы обличить папство. И.С. Аксаков подбивал поэта и тестя выступить с газетным протестом против претензий Ватиканского собора, заявившего себя вселенским. Тютчев во многом разделял настроения Аксакова, но предпочёл ограничиться стихами, и «Гус на костре» был написан им для публичного прочтения на вечере с живыми картинами, устраиваемом в пользу Славянского комитета.
О чешский край! о род единокровный!
Не отвергай наследья своего!
О, доверши же подвиг свой духовный
И братского единства торжество!
И, цепь порвав с юродствующим Римом,
Гнетущую тебя уж так давно,
На Гусовом костре неугасимом
Расплавь её последнее звено.
О том, что богослужебная чаша и причастие из неё жертвенной кровью Христа, за что боролись Гус и «чашники», прочно овладели сознанием поэта и имели у него значение обобщающего образа, свидетельствует и стихотворение «Два единства». Оно написано под впечатлением от франко-прусской войны, когда поэт лечился на курортах в австрийской Богемии. Тогда же в петербургской газете «Голос», было опубликовано заявление переехавших в Россию чехов, желающих присоединится к православной Церкви: «Рим вырвал у нас то, что посеяли святые апостолы наши <…> Ян Гус и Иероним пали жертвами за то, что хотели возродить славянское семя, обновить первоначальную веру и восстановить народную Церковь, в которой прочие славянские братья находили утешение и силу. <…> Итак, не желая быть членами Римской Церкви, приступаем от полноты сердца к народной Православной Церкви, прося любезных своих друзей и знакомых в нашем отечестве считать нас отныне членами этой Церкви…».
Из переполненной Господним гневом чаши
Кровь льется через край, и Запад тонет в ней –
Кровь хлынет и на вас, друзья и братья наши –
Славянский мир, сомкнись тесней...
«Единство, – возвестил оракул наших дней, –
Быть может спаяно железом лишь и кровью...».
Но мы попробуем спаять его любовью –
А там увидим, что прочней...
Потокам крови и калёному железу, принципам, выдвигаемым оракулом тех дней канцлером Бисмарком, в этих стихах противопоставлено любовное единство – истинно христианское качество. В письме к жене Тютчев напишет, что «...отречение тринадцати чехов... заставляет задуматься о множестве вещей и подсказывает, что именно связует их воедино. Ведь есть глубокий смысл, что латинское слово religio происходит от глагола religare – связывать…».
Что было – то прошло. Усилия президента Чешской Республики Милоша Земана, пытавшего было инициировать возвращение к братским связям, потонули в потоке откровенно враждебных выкриков и действий толпы, не способной отделить зёрна от плевел.
***
В одном из своих эссе поэт Юрий Ключников цитирует слова преподобного Серафима Саровского о том, что Бог любит славян потому, что они до конца времён сохранят истинную веру в Господа Иисуса Христа, и пишет, что «подлинная избранность не в высокомерном господстве над людьми, но в смиренном служении им; в самопожертвовании, а не в самоублажении». Ныне над славянским миром полыхает зловещее зарево войны, несущей страдания и гибель. Её освободительный по отношению к донбасским братьям характер не исключает нарастающего драматизма внутри славянского мира, заражённого чужеземной бациллой. В такие моменты апеллировать к примирительной и связующей роли религии, как это делал Тютчев, трудно, да и почти не приходится. На виду не многовековое противостояние католицизма и православия, но последнее столкновение традиционной этики с миром отступничества, пагубное разделение внутри самой православной Церкви – как на Украине, так и за её пределами. Запад всячески подогревает это разделение, ему куда выгоднее иметь перед собой не единый, а раздробленный и враждующий между собой славянский мир.
Искони славяне отличались от соседних с ними германских племён миролюбием и незлобивостью. Последователи человеконенавистнической нацистской идеологии, провозглашающие национальными героями палачей и садистов, недостойны носить славянское имя. «Ты славянин, а не Бандера», – напоминает соплеменнику Юрий Ключников, и на память приходят такие строки из его давних стихов:
Построились славянофилы
В каре на западников вновь.
Те и другие, что есть силы,
Шумят про верность и любовь…
Шуметь, болтать языком можно, конечно, всякое… А сам поэт дальше повествует о русском Иване, неказистом в своих залатанных одеждах, куда-то несущемся уже не на птице-тройке (стихи отсылают к знаменитому образу Гоголя), а на самосвале. Ивана пытаются увлечь за собой некие зазывалы – чужие, если воспользоваться выражением из взятых эпиграфом стихов Тютчева, пытаются соблазнить простоватого водителя заклинаниями в верности и любви… Не верь, Иван! До дна разверзлась ныне пропасть между нами и зазывалами-западниками, теми, кто заявлял себя «цивилизаторами» и в советские годы, и во времена Тютчева. Последние, правда, были посовестливее. Нынешних западников никак невозможно заподозрить в любви к родине, тогда как считающийся западником А.И. Герцен искренне любил Россию.
К XXI веку Запад проявил себя по отношению в России по полной программе. Это не помешало Ключникову осуществить мастерские переводы французской, английской, немецкой, итальянской, испанской поэзии, сделать переложения древнегреческой и древнеримской музы. В нём живёт подмеченная А.С. Пушкиным всемирная славянская отзывчивость, русская всечеловечность, о которой говорил Ф.М. Достоевский. Оригинальный поэт неотделим в Ключникове от неутомимого культуртрегера и славянского просветителя. В то время как в Европе вовсю запущена программа самоуничтожения и процветает русофобия, русский поэт неустанно пропагандирует высшие достижения европейской культуры.
Стихи «К Ганке» Тютчев заканчивает утверждением, что внуки наяву увидят то, что снилось их мечтательным, романтическим дедам. Не увидели – напротив, мы видим раздробленность, смертельное противостояние внутри славянского мира, и лишь сохраняющаяся спайка русских, белорусов и сербов даёт некоторую надежу. Ключников взывает:
О, родина, спаси и охрани
хотя бы сны об уходящей силе!
Поэтический кумир Юрия Ключникова, по его собственному признанию – Пушкин, но и обращение к тютчевскому наследию и перекличку с его темами можно не раз встретить в его стихах. Это и прямой парафраз знаменитых строчек поэта, содержащий скрытую полемику со словами Фёдора Ивановича:
России огненную стать
Отныне можно и измерить,
И сердцем, и умом понять,
И горячо в неё поверить.
Эту перекличку с Тютчевым («мысль изречённая есть ложь») продолжает у Ключникова его апология молчания – в противовес изречённому слову:
МОЛЧАНИЕ
Хранить труднее, чем найти,
По Отчему шагая следу.
Преграду легче взять в пути,
Чем донести свою победу.
Я эти ясные азы
Порой в земных теряю тучах.
Лукавым сделался язык
Почти у всех. И мой не лучше.
Пошли мне, Отче, честной силы
В моих молитвах о России.
И, наконец, обращение к заветной для Тютчева теме славянства. Славян в их борьбе против зла способна объединить военная музыка, зовущая к мобилизации:
Россия, Русь, храни себя, храни![1]
Не гни колени от возросшей тяжести,
Не отступай под натиском продажности,
Сменившей наступление брони.
Зовёт военной музыки оркестр
Объединить усилия славянства,
Поставить щит эпохе окаянства,
Одеть в броню растерянность сердец.
Или:
Если ты не мёртвый камень,
Если носишь в теле жизнь,
И душою, и руками
За Отечество держись.
Чем сильней тебя терзают,
Чище сердце, крепче стан.
Нет России без дерзаний,
Нет планеты без славян.
Да, страдали, но не мучась,
Знали крест, но был и Брест.
Честь для нас такая участь –
Пронести славянский крест.
Тема славянства у Юрия Михайловича Ключникова, как, впрочем, и у его великого предшественника Тютчева, тесно связана с темой Запада, главного создателя всех славянских проблем:
К нам у Запада много вопросов,
Он в Россию их шлёт не на слух –
Нагоняет стада-мериносов,
То есть туч, поднебесный пастух.
Там на Альпах и на Пиренеях,
То жарой, то потопом грозя,
Европейские бесы, зверея,
Вечно лезут к славянам в князья.
Все напасти российские с Запада,
Так устроена роза ветров.
Облик наш, непонятный и лапотный,
Бередит чужеземную кровь.
Критикуя Запад, поэт не идеализирует и славян, которые на протяжении большой истории иногда впадали в историческое безумье, о чём Ключников рассказывает, опираясь на различные гипотезы:
И со славянами случались беснованья,
И в них вселялся истребленья ад.
Свидетельство – языческий Аттила[2],
Которого славянство породило.
Языческие отпрыски правы.
Есть доля их в сегодняшнем трезубце.
То пляшут на майдане, то трясутся,
Почуяв, что не сносят головы.
Примеривают маску миротворца,
Навешивают крестики на грудь.
На древнем дне славянского колодца
Старательно выискивают муть.
Никак не могут обойтись без драки.
Кого-то надо вздёрнуть на «гиляке».
Что ж, пусть побесятся майданные хохлы,
Они свои ведь – обезумевшие дурни,
Что попадали в разные котлы.
Бывают, правда, сэры покультурней.
Дурачат недоразвитых славян
Зелёными бумажками и бренди.
И вот уж бравый «оселедец» бредит,
Минувшими фантазиями пьян.
Такая у соседей вот беда.
Дурак проспится. Бесы – никогда.
Двух славянских поэтов – Тютчева и Ключникова роднит многое, в том числе стремление проникнуть в душу природы, одухотворить её, понять и ретранслировать её чудесный язык, что относится к глубинным основаниям художественного творчества и требует специального исследования. Можно сопоставить и космические мотивы в творчестве того и другого автора. Так, Тютчев писал в своём едва ли не главном «космическом» стихотворении:
Небесный свод, горящий славой звездной,
Таинственно глядит из глубины –
И мы плывем, пылающею бездной
Со всех сторон окружены.
Почти через два века Юрий Ключников рождает похожий образ:
Надело небо тёмную рубашку,
Лиловое безмолвие внизу.
Я эту ночь, как белую ромашку,
В ладонях сердца трепетно несу.
Какие только грозы и нашествия
Не растворила Родина в груди.
И вот плывет спокойно и торжественно
В ночной тиши по Млечному Пути.
Давний житель Сибири Ключников более всего осуществляет свои «проникновения» в душу природы на материале духоносного Алтая, питавшего творческий дух многих художников, в том числе Н.К. Рериха и В.М. Шукшина. Нашего выдающегося соотечественника Ю.М. Ключникова (р.1930) можно отнести, скорее, к праправнукам Тютчева, но к тем, которые видели иную, более отрадную, картину, когда после Великой Отечественной войны славянский мир достиг примирения – пусть неполного, неустойчивого, не слишком долгого.
Я поминаю дух и прах
Отцов, которые без хлеба,
Отринув всякий Божий страх,
Как боги, штурмовали небо.
Не убивал и не убью,
Не принесу свидетельств ложных,
Но их по-прежнему люблю,
По-детски веривших, что можно
Через кровавые моря
Приплыть к земле без зла, без фальши.
Смешная, страшная моя,
Страна-ребёнок, что же дальше?
В годы советской власти Ключников подвергался обструкциям со стороны атеистических ортодоксов как человек органически широких и чуждых всякой ортодоксии взглядов, но он не плюёт в советское прошлое, протащившее русский народ под своими подошвами, убеждённо говорит, что двадцатый век не дал нам пропасть. Из его стихов несомненно вытекает, что непростой советский период истории России для кирилло-мефодиевского ареала, для сторонников славянской и русской идентичности был отмечен более обоснованными перспективами.
В цитированном стихотворении «Аз есмь», и во множестве других, Ключников неколебимо верит в Родину, которая то поднималась Фениксом из пепла, то снова падала почти во прах. Что же будет дальше, спрашивает он. Вслед за жизнеутверждающим поэтом-долгожителем не потеряем надежды: Украина после победы над нацизмом признает нейтральный статус, война будет остановлена и вражда между славянами постепенно уляжется.
21.03.2022
[1] Строка из стихотворения Н. Рубцова.
[2] Предводитель гуннов, разрушивших Древний Рим в V в. Его ставка, по мнению ряда историков, находилась на территории нынешней Украины, в районе Триполья, возле Киева. Общепризнанная историческая точка зрения: ставка вождя гуннов была на землях будущей Венгрии. Однако вопрос, кто составлял основу этнического состава гуннов, крайне запутан. Есть предположение, что ядром конгломерата гуннов были именно арии, пришедшие с Гиперборейского материка и составившие население будущей Европы. Но это пока ещё предмет мифологии, а не науки. Впрочем, первая нередко перерастает во вторую. Свидетельство – раскопки Шлимана в Малой Азии, а особенно археологические находки наших дней, подтверждающие целый ряд древних легенд о древних миграциях народов.