Дмитрий ЖУКОВ. МИССИЯ ВЫПОЛНИМА. Из историко-фантастического романа-дилогии «Планида?..»

 

Дмитрий ЖУКОВ

МИССИЯ ВЫПОЛНИМА

Из историко-фантастического романа-дилогии «Планида?..»

 

Они сидели друг напротив друга за большим дубовым столом в кабинете Президента. Иван Федоров – в простовато-мужицком обличье, непритязательный, свойский, эдакий ходок из глубинки, и Президент – не заданно улыбающийся под многочисленными телекамерами, взорами сотен, тысяч глаз, а в расстегнутом пиджаке, расслабленно помешивающий ложечкой дымящийся чай, с привычной дотошностью и настороженностью поглядывающий на собеседника.

Да, размышлял Иван Федоров, ощущая на себе недоверчивый взгляд, Президента можно понять: все льнут к нему, заискивают, поддакивают, пытаются протащить свои интересы. Особенно иноземцы не дремлют – то одно, то другое у России норовят оттяпать. И как узнать: друг ты или враг, с добром или подлостью подвизаешься? Да и какие могут быть друзья у Президента? Это он должен быть Другом своему Отечеству, иной прерогативы у него нет.

Рядом величаво и раскатисто ударили куранты. Будто напомнили о важности каждого мига, каждого решения, принимаемого здесь.

 – Итак, тебя зовут… – хлебнув чаю, пристально всмотрелся сквозь поднимающуюся дымку Президент.

 – Федор Иванов, – склонил голову печатник.

 – Да полно, – махнул рукой Президент. – Я все знаю. Чего уж там… Говоришь, из Руси сбежал тогда «не от самого того государя, но от многих начальник и священноначальник и учитель, которые на нас, зависти ради, многие ереси умышляли…». Так?

 – Истинно так…

 – «Хотячи благое во зло превратити и божие дело вконецъ погубити; якож обычай есть злонравных и ненаученых, и неискусных в разуме человек, ниже граматическия хитрости и навыкшее… Такова есть зависть и ненависть, сама себе наветующи, не разумеет, како ходит и о чем утверждается…».

Иван Федоров – чего уж таиться, коль правда вышла на свет, это он и есть, – еще ниже склонил голову.

 – И ты решил сейчас, в наше время, узнать: не перевелись ли зависть и хитрости, по-прежнему «благое во зло» обращают или все изменилось?

 – Так, батюшка…

 – Ну, ну…

Президент задумчиво помешал ложечкой чай.

 – Как бы я хотел… И Иван Грозный хотел. Но все идет туго, очень туго на Руси. Как думаешь, чего не хватает?

 – По моему разумению, просвещение с наукой должны рука об руку идти. Не сразу, но прогресс будет, непременно будет.

 – Так-то оно так. А если враг наседает со всех сторон? А на это силы нужны, большие силы.

 – Сила еще в умении…

 – В точку! Об этом я и хотел с тобой поговорить. Ты ведь не только печатному, но и военному делу искусник.

 – Да какое там… Я всю жизнь книгами занимался.

Президент резко отодвинул чашку в сторону, чай выплеснулся на стол.

 – Не крути! Я же говорю: мне все известно!

Достал из ящика стола бумагу, сунул ее Ивану Федорову:

 – Как мог ты, русский человек, просветитель, такое иноземцам предложить?

Иван Федоров быстро пробежал текст.

«Светлейший, всемогущественнейший и августейший князь, достойнейший и мудрейший электор Священной Римской империи, дважды милосерднейший государь. О вечном спасении Вашем и неизменном во всем счастии Вашем покорно молю всемилостивого и всемогущего господа Бога.

Многие превосходные знатоки военного искусства, как практики, так и теоретики, о светлейший и могущественнейший, достойнейший электор Священной Римской империи, благорассудным уговором склонили меня, недостойного, к тому, что я осмеливаюсь писать Вашему светлейшему Величеству.

Покоренные славой Вашего светлейшего Величества, сияние которой распространяется по всему миру, они своими словами побудили меня написать это письмо.

Молва гласит, что Ваше светлейшее Величество великодушен в своей благосклонности не только к тем, кто создал основы военного искусства, но также и к тем, кто хорошо владеет этим искусством.

С Божьей помощью я долгие годы и много занимался такой военной практикой, а посему я решил ниспосланные мне Богом дары в этой области изложить перед Вашим светлейшим Величеством не на словах, а на деле.

Пусть вольно мне будет откровенно признаться, что, поразмыслив и не щадя сил своих, я прибыл из далекого края к Вашему священному Величеству в Вену, чтобы представить способ практического использования изобретения, которого до сих пор никто из людей не видел, но некоторые вводили меня в заблуждение одними только посулами и одной только надеждой на выгоду, никакой платы не обещая, хотя и старались подсмотреть и раскрыть мое изобретение.

Я решил, что лучше вернуться домой, ежели столь важное для каждой провинции и для каждого государства изобретение выявить всем, без всякой из этого личной пользы. Коль скоро я узнал, однако, что Ваше светлейшее Величество благоволит к таким людям (к которым и я принадлежу), я решил в этом письме мое изобретение изложить и описать его красноречиво.

Итак, когда я, о светлейший и достойнейший князь, мудрейший электор Священной Римской империи, прибыл к Вашему императорскому Величеству с моим изобретением, которое позволяет из отдельных частей составлять пушки, кои разрушают и уничтожают самые большие крепости и хорошо укрепленные поселения, меньшие же объекты взрывают в воздух, разносят на все стороны и сравнивают с землей, – я уже тогда на собственные деньги изготовил одну такого рода сложенную из частей пушку. Вес ее составляет три гири, которые называют центнерами. Этот образец пушки осматривали Его императорское Величество, а также эрцгерцоги, и они очень хвалили его. Когда же они хотели разузнать секрет обращения с ней и сущность ее действия, я был готов открыть им секрет моего изобретения, поставив им определенные условия, на которые они не согласились. Поскольку не было достигнуто такое соглашение, которое удовлетворило бы мои требования, я решил прибыть к Вам, Ваше Величество, и предложить мое секретное изобретение, послав сначала сие письмо, если перед этим получу милостивый и положительный ответ от Вашего светлейшего Величества.

Итак, я владею искусством изготовления складных пушек. Оно заключается в том – я не буду занимать времени Вашего Величества перечислением подробностей, – что каждую такого рода пушку, практическое назначение которой зависит от ее размеров, можно разбирать на отдельные, строго определенные составные части, а именно на пятьдесят, сто и даже, если потребуется, на двести частей, в зависимости от установленной величины и калибра каждой пушки.

Ежели бы такого рода орудие собирать и монтировать в безопасном и удобном месте и ежели войско будет иметь его с собой в походе, чтобы разрушить или взять какую-то крепость либо завоевать государство, то части или частицы такой пушки, пригодной для стрельбы, можно доделать и восполнить до числа пятидесяти за три дня и три ночи.

Ежели бы, однако, такая пушка по какой-либо внезапной причине разорвалась, то только одна ее часть может быть повреждена, а не все орудие. Но такую малую составную часть можно доделать и присоединить за один день, конечно, если есть для этого необходимые опыт и знание.

На обратном пути после победы над врагом можно такие пушки опять разобрать на части. Но если бы нужда была большая и неприятель очень теснил, то такого рода пушки за один день можно разобрать на части и разместить их отдельно. Кроме того, для подвоза и проверки такого орудия не требуется ни ящиков, ни повозок на колесах, укрепленных железом. Стало быть, их можно легко привести в действие как на колесах, так и без колес.

При всем этом, милостивый князь, я сделал изобретение в деле ручных бомбард. Сто моих бомбард могут причинить неприятелю столько же вреда, сколько четыреста (используемых до сих пор). Я могу доказать это (на опыте) Вашему светлейшему Величеству.

Поэтому, прочитав внимательно мое письмо, соблаговолите, Ваше светлейшее Величество, не пренебречь моими услугами, порассмотреть их и изучить. Я уповаю на Ваше светлейшее Величество, что Вы окажете мне эту милость, я, как раб, ревностно готов исполнить любые услуги, если такой ремесленник и человек, имеющий опыт в военных делах, нужен Вашему светлейшему Величеству.

Заканчивая письмо, я горячо и искренне желаю Вашему светлейшему Величеству, моему повелителю и милостивому князю, долгих лет доброго здоровья.

 

Написано в Вене 23 июля 1583 года.

Вашего светлейшего Величества

покорный слуга

Иван Федорович Москвитин

Печатник (гравировщик) греческий и славянский.

 

Надо же, поразился Иван Федоров, цела бумага! А ведь с той поры четыреста тридцать пять лет прошло.

 – Я понимаю, деньги на печатание книг во Львове были нужны. Но ведь недруги твое изобретение против Руси могли повернуть! Против твоей Родины!

Нахмурив брови, Президент сумрачно уставился на Ивана Федорова, нацелился просеивать слова собеседника.

 – О светлейший! Я сделал предложение императору Рудольфу Второму потому, что тогда между Москвой и Священной Римской империей германской нации, включающей в себя Германию, Австрию, Чехию, Венгрию и прочие земли, намечалась военная коалиция. Применение изобретенной мною пушки никак не пошло бы во вред России, а наоборот, способствовало бы успеху.

 – Почему же вы не сошлись?

Президент сурово следил за каждым движением собеседника. Значение слов можно спрятать в общем потоке, а вот глаза наверняка скажут правду. Не каждый выдерживал его пристальный взгляд, и ему сразу становилось все ясно.

Пришелец из шестнадцатого века глаза не отводил, взор под стол не прятал, и Президент сделал вывод: говорит начистоту.

 – Рудольф согласился заключить договор лишь после того, как пушка будет изготовлена. Я понял, что он просто хочет воспользоваться моим изобретением без всякой оплаты.

 – Еще ты предлагал свою пушку польскому королю Стефану Баторию. А Баторий был заклятый враг Руси. Да и сейчас поляки косо смотрят в нашу сторону, шляхтичам никогда нельзя доверять. Что ж ты творил, а?

Рука Президента сжалась в кулак, сам он напрягся, прямо заледенел весь.

 – Это Данила Король, пушечный мастер из Львова, подбил меня… – голос звучал тихий, словно ослабевший от президентского напора. – Убедил, что разработанная мною пушка будет служить только для обороны Львова, – вздохнул печатник. – Поехали мы в Краков, там из королевской казны на отливку малой войсковой пушки мне выделили сто пятнадцать злотых. Я начал работу, но вскоре понял, что оружие может быть использовано против России. Потому и оставил это дело.

 – Ну-ну, – несколько смягчился Президент. – А еще было предложение саксонскому курфюрсту Августу. Что на это скажешь?

 – Август был просто знаток и коллекционер оружия, – с заметным облегчением продолжил печатник. – На его взгляд, в моей идее не было ничего особенного. Якобы огонь из таких орудий не мог вызвать уничтожение оборонительных стен, так как многоствольные мортиры предназначались для поражения живой силы противника на небольшом расстоянии. Подобные орудия уже были, на Руси они назывались «сороками», а в Европе – «рибоксенами». К тому же везде стали применять картечь, эффективно поражающую противника. Вот почему интерес к моему детищу со стороны Августа Саксонского пропал.

 – Так, так…

Президент встал из-за стола, засунул руки в карманы.

 – Ты же на Руси познавал литейное, пушечное дело?

 – Недалеко от Печатни лили металл, я часто туда бегал, кое-чему и научился. Мне это больше для книгопечатания пригодилось. А на военное дело я не нацеливался. Это уже в самом конце пришлось…

 – Знаменитый Андрей Чохов, создатель царь-пушки, построил стоствольное орудие гораздо позже... Кроме того, мортира Чохова была не разборной, а цельнолитой.

 – Воистину так…

 – Выходит, ты опередил свое время. И историки это подтверждают.

Президент быстрыми шагами подошел к столу, взял бумагу, близоруко прищурился.

– «В исторической перспективе изобретение Ивана Федорова имело значение, далеко выходящее за пределы военной техники. Уяснение смысла взаимозаменяемости способствовало созданию машиностроения, переходу от ручной техники изготовления к машинной». Это пишет Немировский, лучший российский исследователь твоей жизни и деятельности. Что скажешь?

Иван Федоров пожал плечами:

 – Историкам виднее.

Президент забарабанил пальцами по столу.

 – Виднее, говоришь… А вот что через триста, пятьсот лет скажут о нас? – Он резко выпрямился. – Поносить будут почем зря. Если… если…

 – Что «если»? – подтянулся Федоров. – Народ вашу деятельность одобряет. Насколько мне известно, на последних выборах семьдесят шесть процентов за вас проголосовало. Нигде, даже в хваленой Мерикании, нет такой поддержки.

 – Так-то оно так. Да ведь давят недруги со всех сторон, обложили Россию, как медведя в берлоге.

Президент вскочил, энергичным шагом подошел к растянутой на всю стену карте, ткнул пальцем в красные флажки вокруг границ России:

 – Базы НАТО к нам уже вплотную придвинули. От ударов террористов они якобы защищают. Сами они террористы! Югославию в самом центре Европы разбомбили, Ирак ни за что ни про что растерзали, Ливию разорили, на Украину лезут… Везде… Раньше мы молчком сносили, были всем хорошие. А стали голову поднимать – Крым назад вернули, на Украине свои интересы отстаиваем, Сирию защищаем, – сразу Россию в агрессоры записали. Им бы нас изничтожить, как те страны, было бы в самый раз. Не выйдет! Не та уже Россия, пора бы им это понять. Но не унимаются, паразиты!

Вот ты говоришь: просвещение и наука. Правильно! Но если потеряем самостоятельность и независимость – кому это будет нужно?

Иван Федоров услышал в словах Президента знакомые нотки. Вот так же яростно, не щадя живота своего, боролся за Россию против иноземных недругов и их приспешников Иван Грозный. Даже жестокость являл, рубя головы налево и направо, за что его многие историки потом осуждали. Но осуждать – не отвечать, языком работать все горазды…

От первоначальной расслабленности Президента не осталось и следа. На лбу четче, резче обозначились складки. Узкое лицо сильнее обтянулось кожей, на скулах бугристо заиграли желваки.

 – Вернемся к твоему изобретению. «Сто моих бомбардир могут причинить неприятелю столько же вреда, сколько четыреста используемых до сих пор, – процитировал Президент. – Они уничтожают самые большие крепости и хорошо укрепленные поселения, меньшие же взрываются в воздухе и разносятся на все стороны». Так?

 – Абсолютно верно.

 – Но многоствольная пушка из-за недостаточной мощи могла быть направлена только против живой силы. А ты заявляешь о высокой эффективности осадного орудия. Одно противоречит другому, такого сочетания в то время никто не мог добиться.

 – Так я имел в виду гладкоствольную мортиру, стреляющую фугасными снарядами.

 – Ну, это другое дело, – протянул Президент. – Первое в Европе, кстати, неудачное, испытание разрывных снарядов-бомб состоялось в тысяча шестьсот третьем году, а массовое использование началось – только в конце семнадцатого века, – продемонстрировал он свою осведомленность.

Иван Федоров внимательно слушал, а у самого все быстрее и быстрее крутилась мысль: для чего весь этот разговор? Было да прошло, столько воды утекло, к чему прошлое ворошить?

Для чего-то все-таки Президенту это нужно… Иначе не вызывал бы в Кремль, не распивал бы с ним чаи, не вел бы допрос с пристрастием. Нет, есть в нем что-то схожее с Иваном Грозным, отметил посланец из шестнадцатого века, – такие же порывистые движения, глубокая озабоченность и неугомонность.

 – Я знаю, времени у тебя в обрез, – вдруг резко повернул разговор Президент, – у нас его тоже нет. А ты же можешь. Так вот…

Несмотря на то, что они были одни и не где-нибудь, а в кремлевской резиденции, где даже мышь не проскочит, Президент, наклонившись поближе к Федору Иванову, стал горячо и долго ему что-то нашептывать.

Печатник, ошарашенный поворотом дела, ничего не говорил, а только согласно кивал головой, время от времени поправляя выбивавшиеся из-под тесемки темные волосы и вытирая выступившую на лбу испарину. Наконец, выслушав до конца, встал из-за стола, низко поклонился – в пояс, так, как кланялись в старину, выказывая преданность, верность, не теряя, однако, собственного достоинства:

 – Не сумлевайся, батюшка, все будет исполнено в лучшем виде…

 – Но имей в виду: козней тебе могут строить немало. Я хоть и на твоей стороне, но за всем углядеть не могу…

 – Мне не привыкать. Порадею за дело.

 – Ну, так ступай с Богом, не мешкай.

 

…Куда бы Иван Федоров ни шел, что бы ни говорил, ни делал, всюду звучали слова Президента: «если потеряем самостоятельность и независимость…». Да как же это можно, не мог он себе представить. Ему хотелось как можно быстрее, лучше выполнить поручение Президента, все сделать так, как тот задумал.

Сначала казалось совсем непонятным, с какого боку взяться за сверхсложную задачу. Никто ведь никогда ничего подобного не предлагал, даже близко не подступался. Но, как сказал Марк Твен про ученых-первооткрывателей, «не знали, что нельзя, потому и сделали это». В науке так нередко бывает. Да, логика должна быть, пусть не железобетонная, а в виде обрывков рассуждений, зацепок. Там, где заранее все предопределено, прорывов быть не может. Новое потому и новое, что оно неизведанное, пугающее своей необъятностью и непонятностью.

Как хорошо, что есть человек высокого ранга, который верит в то, во что не верят многие, берет на себя ответственность, отметил Иван Федоров. Он явственно представил встречу с Президентом в Кремле, его порывистые движения, плотно сжатые губы, нацеленный взгляд. Вспомнил, как тот в задумчивости стоял у окна и виден был лишь силуэт. Плечи Президента на фоне бьющей в глаза яркости показались ему такими хрупкими, что невольно шевельнулось сочувствие. Какая громадная тяжесть лежит на этих человеческих плечах! А недруги так и давят, так и давят….

Когда-то вот так же, наверное, стоял у окна в глубокой задумчивости Иван Грозный. Вдали брезжил рассвет, от узорчатого стекла тянуло холодком. Внизу с алебардами прохаживались бородатые стражники, время от времени протяжно ударял колокол, а царь, одетый в темно-малиновый становой кафтан с наперстным крестом на груди, тяжело опираясь на посох индийского дерева, все стоял и стоял, думая тяжкую думу. Косматые брови сведены в кучку, лицо от ночного бдения заострено, бородка клинышком растрепана, правая верхняя бровь так и дергается, так и дергается – верный признак недовольства.

Да и было отчего кручиниться Ивану Васильевичу. Первый поход на Казань окончился неудачно. Татары ликовали. Стоя на крепостных стенах, они кидали вверх лохматые шапки, вопили басурманскими голосами, визжали, гигикали, празднуя победу.

А все оттого, кусал губы царь, что по старинке действовали, аки деды и прадеды воевали. Но прошло то время, когда копьями, хилыми пищалями да слабенькими пушечками можно было одержать победу. В Европе военное дело куда лучше поставлено. И порох они искусно делают, и пушки мощные льют, а еще – подкоп при осаде крепостей придумали устраивать, взрывные мины туда закладывать.

Почему в тысяча пятьсот тридцать пятом году литовские войска под самым носом у Москвы беспрепятственно взяли город Стародуб? Да потому, что использовали «подкоп по подземелию к граду». Узнав об этом, Иван Грозный дал указание «лукавство подкопывания» перенять. Ко времени новой осады Казани в одна тысяча пятьдесят втором году русские уже имели у себя в войсках «немчина хитра, навычна градскому разорению». Таковым стал датчанин Размусен. Взлетела на воздух крепостная стена, и Казань пала.

Но то было позже. А тогда Ивана Грозного днем и ночью обуревали мысли: как переманить искусных западных людей заодно с возами пороха, доброго металла для отливки пушек? И вот явился некто Ганс Шлитте. Это после историки назвали его и авантюристом, и проходимцем, ловкачом, сумевшим втереться в доверие главам нескольких государств, закрутившим величайшую аферу не аферу, но, во всяком случае, предприятие, имевшее большой резонанс. Именно вследствие действий Шлитте перед Европой впервые встал вопрос о «русской опасности» и о необходимости ввести в отношении Москвы политику изоляции и репрессий.

Ганс Шлитте, занимавшийся поставкой в Россию металла для изготовления оружия, хорошо знавший русский язык, подрядился навербовать в Европе мастеровых людей. Иван Грозный радовался: сколько бы ни стоили иноземные мастера, пользу принесут большую. До этого попытки перенять новые технологии у европейцев заканчивались неудачей. Еще Василий Иоаннович III «не однова» взывал к датскому королю: «которые будут у тебя мастеры в твоей земли Фрязеве архитектоны, … и которые мастеры горазды каменного дела делать, и литцы, которые умели бы лить пушки и пищали, и ты б тех мастеров к нам прислал». Но датский король, опасаясь усиления русичей, оставил просьбу русского царя без ответа.

И вот наконец дело сдвинулось. Иван Грозный получал известия одно «лепше» другого. На торжестве в Аугсбурге во время аудиенции Шлитте предъявил императору грамоту и письменное поручение от царя набрать умелых ремесленников, ружейных мастеров, фортификаторов, а также доставить в Россию «вооружение и другие припасы». Император подписал документы после того, как ему была обещана ссуда – семьдесят четыре бочки золота на десять лет и субсидия на содержание войска в тридцать тысяч всадников в течение пяти лет.

Заручившись официальными бумагами, Ганс Шлитте нанял две группы, в которые вошли сто двадцать три человека, «докторов, магистров и других ученых, колокольных, рудокопных и золотых дел мастеров, зодчих, гранильщиков, колодезников, бумажников (parikmaker), лекарей, типографщиков и других подобных художников», специалистов. Одна, во главе с доктором Цегентером, отправилась сухим путем через Пруссию и Курляндию. Другую Шлитте повез через Любек и Ливонию.

Ранней весной одна тысяча пятьсот сорок восьмого года Шлитте и нанятые им специалисты прибыли в Любек. Здесь он намеревался зафрахтовать корабли с командой, чтобы переправиться в Ревель.

Иван Грозный уже поднимал на пиру заздравные кубки и принимал поздравления сподвижников. Он готов был самолично увидеть, как прибывают груженные до самых бортов корабли, как, покачиваясь на трапах, сходит, рассматривая деревянные русские постройки, баб в цветастых сарафанах и мужиков с кудлатыми бородами, та самая «немчура», с которой они и бились, и мирились и которые так нужны сейчас своим мастерством и мудреными изысками развивающейся Руси.

Но шли дни, тянулись недели, а от Шлитте ни слуху ни духу.

Корабли попали в шторм, их разметало в щепы, а люди пошли ко дну? – была страшная догадка. Но переданная гонцом весть оказалась сродни морской стихии: все нанятые мастера задержаны, а сам Ганс Шлитте взят под стражу и посажен в тюрьму.

Такие же неприятности постигли вторую группу: в Курляндии доктора Цегентера арестовали, и нанятые люди разошлись по домам.

…Иван Васильевич хмуро смотрит в окно, беспомощно рвет бороду. Уже не только бровь, все веко дергается, того и гляди нервный припадок случится. Но что ему до того…

 – Собаки паршивые! Иуды проклятые! Насолить России вздумали? Ах вы, поганцы эдакие!

Царь готов был от души погулять посохом по спинам тех, кто принял такое решение, намять бока, чтоб знали, почем фунт лиха.

Не пущать корабли в Россию, посадить Шлитте в тюрьму якобы из-за возникшего долга! Ах вы, изуверы, христопродавцы, скрипел зубами Иван Грозный. Да разве в долге дело? Знаю я вашу змеиную сущность, безвинными овечками прикидываетесь, а сами палки в колеса так и вставляете, так и вставляете. Все знаю! Знаю, что писали из Ревеля в Любек, в центр Ганзейского союза, с тем чтобы не пропускать Шлитте в Москву во избежание тех «страшных бед», которые последуют не только для Ливонии, для всей немецкой нации, если московиты усвоят себе военное искусство и вообще умение Запада. И те согласились, твердо усвоили манеру не пропускать через московскую границу ни людей, которые могли бы «цивилизовать» Москву, ни товары, которые могли бы усилить боевую мощь русского государя.

Ну, да вы не знаете русских! Не хотите с нами торговать, стесняете на границах русскую торговлю, задерживаете едущих к нам иностранцев – примем ответные меры, найдем другие возможности.

Несмотря на жесткие антироссийские меры со стороны немецких «партнеров», Россия исправно получала артиллерию, боеприпасы и порох. В страну приезжали подрывники, фортификаторы, литейщики, медики и другие специалисты – уже из Англии, по северному морскому пути.

«Санкционеры» же, не признавая явное давление и противодействие со своей стороны, при официальных встречах прикрывались витиеватыми фразами, неся на лице натянутые улыбки и выказывая мнимое почтение российской государственности. Но что за этим стояло, можно судить по «Запискам о Московии» немецкого сочинителя Генриха фон Штадена.

Этот «деятель» предложил план военной оккупации «Московии», который несколько лет обсуждался гроссмейстером Немецкого ордена Генрихом, польским владыкой Стефаном Баторием и императором Священной Римской империи Рудольфом II.

Штаден писал: «Управлять новой имперской провинцией Россией будет один из братьев императора. На захваченных территориях власть должна принадлежать имперским комиссарам, главной задачей которых будет обеспечение немецких войск всем необходимым за счет населения. Для этого к каждому укреплению необходимо приписывать крестьян и торговых людей – на двадцать или десять миль вокруг – с тем, чтобы они выплачивали жалование воинским людям и доставляли бы все необходимое…». Русских предлагалось делать пленными, сгоняя в замки и города. Оттуда их можно выводить на работы, «но не иначе, как в железных кандалах, залитых у ног свинцом».

«По всей стране должны строиться каменные немецкие церкви, а московитам разрешить строить деревянные. Они скоро сгниют, и в России останутся только германские каменные. Так безболезненно и естественно произойдет для московитов смена религии…».

 

Красная площадь заполнилась до отказа, уже не то что встать – потесниться было некуда, а людские волны все накатывали и накатывали. Как в половодье мощно и неудержимо напирает невиданная энергия, чтобы взыграть, напоить новыми силами старые берега, так и здесь везде было разлито ожидание перемен.

Ровно в десять часов Президент должен зачитать свое Обращение к народу. Так было и в прошлом году, и в позапрошлом. С давних времен Главные Руководители страны зачитывают на Красной площади судьбоносные Указы, Постановления, Решения, это стало уже привычным делом. Но на этот раз люди шли сюда не просто послушать да разойтись по домам. Ожидание нового, поворотного – вот что сидело у всех в головах.

Сколько всего было говорено-переговорено – и на домашних кухнях с неизменной бутылочкой, и в надоевших всем телевизионных ток-шоу, и в интернете, и пора если не ставить точку, то – подводить черту под этим многословием. И кому, как не всенародно избранному Президенту, получившему невиданную поддержку своих избирателей – нигде в мире такой поддержки нет, – сказать свое веское слово.

Выскочив из Печатни, Иван Федоров нырнул в густую толпу, энергично заработал локтями.

 – Пустите… Разрешите…

Пробиться туда, где по уговору с Президентом он должен стоять, оказалось непросто. Его пинали, толкали, ругали почем зря, но он упрямо пробивался вперед.

Вот наконец и означенное место. Иван Федоров перевел дух, поправил спутанные волосы, глянул на возвышающуюся впереди трибуну. Президент в темном костюме и белой рубашке с галстуком, строже, сосредоточеннее, чем обычно, явно кого-то выискивал в толпе. Заметив Ивана Федорова, слегка кивнул ему. Они заранее оговорили, в какой момент… Осталось только ждать условленного сигнала.

Усиленный многочисленными динамиками, грянул гимн России. Пошумливающая до этого разговорами, шарканьем подошв колышущаяся толпа сразу стихла. Величавость, торжественность разнеслись над головами.

После гимна на какое-то мгновенье воцарилась тишина. Ярко, пронзительно светило солнце. Ветер развевал флаг России. На синем небе поблескивала кремлевская звезда.

Президент подошел к микрофону.

 – Уважаемые граждане России! Наша страна, наш народ, все мы прошли сложный этап преобразований. Нам предрекали распад, потерю целостности и суверенитета. Несмотря ни на что, мы выстояли, сохранили единство и независимость и сейчас стоим на пороге нового поворотного момента, определяющего судьбу нашей страны на десятилетия вперед.

Обычно Президент говорил неторопливо, иногда ненадолго останавливаясь, чтобы четче сформулировать новую фразу. Любил подпустить юморка и тогда хитровато щурился, посматривая на окружающих и оценивая впечатление от сказанного. Но на этот раз он был словно застегнут на все пуговицы. Президент чеканил слова твердо, уверенно, не позволяя себе никаких вольностей и отступлений от текста. Не до импровизаций и заигрывания, все серьезно, очень серьезно…

 – Мир стремительно меняется. Ближайшие годы должны стать переломными, я отмечу это особо – переломными для будущего страны.

Замершее до этого, чутко впитывавшее каждое слово Президента людское море всплеснулось, брызнуло тысячами искр, вскинулось аплодисментами.

 – Правильно!

 – Верно!

 – Так, так!

Иван Федоров почувствовал, как энергия незнакомых людей и его заряжает невиданной силой. То, о чем говорил Президент, всегда сидело в нем, зажигало, толкало на безумные, казалось, идеи. Ну разве не безумством было в шестнадцатом веке Ивану Федорову покидать не то что родной дом – страну, двинуться в неведомые края, чтобы продолжить книгопечатание. За свою жизнь он в трех странах сдвинул с места книгопечатное дело, основал четыре типографии. А ведь мог бы осесть на месте, жить спокойно и безбедно. За типографские заслуги гетман Ходкевич в Ливонии его деревенькой одаривал. Уговаривал: бери, будешь жить, как все, даже лучше, «и в веси земледеланием житие мира сего препровождати».

Иван Федоров сразу же отверг это предложение. Что ему спокойствие, когда он может совершить полезное, нужное для тысяч людей, народов дело. В Европе книгопечатание, благодаря Иоганну Гутенбергу, идет полным ходом, лавки уже книгами завалены, а в России только зачатки печатания. И если Бог ему ниспослал умение изготавливать книги, как он может закопать этот дар в землю? «Не удобно ми бе ралом ниже семен сеянием время живота своего съкращати, но имам убовъмсто рала художьство наручных дел съсуды, въместо же всем по чину раздавати духовную сию пищу», – был его ответ.

Иван Федоров ликовал. Может быть, действительно, этот день станет поворотным? Во всяком случае, Президент настроен весьма решительно.

Хорошо-то хорошо, подумал Иван Федоров, но, сколько бы Президент ни бился, один мало что сделает. Нужны хорошие сподвижники – не из тех, что преданно заглядывают в глаза и согласно кивают головой, а толковые, хорошо разбирающиеся в своем деле, не боящиеся отстаивать свое мнение ради истины.

Считает ли он, Иван Федоров, себя сподвижником Президента? Да, и это сейчас все увидят. Пусть люди не будут знать, кто это сделал, все равно оценят и порадуются. А ему больше ничего и не нужно…

Перейдя к обороноспособности страны, Президент отметил:

 – Отвечая на современные вызовы, мы разработали ракеты нового поколения. Наши перспективные системы вооружения основаны на новейших уникальных достижениях наших ученых, конструкторов, инженеров.

Одно из них – создание малогабаритной сверхмощной ядерной энергетической ракеты, дальность полета которой практически не ограничена. Это потому, что она летит на сверхзвуковой скорости. Поясню. Сверхзвуковая скорость измеряется махами в честь австрийского ученого Маха, который занимался исследованиями в этой области. Один мах – тысяча шестьдесят километров в час на высоте одиннадцать километров. Одна скорость звука – это один мах, от одного до пяти – сверхзвук, от пяти и больше – гиперзвук. Так вот, скорость нашей ракеты «Машенька» – десять махов. К тому же она низколетящая, с непредсказуемой траекторией полета. Это дает возможность беспрепятственно обходить рубежи перехвата, быть неуязвимой для всех систем ПРО и ПВО.

Смотрите! – Президент указал рукой на стоящую в стороне на Красной площади приземистую Печатню.

Все повернули головы.

«Что можно там увидеть? Непонятно», – читалось в глазах тысяч людей.

Только Иван Федоров был в курсе того, что должно произойти. Ночные бдения за чертежами, бесконечные переделки, напряженный монтаж, согласование со специалистами – все это сейчас уйдет в сторону….

Президент, отыскав Ивана Федорова в толпе, едва заметно кивнул ему головой.

Жаль, конечно, очень жаль, что не пришлось продолжить свое любимое книгопечатание в двадцать первом веке, мелькнуло в голове Ивана Федорова. А так хорошо все начиналось! Ему хотелось внедрить в книгу запахи, звуки, чтобы, читая, можно было явственно слышать, осязать ту действительность, что заложил автор. Но коль есть более важное, более нужное для Руси дело – что ж…

Он нацелился взором в сторону Печатни, мысленно отдал приказ. Стены типографии, как в карточном домике, отвалились в сторону, крыша съехала набок и юркнула вниз, рассыпавшись на кусочки. Взметнувшаяся пыль еще не осела, вихрилась дымовой завесой, а в туманности сначала неясно, очертаниями, а потом все зримее, отчетливее проступили контуры ракеты. Небольшая, не чета подпиравшим небо баллистическим громадам, она казалась игрушечной, сродни тем, что мастерят ребятишкам на детских площадках. Но ракета нацелилась ввысь отнюдь не для забавы.

Коротко взревев, она юркнула в небо и исчезла удаляющейся точкой. Только едкий сизый дым да обломки разворошенной Печатни напоминали о том, что когда-то здесь что-то было…

 – Смотрите! – указал Президент в сторону смонтированного на краю Красной площади большого монитора.

Едва не задевая крыши островерхих домов, то взмывая перед упиравшимися в небо небоскребами, то витиевато огибая башни, антенны, телевизионные вышки, то прижимаясь к земле, словно стараясь разглядеть, что там интересного, по Европе летела российская ракета. Никто не успевал понять, прокрутить в своем сознании, что за тень мелькнула над головой, так быстро и совершенно беззвучно мчалась вперед «малышка».

На фоне карты отчетливо было видно, как «Машенька» без всяких допусков и приглашений, словно обладательница шенгенской визы, чиркнула по прибалтийским государствам, пересекла Германику, покрасовалась над Францикой и, купаясь в брызгах Ла-Манша, отправилась погостить в Англику. Сделав приветственный круг над Лондоном, нырнула в туман, преспокойно опустилась на лужайку перед главной резиденцией. Здесь она, как игривая девица, покатала по лужайке свое налитое тело, многозначительно сверкнула гладкими боками.

Выпучившие глаза охранники схватились было за короткоствольные автоматы, как «Машенька» тут же сделала им «адью» и взяла курс на «дружественную» Мериканию. Бескрайние океанские мили она проглотила, как глоток воды. И вот уже «почетный круг» над Пентагоном.

 – Привет, господа! Вы уже позавтракали? Не подбросить ли вам на закуску что-нибудь эдакое? – сверкнула на солнце.

Беспомощно крутились радары. Слабосильными куренками нахохлились на аэродромах напичканные сверхсовременной электроникой «Фантомы» и «Стелсы». Свидание с Машенькой явно не входило в их планы.

 – Как? Откуда? Что это? – крутили головами отутюженные звездные генералы.

На Красной площади тоже не понимали, как такое может быть. Только что ракета скромно стояла рядом и вот за считанные минуты облетела полмира. Что за чудо оружие явилось?

 – Такая ракета стоит теперь у нас на боевом дежурстве, – с горделивой искоркой в глазах пояснил Президент. – А появилась она благодаря гениальности наших ученых. Есть, есть таланты на русской земле. Испокон веков они были и сейчас готовы по первому зову прийти на помощь России.

 

Они вновь сидели друг напротив друга в том же самом кабинете, что и в первый раз. Сдвинувший брови Президент – уже не от озабоченности, не от давившего на него непосильного груза, а от навалившейся невероятной усталости, подперев рукой подбородок, внимательно смотрел на Ивана Федорова.

 – Честно говоря, не хочется расставаться…

 – Но вы же знаете…

Его «командировка» подходила к концу.

– Что ж, Ваня, я рад, очень рад, – похлопал его по плечу Президент. – Как тебя занесло в наше время аж из шестнадцатого века? – пожал плечами.

Иван Федоров молча улыбнулся.

 – Судьба? Предназначенье?

На нешироком лбу Президента собрались крутые складки.

 – А может, так Богу угодно? Для России…

Президент встал, выпрямился во весь рост. Подошел к окну.

Москва неслась внизу сплошным потоком машин, гудела, шаркала, посвистывала, отражалась всевозможными звуками. Небо было в сплошной поволоке хмаристых туч. Солнце с трудом пробивалось вниз. Но там, где оно находило брешь, брызгало яркими лучами, зажигало жизнь окрест. Края туч под этой необратимой силой раздвигались в стороны, теснились, открывая простор свету.

– Доколе можно терпеть?..

По не ушедшим до конца складкам видно было, где-то там, глубоко-глубоко, у Президента гнездилась потаенная горечь, непреходящая боль.

А еще – решимость и непреклонность сделать что-то очень важное, необходимое...

Для страны, для своего народа.