Валентин ГОЛИНЕНКО (1954-2014). НА САМОМ ДЕЛЕ БЫЛО ТОЛЬКО СЛОВО… Поэзия

 

Валентин ГОЛИНЕНКО (1954-2014)

НА САМОМ ДЕЛЕ БЫЛО ТОЛЬКО СЛОВО…

 

* * *

Прохладное, как яблоко в росе,
Тяжелое, как яблоко в ладони,
Катилось солнце по речной косе –
Его губами пробовали кони.
Я снова здесь – и снова я о том,
Что чистый воздух густ и неподвижен,
Что в этом чистом воздухе густом –
Прислушайся – черемух шелест слышен.
Безветренно, а листья шелестят.
Черемуха склоняется напиться.
И не похож на прежние закат –
И тоже никогда не повторится.
Ух, как хотелось время одолеть!
Остановить, переупрямить в муке,
Чтобы себе, как есть, запечатлеть

Все эти краски, запахи и звуки.
Чтоб ясное, как яблоко в росе,
Прохладное, как яблоко в ладони,
Катилось солнце по речной косе, 
Его губами пробовали кони.
 

НОЧЬ

Искры сыплются с клена
Догорать на песке.
Ночь темна и студена,
Как вода в роднике.
 
За оврагом, за рощей,
В лешачьем бору
Ветки ягоды волчьей
Воют, как на ветру.
 
Филин ухает, или
Зыбью поле взялось,
Или эхо забыли –
В камнях прижилось.
 
Иль во млечной, туманной
Зге ночного огня
Кто-то близкий и странный
Кличет-ищет меня.
 
Где сбежались дороги,
Наш очаг не погас,
От любви и тревоги
Ты проснешься сейчас.
 

* * *

Пала алая мгла
На закат, на румяна.
Из гнилого угла 
Натянуло тумана.
 
К ночи слякоть и снег.
В поле темные знаки.
Попрошусь на ночлег,
А в ответ – ни собаки,
 
Ни души, никого...
Хоть бы мыши пищали.
А и надо всего,
Чтоб поленья трещали
 
В жарком зеве печи,
Чтобы угли алели.
Чтобы в гиблой ночи
И меня пожалели.
 

* * *

Откровенны глаза у голубы,
Не умеют они обмануть.
Зацелую ресницы и губы,
И колени, и грудь.
 
Зацелую, заставлю забыться,
Сладким стоном заставлю стонать:
Помни, горлинка, знай, голубица,
Улетишь – стану сниться и мниться,
Будешь век обо мне поминать.
 
А ведь ты улетишь! Ты такая,
Ты сякая – в глазах небеса.
Улетишь ты, рассвет рассекая,
За моря, за леса.
 
Всклень тоскою граненый наполню,
С ней, зеленой, смешается грусть.
Твои тайные родинки помню
Все – наощупь, на вкус, наизусть.
 
Там под кожею дышат тревожно
И пульсируют ревность и страсть.
И вино – и никак невозможно
Уцелеть и совсем не пропасть.
 
Но вино не избавит от жажды.
И не сможешь взлетать без любви.
Ты другого, чужого, однажды,
Как меня назвала, назови!
 

* * *

О любви на рассвете блажит воронье,
Только все это лажа, досада, вранье.
На плече занемевшем, в тумане волос –
Нелюбимая женщина. Ветер принес.
 
Это ветер и морок, и вся маета,
Это темень Вселенной в спираль завита,
Это шлялись деревья, им все не спалось,
И ломились в дома, и колечко вилось.
 
И гуляла сирень. И нам было темно.
А еще нам обоим все было равно.
Она спит – и ей руки мои не тесны.
На рассвете ей детские видятся сны.
 
А за окнами пух, тополиная мга,
И лешак с медовухой обходит лога.
И когда он доходит до края земли,
То шалеют спросонок цветы и шмели.
 
И всем телом дрожит молодая сирень, –
И сиреневый отсвет ложится на тень.
И глаза открывает под грай воронья
Нелюбимая женщина – горечь моя.

* * *

Дождливы, послушай, июньские ночи,
До утра погожи:
                  в лесной полосе
Курятся плетеные гнезда сорочьи,
Осины стоят по колена в росе.
Вот так и запомнится это, как будто
Еще до рождения жили во мне
И теплая нота шмелиного гуда,
И чайка на серой Иртышской волне...
Обнимем коней,
            да по травам по росным,
По влажному, по золотому песку
Нас вынесут кони к взлетающим соснам – 
На правом, обрывистом берегу.
И там, над обрывом, прохладен и сладок
С покосных лугов восходящий поток,
И взгляд улетает, и между лопаток
Протяжный, ознобный сквозит холодок.
Запомню, как чайки с волною играют,
Обрыв под ногами качается, крут,
А волны, на стрежне родясь, не стихают
У берега дальнего – полем идут.
О, все я запомню, поскольку не вечен
На этой планете в космической мгле,
Поскольку есть утро, поскольку есть вечер,
Поскольку мне выпало жить на земле.

* * *

Рад рассветной летней воле,
Сивка – тоже рада.
За Ульбой светает поле –
Не хватает взгляда.
 
Свежей сыростью речною,
Пахнут черноталы,
Облака над Бухтармою,
Точно угли, алы.
 
Холодок шершавит кожу.
Воздух пью, как влагу.
Распрягаю, не стреножу
Тихую конягу.
 
Травы тянутся высоко.
Полосну косою –
Брызнет синяя осока
Соком и росою.
 
За Ульбой светает поле –
Не хватает взгляда.
Ничего не надо боле.
Ничего не надо.
 

* * *

И побродишь по белому свету,
И войдешь в травостой голубой,
И вернешься на эту планету –
К шалашу над вечерней Убой.
 
И тогда повезет: среди ночи
Налетит и разбудит гроза.
Зыркнут ягоды алые волчьи,
Словно стаи голодной глаза.
 
Быстрый ливень ударит о камни,
О бегущую пропасть реки,
И заходят в потемках кругами
По воде окуней плавники.
 
А когда изорвется на клочья
Грома беглого рокот глухой,
Всё не гаснут – ни ягода волчья,
Ни шиповник – от ветра сухой.
 
И под кровлей, трухлявою, ветхой
Не слышны ни звезда, ни зверье,
Только тополь неловкою веткой
Все скребется в жилище твое.
 

* * *

Здесь так хорошо: одиноко.
Попробую воду – тепла.
Течет моя речка Протока,
Течет, как и прежде текла.
 
Налимов на шивере прячет
Да моет песок золотой,
Течет, как и прежде, а значит,
Ничто не придумано мной.
 
Плеснется вода к подбородку,
На остров я вброд перейду,
Разбитую временем лодку
В замшелых корягах найду.
 
На ветхие доски присяду,
Поверхность воды задрожит,
И непостижимое взгляду
Пространство меня закружит.
 
И дружбы, и ссоры, и лица,
И земли, где жить довелось,
Успеют в волне отразиться,
В которой все видно насквозь.
 

* * *

Этот стук, этот звон, утомительный зуммер.
  Я в закрытые двери в сердцах матюкнусь:
    Не ломитесь ко мне, я уехал – и умер.
      Я уехал и умер. Я после вернусь.
 
Не ищи меня, брат. Не тревожься подруга.
  Влажный ветер протяжный, не трогай окно.
    Я да мышка-норушка, ночная зверюга;
      Хлеба кус на двоих и табак, и вино.
 
Из двоих – я и есть самый-самый никчемный.
  Аль какая пружинка в башке сорвалась,
    Но припомнилось что-то такое, о чем я
      И не помнил вовек и не знал отродясь.
 
Вот прикрою глаза. Потолок провернется,
  Опрокинутся стены, топчан улетит.
    И любимая женщина снова вернется.
      Печь растопит, отмоет, накормит, простит.
 
Мы по темному парку, по листьям по алым.
  Я дыханье любимой губами ловлю.
    Мало этого мне, но я счастлив и малым:
      Я любил и люблю, я – любим и люблю.
 
Все теперь на местах. Все легко и понятно.
  Все я помнил и знал, но досадно забыл.
    И смотрю в потолок, где разводы и пятна.
      Хорошо, что ты есть. Хорошо, что я был.
 

* * *

Ночь темна, как луна наизнанку,
  Холодна, как подтаявший лед.
    Но петух заорет спозаранку –
      Все пройдет, даже это пройдет.
 
И продрогшего, трезвого, злого
  Суматохою встретят грачи.
    И войдет в тебя прошлое снова –
      Так вонзится, хоть волком кричи.
 
Грязный снег и подмерзшие лужи,
  И грачи на церковных крестах,
    И кристаллы слабеющей стужи
      Белым пухом на черных кустах.
 
И – прощайте, прощайте, прощайте –
  Все простите, кого потерял!
    Время – лекарь плохой, беспощадный,
      Его скальпель под сердцем застрял.
 

* * *

Потолок мой измерян шагами.
Мне прогулки такие милы.
Штукатурка хрустит под ногами,
И хожу я прямыми кругами,
И срезаю кривые углы.
 
Вертит лампочка шейкою тонкой,
Удивленно качает башкой.
Я такой же – под глянцевой пленкой –
Здесь на фото старинном с девчонкой –
Тонкошеий и светлый такой.
 
Когда лампочку я выключаю,
Опускаюсь тогда с потолка,
То случайную фифу встречаю
И, конечно, её привечаю,
А на сердце тоска, как доска.
 
Потому-то и мерю острожно
Потолок мой, когда мне темно.
Все бы ладно, да пить невозможно:
Проливается на пол вино.
 

* * *

Лег туман на острова,
Расслоился рыхло,
Замолчали дерева,
И река утихла.
 
Дрожь метнулась по земле.
Новый день встречая,
Чуть затеплились во мгле
Свечи Иван-чая.
 
Обнаженный луч зари
Выпорхнул полого.
Ни о чем не говори,
Помолчи немного.
 

* * *

Я все придумал, ничему не верьте,
Друзья мои, придуманные мной:
И жизнь, и смерть, и все, что после смерти,
Все сущее под солнцем и луной,
 
Но их я тоже выдумал. И снова,
Как говорится, лучшего не мог.
На самом деле было только Слово,
Вы помните, и слово было Бог.
 
Изменчивой основы постоянства
И хаоса гармоний и огня,
И вечной бесконечности пространства,
И вечности самой, да и меня –
 
На самом деле – не было и нету,
И никогда не будет! Потому
Стремимся мы к божественному свету,
А сами погружаемся во тьму.
 
И каждый, каждый, выдуманный мною,
Меня придумал тоже, воскресил.
И вот живу под солнцем и луною,
Хоть никого об этом не просил.
 
И выдумал зарницы, что полощут
В глазах любимой. Радости, и грусть.
Все родинки, все тайные – наощупь –
Я выдумал – на вкус и наизусть.
 
Так выдумано мною все на свете.
И крым и рым, подруги и друзья,
И недруги.
                 И только строки эти –
Ни выдумать, ни вымолить нельзя.