Юрий МАНАКОВ. ОТМЕННЫ МОИ СОЛОВЬИ. Поэзия

 

Юрий МАНАКОВ

ОТМЕННЫ МОИ СОЛОВЬИ

 

НЕБО

                                       Памяти Павла Васильева

Там, где Иртыш, как лезвие кинжала,

Разваливает надвое луга,

Как сукровица, пена краснотала

На глинистых и топких берегах.

 

Там, где в снегах вершины, что не меркнут

И ночью отражают звёздный свет,

В просторном небе одинокий беркут

Загадочный прочерчивает след.

 

Земля свои меняет очертанья,

Насытясь злом, издрябли палачи.

Ни оправданья нет, ни покаянья,

Лишь по-над степью реквием звучит.

 

Он и зимой в мороз не умолкает,

Как будто нам печалуется степь,

Певца и сына нежно вспоминая,

Что не расправил крылья, не окреп,

 

Но был распят безжалостно и подло

На капище. Учёная толпа,

Вернее так: начитанная кодла

С оскалом развращённого раба

 

Глумилась всласть. И память о поэте –

Ей думалось – она втоптала в грязь.

Тогда-то в небо с ясным горним светом

Душа его, как птица, поднялась.

 

И кто б теперь преданье ни коверкал,

Чего б надменно ни произносил,

Летит в огромном небе вольный беркут

От гор Зайсанских к песенной Руси.

 

* * *

В Дагестане – Театр Поэзии.

Это в наши-то времена,

Объявившие бесполезными

Лиру, Слово и Письмена!

 

В тихой улочке между соснами

В центре каменной Махачкалы

Не на день и не на два созданный

Весь театр, он как из скалы.

 

Я в нём был. И меня там слушали,

Как и я слушал братьев моих.

Праздник цвёл. Мы роднились душами.

И над залом господствовал Стих!

 

Столько нового, столько дивного,

Но особо мне на сердце лёг

Сквер Поэтов у Каспия синего,

Горских песен гортанный слог.

 

Много доброго я перечувствовал,

Поэтических строк вдохнул.

И повсюду-то с нами присутствовал

Сам Гамзатов, великий Расул!

 

ОТЕЦ

Вершины. Жарки. Эдельвейсы.

И небо, как чистый родник.

Окрашены светом библейским

Твои уходящие дни.

 

Идёшь, опираясь на посох.

Куда ты: за ними ль, от них?..

А поступь, печальная поступь –

Как дума о нас… О живых.

 

ДАЛЬ СОВЕТСКАЯ

Самолёты разлетелись. Опустел аэродром.

Сяду в сквере на скамейку под сиреневым кустом.

 

Мне лететь еще не скоро. Надо где-то ночевать.

Под кустом ли на скамейке, или что-то поискать?

 

День мой завтрашний неведом, прошлый – помнить не хочу.

Я опять куда-то еду, а бывает – и лечу.

 

Ах ты, жизнь моя, копейка! Дотянуть бы до рубля…

Но в моём распоряжение вся Советская земля!

 

Я плоты вязал в Сибири на прозрачной Ангаре,

Сахалин мне тоже близок в окружении морей.

 

Знаю я не понаслышке уссурийскую тайгу,

Вологодские озёра нежно в сердце берегу.

 

И уральские равнины, и алтайские белки,

Я надеюсь, не забыли мои чуткие шаги.

 

Ах, судьба моя, игрушка! Что с тобою делать мне?

Ведь пока я, то на крыльях, то галопом на коне

 

Мчался вдаль, не разбирая ни преград и ни дорог,

Мир мой милый, строй Советский почему-то занемог.

 

В одряхлевшем руководстве шевельнулись червяки –

И разъели, растащили государство на куски…

 

Где ж теперь вы, самолёты? Где ж, мои вы корабли?

Там – в оболганной Советской, неразгаданной дали!

 

* * *

Бархат ночи расшит соловьиными дивными трелями.

Купол храма плывёт, величаво качаясь меж звёзд.

Над скамейкой в саду, где случайно с тобою присели мы,

Винограда-сибирки недозрелая грезится гроздь.

 

Колосится июль. Запоздалые тусклые всполохи

Будто вдавлены темью в извилины западных гор.

Что жалеть нам о том, что с тобою давно мы не молоды?

– Память прожитых лет теплит тихий ночной разговор.

 

Что жалеть нам о том, что пути наши порознь пройдены?

Не одни мы такие в щемящей людской череде…

Дремлет храм среди звёзд, и пока с ним жива наша родина,

Мы причастными будем к несказанной её высоте.

 

Скоро август взойдёт. Отзвенят соловьи, успокоятся.

И в такую же ночь будет чиркать во тьме звездопад.

Что, родная, грустить? Всё, наверное, как-то устроится,

Лишь опавшие звёзды никогда не вернутся назад.

 

* * *

У вороны спросили: «Кто самый красивый в лесу?».

И она, оторвавшись от стирки пелёнок,

Нежно каркнула, как утвердила нетленную суть:

«Ну, конечно же – умненький мой воронёнок!».

 

И вернулась к белью… Сколь вокруг ни пляши,

Философских теорий ни строй, ни ворочай –

Что тут скажешь? – На этом основана жизнь!

Даже если кому это к сердцу не очень…

 

* * *

Зигзагами пиков прочёркнута даль.

Ущелья, плотины и шлюзы.

Дорога в такую скрутилась спираль,

Едва не завязана в узел.

 

Гимринский тоннель стиснут склонами гор,

Отвесных и с виду сыпучих.

Коровы карабкаются на простор

Вверху зеленеющей кручи.

 

Поджарых животных совсем не страшит

Паденье с тропы прямо в пропасть!

Они лишь вот так вот обучены жить,

Свою демонстрируя ловкость.

 

Попутчики ахнули: как же они

Обратно-то смогут спуститься?

А мне вдруг подумалось: чем-то сродни

Бурёнки мистическим птицам.

 

А их – по-другому не скажешь! – полёт

Над этим ущельем опасным

Не только меня, но и многих зовёт

К вершинам небесно-прекрасным!

 

И вновь мы в машине по склонам неслись,

Толкуя о мироустройстве.

А где-то по краю коровки паслись,

Свой труд не считая геройством.

 

МАМИН ВЗГЛЯД

Жизнь была – крутые горные дороги,

Города и лица. Сколько разных глаз!..

И шальные реки – камни да пороги.

Помню, как взглянула мать в последний раз.

 

Мама моя, мамочка! Я старик и всё же

Взгляд твой этот кроткий из нездешних мест

В сердце берегу я. Он ведь обнадёжил:

И за нашей жизнью тоже что-то есть…

 

* * *

Где моя былая сила?

Я от роду был здоровый.

Жизнь меня перекусила,

Как соломинку корова!

 

Где моя былая удаль,

Не расплёсканное время?

Что-то я в судьбе напутал:

Всё не там да всё не с теми!

 

Где теперь мои надежды?

Лепестки относит ветер…

На вопросы, как и прежде,

Разве кто-то мне ответит?

 

Не мои сегодня звёзды.

Не моё теперь светило.

Кто-то скажет: всё, мол, поздно…

Но ведь было, было, было…

 

КНИГИ

А я издаю на свои –

Я просто просить не умею.

Отменны мои соловьи.

Мои – в буреломах – аллеи.

 

Но горечи на сердце нет,

Как нет ни богатств, ни почёта…

Когда ты душою поэт,

Другое пусть катится к чёрту!