Анатолий СМИРНОВ. ОДА СЕРЕДИНЕ. Поэзия

 

Анатолий СМИРНОВ

ОДА СЕРЕДИНЕ

Пойдём, мой друг, ноктюрн сыграем

 

МАРТ 2022 ГОДА

Воздух марта, на снегах настоянный,

Острой болью проникает в кровь:

Снова гибнут русской рати воины

В вековечной битве за любовь.

 

От эпохи Каина и Авеля

Над пластами пепла и гробов

Чёрной злобы в мире лишь прибавили

Армии Кощеевых рабов.

 

Силами терпения заветного

Одолеть нам, Небо, помоги

Этого костлявого Бессмертного,

Алчного до власти и деньги!

24.03.2022        

 

* * *

На обрыве над Ситью бегущей

Я стоял и смотрел за реку,

На луга, на ольховые кущи,

На деревни на том берегу,

На неспешно бредущее стадо,

На идущих за ним пастухов,

И всё было в том мире, как надо

Для дыханья, любви и стихов.

Облаков ярко-белые розы

Неподвижно цвели в синеве,

А вокруг пролетали стрекозы

И кузнечики пели в траве.

И река на быстринах проточных

Рассекала летящий в них свет.

И всё было так ярко и сочно

Мне, подростку пятнадцати лет.

И журчали весёлые воды,

Завивая струи быстрины,

Что я – плоть этой ясной природы,

Что я – часть этой страстной страны.

 

БАБКА АЛЕКСАНДРА

Вспомнил вдруг из давней жизни нашей

Деревенский маленький стежок:

Плошечку с молочной пшённой кашей

Бабка на ночь ставит под сошок.

 

Низенькая, в тёмном полушалке,

Но плотна и в бёдрах и спиной,

В старых блузке с юбкой, что не жалко

Позамазать сажицей печной,

 

Поясняет мне совсем малому,

Ничего не знавшему в судьбе:

«Это, внучек, кашка домовому,

Чтоб не шлялся ночью по избе».

 

Перекрестит, уложив в постельку,

И расскажет то, что я просил:

Как однажды Голбцева Емельку

Леший сутки по лесу водил.

 

Голос оплетает тонко-тонко,

В сон уносит, будто на катках:

«Леший сам – невзрачный мужичонка

В армячке дырявом, в лапотках…».

 

Многое мне бабка рассказала,

Дыбящего в сердце сладкий страх:

О русалках, тянущих в кружала,

Водяных, живущих в омутах,

 

Чурах, ведьмах вольных и невольных…

Гнулся голос тоненькой лозой:

«Если согрешил, боися молний,

Не ходи по тропкам под грозой…».

 

В двух углах божницы и иконы,

Лысый Хрущ в оклейке на стене,

Только подзавязло время оно

В той избе в дремучей старине –

 

Лампа керосиновая, свечи,

Бабочки летящего огня…

Те века, что так от вас далече,

С детства приголубили меня.

 

Видно, духом глубже, чем Кассандра,

Старше, чем Кун Цзы и Моисей,

Обладала бабка Александра,

Восьмерых родившая детей.

 

ВЕСЕННИЕ ДОЖДИ

Поля, луговины, болота,

Леса, где берёза и ель;

В моих среднерусских широтах

Их знают и зной, и метель.

 

Но нынче по следу метели

И только что стаявших льдин

В пустые равнины апреля

Пришли обложные дожди.

 

Четвёртые сутки дождинки

Льёт ливнем небесный сосуд

И всюду под ливнем травинки

Как силой волшебной растут.

 

Вверх тянутся крепко и споро

На поле, в саду, на лугу,

На бурых речных косогорах

И в тёмном кабаньем логу.

 

Вверх тянутся так, как и надо –

Одна возрастает за двух,

Чтоб в травы схудавшее стадо

На Юрьев день выгнал пастух,

 

Чтоб тёмно-угрюмые ели

Под грохот озоновых гроз

Прикрыла весёлая зелень

Растущих в опушках берёз,

 

Чтоб нас не терзали приметы

Возможной нужды и беды, –

Богатство грядущего лета

В обилии вешней воды!

 

ЧЕТЫРЁХСТОПНЫЙ ЯМБ

Ах, пушкинский четырёхстопный

Летящий вольной птицей ямб,

Как Маяковский им прихлопнул

Апломб мещанских нежных блямб!

 

Опять весна гуляет краем

Грозы, чей рык могуч и груб…

Пойдём, мой друг, ноктюрн сыграем

На флейтах водосточных труб!

 

* * *

Ведёт к буйству лета

Тебя колея;

Улыбка рассвета –

Улыбка твоя.

 

Мне нету возврата

В жару бытия;

Улыбка заката –

Улыбка моя.

 

Что ж вяжут откосы

Над майской водой

Смоляные косы

И волос седой?

 

ВООБРАЖЕНИЕ ХУДОЖНИКА

Воображение художника –

В миры безвестные окно.

Свести им может до треножника

И низвести на полотно

Он без смущения и робости

Хоть Иисуса, хоть Луну,

А может к ним поднять из пропасти

Без тени страха Сатану.

 

Художника воображение

Всегда отсель, но не досель –

Способен им, прогнав стеснение,

Прилечь он к девушке в постель,

Чтобы явить на экспозиции

Её в сиянии нагом,

Иль старца в недрах инквизиции

Терзать испанским сапогом.

 

Воображение художника –

Бездонны в нём и боль, и страсть,

Что заставляют у треножника

Творца порой без чувств упасть.

Оно давлением пугающим

В мгновение сжимает век,

В его лучах преображающих

Он сам как каждый человек.

 

У МОГИЛЫ
       В НОВОДЕВИЧЬЕМ МОНАСТЫРЕ

Через соблазны века перешагивал,

Прекрасной Девы милости ища.

Из тины жизни истину вытягивал,

Как из озёрной заводи леща.

 

И в Петербурге, и под тьмой каирскою

Лишь на любовь шёл настоящий клёв,

На ту любовь, что с почвой монастырскою

Нашёл и сам Владимир Соловьёв.

 

* * *

Сто ароматов в лунной камеди

разносят ночи по весне.

То, что живёт в душе и в памяти

моих, доступно только мне.

 

Но дух черёмухи ль, сирени ли,

или рябиновых цветков

былого поднимает тени и

они вихрятся у висков.

 

Вихрятся сны-воспоминания,

воспоминанья наяву:

фигуры, лица, двери, здания,

коса, упавшая в траву…

 

Вихрятся страхи, грусти, радости,

тревоги, сплывшие давно…

Как будто дух цветочной сладости

их внёс в раскрытое окно.

 

Как будто в брызгах лунной камеди

на крыши, листья, камыши

есть отраженье моей памяти,

есть копия моей души.

 

* * *

Синий плёс под синим небосводом.

Чаек лёт. Стрекоз порывный мах…

Одухотворённая природа

Пышет жизнью в сердце и в глазах.

 

Тонут ноги в луговые травы.

Лижет ветра ласковый язык

Жёлтые бубенчики купавы,

Звёздочки багряные гвоздик.

 

Пролетают пчёлы, словно пули.

Свищет камышовка в камыше…

В благодатной ясности июля

Хорошо и телу, и душе.

 

Что мои стремления и страсти –

Гнев, любовь, сочувствие иль месть?..

Если есть на белом свете счастье,

То оно вот это и вот здесь!

 

САШКА

Ох, не нравится Сашка Евдокии-куме:

Он то весь нараспашку, то себе на уме;

 

То подарит левкои иль черёмухи кисть,

То помыслит такое, что хоть стой, хоть ложись.

 

На дворе, где у путных лишь скотина живёт,

Он построил, паскудник, для себя самолёт.

 

И кричит через прясло, через заросль травы:

– Дуська, лето погаснет – полетим до Москвы!

 

А она отвечает с рокотаньем в груди:

– Ты, охальник, сначала меня в ЗАГС поведи!

 

Он на это хохочет две минуты подряд:

– Рано замуж ты хочешь, нам всего шестьдесят!

 

Иль забыла, как прямо мне сказала в саду:

«Не хочу ещё замуж, я учиться пойду».

 

– То годочков-то было сорок с лишним назад,

Всё давно уже сплыло, а ты злобишься, гад!

 

Сашка схаркнет, как дьявол, и вздохнёт тяжело.

Сорок лет он проплавал, воротился в село –

 

Ни детей, ни супруги, только в Питере брат,

А у бывшей подруги целых восемь внучат.

 

Пусть не здесь, а в столице, где и жизнь, как прибой,

Всё же летом к вдовице приезжают гурьбой.

 

Он не то чтоб в обиде, но в душе будто мга:

Все моря Сашка видел, видел все берега,

 

Все почти что столицы, всякой масти народ…

Только с кем поделиться тем, что в сердце живёт?

 

Вот и хочет, как ветер, взмыть в небесный простор:

Может ангел там встретит и начнёт разговор,

 

Всю тоску, как ромашку, обрывая с ума…

Ох, страдает о Сашке Евдокия-кума.

 

В ЦЕРКВИ ПОСЛЕ СЛУЖБЫ

Дух кадила сметён сквозняком,

Только запах свечей в помещеньи.

О вселенской любви тенорком

В лад с амвона вещает священник.

 

Этот попик с седой бородой

В свежестиранной глаженой рясе

Не встречался нос к носу с бедой,

Потому в благодушьи ужасен.

 

Не дано ему знать и на грош

Благодати, что вся нараспашку,

Когда в сердце направленный нож

Разрывает лишь сбоку рубашку.

 

Наша жизнь и темна и горька –

Так решили земля и светила,

Но порою Господня рука

Нож от наших сердец отводила.

 

Брат, зажжём перед Спасом огонь

За доверие братских объятий,

За незримую Божью ладонь,

Нам свевавшую вдох благодати.

 

Наша жизнь и горька, и темна,

И лучами удач не согрета,

Но душа, как назло ей, полна

Ясной нежности, веры и света.

 

СТЕНЫ

Средь разных стен, по жизни мне знакомых, –

Цехов, церквей, больниц, хибар, палат –

Приятны мне всегда лишь стены дома,

Все прочие тягчат или страшат.

 

Из прочих, как предвестников раздора,

Людских интриг, раздувших телеса,

Быстрей стремлюсь бежать в сквозняк простора –

На улицы, в поля или в леса.

 

И призрачными кажутся все стены,

Когда, заполнив звёздной грустью грудь,

Лежу в лугу на душной вате сена,

Вцепившись взглядом в дымный Млечный Путь.

 

* * *

Не видать конца и края,
       Только синь сосёт глаза.
                                С.Есенин

Как люблю я размах этой сини,

Осенившей поля и леса!

Города на просторах России,

Словно блохи на шубище пса.

 

Сколько раз, утруждая колени, –

Ориентиром церквушка вдали –

Между редких я шёл деревенек,

Шагом меряя вёрсты земли!

 

Отзвенели крестьянские будни.

Зарастают осиной поля.

Но меня не пугает безлюдье,

Потому что здесь наша земля,

 

Потому что я верю: от блажи

Свою души замкнув на засов,

В поте тела праправнуки наши

Вновь расчистят поля от лесов.

 

И по вольным равнинам России,

Как при скрипе тележных колёс,

В даль покатятся волны ржаные

И запенится звонкий овёс.

 

Пусть всё это случится не скоро,

Но провидится ясно уже,

Ибо в жизни без шири простора

Нету радости русской душе.

 

* * *

С каждым годом жизнь всё ближе к краю

И всё чаще каждый новый год

Не от счастья сердце замирает –

От того, что биться устаёт.

 

Потому и спать ложишься поздно,

А встаёшь до третьих петухов.

Всё дороже свет, дороже воздух

И простая музыка шагов.

 

ОДА СЕРЕДИНЕ

В заледенелой Антарктиде

Я и в мечтах себя не видел –

Мне не по нраву холода,

Но точно так же нежеланны

И африканские саванны:

Жара – не меньшая беда.

 

Любя умеренность в природе,

Всегда живу я при погоде

От тридцати до тридцати.

Любя умеренность в искусстве,

Всю суть его я вижу в чувстве,

Способном мыслить и цвести.

 

Века мелки, эпохи кратки,

Вся жизнь людская в беспорядке –

Не держится срединных мест,

К пределам чувств её дорога,

А надо бы в пример взять Бога

Живого, скинувшего крест.

 

Как дерево без сердцевины,

Так человек вне середины,

Где жизни стрежневой поток,

Дающий власть над зрением, слухом,

Над собственным мятежным духом

И бездной, дышащей в висок.