Алина КУЗНЕЦОВА. ПОКА «ТИТАНИК» ПЛЫВЁТ… Поэзия

 

Алина КУЗНЕЦОВА

ПОКА «ТИТАНИК» ПЛЫВЁТ…

 

* * *

В день Сотворенья и жизнь напролёт

Грезилось Дому: он вечно плывёт.

Лопнули трубы, искрят провода.

Кажется Дому – под килем вода.

Стёрлась обшивка, мачты гниют…

Дом состоит из отдельных кают..

В третьей – Серёга, в пятнадцатой – Глеб

спят, существуют и кушают хлеб.

В пятой Полканом сгрызается кость –

твари по паре, увы, не далось.

В каждом окошке светит звезда

людям, плывущим незнамо куда.

Есть и в седьмой – старикан-обормот,

чем-то болеет, в окна орёт

людям, глядящим с соседних кают,

и проклинает дурацкий маршрут.

Как-то кричал он: «Мы сели на мель,

нам не видать хороших земель!».

То он споёт, то прошамкает стих,

будто он знает побольше других.

 

…Где и когда начинал этот путь,

Дом не запомнил. Казалось бы, чуть:

вспомнишь, приникнешь – к истокам прильнёшь;

истин затасканных зыбкая ложь

станет яснее… Да разве?.. Да где! –

светлые блики на мутной воде…

Чёткий маршрут дом наметил себе –

сила в движении, правда – в борьбе.

…В оное утро в небе всплывёт

Дом-мифотворец, Дом-теплоход.

И не качнётся Дом-великан,

если в седьмой умрёт капитан.

 

* * *

Дом её стоит сотню с лишним лет.

Неба из окна – ни конца, ни дна нет.

Здесь родиться ей довелось на свет,

и живёт давно, а зачем – не знает.

 

Больше не глядят ей мужчины вслед,

лишь мальчишки вдруг что-то крикнут грубо.

Не расслышав слов, прохрипит в ответ,

встанет и стоит, щерится беззубо.

 

А потом пойдёт, плюнет сгоряча,

кушать на бордюр сядет прямо в пыль, и

вспомнит строгий взгляд старого врача:

«Это – навсегда. Вы б поменьше пили…».

 

Дома у трюмо встанет: это кто? –

Блеклые глаза, подбородка много…

Было у неё кавалеров – сто,

а теперь один, да и то – Серёга.

 

Вечером придёт, принесёт вина.

Молод хоть да глуп, всё ж душа живая

рядом, не одна, сядут у окна:

небо каково! Ни конца ни края…

 

* * *

                                      Мир земле, вечерней и грешной…
                                                                         В.Ф. Ходасевич

Бабка на лавке: пронзительный взгляд…

Август кромешный, влажный и тёмный.

Бабка глядит сквозь пространство и над

улицей в лужах, фонарь монотонно

штопает светлым унылый ландшафт.

Кто нас согреет, сирых, бездомных…

Август. Аптеки облезлый фасад…

 

Август. Закутавшись в тёплом и пёстром,

вышепчешь, бабка, счастья себе?

Город осенницы – вымерзший остов

утлого зверя, в трудной борьбе

слёгшего… Речка затихла под мостом,

тёмные лапы дорог сбавили бег…

Августа бег…

 

* * *

                               То, что у тебя в голове происходит,
                                                   может быть настоящим…
                                                  Иэн Бенкс «Воронья дорога»

В окнах больницы утро. Ввозит еду фургон.

На чугунных воротах – стаи литых ворон.

Да. Грузовик уедет. А их запрут.

 

Здесь в коридоре смех и резкий голос врача,

Мышью скребётся швабра, тихо в плинтус стуча.

Крики ворон... От боли, что ли, орут?!

 

Окна палат глядятся в небо, под небом – парк.

Тропка к дыре в заборе, сверху вечное крак?…

«Тихо лежи. И нож под подушку спрячь.

 

Тихо, Смирнов… С обходом идёт главврач.

В детстве чему учили? Вот и не плачь.

Разве ещё не понял? Здесь побеждает тот,

 

Кто различит тональность резких гортанных нот.

Кто разберётся в шифре выкованных ворот,

Кто по тропе вороньей к самой сути придёт…».

 

* * *

Песочные часы. Всё существует внутри.
                                                         Упанишады

Караван тонул в белом мертвенном блеске,
       но верил, что движется; переселялся в вечность,
                                                    но считал, что живёт.
                                               Антуан де Сент-Экзюпери

Так далеко, что не стану

церберов памяти чутких будить…

…Между барханов цветистая нить –

шёл караван из Ирана.

Хмур проводник. Одурманенный взгляд,

смуглые пальцы на чётках лежат

в перстнях тяжёлых. Солнце как ртуть.

Выстлан костями Шёлковый путь.

Вяло верблюды всё шлёпают в ряд,

щедро навьюченные серебром,

медью, оружием, прочим добром.

Камни горят в перемётных сумах,

переливные цветы на коврах.

Чуя опасность за каждым холмом,

слыша гортанное иллеаллах,

люди, послушные, падают в прах,

лица закрыв. Взгляд поднимут в тоске –

вязкое солнце лежит на песке.

Где-то прохлада… Там женщины, дом.

Ждут их на родине дни и… года,

но не дойти каравану туда,

стоит пустыне лишь жвала сомкнуть, –

кто эти люди, где этот путь?..

Годы – песчинками в гнутом стекле,

Что у Кого-то шуршат на столе.

…Был ты иль не был на этой земле…

 

РАСТУЩИЕ

Мы – ползущие сущие, детища влаги и мглы,

Мы зачаты до времени, внемля бесслышному зову,

Рассекая преграды и навь, издирая покровы,

Возрождаемся мы – воплощённые мысли Земли.

Что за сила ведёт нас и гнёт, принуждая дышать?

Нам неведомы суть бытия, естества назначенье…

И доныне, и днесь – навсегда со времён сотворенья,

Нам вовек не проникнуть за тайны великой печать

И, пока не прервётся незримая тонкая нить,

Уязвимою плотью без устали тянемся к свету,

Потому как, невнятною Чьей-то любовью согреты,

Из всего невозможного выбрали сложное – жить.

 

САРА

Сколько веков так длится – старый стучит станок,

плавно идёт основа, время бежит – уток…

Плотно ложатся нити – вытяни хоть одну.

Лица, склоняясь, блекнут – цвет дают полотну.

Вот и когда-то Сара села впервые… свет

пыльным лучом наметил охристый амулет,

что над кроватью детской… Сара не любит слов.

Жизни идёт основа – меньше бы узелков,

меньше б на ней укрутин. Вертится барабан.

Нужно ли капле думать, чем живёт океан?

Нитка, вплетясь, украсит и оживит узор.

Вот, закончив работу, Сара идёт во двор…

Снова глядит на небо – там, где сгустился зной,

линия горизонта слиться спешит с землёй.

..Пыльные тучи кверху, рёв коров за холмом. –

Жизнь – это детский лепет, запах еды и дом.

...Ночь навалилась в окна, тучи повисли в ряд,

Восемь бессонных глаз на пьяный огонь глядят.

Дождь в исступленьи бьётся, неутомим и слеп.

Пляшут тени. Из печки Сара выносит хлеб.      

 

ЯЗЫЧНИК

Тысячи верст – холод, мрак…

Пялится неба набухший зрак.

Ночью совсем густеет кошмар –

запах багульника, хлипанье мшар.

Чудится леший на скрюченном пне.

Есть утешеньем знанье во мне:

там за повершьем, хищною мглой,

там, где она сольется с землёй

над вереницей кляплых осин, –

дерево-туча, дуб-исполин.

Словно сплетеньем алчущих змей

в небо вцепились клубни корней,

древо питает все естество:

дождь над землею – соки его.

Влажной могучей кроной – вразмах,

молнии-птицы блещут в ветвях.

Пристань Перуна, божий чертог –

огненной силы вечный исток.

Под сенью древа – глины щепоть –

держится мира зябкая плоть…

Здесь же дыханьем грею кулак.

Тысячи верст – холод, мрак.

 

* * *

– Мама, ты слышишь шаги? –

раздастся средь сумрачных комнат.

– Да Бог с тобой, засыпай, –

встревоженной женщины шёпот.

Из форточки галочий грай,

на стенке от лампы круги.

 

– Мама, я видел его:

он добрый, забавный и тихий

с большим разноцветным зонтом…

Вчера приходила врачиха

и цокала всё языком

 

над спящим. Скорей б рассвело…

Не спится, и мальчик спокойней

под утро. Заброшенный дом

дичает. Забыт на балконе

с античными мифами том.

 

– Мама, он завтра придёт!

Ночи, бессонные ночи…

Мальчик про дальние страны

бредит, о чём-то бормочет,

взгляд лихорадочный, странный.

 

…Минет и месяц, и год…

Вот без слезинки и вздоха

женщина дом обойдёт:

сыро, под старым зонтом

кукла… Весны суматоха,

галки орут за окном…

 

СКАЗКА ДЛЯ НЯНИ

– Лес таинственный да глухой,

за-под кромкою кружевной

травы пряные, томный пруд,

чудеса и сказки живут…

Но туда не ходи теперь –

там повадилась птица-зверь,

расщеперилась, залегла,

два негнущиеся крыла

запрокинула до небес.

Обходи стороною лес,

потому как отныне тут

все тропинки в гибель ведут.

Как раздастся со всех сторон

то ли хохот, а то ли стон, –

закурнычет эхом потерь

то ли птица, а то ли зверь.

Заслыхав её, человек

потеряет себя навек…

– Кто там, няня?

– Быть может, мышь…

Что ты, дитятко, всё не спишь?

– Мне совсем теперь не до сна.

Почему она там одна?

Зимы, вёсны, за годом год

отчего она гнёзд не вьёт?

– Спи уж… поздно…

А утром встав,

видит няня – постель пуста…

Лишь в окно – сквозной ветерок,

лишь глядит, напыщен и строг,

на подушке вышитый сыч.

…Няня, няня, не жди, не кличь.

…За окошком стоит стеной

Лес таинственный, лес глухой…

 

СКАЗКА О НЕРАЗБУЖЕННОМ ЗЛЕ

Вопрошала, тонко млея: «Я ль на свете всех милее?».

И учтивое зерцало утвердительно кивало.

В то же время за лесами, за горами и долами

без помпезности и спешки подрастали Белоснежки –

белолицы, чернобровы, с нравом кротким, но суровы:

«Нам царица не указка! Наше время! Наша сказка!».

 

…Вновь царица у окна.

Ночь пространна, даль темна.

Что же зеркальце ответит?

«Ты прекрасней всех на свете…».

Двадцать лет уже прошло –

врёт паршивое стекло!

 

Так без травли и без слежки постарели Белоснежки.

А под амальгамой тонкой благодарные потомки

при постройке коммунизма обнаружат механизма

полустлевшие останки в обветшалом этом замке

с хриплой фразой на кассете:

«Ты прекрасней всех на свете…»

 

ЛЕГЕНДА СОННОГО ОЗЕРА

«…В твоих тёмных глазах отраженья огня.

Слушай, девочка, сказку, гляди на меня.

…В хищной пасти скалы как стальная блесна

это странное озеро – озеро сна…

Берег – словно цепляющий небо плавник,

здесь годами не слышен ни щебет, ни рык.

Можжевевельник зелёным стоит круглый год,

несъедобных плодов терпкий сок бережёт.

Листопалов и вёсен не знает гранит.

В глубине, где разлом тектонических плит,

рыба-время с приманкой завязла на дне,

зачарованно годы застыли над ней,

от вулканов со дна поднимается чад,

и смыкаются воды и в небо глядят…

Как он выжил там, бросивший вызов судьбе,

тщетно ищущий встречи с подобным себе?

Кто он: рыцарь чистилищ, библейский ли зверь,

проводник или бес? Может, в прошлое дверь

не находит никак, неуклюжий, большой,

телом – ящер и странник бессонной душой?

Отшумела эпоха реликтовых кущ,

соплеменников род, говорлив и могуч,

высох в мел, растворился в пыли эстакад,

здесь венцы эволюций победу трубят.

Но всплывает он вдруг из летейских пучин –

чей-то призрачный бог, чей-то проклятый сын.

Он приходит опять и выносит в зубах

двадцать тысяч веков как закопанный страх…».

 

Тёплый шёпот прошёл по уснувшей реке,

и девчонка заснула на рюкзаке.

Только там над водою, где лунный просвет,

прояснился лохнесский почти силуэт.

 

* * *

…чтобы юность новая из костей взошла…
                                                          Э.Багрицкий

Я смотрела в окно, прислонившись к стене:

мимо всадник проехал на белом коне.

Это – детства привет или скрытый пароль,

может, чья-то забытая временем роль?

Этот принц на коне. Вот навязчивый троп!

Я уже не принцесса, но как сделать, чтоб

совладать мне с конями? Сейчас вот как раз

мне с трудом поддаётся упрямый пегас.

Всё не вечно, увы! Но гляжу я вперёд –

непременно гармония мира грядёт:

кто-то в будущем близком – моложе, сильней –

на скаку остановит летящих коней,

и в горящую избу… Стоп, это не тут!

Сидераты в холодную землю войдут,

чтобы с качеством дать по весне перегной,

чтобы были потомки довольны собой,

чтоб царевны рождались, и реки текли,

чтобы новая поросль взошла из земли,

чтобы хлеба и зрелищ хватало на ней,

и кормили поэты курчавых коней…

 

СЛЕДЫ

Рыбка, рыбка, где ты спишь?
                                  И.Токмакова

«…Рыбка, рыбка, где ты спишь?» – голос вкрадчивый из детства…

Где тот вдумчивый малыш? Не нашёл, конечно, средства

рыбий след в речной воде отыскать и знаков мнимых

некий смысл в том мире, где всё равно необъяснимы

лунный свет и рост травы – к истине шагнёшь едва лишь, –

хоть две жизни проживи, – рыбьих снов не разгадаешь;

не распутаешь следов, что ведут из подсознанья

словостайками мальков, рыбьих сказов, заклинаний;

не отчистишь невода от давнишнего улова.

…Истина стара, но – да! Да: вначале было слово.

Вырастаем мы из книг – безвозвратно, даже слишком. –

Вот под боком – как возник? – спит доверчивый мальчишка.

В мир, где властвуют слова, он вступает без сомнений.

И хранит усни-трава эти детские прозренья.

 

ПРОДОЛЖЕНИЕ?..

Он собирает картинку и смотрит в окно:

Там же, конечно, февраль, снег, всё занесено.

Зимняя ночь – словно яма без звёзд и дна.

Кукшей лесной в старом кресле сидит жена.

Стрелки, примёрзшие к диску, давно нет снов.

Только ресницы сомкнутся, пред взором вновь;

Снежная пыль слоится позёмкой, с ней

белые мчат кобылицы, и лёт саней…

Аспиды снежные в гривах, в ноздрях огонь.

Чей силуэт тот красивый и чья ладонь

вьётся и тянется к шее, персты как лёд?

Слышится смех всё сильнее, и вот с высот

чёрных, бездонных, как бесова пенья хор:

– Сгинь, пропади, наважденье!
                                                  Он, словно вор,

смотрит на стрелки, а времени словно и нет.

Вот под рукою картинка, и вышел букет.

– Ты помнишь те наши розы? –
                                      И кашель ему в ответ.

 

* * *

– Помнишь те наши розы? –
                                        Мне ли не помнить их!

Ты показал на небо. Ветер внезапно стих.

Облако в виде сердца – нашего счастья знак?

Тот, кто предал однажды, больше не смотрит так.

Тот, кто предал однажды, больше не помнит слов

песен и заклинаний, больше не ждёт шагов,

тихих шагов за дверью… Больше не ждёт весны.

Взгляд у него как бездна и ледяные сны.

Да, здесь снега́ полгода, мне уже не ожить.

Только сомкнёшь ресницы – бело-чёрная стыть…

Стрелки примёрзли к диску, ты не сводишь с них глаз.

Помнишь те наши розы? Мы сидели, смеясь.

Ты затих, посерьёзнел. Замолчал. И тогда

вдруг цветы раскололись, став кусочками льда.

 

ПЕСНЬ ЯМЩИКА

Часть 1-я. Лес

«Эх, месяц – баран круторогий в непаханом поле небес!..».

Светла и просторна дорога, чернеет лепечущий лес…

Ямщик лошадей погоняет, уж скоро родные огни,

ждёт дома жена молодая… покажутся вырубки пни,

а дальше – за лесом, за полем, у старой ольхи – поворот.

Семь вёрст до деревни – раздолье! Ямщик поспешает, поёт.

 

Не слышит он, как в лесном бреду –
                                                         гони, гони, ты найдёшь беду… –

ветвей томленье, ручьёв лесных неясный гомон, лишь топот стих –

беги, беги, погоняй сильней, кружи, кружи, не щади коней –

И, тыча в спину седой ветлой, –
                                                     не каждый путник придёт домой –

вослед, огромный, черней небес, глядит стоокий безумный лес…                                                 

 

Часть 2-я. Мальчик

– Ну что ты не веришь мне, мама! –
                                                           стоит он, упрямый, босой.

За ним, за окном панорама: сад девственно-буйный, косой

полоской проходит дорога, её поглощают леса…

– Признайся, придумал немного… Какие ещё голоса?

– И ты непременно услышишь,
                                                  как только останешься здесь.

Темнеет, становится тише, и тут появляется песнь:

сначала неслышно, бескрыло, а после – повыше, навзлёт,

вот словно бы кто-то унылый протяжную песню поёт.

– Ну что за фантазии, право! Ты скверную книжку читал.

Возьми лучше эту – здесь бравый,
                                                         отважный какой адмирал.

А в той – океаны и страны. Вот станешь какой эрудит…

Он снова не слышит и, странный, опять за окошко глядит…

– Ну что за фантазии, Миха… – она постояла потом,

погладила спящего… Тихо. Скрипит половицами дом.

шагнула, окошко раскрыла: огромный какой небосвод!

И… голос… глухой и унылый, протяжную песню поёт.

 

* * *

Не из лесу серенький да волчок

тихо станет, ласковый, да – молчок.

Гаснет свет за окнами:
                                      – Не замай!

Это ходит ситцевый баюбай,

Из травинок сотканный, из цветов:

Ковылинок, лютиков, васильков;

Небо полнозвёздное – взгляд его –

Из кошмара детского существо.

Собирает с давности свой оброк…

Спрячусь-ка за бабушкин тёплый бок.

 

Чепыжом поросший, мой, детства край,

Утащил уж бабушку баюбай.

Мне б её увидеть, да не могу:

Васильки да лютики на лугу,

Воздух чист, и страшного – нет следа.

– Что ж ты не поверила мне тогда!

И теперь не сможешь спасти-помочь:

Гость незваный явится снова в ночь.

…Вот запахло травами – всё одно –

Смотрят звёзды ясные мне в окно…

 

* * *

                                            Конца света не будет.
                                                                                Мама

– Ты, наверно, расстроишься…
                                          Что же… Но все-таки знай:

грузное солнце устало свалилось за край

подгоревшего неба, оно не поднимется впредь:

исполинские спины устали держать эту твердь.

На распластанной суше намокли подгнившие швы –

пифагорам, коперникам уж не родиться, увы.

И напрасно молить о спасении хлипеньких душ –

всё изменит один поворот спермацетовых туш,

задремавших до времени в вязкой вселенской ночи…

Там утонула Европа... А ты варишь щи.

 

* * *

                                                      …пока «Титаник» плывёт...
                                                                В.Бутусов, И.Кормильцев

Пока «Титаник» плывёт, из океанских широт

радиограммы родным эфир колеблят, неровный,

с роскошных палуб свет люстр ложится, зыбкий, на волны,

те, словно псы у стола, корабль всё лижут как торт,

 

пока хозяина нет. Летит надводный колосс –

курс к счастью – полный вперёд! Шипят усы у форштевня,

шумит людской вавилон, лишь тяжелей и напевней

часы в парадной стучат никем не слышимый SOS.

 

Пока на палубах смех, звенит и блещет хрусталь,

неутомимый оркестр уже сыграл Оффенбаха…

Не я ль на том корабле с улыбкой, липкой от страха,

не минет час – загляну в ревущей бездны оскал…

 

Ещё не поздно, ещё… сюжет до боли знаком –

пока «Титаник» идёт, вы пьёте чай с сахарком;

планета-лайнер летит красиво, грозно, а только

обшивка треснет, едва лишь ледяные осколки –

блуждальцы космоса вдруг мелькнут за нашим бортом…

 

* * *

Я устала барашков считать на зелёном лугу,

я на тёмную лампу взираю с мечтою о сне.

Тяжкораненным зверем диван привалился к стене.

Артиллерия сына на полке застыла в углу.

Полководец уснул – завтра снова вести батальон,

только мне всё неймётся – в боку начинает колоть…

Все химеры войны обрели свою сущность и плоть

и на Т-90 внезапно ворвались в мой сон.

На площадных туманах клубясь, закаляясь огнём,

проникает с экрана в мой мозг суггестивное зло,

набирается гнева и похоти, ярости слов,

будит рокотом танков за мирным окном,

что идут на ученья размеренно в ряд.

Чёткий строй их не дарит спокойствия мне:

агнец, лев или волк – все равны на войне –

просто мальчики чьи-то под дулом стоят.

…Что там, в будущем, сын? Только стрелки во мгле,

циферблат обегая, о главном молчат.

Я сегодня устала считать этих глупых ягнят!

Обагрённые кровью, они приникают к земле…

 

* * *

Не часто, как раньше, а вот – по весне

мне бабушка снится теперь.

И нынче: мой дед, что пропал на войне

стучится в закрытую дверь…

 

За ним – сотни вёрст без еды и тепла,

он пятые сутки без сна,

но та, что полжизни его прождала,

уже не стоит у окна…

 

И век незнакомый – нахальный, больной –

двадцатый закончен, а с ним

затихли разрывы второй мировой;

уж третью рисуют нам СМИ.

 

Вернулся, да поздно… Прохладный гранит

хранит её имя… Но грусть

прервётся догадкой, что вдруг осенит:

а пусть лучше… я им приснюсь!

 

Нелепый потомок, вершитель судеб, –

пласт времени маслом намажу на хлеб,

сминая пространства путей и дорог...

И выбежит женщина вдруг на порог,

и снимет солдат свой походный рюкзак,

и встретятся двое… Да пусть будет так!

 

* * *

Приходи, приходи, воскресай,

мой пропавший без вести солдат.

Вот какой уж неистовый май

о твоей мне победе трубят

эти песни, обрывки фраз,

эти блики с победных знамён

возвращают в который раз

в незабытый тот давний сон.

В нём – весны кавказской эскиз.

На перроне – толпы людей,

к ним мифический мчится «ИС»

во всю тягу сцепных осей.

Там цветов, улыбок – не счесть,

там одно у всех на устах,

моей бабушке – двадцать шесть,

и стоит она вся в слезах.

…Да, я знаю, в том нет вины,

всё ж глобальная есть вина.

Не прибывшего с той войны

буду ждать, как всю жизнь она.

Перед прошлым держать ответ,

странный долг мой… Который год

через пламя и пыль побед

мой несбывшийся дед идёт.
 

      г.Кострома