МИР ИСКУССТВА / Цецен БАЛАКАЕВ. ОНА ТАНЦЕВАЛА ПОВЕСТЬ ЧЬЕЙ-ТО ЖИЗНИ. Рената Шакирова и «Жизель»
Цецен БАЛАКАЕВ

Цецен БАЛАКАЕВ. ОНА ТАНЦЕВАЛА ПОВЕСТЬ ЧЬЕЙ-ТО ЖИЗНИ. Рената Шакирова и «Жизель»

 

Цецен БАЛАКАЕВ

ОНА ТАНЦЕВАЛА ПОВЕСТЬ ЧЬЕЙ-ТО ЖИЗНИ

Рената Шакирова и «Жизель»

 

Один из старейших балетов «Жизель» за долгую сценическую жизнь не раз был вовлечён в события истории, как светлые, радостные, так и трагичные.

В первую очередь следует упомянуть, что романтический «немецкий» сюжет, поспособствовавший мгновенной популярности «Жизели», возник во время лихорадочного Рейнского кризиса 1840 года, когда из-за спорных земель на левом берегу Рейна отношения между Францией и Германией напряглись до предела. Ежедневные демонстративные демарши правительства Адольфа Тьера будоражили общество, не только политики были вовлечены в полемику, но и деятели культуры. Немецкие наименования запестрели в афишах парижских театров – вспомним тирольскую «Дочь полка» Г.Доницетти, на полках магазинов появились немецкие саги, легенды, исторические повествования. И этот сказочный мир уносил парижан в мечтательные романтические дали.

«В тот вечер, когда я впервые увидел Рейн... долго созерцал я гордую и благородную реку, бурную, но без ярости, дикую, но полную величия, – писал Виктор Гюго в «Письмах другу». – Рейн вздувался и был великолепен, когда я переправлялся через него… Шум его походил на рёв, могучий и умиротворённый. Он чем-то напоминал мне открытое море…».

В дальнейшем «Жизель» всегда была беспроигрышной приманкой в гастролях эмигрантов, таких как Надежда Богданова, Анна Павлова, Тамара Карсавина, Ольга Спесивцева, Серж Лифарь, Рудольф Нуреев, и даже стала знаменем националистических доктрин. Через столетие немцы взяли на вооружение строки Гейне, чьё имя упоминается в числе создателей сюжета «Жизели»:

«Германский гром это настоящий Германский характер: он не очень проворный, лишь медленно рокочет. Однако, рано или поздно он придёт, и когда вы услышите такой грохот, какой никогда прежде не слыхали в мировой истории, то знайте, что окончательная Германская молния упала... От этого сотрясения орлы будут падать мёртвыми с неба и львы в дальних пустынях Африки будут грызть свои хвосты и уползут в свои королевские логова… В Германии разыграется драма, по сравнению с которой Французская Революция будет казаться лишь невинной идиллией. Сейчас всё спокойно... до назначенного часа, когда войска гладиаторов появятся, чтобы сразиться не на жизнь, а насмерть. И час настанет...».

Казалось, что час настал в столетие «Жизели» в 1941 году, когда немцы торжествовали, во главе с Гиммлером и Геббельсом заполнив ложи и партер Парижской оперы 28 июня, а на наши города уже неделю сыпались бомбы.

Почему это вспомнилось перед посещением Мариинского театра 10 апреля? Может потому, что накануне верховный представитель ЕС по иностранным делам и политике безопасности Жозеп Боррель в ходе визита в Киев пожелал, чтобы конфликт был разрешен военным путем, заявив, что «эта война должна быть выиграна на поле боя», слово в слово повторяя речи Адольфа Тьера, развивавшего Рейнский кризис 1840 года?

И что люди делают в театре сейчас, когда где-то гремят взрывы и льётся кровь? Насколько нравственно зайти в уютный, залитый огнями зал Мариинского театра, когда тысячи донбассцев прячутся в холодных подвалах, а молодые солдаты штурмуют позиции врага?

И также вспомнилось, что смысл и значение победы заключается в том, что кровь и война не останавливают жизнь и лучшие её проявления. Вспомнилось, что в 1941 году нам было не до столетия «Жизели», но после четырёх лет великой и неимоверно тяжёлой войны 28 июня 1945 года в Большом театре состоялась отложенная победная «Жизель». Что сейчас в Мариинском театре будут танцевать ровесники солдат, в этот миг на поле брани денацифицирующих лютого врага. Наконец, что героиня дня Рената Шакирова – уроженка далёкого южного Ташкента, когда-то принявшего тысячи эвакуированных ленинградцев, и те ленинградцы подняли там балетную школу, не привычную и не знакомую традициям восточной культуры.

Рената Шакирова – восходящая звезда Мариинской сцены, одна из лучших выпускниц 2015 года. Она сразу проявила себя танцовщицей с большим прыжком и поставленным движением, и дебют в «Жизели», состоявшийся два года назад, вызвал интерес балетных ценителей. Сейчас было её третье выступление в роли бедной жизнерадостной пейзанки с больным сердцем. И такими же юными были её партнёры – Альберт – Никита Корнеев, вилисы – Анастасия Нуйкина, Анастасия Плотникова и Дарья Ионова, и прекрасный женский кордебалет.

Без тени робости и сомнения выпорхнула Рената из домика, отозвавшись на стук влюблённого незнакомца. Выход, скамеечка, ромашка, дуэт и вариация пройдены легко, свежо и играючи, с радостным светлым настроем, или словами репетиторов – раз нет ошибок, то говорить не о чём. Но это о танце, а вторая часть роли – игра, и балерина удачно и естественно передала и чувство первой любви, и «слабое, больное сердце». И сцена сумасшествия, которую каждая стремится передать по-своему, у Ренаты точно своя.

В истории «Жизели» есть расшифровки этой сцены, но мне вспомнилась самая-самая первая – «первоисточник» – с которой Жюль Перро писал этот необычный и дорогой всем танец безумия.

«И танец, и танцовщица помимо моей воли всецело завладели моим вниманием. То не была классическая манера танца, какую мы видим в нашем большом балете, где, как и в классической трагедии, действуют лишь напыщенные манекены и ходульные приёмы; тут танцевались не александрийские стихи, не декламаторские пируэты, не антагонистичные антраша, не благородная страсть, что вихрем вращается на одной ноге, так что видишь только небо и трико, только мечту и ложь... Мадемуазель Лоране не была великой танцовщицей, носки её не были достаточно гибки, а ноги не приспособлены ко всевозможным вывертам, она ничего не разумела в танцевальном искусстве, какому учит Вестрис, она танцевала, как велит танцевать человеческая природа: всё существо её было в согласии с её танцевальными па, танцевали не только ноги, танцевало её тело, её лицо... минутами она бледнела смертной бледностью, глаза призрачно расширялись, губы вздрагивали вожделением и болью, а чёрные волосы, обрамлявшие виски правильными опалами, взлетали, точно два вороновых крыла. Конечно, это был не классический танец, но и не романтический… Не было в этом танце ничего средневекового, ничего венецианского, изломанного, подобного пляске смерти, не было в нём ни лунного света, ни кровосмесительных страстей. Этот танец не пытался развлечь внешними приёмами движения, нет – внешние приёмы были здесь словами особого языка, желавшего высказать нечто свое, особое. Что же высказывал этот танец? Я не мог понять его язык, как ни страстно он себя выражал. Лишь порой я угадывал, что говорит он о чём-то до ужаса мучительном...

Я ещё долго стоял на прежнем месте и всё думал, что же означал этот танец. Был ли он национальным танцем южной Франции или Испании? На такую мысль наталкивала пылкость, с какой плясунья металась вправо и влево, необузданность, с какой она временами откидывала голову язычески буйным жестом вакханок, которым мы дивимся на рельефах античных ваз. В её танце появлялось что-то безвольно-хмельное, грозно-неотвратимое, роковое, как сама судьба. А может статься, то были фрагменты древней, давно забытой пантомимы? Или же она танцевала повесть чьей-то жизни. Иногда девушка нагибалась до земли, словно прислушивалась, словно внимала голосу, обращённому к ней откуда-то снизу... Тогда она принималась дрожать, как осиновый лист, сгибалась в другую сторону, бешеными, отчаянными прыжками она порывалась что-то с себя стряхнуть, потом снова приникала ухом к земле, вслушивалась напряжённее прежнего, кивала головой, краснела, бледнела, дрожала, некоторое время стояла, выпрямившись, застыв на месте, а потом делала такое движение, будто умывает руки. Не кровь ли так долго, до ужаса тщательно смывала она с рук? И при этом бросала взгляд куда-то в сторону, просительный, молящий взгляд, от которого таяла душа... и взгляд этот случайно упал на меня…».

За почти два столетия историки балета не обратили внимания на строки Гейне. Рената также вряд ли читала их, но в её сумасшествии было то, что заворожило и вдохновило немецкого поэта на видения и мысли: «Вновь повторился загадочный язык движений, говоривший что-то, чего я не мог понять, так же буйно откидывалась прелестная голова, так же прислушивалась танцорка к земле и старалась избыть свой страх головокружительными прыжками, опять слушала, приникнув ухом к земле, дрожала, бледнела, застывала, а затем повторилось страшное по своей загадочности мытье рук и, наконец, просительный, молящий взгляд куда-то в сторону…».

При интересной и естественной игре в сцене безумия Рената Шакирова точна и в музыкальном тексте. Она слово в слово передала текст Бориса Асафьева, создавшего партитуру «Жизели» настоящей редакции Мариинского театра: «И в первой бытово-драматической стадии легенды и во второй – её романтической стадии, в столь трогательном, ещё и ещё одном варианте народных сказаний о «любви сильнее смерти»… Как мастерски выпуклы характеры, как лаконичны ситуации, как гибки в своей простоте и незатейливости напевы танцев и вместе с тем как они упруги, давая опору движениям, как искренне чувствительны лирические моменты, но с каким чувством меры они формируются, и как строг рисунок этих мелодий при всей их нежной отзывчивости!..».

Сцена сумасшествия Ренаты Шакировой оставила меня в оцепенении. В ней вихрем пронеслись картины короткой жизни милой пейзанки, её живость и грациозность, оттеняемые деланно кукольными движениями подруг, незатейливые гадание, игры и лёгкие танцы, вера-не вера в зарождающееся чувство к странному незнакомцу, отличающемуся от лесничего, хоть простого, но горячо её любящего. И было в Жизели неподдельное чувство, в наших глазах вознёсшее её выше знатной прекрасной Батильды. «Последний вздох вырывается из уст бедной Жизели... Она бросает печальный взгляд на потрясенного Альберта, и её глаза закрываются навек!..».

Волшебный белый акт всегда приводит зрителя в восхищение. «Это Мойна, одалиска, исполняет восточный па, затем появляется Зульме, баядерка, чтобы раскрыть свои индийские позы... Затем, наконец, появляется вся труппа вилис, все умершие из-за того, что слишком любили танцевать или умерли слишком рано, не удовлетворив этой безумной страсти, которой они, кажется, до сих пор яростно предаются в своей изящной метаморфозе… Вскоре по знаку королевы фантастический бал останавливается... Она объявляет своим подданным новую сестру. Все выстраиваются вокруг неё...». Так когда-то писал Теофиль Готье, и с тех пор такими остаются вилисы Мариинского театра. А у Гейне, с которого Готье списал ночных призраков, ночные плясуньи представали такими: «Эта жажда насладиться жизнью, как будто скоро, сейчас, смерть оторвет их от бьющего через край источника наслаждения или же сам источник сейчас иссякнет, это нетерпение, неистовство, безумие… приводит мне на память поверье о мёртвых танцовщицах, которых у нас называют вилисами. Это молодые невесты, умершие, не дожив до дня свадьбы, но сохранившие в сердце такое неистраченное и страстное влечение к танцам, что по ночам они встают из могил, стаями собираются на дорогах и в полночный час предаются буйным пляскам. Наряженные в подвенечные платья, с венками цветов на головах и сверкающими перстнями на бледных руках, смеясь страшным смехом, неотразимо прекрасные вилисы танцуют под лучами луны, танцуют всё бешенее, всё исступленнее, чувствуя, что дарованный им для танца час на исходе и пора возвращаться в ледяной холод могилы…».

Конечно па вилис с грозными и чёткими арабесками, и сцена мести вилис, затоптавших лесничего, вызывают неизменный восторг. И солистки, и кордебалет безупречны, воздушны и грациозны. Совершенно покорила меня Дарья Ионова и скользящим призрачным прыжком, и изящным благородством позы. А Рената Шакирова парила белым облачком и в стремительных диагоналях, и в бесплотных турах, и в коде вариации с антраша, и особенно в прекрасно исполненном дуэтном анданте с Никитой Корнеевым, в котором передала отголоски прежней жизни и загубленной любви, и затем в пробудившемся чувстве, когда отдала себя спасению Альберта. Финал прошёл трогательно, и нравственное перерождение героя было явным и логичным.

Хочу отозваться о Ренате Шакировой словами влюбленного Готье: «Легкая поступь, безукоризненно точные движения, нежный и простодушный взгляд голубых глаз – такой осталась Карлотта Гризи в памяти светских людей и журналистов. «Жизель» сразу вывела её в ряды первых балерин… Карлотта Гризи легка и целомудренна, как Тальони, жива, весела и точна, как Эльслер; кроме того, у неё есть неоценимое преимущество: ей всего двадцать два года, и она свежа, словно цветок в утренней росе…».

Пройдут годы, и эти юные танцовщицы, как и молодые воины, в этот миг сражающиеся в Донбассе, станут такими же легендарными балеринами и былинными героями, какими сейчас для нас являются Спесивцева с Улановой и солдаты Великой Отечественной, очистившие мир от вселенского зла. Ведь тогда, в июне 1941 года, нам было не до столетия «Жизели», и лишь через четыре года горьких потерь и радостных побед отложенный праздник состоялся в Большом театре.

12 апреля 2022 года

ПРИКРЕПЛЕННЫЕ ИЗОБРАЖЕНИЯ (1)

Комментарии