Руслан СЕМЯШКИН. ПРИЗЫВ К ВЕРШИНАМ. Эдуардас Межелайтис и его книга стихов «Человек»

 

Руслан СЕМЯШКИН

ПРИЗЫВ К ВЕРШИНАМ

Эдуардас Межелайтис и его книга стихов «Человек»

 

Шестьдесят лет назад, в очередную годовщину со дня рождения В.И. Ленина, главная газета страны «Правда», являвшаяся печатным органом ЦК КПСС, проинформировала многомиллионный отряд своих читателей о присуждении Ленинских премий в области науки и техники, а также литературы и искусства за 1962 год.

 Постановление Комитета по Ленинским премиям в области литературы и искусства гласило о том, что Ленинские премии 1962 года за наиболее выдающиеся достижения в области литературы (об искусстве умалчиваю, так как оно в контексте упоминаемого постановления не является предметом настоящего разговора) были присуждены:

 – Бровке Петру Устиновичу – за книгу стихов «А дни идут…».

 – Межелайтису Эдуардасу Беньяминовичу – за книгу стихов «Человек».

 – Чуковскому Корнею Ивановичу – за книгу «Мастерство Некрасова».

 Несомненно, что все три определенных тогда Комитетом по Ленинским премиям лауреата являлись литераторами выдающимися, широко известными, чрезвычайно талантливыми, самобытными и их творения, удостоенные этой самой высокой и авторитетной в огромной стране награды, того явно заслуживали. И о каждом из этих потрясающих авторов, занявших своё достойное место в главном пантеоне советской многонациональной литературы, можно, естественно, очень многое написать. Но мне бы, однако, хотелось сконцентрировать внимание на книге стихов «Человек» литовского поэта Эдуардаса Межелайтиса, вновь соприкоснувшись с этим удивительным и неповторимым циклом стихотворений о человеческом существе, научное и посредством подлинного искусства познание которого продолжается и сейчас, хотя, наверное, познать и понять человека во всём его многообразии, охватив все данные ему природой возможности для самореализации и нравственно-духовного подъёма, всё же нам – людям, пока не дано. Следовательно, никогда не лишне очередной раз обратиться к творческому наследию классиков, а то, что Межелайтис таковым является, думается, никто из знатоков и ценителей лучших образцов советской литературы не возражает, поразмышляв вместе с ним над вопросами, действительно имеющими непреходящее значение…

 Информируя граждан страны о решении Комитета по Ленинским премиям в области литературы и искусства при Совете Министров СССР, «Правда» в том же номере опубликовала и заметки председателя данного авторитетного Комитета, крупнейшего русского советского поэта и общественного деятеля Н.С. Тихонова, получившие исчерпывающее название «Выдающиеся достижения художественного творчества». В них Николай Семёнович коротко остановился на имени каждого лауреата, и о Межелайтисе и его книге, в частности написал следующее: «Ленинской премией отмечена и книга стихов Эдуардаса Межелайтиса «Человек». Надо сказать, что критика и читатель встретили её с удивительным единодушием, почувствовав в творчестве известного литовского поэта нечто новое и значительное. Книга сразу же была признана крупным и знаменательным успехом советской поэзии.

 Стихи Межелайтиса – это исповедь сына двадцатого века, исповедь поэта, продолжающего путь своих предшественников, и вместе с тем книга борца, коммуниста, созидающего новый мир, борца за лучшее будущее, против войн, угнетения и насилия, борца за радость жизни, за её новый расцвет.

 «Человек» – книга философской лирики о времени грандиозных открытий, о величии человека, покорителя Вселенной. Герой её – наш современник, смело идущий в будущее, хозяин своей судьбы, победитель. Он носитель передовых идей, строитель нового общества, наследник всего лучшего, созданного человечеством.

 Если бы не было в книге этого ветра будущего, этого жизнеутверждающего гимна Человеку – творцу, созидателю нового мира, первооткрывателю его, если бы не было этого титанического образа Человека – философа, воина, строителя, – то, конечно, книга не производила бы такого сильного впечатления».

 Трудно не согласиться с такой оценкой, данной человеком, знавшим в настоящей поэзии толк. А вообще же поиску человека, человека с большой буквы, человека созидателя и преобразователя, человека как направляющей и движущей силы всего живого на земле, Межелайтис посвятит долгие годы своего творчества.

 Человек у него – это Атлант, не подпирающий, а раздвинувший небесный свод:

 И не небо он держит, а солнце сжимает.

 Солнечный шар обнимает рукою…

                                            (Перевод Вл. Корнилова)

 Эта бездонная ширь, воплощённая в человеческом образе, по мысли поэта, ни что иное как «мост между землёю и солнцем», по нему «Солнце сходит на землю, а земля поднимается к солнцу». Символичность, метафоричность, устремленность в самую суть у этих строк все же многопланова. Мы видим единство замысла и свершения, мечты и воплощения, тождество материи и разума. «Царь земли» превратился во властелина вселенной, не земная жизнь правит им, но он управляет ею. Вокруг него стремительно обращаются на великом празднике бытия «ярко-пёстрой каруселью все творения, произведения, изваяния» его рук. И словно раскат гимна, гимна человеку звучат возвышенные и жизнеутверждающие слова:

 В шар земной упираясь ногами,

 Солнца шар я держу на руках.

 Я – как мост меж землёю и солнцем,

 И по мне
                   солнце сходит на землю,

 А земля поднимается к солнцу.

 <…>

 Так стою:

 Прекрасный, мудрый, твёрдый,

 Мускулистый, плечистый.

 От земли вырастаю до самого солнца

 И бросаю на землю

 Улыбки солнца.

 На восток, на запад,

 На север, на юг.

 Так, стою:

 Я, человек,

 Я, коммунист.

                                  (Перевод Б.Слуцкого)

 В этих строках Эдуардас Беньяминович заключал не просто образ человека, хотя и с большой буквы, а человека нового общества, в неминуемость которого поэт свято верил и в вере этой нисколько не сомневался. Да и написана была книга стихов «Человек» в 1961 году – в то время, когда о приходе коммунизма говорили не столько даже восторженно, как безапелляционно.

 Как позже напишет сам автор, в этой книге ему «ничего не пришлось изобретать и придумывать». «Я стремился написать программную книгу о Человеке – своего рода декларацию Человека». Но, тем не менее, при том, что его человек получился несколько преувеличенным и гиперболичным, он реалистичен, он безусловно возможен, но лишь в том случае, если будет над собой непрестанно работать. Сам же Межелайтис так оценивал сознательно допущенное им преувеличение действующего героя: «…если человек иногда ещё не чувствует себя прекрасным и подлинным, то обязательно хочет стать таким. Наконец, пусть человек пока и не обладает подобным обликом. Но разрешите поэту испытать своего рода предчувствие матери. Какая мать, питая грудью новорожденного, не представляет его себе в будущем большим, красивым, счастливым? Это священное материнское предвидение сродни писательскому, он тоже создаёт и любит героев своей книги. <…> Я избрал более обобщенный вариант человека. Но вряд ли кому нужна философия как цель в себе. Философские раздумья необходимы человеку, чтобы преображать самого себя и окружающий мир, как бы переходя в «новое качество» в своей повседневной практической деятельности. Да простят меня за то, что я как бы вознёс человека на пьедестал, сделал его больше, рельефнее! Культ человека? Возможно. Но я всем сердцем за такой культ».

 «Культ Человека – разве это плохой культ? Мы с каждым днём все отчетливее ощущаем внутреннее духовное освобождение человека. Человеческая душа вызволяется из сковывавших её долгое время предрассудков, эгоизма, рабской покорности. Вот почему в голосе поэта порой ещё слышится строгое предупреждение, трагическая нота, тогда как, просыпаясь ото сна, набирает все больше сил красивый, крепкий, свободный душой и телом Человек. Кому же, если не поэтам, спеть в его честь восхищённый гимн?».

 Человеческая жизнь по Межелайтису – это творчество, и смерть ненавистна ему, так как обрывает творческий процесс. Жизнь у него противоборствует с небытием. Смертен человек, но человечество бессмертно. И цикл «Человек» – хвалебная песнь его бессмертию. Человек у Межелайтиса во всех ипостасях свободен и поэтому он и может подняться до таких высот духа. Человек у него, «держащий в руке солнце», обеими ногами прочно упирается в землю. Она питает этого нового Антея, и в отличие от древнего прообраза он уже способен преодолевать её притяжение. Он полон высоких стремлений и у него есть конкретный идеал, который словами Маяковского о чувствах будет «пограндиозней онегинской любви». Человек Эдуардаса Межалайтиса любит свою Землю и счастлив этой любовью. Он не мельчит в своих чувствах и желаниях – всё огромно и масштабно в его мире. И в огромном ему доступно малое, а в малом – огромное. «Тот, кто может взвесить на руке песчинку, незаметную в песке, способен ощутить весь вес планеты».

 Человек, говорит нам поэт, наконец-таки пробудился, оценив свои силы, внушительные, дающие ему возможность преображать окружающий мир.

 И, прежде робкий и слепой, коленопреклонённый,

 От сна воспрянул человек, готовый к мятежу.

 И, на творенье рук своих взглянувши удивлённо,

 Сказал: – Я человек, и я себе принадлежу.

 И сразу холм, река, земля и тысячи деревьев,

 Все птицы, звери – всё пред ним склонилось головой.

 А он на идола взглянул и первый раз поверил,

 Что идол мёртв.
                             Так человек стал наконец собой.

                                             (Перевод Вл. Корнилова)

 Более того, Межелайтис верит и в то, что в мировом противостоянии сил добра и зла должны победить те, кто всеми возможными методами и средствами борются с разрушителями и поджигателями войны. А следовательно, победить обязан человек труда, создающий все блага на земле. И труд поэт олицетворяет с солнцем, как самым грандиозным физическим явлением, без которого земная жизнь просто-напросто померкла.

 Мимо атомных баз и ужасных орудий

 Я прошёл, но видал я не это одно,

 А немало чудес, вами созданных, люди,

 Будто солнце и впрямь
                                     на земле зажжено!

 Понял я: нет, не ты победишь, разрушитель,

 А на этой земле победит всё равно

 Тот, кто трудится. Пламенный жизнедаритель.

 Станет солнцем наш труд!
                                               Быть тому суждено!

                                           (Перевод Л.Мартынова)

 Не должно на земле повториться и той жуткой трагедии, заявляет Межелайтис, которую пережило человечество в годы Второй мировой войны. Не могут на ней создаваться концентрационные лагеря, в которых изверги и нелюди в человечьем обличье превращали людей в пепел… Посему же, убеждён поэт, неминуемо восторжествует жизнь!

 Крематориев страшных горящие печи.

 Пепел… Пепел… Лишь пепел остался от вас.

 Пролетая над проволокой колючей,

 Птица мягко касается краем крыла

 Дикой розы, на диво багровой и жгучей,

 Что на этой кровавой земле расцвела.

 Боль, которой еще мое сердце не знало,

 Превратилась в колючий, соленый комок

 И, как пуля, в гортани навеки застряла,

 Чтоб дышать я не мог и забыть я не мог.

 Я тяжелый, невидящий взгляд поднимаю

 И от неба его не могу отвести,

 Всем своим существом к человеку взываю,

 Человеческий пепел сжимая в горсти.

                                        (Перевод М.Алигер)

 Сильна вера поэта и в то, что человек должен быть крепким физически и иметь натренированные руки. И надо признать, что слова, составившие шесть десятилетий назад стихотворение «Руки», нисколько не устарели. Скорее наоборот. Сопереживая сегодня мужественным жителям непокорённого и несломленного Донбасса, восхищаясь бесстрашием и силой наших доблестных военнослужащих, отчётливо понимаешь, как актуально межелайтевское описание рук, данных человеку природой для труда, созидания и возможности постоять за себя, свои семьи и свое Отечество…

 Годятся
                  тяжёлые руки мои

 для каждого нашего правого дела –

 чтоб красное знамя
                                   нести сквозь бои,

 вытаскивать раненых из-под обстрела

 и хлеб замесить,
                               и цветы поливать.

 и чёрным асфальтом шоссе покрывать,

 и выстроить – прочно,
                               и выстрелить – метко,

 и выпустить птицу на волю из клетки.

 Мне руки нужны,
                                чтоб вихрастую голову

 погладить
                      мальчишки того невесёлого.

 И чтобы слезу стереть со щеки,

 нельзя мне никак
                              обойтись без руки.

 Мне руки нужны,
                             чтоб кровавую руку

 врага –
                 уже поднятую –
                                             задержать.

 И верную руку товарища, друга

 сердечно и сильно,
                              по-братски пожать.

                                     (Перевод Б.Слуцкого)

 Ну а кровь человеческая у Межелайтиса так и подавно необычайная, удивительная, кипучая. Она способна петь «в каждой клеточке тела» и питать человека живительными соками, нацеливая его на труд, приносящий людям вдохновение, радость и счастье.

 Беспрестанно в работе,

 вечно в круговороте,

 в движенье, а значит, в бессмертье.

 Кровь волнуется, пенится,

 не кончается эта работа.

 Проношу своё сердце, как знамя,

 как стяг трудового народа.

 

 Кровь гудит и поёт в каждой клеточке тела

 песню о человеке-творце, властелине земли;

 песнь о плуге, пластающем пашню, как вязкое тесто…

 Не кровью, а песнями вены мои истекли.

 

 Пою о работе – соскучились руки,

 о крушенье последних страданий, последней межи.

 В зелёный росток превращаются алые струйки,

 и красные капли становятся каплями ржи.

                                            (Перевод Ст. Куняева)

 При всём при том, в стихотворении «Сердце» Межелайтис говорит о крови, омывающей сердце совсем иначе, вспоминая о зле, жестокости и несправедливости, царящих в мире.

 Кровь невинных
                          заливает сердце.

 Кровь погибших
                           заполняет сердце.

 Вся пролившаяся
                               кровь людская

 Льётся в жилы,
                          в грудь мою втекает.

 Налитое кровью и слезами,

 И свинцом, и болью
                                      всей планеты,

 Впрямь оно, как яблоко, созреет,

 Сердце неспокойного поэта.

 Пусть падёт оно, ломая ветку,

 На родимую, большую землю.

 Из грудной
                  пусть вырвется
                                         из клетки.

 

 Смерть любую радостно приемлю,

 Лишь бы песня будущего счастья

 Эхом прозвучала из грядущего.

                                         (Перевод Б.Слуцкого)

 Человеку дан взор. И два его глаза способны многое увидеть. Межелайтис же благодаря им напоминает о том непростом пути, который выпал на долю народа. Но глаза, сравнимые им с двумя ручьями, рано или поздно, закроются… Таков жизненный закон, принимаемый поэтом безоговорочно.

 Два глаза,

 Словно звёзды, на мир взирают.

 Были дни – как подбитые птицы,

 Трепетали они, замирая,

 Спрятав чёрную боль в зеницах…

 Два глаза –

 В муках голода хлеба молили,

 Как метались, как бились! Два глаза,

 Как два красные знамени были…

 Два глаза –

 Две пули –

 Прямо в сердце врага разили,

 Если недруги, подкарауля,

 Смертью глазам грозили…

 Два глаза –

 Два ручья протекают по полю,

 Нет в них больше ни крови, ни боли,

 Всё осело на дно,

 и два глаза

 Под бровями, как кустами,

 Просветлёнными льются ручьями. <…>

 Но вечно воды кипенье,

 И в какой-то час неизвестный

 Они остановят бег свой –

 Два ручья,

 Два глаза,

 Два моих глаза.

                           (Перевод В.Тушновой)

 На смерть же поэт смотрит философски. Он осознаёт её неизбежность. Но при этом он всё же, не страшась прихода последней, объявляет её врагом и в очередной раз называет своими друзьями жизнь, как главную земную ценность и человеческое счастье, имеющее бессчётное количество конкретных выражений и перевоплощений.

 Ночь могилы? Я не трепещу пред нею.

 Прорасту я из земли травой зелёной.

 Что мне смерть? Пред ней властители бледнеют,

 Но вовек не умирает в жизнь влюблённый.

 Мне сегодня суждено уйти из жизни.

 Но иду я с поколением счастливым.

 И когда весенним ливнем радость брызнет,

 Утолит мои страданья этот ливень.

 Мне не страшно. Мной завещанное пламя

 Погасить уже никто теперь не властен.

 Смерть и горе объявляю я врагами

 И друзьями объявляю жизнь и счастье.

                                          (Перевод Ю.Вронского)

 Само собой, не мог не повести речь Межелайтис и о мыслительной деятельности человека. Мысли у него «словно птицы», преодолевают огромные расстояния и обогащают людскую жизнь осознанными поступками и действиями.

 Мои мысли,
                            словно птицы, поднялись,

 С каждым днём быстрее их движенье,

 Звёздную преодолели высь

 И земное победили притяженье.

 

 Мы отвергли царства тьмы приход,

 В нём поэзия давно заглохла б наша!

 Мы обогатили небосвод

 Звёздами
                   кремлевских башен. <…>

 Не обгонит время
                                мысль мою,

 Всадника такого нет на свете!

 Вот я победителем стою

 У подножия тысячелетий.

 

 Мысль моя
                      преодолела горы,

 Вырвалась
                   в бескрайние просторы.

 

 Мои мысли раз и навсегда

 Между звёзд высоких гнёзда свили,

 Но грустят, бывает, иногда

 И в тоске заламывают крылья.

                                    (Перевод М.Светлова)

 Своеобразно преподносит читателю Межелайтис строки о любви. Герой стихотворения «Любовь», погружаясь в глубокий сон, как бы взлетает и теряет ориентир на Млечном Пути. А на чужой звезде он и начинает тосковать по любимой…

 Мне любовь приказала: лети.

 Я взлетел и ослеп на лету.

 Заблудился на Млечном Пути

 и попал на чужую звезду. <…>

 Я вернулся. Молчу и сижу.

 Ничего тебе не говорю.

 У камина одежду сушу

 да вишнёвую трубку курю.

 

 Ты, как роза, цветёшь, ты молчишь.

 Побелела твоя голова.

 На меня всё глядишь и глядишь.

 Побелела моя голова.

 

 А когда навестят меня сны

 Из пространства, где я побывал…

 Поцелуи твои солоны,

 а по соли я так тосковал.

                                  (Перевод Ст. Куняева)

 О любви и продолжении рода говорит поэт и в оригинальном стихотворении «Имя». Причём, фамилии и имена, данные человеку в процессе жизнедеятельности, уверен Межелайтис, могут изменяться, теряться, но сама жизнь обязательно, ни смотря не на что, продлится, и на смену нынешнему поколению придёт его смена, рождаемая в любви.

 Дана мне фамилия? Имя – дано?

 Даны! И доволен я ими.

 Но, смерть, ты меня заберёшь всё равно, –

 И что там фамилия, имя?

 Фамилия, имя – растают, как дым…

 Но сам я останусь? Останусь!

 Ведь сердце твоё билось рядом с моим,

 Кормилось моим, становилось моим,

 В нём черпало силу и радость! <…>

 Фамилия, имя – исчезнет их след…

 Но нам-то, любимая, ясно:

 Минувшего нет, грядущего нет,

 Есть жизнь, есть биенье, горенье и свет,

 Чтоб жизнь на земле не угасла.

 

 Да что там фамилии и имена?

 Фамилии сменят, быть может,

 Но плод, что идёт от тебя и меня,

 Пройдёт все эпохи и все времена

 И жизнь нашу дальше продолжит.

                                         (Перевод Вл. Корнилова)

 С неподдельной любовью обращает человек Межалайтиса свой взор к женщине. Она для него истинное воплощение красоты и разума. И при этом она способна, по мнению поэта, воплощать в себе земные и внеземные силы, делая саму жизнь краше.

 Так – на картине Ренуара – ты,

 земной и неземною возникая,

 являешь нам прекрасные черты.

 И ты
               действительно такая,

 и наяву такая ж, как во сне.

 Одна и та же в разном.

 Что ни день – другая.

 Вся – красота, вся – разум.

 Высокая, неземная,

 грешница, святая.

 

 И ты –
                только такая –

 необходима мне.

                                (Перевод С.Кирсанова)

 Для поэта в ней соединяются Мадонна и Мона Лиза, женщины Дюрера и Ренуара, их внутренние субстанции сливаются воедино. И перед этой любовью к женщине преклоняется человек. Она его вдохновляет и делает добрее, человечнее…

 По большому счёту, говорить о лирической книге стихов «Человек» можно долго, основательно, детализируя каждый штрих, каждую смысловую линию, обозначенную автором, ибо так безграничен и многогранен его внутренний духовный мир, мир добра, справедливости, возвышения рода человеческого над всем низменным и недостойным его земного предназначения. Позволю себе отметить лишь три момента.

 Первое. Как уже было сказано, на дворе стоял 1961 год, хотя некоторые стихи писались ранее, и в том числе во время нахождения в зарубежных командировках, – обойти начало космической эры поэт не мог. Свой сборник «Человек» Межелайтис завершает в апреле стихотворением-посвящением Юрию Гагарину «Икар». Приведу выдержки из этого поэтического шедевра:

 Апрельское утро само как заглавье поэмы,

 которой страна открывает великую книгу.

 Я знаю, я строчки сегодня в неё не прибавлю –

 я слишком волнуюсь… Я просто припоминаю.

 Всё чаще и чаще в зрачки опрокинуто небо,

 и звёзды крупнеют. И жаркое их притяженье

 тревожную кровь неуклонно вращает по жилам.

 Вот так, мой товарищ, мой гордый собрат

 по столетью,

 ты шёл в это вешнее утро,

 вот так же, наверно, и птице,

 едва только крылья почует, не терпится в небо:

 наполнить их ветром полёта. <…>

 Чего же тебе на Земле не хватает,

 тебе, коммунисту?

 

 Всего только – звёзд под ногами.

 Всего лишь – Вселенной,

 как сердце, распахнутой настежь.

                                               (Перевод С.Ломинадзе)

 Кстати, позже вспоминая первую встречу с Юрием Алексеевичем, Эдуардас Беньяминович в свойственном ему метафорически-философском контексте напишет: «Когда позже под сводами кремлёвских палат познакомился я с Первым Космонавтом, то прежде всего заглянул ему в глаза. И они показались мне необычайно добрыми, младенчески простодушными и совершенно синими, словно два кусочка небосвода, принесённых из космических пространств. И они напомнили мне глаза мальчугана, кормившего хлебом белых лебедей. И в синеве его взора я не видел ни малейшего мутного облачка.

 Возникло в памяти репинское полотно: затравленные, понурые, всклоченные бурлаки с лицами, измождёнными голодом, недугом, алкоголем, с бечевой на плечах, тащат баржу. Мутные, страдальческие, суровые глаза.

 Какой проделан скачок – от взгляда, запечатлённого Репиным, до светлого взора космонавта!

 Скачок через бездны мрака и пламенные вулканы революции, через чудовищные взрывы, сотрясавшие землю, и багровые моря крови. От телеги, трясущейся по ухабам пыльной дороги, до длинного корпуса ракеты, плывущей по космической трассе».

 Второе. Успех лирического сборника «Человек» был ошеломляющим. И простые читатели, и профессиональные литературные критики безоговорочно признали феноменальность, оригинальность, глубочайшую философичность всех произведений, вошедших в эту уникальную книгу. Она стала подлинным культурным событием во всей советской стране. Позже книга «Человек» была переведена на многие языки мира и заняла своё достойное место в сокровищнице мировых поэтических образцов.

 Третье. Книгу эту, не потерявшую актуальности и в наши дни, создавал убеждённый коммунист. Да, именно – убеждённый. Пишу же об этом факте так категорично даже не потому, что человек Межелайтиса тождественен званию коммуниста. А потому, что поэт до самого своего ухода в начале июня 1997 года в вечность, тяжело и болезненно восприняв распад великой страны и предательство партийной верхушки, – оставался коммунистом. И это при том, что деятельность Компартии в буржуазной Литве после 1991 года оказалась под запретом, и находиться поэту последние годы приходилось в её уже подпольных рядах. Но к условиям подполья, как известно, Межелайтису, прекрасно знавшему неписанные законы конспирации с самых молодых лет, когда он их на практике до 1940 года применял в старой Литве, – привыкать не приходилось… А с властью новой литовской он, естественно, находился в конфронтации, так как её не признавал и презирал. Последняя ему, что и неудивительно, отвечала тем же.

 Эдуардас Межелайтис был по-настоящему советским человеком и творцом, и, справедливости ради, следует отметить, что Советское государство по достоинству оценило трудовые и боевые заслуги поэта и общественно-политического деятеля. Он был, помимо Ленинской премии, удостоен высокого звания Героя Социалистического Труда, награждён двумя орденами Ленина, орденом Октябрьской Революции, орденом Отечественной войны II степени, двумя орденами Трудового Красного Знамени, орденом Дружбы народов, орденом Красного Знамени. Литовская ССР удостоила его звания народного поэта Литовской республики. К слову, буржуазная Литва Межелайтиса никак не награждала. Да и наград бы её он, конечно же, не принял, как и не принимал самой «независимой» Литвы.

 Имел советский литовский литератор и общественный деятель, неоднократно избиравшийся депутатом Верховного Совета СССР и Верховного Совета Литовской ССР, членом ЦК Компартии Литовской ССР, председателем Союза писателей Литвы и секретарём правления Союза писателей СССР, и международное признание. В 1969 году ему была присуждена авторитетнейшая, особенно на то время, Премия имени Дж. Неру.

 К самим же наградам, как, впрочем, и к материальным благам, великий поэт относился сдержанно. Все эти атрибуты успешной жизнедеятельности были для него второстепенными. Он жил другими мыслями, тревогами, заботами и чаяниями. На первом же месте в его жизни всегда было творчество.

 Завершая же этот очерк, следует ответить на самые важные и принципиальные вопросы: востребовано ли сейчас творческое наследие Межелайтиса в современной России, где его в советские годы не просто любили, а зачастую боготворили, всегда ожидая лицезреть и прочесть его новые книги? А перекликается ли книга стихов «Человек» с днём сегодняшним? Есть ли в нём, неспокойном и тревожном, наполненном целым сонмом проблем и переживаний, место для межелайтевских мыслей, вложенных поэтом в стихотворения, воспевшие человека и ставшие ему одним большим и выразительным гимном?

 Да, Эдуардас Межелайтис в нынешней России порядком подзабыт. Но, не забыт окончательно. По крайней мере, для людей старшего поколения и всех тех, кто ценит высокую поэзию, его имя по-прежнему в почёте и к произведениям поэта эти книгочеи периодически обращаются.

 «Человек» же, отмеченный в далёком 1962 году Ленинской премией, совсем не постарел. Он всё также готов звать нас к новым вершинам и напоминать всем нам, что мы – люди, и предназначение наше земное – жить по правде, любить, рожать и растить детей, трудиться, строить и созидать, творить, ну, и, о чём каждый из нас забывать не вправе, – бороться со злом, за мир, добро и справедливость!

г. Симферополь