Сергей МУРАШЕВ. СЕРЫЙ СОБОЛЬ И ДРУГИЕ СОБАКИ. Рассказ

 

Сергей МУРАШЕВ

СЕРЫЙ СОБОЛЬ И ДРУГИЕ СОБАКИ

Рассказ

 

Мухтар

Мухтара застал я уже взрослой и даже стареющей собакой. Он и появился у нас взрослым. Как я понял, хозяева вывезли его в лес и там оставили. Может быть, конечно, так я понял своим ещё слабым детским умом. Во всяком случае, мужик, который привёз его, рассказывал, что около трассы (километрах в пятидесяти от нашей деревни) в одном и том же месте бегает охотничья собака. Мужик ездил в районный центр несколько раз за неделю и каждый раз видел эту собаку. Когда останавливал машину напротив собаки, она подбегала и чего-то ждала. Наконец, мужик забрал собаку (которая не сопротивлялась) с собой и привёз отцу.

Мухтар быстро прижился и до самой смерти был на удивление преданным псом, видимо, в благодарность, что его приютили. Не знаю, почему назвали Мухтаром, но он хорошо откликался на это имя. Казалось, что он всё понимал. С ним разговаривали не только мы, но и соседи. Сядешь на лавочку около дома, он подойдёт: или голову на колени положит или так встанет и молчит. Ему говоришь что-нибудь, рассказываешь, рукой по голове гладишь. И сначала вроде и не веришь, что понимает:

– Эх, Мухтар ты Мухтар, чего пришёл? Жарко тебе? – как обычно с собаками разговариваешь.

А он то ухо прижмёт, то глаза зажмурит, то так посмотрит тоскливо и понимающе, то в нужный момент мокрым шершавым носом в ладонь ткнёт, что не заметишь, как начнёшь с ним взаправду говорить, словно с другом. И неожиданно становится хорошо и радостно.

Мухтар был западносибирской лайкой серого с переливом окраса. Широкогрудый, отчего, возможно, несколько медленный. Когда ластился и помахивал хвостом, чуть поскуливал, но так, словно песню радости и любви пел. По охотничьей части оказался у Мухтара один дефект: у него не было хорошего верхнего чутья, поэтому он не мог найти зверя просто по запаху, разносимому ветром. Ему нужны были обязательно свежие следы. Между тем, видел и слышал отлично, этим частично компенсировал свой недостаток. Работал он хорошо, особенно по белке и глухарю. Но за зверем далеко не уходил, лаял не яро, а так спокойно-спокойно, с расстановкой и глухо. С Мухтаром отец добыл своего первого кабана, который оказался очень жирным, как хорошо откормленная свинья. И мясо тоже оказалось мягкое и вкусное. Больше отец не добывал таких жирных кабанов.

Мухтар как-то быстро постарел и одряхлел. Помнится мне, что ещё успел он побывать в капкане и сломал лапу.

Умер Мухтар в своей будке под верандой, тихо и незаметно. Несколько дней не выходил из неё, а потом умер. Отец забрался под веранду, вытащил мёртвого пса и положил в мешок. Мы отнесли его на ту сторону Валовы на бугорок и положили вместе с Туманкой, чёрным щенком. Его недели две до этого взял себе брат Андрюха. Брат привязался к щенку, а щенок к нему. Но в тот день, когда мы собирались хоронить Мухтара, какой-то мотоциклист, конечно, по недосмотру, сбил Туманку. Помню, брат сильно расстроился. Нет, он не плакал, но стоял словно парализованный, пока мы закапывали собак. Позже у нас откуда-то появилась мягкая игрушка: чёрный щенок. Его звали Пиратом, и брат долго, вплоть до армии, а может и дольше, хранил его.

 

Найда и Соболь

Вторая собака, которую я помню, – Найда. Отец привёз её через пару лет после появления Мухтара. Тоже лайка западносибирской породы. Окрас, как и у Мухтара, серый с переливами. Но всё-таки какой-то особенный, более насыщенный, а перелив словно живой, словно всё время в движении. Найду отец взял специально для приплода, при этом с трудом удалось выпросить. Это была не простая собака, а помесь с волком. Она прожила у нас, наверно, год или полтора. С ней никто не охотился. Да и как можно было охотиться с такой собакой на первых порах. Привезли её настолько злую, что просто ужас. Она сидела на цепи и никого к себе не подпускала. Даже кормить приходилось, подвигая тарелку с едой длинным черенком от граблей. Этот черенок зверская собака неожиданно и зло успевала схватить и искусать. Но через несколько месяцев Найда подобрела, её даже иногда пускали вольно. Но всё-таки оставалась она какой-то дикой и невоспитанной. Легко перемахивала высокие заборы, носилась как угорелая, нас хозяевами по-настоящему не признавала. Два раза она укусила за палец десятилетнюю девочку, нашу родственницу. Как-то эта девочка приехала к нам в гости, и вот ей досталось. Через несколько месяцев девочка приехала снова, и снова её укусили за ту же руку. Чем она не понравилась Найде, не знаю. Помню, что тогда кто-то сказал: «Палец прокусила». Но к медикам обращаться не стали. Я так понимаю нынешним умом, что «прокусила» вовсе не палец, а кожу наджабрила. Собака, наверно, попросту сжала зачем-то ладошку девочки, а кусать вовсе не собиралась.

Первый приплод от Найды родился мёртвым. Второму повезло больше. У нас появились три щенка. Почему-то один из них оказался чёрным, а два серые, такие же как мать. Чёрного у нас украли. Два серых быстро подросли. Мы не могли нарадоваться на них. Высокие на ножках, тонкие, в профиль как резные. Гладкая их шерсть была даже не серой, а серебристой. Поэтому чем-то напоминали подросшие торопливые щенки рыбью мелочь. В это время, когда уже кажется все опасения за жизнь щенков были позади, в деревню пришла собачья чумка. Я помню, что щенкам делали уколы, но одного из них болезнь забрала. Остался только Соболь. Ему предстояло отрабатывать за двух или даже трёх собак. Все свои надежды отец возлагал на этого щенка. Для охотника собака – кормилица наравне с ружьём. Она, наверно, также важна, как крестьянину лошадь, а может даже важнее. Мама рассказывала, что сначала отец охотился с собаками дедушки, русско-европейскими лайками. Потом несколько раз пытался привезти породистого щенка из питомника с Кирова, но всё неудачно.

Двух первых своих белок Соболь нашёл в шесть или в семь месяцев. И что удивительно, нашёл их скорее, чем Мухтар, залаял своим визгливым ещё голосом. Но после этого детство захватило его, заподкидывало кверху мячиком, стало гонять по полянке кругами, просто так, от радости, заставляло бесшабашно и безрезультатно ловить красивых пёстрых птичек. Всё для щенка было ново, удивительно и невероятно.

Помню, как отец пришёл с охоты и сказал про первые удачи Соболя:

– Сегодня нашёл пару белок. Ну, думаю, всё, путёвая собака. Тут у полянок нашёл, с ходу. Ну, думаю!.. А потом, смотрю, стал за птичками бегать. Про всё забыл…

Отец вроде ругался, но говорил так радостно, что стало ясно собакой:  он доволен и доволен очень.

Детству тоже должно быть время. Съел щенок двух белок, насытился, и стало ему радостно. Про детей в таких случаях говорят: «Серёдка сыта – и кончики играют».

В год Соболь уже работал по-настоящему, но пока в подмастерьях у Мухтара. И как заправский подмастерье, повторял за взрослой собакой почти всё. Он быстро схватывал и применял охотничьи приёмы, накопленные Мухтаром за годы жизни, и вскоре стал главной собакой. Преемственность при воспитании охотничьей лайки самое верное средство. Никакая дрессировка не заменит живой передачи опыта от старой собаки – молодой. Задача хозяина вовремя найти щенка, а потом контролировать, чтоб ниточка, связывающая поколения, не прервалась.

Соболь оказался универсальной охотничьей собакой. Он шёл практически по любому зверю и птице. Обладал невероятным обонянием, отличным слухом и зрением. По запаху мог легко найти куницу, далеко ушедшую верхом, и больше пользовался верхним чутьём. Был одновременно вязкой и послушной собакой, то есть, если отец отзывал его от зверя, он бросал лаять.

Как и Мухтар, Соболь отлично понимал человеческую речь. Возможно, по каким-то интонациям. Идём по лесной тропке, впереди развилка. До этого Соболя не видно, широко по лесу бегает, зверя ищет, а тут появился, недалеко от нас вертится. Отец скажет:

– К избушке пойдём!

Или:

– Направо, Соболь!

Или:

– Сегодня напрямую к реке!

И Соболь уже стремглав бежит в нужную сторону. Как понимал? Когда стал старше, уже не надо и говорить. На развилке он сидит, ждёт. Махнёшь рукой в нужном направлении. И готово – побежал. Покажешь на какой-нибудь старый след, который вовсе запах потерял – пойдёт по нему беспрекословно, вприглядку.

Часто зверя брал хитростью. Никогда не лаял на лося сзади, только спереди, чтоб лось не убегал, а останавливался. Старался сделать так, чтоб лось к отцу ближе подошёл, на чистое место показался. Однажды выманил таким образом и подвёл к отцу на выстрел волка. Зайца умел перехватить на кругу. Не гнался за ним, а ждал в засаде и в нужный момент выскакивал и давил. Когда шёл за куницей, то сначала гавкнет пару раз – это значит, наверх на дерево поднялась. Гавкнет ещё раз: куница спустилась и вот снова поднялась. И только когда зверя найдёт и уверен, что он здесь, залает по-настоящему. Наполнится лес его лаем. Наполнится и что-то у тебя внутри, сердце словно чуть заподрагивает вслед за лаем.

Как-то Соболь дрался с рысью. Помню, отец пришёл из леса поздно, мы уже ложились спать. Это было в декабре. Снега напало уже много, почти по колено. Но ходили ещё без лыж. Это самое такое время, когда на лыжах ещё плохо ходить, потому что в ельничке снега мало, весь брусничник видно, а в сырых местах выступает вода и лыжи можно заморозить. С другой стороны, пешком по чистому месту идти тяжело, ноги наломаешь. Но если каждый день в лесу, то уже натоптаны тропинки, и вроде ничего. Охотники обычно ходят пешком: «На лыжах ещё надоест за зиму».

Вот в такое переходное время и попалась отцу рысь. Соболь догнал её.

– Снег глубокий. Пёс прыжками идёт, а рысь всё одно рысью, на то она и рысь… – рассказывал отец.

Дело происходило на Большой Уфтюге, около Горелого Моста. Соболь нагнал рысь, начал драться и остановил. Благодаря этому отец успел подбежать и добыть зверя. Моему детскому воображению представлялось, что драка происходила прямо на Горелом Мосту, как настоящий серьёзный поединок.

Рысь поцарапала Соболю морду и порвала ухо. В тот день отец, придя из леса, первым делом обработал раны собаке и накормил её чем-то вкусным, а уж потом показал нам шкуру.

Волчья порода в Соболе проявлялась не однажды, но чаще всего в драке с собаками. И Мухтар, и Соболь, если на них нападали, всегда прижимались задом к забору или дому, чтоб тыл был защищён, а врагу выставляли пасть с зубами – попробуй тронь. Но это в деревне. А если нападут в чистом месте? Как-то я пошёл с Соболем смотреть кротоловки. По небольшой тропе за Валову. И тут на него напала целая свора собак. Пять штук. Всё это были охотничьи лайки и принадлежали одному человеку. В первую минуту я опешил, но не от испуга, а от того, что увидел. Из клубка дерущихся собак стали одна за другой вылетать эти самые собаки. Они вылетали, как попало, метра на два в сторону и на метр в высоту. Дрыгая ногами, иногда переворачиваясь в воздухе и шлёпаясь то на спину, то на бок. Некоторые тут же вскакивали и, разъярённые, кидались обратно в клубок, некоторые возвращались в драку с опаской. Но всё вылетали и вылетали одна за другой, в разные стороны. Я понял, что это орудует Соболь. Каким-то образом, каким-то своим приёмом, взяв за шкирняк, он выкидывал врагов. Опомнившись, я побежал на помощь, закричал:

– Эх вы! А ну пошли!

И собаки, видимо, уже получившие хорошей трёпки, тут же отступили и пропали из виду. Остался только Соболь. Он, широко расставив лапы, крепко стоял на всех четырёх и всё ещё скалился, показывая крепкие зубы и морщиня нос.

Крыс и мышей Соболь давил между делом. И около дома и в лесу. Если снега уже много, часто собаки идут по натоптанным человеческим тропинкам и только за зверем сворачивают и уходят в лес. Так вот, бежит Соболь впереди тебя, сунет голову в снег и достанет оттуда мышь, большую, толстую, положит рядом с тропинкой и дальше бежит. Ещё раз голову сунет, ещё мышь достанет. И так это у него получается, словно фокусы показывает.

За кошками не то чтобы гонялся, но давил особенно наглых. Я один раз сам видел. Бежит Соболь по дороге, и вот сбоку из чей-то калитки выскочила кошка, чёрная, – зашипела. Я не заметил, как что произошло. Шагал метрах в трёх-четырёх от Соболя. Его туловище закрывало от меня кошку. Но, видно, та напала. Соболь как будто даже шаг не сбавлял, даже и головы не поворачивал, бежит дальше. Смотрю, а на земле лежит кошка, и уже неживая. Давил он мастерски, хватал чётко за шею. Молниеносная реакция и знание, куда кусать, давали ему преимущество перед собаками и перед многими зверями. Как-то уже ближе к старости Соболь на моих глазах сумел поймать рябчика. В другой раз умудрился с воды взять утку. Об этом случае рассказывал отец. Стоял уже конец октября, лист с деревьев осыпался. В это время над Липовкой шла перелётная утка, которую у нас называют чернь. Утка похожа на гоголя, но окраской совершенно чёрная. Бывает, где-нибудь на реке на тихом плёсе собирается этих уток по несколько сотен. На чернь нарвался как-то отец. Правда, не на реке, а в лесу. У нас на Хохляцких вырубах есть три лужи, разной глубины и площади. Лужи эти можно назвать прудиками. Самая большая из них такая, что ружьём, пожалуй, не дострелишь с одного берега до другого. Вот на одной из этих луж отец и наткнулся на уток. Он тогда уже ходил с промысловым одноствольным ружьём двадцать восьмого калибра. Но даже с таким маленьким ружьём можно было надеяться на удачу. Отец подкрался и выстрелил. После громкого, с перехлопами, взлёта стаи на воде осталось четыре утки. Ещё одна, видимо, подраненная, поднявшись, сразу опустилась в соседнюю небольшую лужицу. Как оказалось, на свою беду. Рядом с этой лужицей стоял Соболь. Он дождался, когда утка подплывёт к берегу и, осторожно высунувшись из травы, прыгнул и схватил подранка за шею. А потом принёс отцу.

Не обошлось, конечно, и без проблем. Охотничья собака может задавить и домашнюю скотину. В летнем курятнике, а вернее, в собачьем вольере, родители завели цыплят-бройлеров. Ухаживала за ними бабушка. Цыплята выросли уже довольно большими, когда Соболь каким-то образом забрался в вольер и задавил семь курочек. Бабушка тут же в вольере поучила его подвернувшейся под руку штакетиной, что так делать нельзя. Соболь не огрызался, а забравшись в угол и наклонив голову, терпеливо сносил побои. Да и много и сильно ли бабушка могла поколотить собаку даже в сердцах? Но после этого случая Соболь не только не нападал на домашнюю скотину, но даже не смотрел в её сторону, словно ему было противно на неё смотреть. С первого раза всё понял.

Настоящим хозяином Соболь признавал только отца, которого слушался беспрекословно. Нас, его детей, он слушался, но не всегда. Сходишь с ним на охоту и, если ничего не добудешь, то беда, на другой день уже не пойдёт, сколько ни зови, словно обидится. А может, попросту без доверия к тебе относится. Помню, в этих наших походах в лес меня поражало терпение Соболя. Охотиться на пушного зверя ещё рано, но собак с собой берёшь: мало ли, глухарь попадётся. И вот засвистят рябчики, начнёшь к ним подкрадываться. Соболь эту мою дичь не пугает. Ляжет где-нибудь и ждёт. Я по неопытности подкрадывался долго, иногда по часу. А за это время уже забудешь, куда пошёл, забудешь и про Соболя. Наконец, выйдешь на дорогу. Забросишь оставленный рюкзак на спину, ремень ружья перекинешь через голову. И только сделаешь несколько шагов, смотришь, из ягодника Соболь поднялся, словно появился откуда-то. Поднялся и побежал вперёд меня как ни в чём не бывало.

По деревне Соболь впустую почти не бегал, только с нами. Да ему и некогда было: на охоте выбегается, вымотается. Как начнётся сезон, если дома – свернётся калачиком и лежит около калитки. И кажется, спит крепко. На самом деле, всё, что происходит вокруг, контролирует. Иногда голову приподнимет, посмотрит. Мне даже казалось, что он ложится таким образом и часами не шевелится только для того, чтобы не пропустить момент, когда выйдет на крыльцо отец, собравшийся на охоту.

Вообще, Соболь был очень серьёзным псом. Не любил пьяных. Как-то к нему полез обниматься и ласкаться мужик:

– Соболь, Соболь. Ты мой друг. Ты меня понимаешь.

Соболь огрызнулся, задел клыком нос незадачливого друга и порвал его. Пришлось мужика везти в больницу и зашивать ему рану. В другой раз старшие ребята подговорили малыша сесть на пса как на лошадку и прокатиться. И снова Соболь огрызнулся. Слава богу, что наши деревенские люди в обоих этих случаях не написали жалобу и не заставили отца убрать собаку.

Сдал Соболь как-то быстро, за год. Так всё вроде – бегал, бегал, искал зверя. А потом вдруг какую-то его главную жилу перерезали, и всё. На Соболя стало жалко смотреть. Короткая шерсть поменяла цвет, стояла ершом. Именно ершом и чем-то напоминала старый отслуживший свой век ёршик для мытья бутылок. До этого густой пушистый хвост больше походил на изогнутую, слегка подпушенную проволоку. В позвоночнике у Соболя, видимо, что-то надломилось, и спину выгнуло дугой наружу. На лапах, которые хуже держали, он просел.

До промыслового охотничьего сезона оставалось ещё больше месяца. Но было ясно, что Соболь не сможет его открыть, особенно после первых настоящих приморозков. В лес с нами он ходил редко, даже если отец брал с собой ружьё. Теперь уже не лежал калачиком около калитки, а всё время проводил в будке под верандой, где умер Мухтар. В будке, наверно, было темно и тихо. Я помню, что перед последним своим походом в лес он не выбирался из будки дня три. И даже когда свистели есть, он не появлялся. Мне даже подумалось, что Соболь помер или впал в забытье и уже ничего не смыслит и не видит. Но заглянуть внутрь я не решался.

В тот день мы задумали пойти с утра за грибами. Соболь, видимо, почуяв сборы на веранде, выскочил из своей конуры. И мне показалось, что выскочил как-то бодро, совсем по-молодому, словно собаку подменили. Правда, это длилось недолго, но чудесное преображение я успел заметить. Перед тем, как мы вышли, отец посоветовал Соболю не ходить. Именно посоветовал, а не приказал. Соболь посмотрел на него, чуть приподняв голову, скульнул и, помахав хвостом-проволокой, обогнул хозяина и вышел на дорогу.

Мы ходили за овдинцами – грибами для соления. Их в лесу оказалось мало. Они чуть переросли и уже разворачивались в воронки. Погода стояла морочная, а до этого лили дожди. Всё в лесу сыро и мокро, чавкает под ногами. Грузди и волнухи до краёв наполнены дождевой водой – словно то тут, то там стоят чаши с вином. Особенно красивы грузди. Во время дождей они совершенно освободились от опавшей листвы. Белые-белые, не тронутые ни червём, ни жёлтой гнильцой. Будто из слоновой кости вырезаны. Иногда они напоминают не чаши, а редкие красивые цветы. Такие цветы можно сравнить с первыми подснежниками весной.

Соболь шёл всю дорогу, склонив голову и почти уткнувшись носом в землю. Он машинально перебирал лапами в одном темпе, казалось, что взял какой-то редкий след и боится его потерять. На самом деле, он, наверно, попросту весь был сосредоточен на том, чтобы не упасть, и поэтому почти не замечал ничего вокруг. Как только мы останавливались, он ложился. Благодаря опыту, не всегда Соболь оказывался позади, иногда он обгонял нас, удачно срезав дорогу. Но в основном всё-таки плёлся сзади.

Так как грибов было мало, короба и корзины мы набрали только к вечеру. А к асфальтированной дороге вышли и вовсе в полной осенней темноте. Но в Липовку возвращались не по трассе, а по старой грунтовке. Это километра на полтора дальше, зато безопаснее для собак. Грунтовка, петляя, несколько раз пересекает трассу. Помню, мы благополучно пересекли асфальт в одном месте. Соболь тащился сзади. И тут откуда-то появилась машина. Вернее, осветили дорогу её фары. Видимо, до этого машины не было видно за горой. Но казалось, что фары зажглись только сейчас или переключились с ближнего света на дальний. Соболь стоял посерёдке дороги, топорщаяся ершом шерсть его светилась. Он успел поднять голову и посмотреть в сторону машины. Из открытой пасти его вырвался парок. Машина нисколько не притормозила. Теперешним умом я думаю иногда: «Может, водитель принял Соболя за волка? Ведь он так был похож на волка по окрасу». Послышался тихий хлопок. Мы поставили корзины и побежали туда:

– Соболь! Соболь!

Он не шевелился, но махнул нам несколько раз хвостом на прощание.

Отец поднял его на руки:

– Совсем пёс лёгкий стал.

Мы унесли Соболя в лес и оставили. До дома шли молча, разговаривать совсем не хотелось. У меня на душе было больно и одновременно светло. Я шёл и вспоминал жизнь Соболя с самого его щенячьего детства.

На другой день рано утром мы вернулись за Соболем и отнесли его на пересечение двух грунтовых дорог. Отец хотел похоронить его почему-то именно здесь:

– И на бугорке, и у сосен, и люди иной раз пройдут.

Позже я понял его задумку. По этим дорогам мы часто ходили на охоту. И вот сядешь на пересеченье дорог, отдохнёшь, вспомнишь старое.

 

Чара

Когда Соболь был в самой своей силе, у нас появилась ещё одна собака – Чара. Отец выменял её совсем маленьким щенком на медвежью шкуру. Чара была такой маленькой, что ещё только-только научилась ползать. Её кормили молоком, а спала она на кухне вместе с курицей, отморозившей себе гребень. Курица каждый раз удивлённо квохтала, когда к ней под бочок ползла Чара, но, сама находясь на кухне на птичьих правах, щенка не прогоняла.

Чара подросла, и мы увидели, какая она красавица. Западносибирская лайка коричневого окраса и словно с картинки к нам сошла. Всё в ней соответствовало породе. Имела Чара самую настоящую родословную. Но вот беда, в охоте ничего не понимала. Отец долго списывал это на то, что щенком Чара попала сначала на кабанов, а потом на волков. В лес она ходила и даже начинала лаять вслед за другими собаками, но как-то беспорядочно и ошалело. Она чувствовала, что вот где-то близко зверь, чувствовала общее напряжение. Перевозбуждалась, начинала лаять, бегать, скакать, этим только портя всё дело. Зато матерью Чара оказалась просто превосходной. Она заботилась о щенках, учила, как себя вести. В отличие от других собак, на охоту от надоевшего потомства не рвалась. Помню, как-то она ощенилась в срубе новой бани. Захочется посмотреть интересное, придёшь к срубу. Он стоит на фундаменте из нескольких камней. Уже под крышей. Подождёшь немного. Вот из лаза в углу около большого камня выглянет Чара, проверит, кто пришёл: свои или не свои, сам генерал или его солдаты. Чара выглянет и обратно в сруб спрячется. А уже потом, через несколько секунд, вылезет по-настоящему, красиво изогнув спину. Вслед за ней появятся все четыре щенка. Окраской в мать. Вышагивают словно на параде. Чара проведёт их туда – обратно несколько раз, позволит погладить. Потом проводит в лаз. Сама обернётся: «Ну, разве я не молодец?». И в лазе скроется вслед за щенками.

 

Мухтар и Стрелка

От Чары у нас появились Мухтар и Стрелка. Мухтар из первого или второго помёта. Он был коричневого окраса, но не такого чёткого, как у Чары. Больше рыжеватого с тёмно-серым. С широкой сильной грудью. Не то, чтобы он ничего не понимал в охоте, но оказался какой-то неполноценной собакой. Может быть, на нём сказался перелом в общем отношении к охоте. Например, шкура белки резко упала в цене, порох и дробь подорожали. Если удавалось подбить белку с одного выстрела – это уже было невыгодно, порох и дробь стоили дороже. Приходилось отучать собак от того, чтобы они шли по белке. А они часто всё равно лаяли заливисто, требовательно и ждали, когда же прозвучит выстрел.

Мухтар хорошо шёл по крупному зверю: лосю, медведю. Но лаял слишком яро, подбегал слишком быстро. Поэтому лось под ним стоял плохо, зато медведь, наоборот, останавливался и даже, раззадоренный, гонялся за наглой собакой.

Мухтар оказался проблемным псом. Время от времени он нападал на вольно гуляющих по деревне овец и давил их. Я раз видел издали, как он ловким движением закинул на спину полугодовалого барашка и понёс. Приходилось платить.

Мухтара мы отдали дядьке в Вельск, подальше от мелкой живности. Первым делом, надо сказать, он нашёл дядьке медведя на берлоге. Через пару лет Мухтар пропал прямо в городе. Сорвался с цепи и, почувствовав волю, куда-то убежал навсегда.

 

Стрелка родилась через несколько лет после Мухтара. Оказалась серого с белым и рыжим окраса и с шерстью не такой короткой, как у остальных собак, а чуть подлинее. Щенком она очень любила поесть. Иной раз наестся так, что раздуется как мяч. Именно глядя на Стрелку, я понял, почему некоторых собак называют Шариками. Такие наедятся и превращаются в настоящие шары. Стрелка так и осталась немного толстоватой и чуть короткой на лапах. Она росла вместе с кошечкой. Вместе спали, греясь друг о друга, вместе лакали молоко из миски, вместе играли. Когда Стрелка выросла, на кошек не обращала никакого внимания. Нет, она к ним не ласкалась, замечая, что они против, но и не гонялась, не бегала. Ну, кошка и кошка. Что-то выключилось у неё в мозгу, и напрочь пропала любая собачья ненависть ко всем этим наглым мяукающим и шипящим. Но вот беда, точно так же она относилась и к куницам. Самое удивительное: почему? Ведь куницы не из кошачьих и только по внешнему виду напоминают их. Во всяком случае, за куницей она не шла. Бывает, Мухтар старается изо всех сил, конечно, по мере своих личных возможностей. Но по запаху найти не может и только когда увидит куницу на дереве, залает. Чара бегает как угорелая. А Стрелка тявкнет пару раз и лежит где-нибудь под ёлочкой. Ждёт, чем закончится суматоха. Крикнешь ей: «Стрелка ищи!». Она выскочит, ещё пару раз гавкнет – и под другую ёлку. Весь вид её говорит: «Ну, зачем всё это, не понимаю».

Когда вошли в полную силу Стрелка и Мухтар, снова поднялась цена на пушнину и особенно на белку. Пришлось заново обучать собак этой охоте. Но непосредственная передача опыта от поколения к поколению прервалась, и обучение происходило не так-то просто. Удивительно, что сначала собаки боялись есть белок. Дело в том, что, когда добудешь белку, сразу шкураешь её, тушку отдаёшь нашедшей собаке или делишь пополам, резанув охотничьим ножом. Есть лайки, которым нельзя давать белок целиком, такие быстро наедаются, а уж после этого не работают. Им дают в виде поощрения только лапки или голову. Соболю можно было давать белок целиком. Наевшись, он так же хорошо продолжал искать зверя просто ради охотничьего азарта. Бывает, ошкураешь белку, кинешь Соболю тушку, он её на лету поймает поперёк туловища. Потом ловким движением подкинет кверху, так, чтоб развернулась головой вниз и стало удобнее есть. Заглатывал он всегда с головы. Смотришь: хрусть, хрусть – в несколько приёмов, как печенюшку особо сладкую или сухарик маковый, проглотил. Поэтому мне было удивительно, когда я, добыв первую после длительного перерыва белку, кинул её собакам. Они долго не притрагивались к тушке. Нюхали её, перекатывали носами по снегу. Наконец Мухтар осторожно взял белку краем рта, надкусил голову. Он долго грыз эту голову, словно она оказалась железной, а к самой тушке так и не притронулся. Пришлось забрать мне белку с собой на приманку. Через несколько дней охоты собаки расчухали, в чём дело. И уже с нетерпением ждали, когда я закончу шкурать белку и кину полагающуюся им долю. Но ели они всё равно как-то неловко, медленно, даже с чавканьем. Больше походили не на охотничьих лаек, а на дворовых, не знающих воли псов, аппетитно чавкающих доброй горбушкой хлеба из хозяйской руки.

Если Стрелка не шла по кунице, то отлично шла по лосю. У неё была своя особая манера облаивать этого зверя. Она ни останавливала его, ни старалась подвести к хозяину, как Соболь. Она попросту садилась на зад метрах в десяти от лося и, глядя на него, словно стараясь загипнотизировать, негромко размеренно лаяла. Иногда испугавшийся сначала лось через пару минут успокаивался и даже продолжал кормиться, уже не обращая внимания на глупую собаку. К сожалению, Стрелка тоже была падка на деревенских барашков. Возможно, от этого и пострадала. Как-то она попросту не пришла домой.

Хотя один раз до этого Стрелка и Мухтар уже пропадали у нас недели на две. Видимо, кто-то, зная, что это хорошие охотничьи собаки, увёз их. Потом охотился с ними и даже добыл лося. Наверно, одновременно с этим собаки наткнулись на угол нашего путика и по нему справили дорогу домой. То, что с ними недавно добыли лося, я понял по набитым битком животам. Иногда они отрыгивали куски непереваренного ещё мяса, как волки, и вновь заглатывали его.

 

Белый Соболь

От Стрелки у нас родился Соболь (белый Соболь). Он был такого же роста как мать, но по окрасу почти весь белый. Чуть только серого на ушах, на одной лапке, да серое пятно на боку около хвоста.

Щенком Соболь любил всякую еду зарывать про запас: косточки, кусочки мяса, хлеб, даже какие-то палочки. А потом забывал о своих захоронках. Делал он это обычно на картофельном поле, где мягкая земля. Иной раз копаешь картошку и вдруг найдёшь косточку – сразу знаешь, чья работа.

Как-то мы резали бычка. Собакам достались кишки. Получил свою порцию и щенок Соболь. Он быстро наелся и, понятное дело, пошёл прятать оставшееся мясо. Стрелка даже и не думала отнимать его. Она села в тени около забора и внимательно наблюдала, куда щенок зароет мясо. Как только Соболь закончил своё дело и довольный убежал, Стрелка подошла к захоронке, раскопала её и съела. Так повторялось не раз.

Соболь шёл по зверю примерно так же, как Стрелка. Даже перенял манеру лаять на лосей спокойно, сидя на заду. Иногда я шутил, что, наверное, лоси принимают Соболя за зайца и думают: «Что это такое? Заяц начал лаять». Боялись мы, что Соболя и пристрелят вместо зайца. Но погиб он не так. Когда не стало отца, охота наша разладилась совсем. Пушнина снова упала в цене, и заниматься добычей зверя стало не выгодно. Соболь оказался не удел, но на охоту рвался изо всех сил. Как-то в начале ноября, уже после приморозков, он пристроился к одному местному охотнику. Тот старался прогнать Соболя, кричал на него. Но хитрый пёс украдкой на порядочном расстоянии шёл следом. Наконец, преградой для него стала река. Она уже наполовину замёрзла. На тихих местах образовались далеко выдающиеся в реку льдины. Около самого берега белые, посыпанные снежной пылью, а дальше становящиеся всё тоньше и тоньше, а потом и вовсе превращающиеся в прозрачное стекло, перед которым подрагивает вода. Середина реки ещё бежала. А на мелком броде Старой Речки можно было переправиться в сапогах с длинными голяшками. Так и сделал охотник. Жалея свою лайку, он перенёс её на руках. Шёл осторожно, так как боялся поскользнуться на обледеневших камнях. Оказавшись на другом берегу, охотник показал Соболю, переставшему прятаться, кулак.

Охотник пошёл одним берегом, Соболь – другим. Через пару километров охотник повернул в лес. Река в этом месте была особенно глубокой. Соболь не знал, что делать. Он метался по берегу, скулил и жалился. Наконец, решительно спрыгнул на лёд заберега, сделал по нему пару прыжков, оставив у берега на снежной пыли следы, и скользнул в воду, чуть обломав самую кромку прозрачного стекла. На другой стороне выбраться на лёд он не смог. Ледяной заберег обломался только в самом начале, а дальше не пускал собаку, резал лапы словно ножом. Соболь скулил, когти скребли по скользкому, но не за что было зацепиться. Охотник слышал последние вскрики собаки, но думал, что та попросту скулит на противоположном берегу, и не пошёл на помощь. Да и что бы он мог сделать?

Когда погиб Соболь, я вспомнил слова отца: «У нас Соболи своей смертью не умирают». В самом деле: один утонул, другого – сбила машина. Мама рассказывала, что до этого был ещё один Соболь. Очень высокий на лапах. Благодаря своим длинным лапам он пару раз уходил от волков, а в третий раз не смог.

После гибели белого Соболя мама сначала вовсе не хотела брать собаки. Да и к чему? Я уехал учиться, охотой как таковой никто не занимался. Но потом она взяла щенка у одного охотника. Не чистокровного, конечно. Помесь карело-финской лайки с каким-то крупным псом. Мама брала не для охоты и выбрала того, что потрусливее да поглупее. Просто, чтоб дом охранял, а на людей не кидался. Таким он и вырос. Назвали его, недолго думая, Мухтаром. В начале своей жизни, месяце на восьмом, попал Мухтар под машину. Я как раз приехал домой на побывку, и помню, как мама плакала: «Хвостом-то шевелит, глядит. Не знай, что будет». Она думала, что он помрёт. Сильно покалеченной оказалась задняя часть. Мухтар долго отлёживался и за это время превратился в философа-мыслителя. Когда подойдёшь к нему, смотрел одновременно на тебя и куда-то внутрь себя. Казалось тогда, что под шкурой скрывается другое существо, и глаза принадлежат ему. Наконец, Мухтар стал привставать. Две передние лапы работали отлично, левая задняя тоже ничего. А вот правая задняя подтянулась к животу и, казалось, совсем помертвела. Мухтар научился бегать на трёх лапах. Но, видимо, что-то ещё оказалось переломано кроме лапы. Весь зад собаки стал сохнуть. Вскоре иссох так, что перед и голова перевешивали. Сколько раз я видел, как Мухтар пытался ускориться, задняя лапа его отрывалась от земли, зад поднимался в воздух и он бежал метров десять только на передних лапах, как цирковая собака. Где-то через год омертвевшая лапа начала оживать и постепенно разгибаться. Зад налился силой. До этого казалось, что голова и грудь от одной собаки, а зад от другой. Теперь туловище стало пропорциональным. Шерсть набрала густоту. Мухтар забегал на всех четырёх лапах. Но, помня свою неполноценность, драться с собаками долго опасался и старался всё решить миром. У мамы он регулярно давил кур. Мама его наказывала, но всё время прощала.