Анатолий ПОДОЛЬСКИЙ. ПОРТФЕЛЬ КАПИТАНА. Рассказы

 

Анатолий ПОДОЛЬСКИЙ

ПОРТФЕЛЬ КАПИТАНА

Рассказы

 

ПАВЛОПОСАДСКИЙ ПЛАТОК

 

До родной деревни оставалось совсем ничего, и в машине все смолкли. Так было всегда: после продолжительной поездки вся семья осознавала, что отец, подъезжая к отчему дому, волнуется, и как-то само собой прекращались все разговоры, шутки, никто не предлагал уже закончить решение кроссворда или дать правильный ответ на хитроумную загадку.

Я и в самом деле испытывал щемящее чувство радости и грусти одновременно, когда ехал по знакомым с детства местам. Всё здесь казалось милым и родным. Много лет назад после окончания школы я уехал из этих мест, но старался по возможности бывать на родине. Здесь жила мама, Мария Васильевна, жила одна, так как мой отец, Анатолий Александрович, с которым они прожили вместе 55 лет, скончался и был похоронен на местном кладбище «У Старого Егория». Мы с женой Лидой неоднократно предлагали маме переехать к нам, в город, но она под разными предлогами всё не соглашалась.

На этот раз я был настроен решительно и, заручившись поддержкой Лиды, дочки Кати и даже маленького внука Алёши, решил во что бы то ни стало уговорить мать переехать к нам в городскую квартиру. Машина мягко остановилась на лужайке около дома. Трава вокруг построек была выкошена. Мама знала, что семья наша вот-вот приедет и, несмотря на свой возраст, а ей было уже за восемьдесят, сама загодя навела порядок в доме и во дворе.

Она, как всегда, была рада нашему приезду. Вынимала из русской печи «шти», сваренные из мяса и овсяной крупы, собирала на стол деревенские яства и, как водится, по особому случаю ставила самовар. Раньше в доме было три самовара: один, полученный по наследству от бабушки и дедушки по отцовской линии, был отдан младшему брату Саше, который жил в Ленинградской области, другим самоваром мама пользовалась сама, а третий был специально для нас, чтобы на даче наслаждались.

Пока Лида с Катей раскладывали из многочисленных пакетов привезённые продукты, я достал из дорожной сумки свой подарок – большой белый платок из тонкой паутинки. Несмотря на свои размеры, он был настолько невесом, что я в который раз удивился мастерству рук, его создавших.

Мама приняла подарок с улыбкой, но, как водится, стала укорять: «Зачем возишь? Куда мне их?». Но по всему было заметно: ей приятно получить этот чудесный платок. Платков у мамы было много – целая коллекция. С детства мы знали, что у неё особое отношение к платкам. Хранились они в отдельном сундуке, старинном, сделанном ещё предками матери. По каждому отдельному поводу надевался свой особый головной убор, соответствовавший времени и месту: летом на сенокос – лёгкие белые платочки; в гости или на женские посиделки – расписанные цветами платки; зимой сначала надевался простой ситцевый платок, а сверху – тёплый шерстяной. Нарядные, в цветных рисунках полушалки надевались, когда мама шла в другую деревню или ехала к родственникам. Для особых случаев, например, для свадеб, которые в деревнях в те годы отмечали шумно и весело, были припасены в отдельной стопке праздничные шали.

Об этом увлечении мамы знали все родственники, и когда приезжали к ней в гости, то непременно старались привезти свой, особый, с неповторимым рисунком платок или полушалок. Мама оставляла себе немногие, наиболее дорогие её сердцу, остальные раздавала дочерям, племянницам, просто знакомым молодым женщинам, а потом и внучкам.

Когда в очередной раз мы привозили ей настоящий оренбургский платок хорошего качества, то знали, конечно, что ей не нужно такое количество тёплых платков, и она передарит его родственницам или ещё кому-то, но традиция уже устоялась и изменить её было невозможно.

Мама могла долго и любовно показывать свою коллекцию из раритетного сундука и о каждой вещи рассказывала целые истории. Она помнила: где купила, кто подарил, почему она так бережно хранит тот или иной экземпляр.

– В этом полушалке меня увидел Толя (так она называла отца) зимой 45-го, когда он бравым моряком вернулся с войны. Родители Толи хоть и были раскулачены в 30-х годах, но всё равно считались состоятельными людьми и хотели, чтобы невеста сына была из такой же обеспеченной семьи. Но всех девушек, которых привозили ему на смотрины, он отверг, и стал ухаживать за мной. Скажу по секрету: когда я была ещё маленькой – мне, наверное, лет восемь исполнилось, а ему шестнадцать – и он уже дружил со своими ровесницами, – я часто видела, как девушки заходят к нему в дом, и думала: «Ходите, ходите, а я вот вырасту и замуж за него выйду».

Сразу после Нового года, в 46-ом, мы сыграли свадьбу. Жить стали в погребе, приспособив его под временное жильё, и заготавливали лес для строительства своего дома. На этой тяжёлой работе я и надорвалась. Когда родился наш первенец, то прожил всего несколько дней. Муж сколотил маленький гробик, я завернула мальчика в белый платок и сама положила его в первое и последнее пристанище. Слава богу, другие дети родились все здоровыми.

А вот в этом платке я ходила с Толей расписываться в сельсовет. Это было, когда я в положении уже со второй дочкой была. Шли пешком – десять километров туда, десять обратно, но для нас это было обычным явлением.

А в этом я ездила в Мурманск повидаться с сестрой и братьями. Спустя несколько лет после войны умерла наша мама Ульяна; она очень любила отца, так и не смогла пережить его гибель на фронте; все мои братья и сестра уехали в Заполярье. С той поры в родительском пятистенке никто не живёт, хотя сам видишь, он и сейчас выглядит добротно. А место какое – на самом берегу реки. Загляденье просто!..

Мария Васильевна рассказывала не торопясь, бережно перекладывая шерстяные, ситцевые, шёлковые платки и полушалки.

– Мама, да у тебя каких только нет! Это же настоящий музей! – восхитился я.

– Конечно. Но хочется мне увидеть ещё, хотя бы раз, один платок. Уж очень он мне приглянулся.

– Почему увидеть? Ты скажи, какой, мы купим тебе.

– Ой, не знаю. Больно уж он красивый, не встречала я такого никогда.

– Ну ты опиши его. Рисунок-то какой?

– Не рассказать мне. Знаю только, что цветы – краше нет, плывут в облаках. А небо чистое-чистое.

– Мама, не могут цветы вместе с облаками плыть.

– Не знаю, могут или нет, но только видела я.

– А где ты видела?

– Видела во сне. Приснился мне этот платок. Будто ты мне его подарил. Забыть не могу красоту эту.

Мне хотелось разговор превратить в шутку, но видя, что мать говорит серьёзно, не стал иронизировать.

Сундук с ценным для матери содержимым стоял на закрытой веранде. Она регулярно просушивала содержимое, поэтому за десятки лет женские платки, столь незаменимые в деревенской жизни, не истлели и не потеряли красок.

Она уже давно и не раз объяснила нам, кому и какой платок отдать после её смерти, но я всерьёз не принимал её слова, считая, что мама у нас была всегда, так будет и дальше.

В детстве у меня с ней были очень трогательные отношения. В деревнях русских не принято быть откровенно ласковыми и нежными к своим детям. А тогда и вовсе время было непростое, мальчики и девочки с самого раннего возраста работали: в колхозе – летом и дома – в любое время года, поэтому было не до сантиментов.

Но маленьким я был так привязан к матери, что ей было трудно казаться со мной строгой.

Мама рассказывала, что уже в начальной школе я отличался начитанностью и всезнайством. Иногда говорил ей фразы из художественных книг, смысл которых она не всегда понимала, но чувствовала гордость, что сын её растёт не простым деревенским парнем, а тянется к другой, далёкой и непознанной ещё жизни.

Иногда, жалея, она уберегала меня от физической работы. Загодя зная, что предстоит делать днём (распорядок работ устанавливал отец), она заворачивала в простенький головной платок небольшой гостинец, например, свежеиспечённый пирог, и наказывала мне, чтобы я отнёс его родственникам из другой деревни. Там меня встречали, поили чаем, расспрашивали о родителях.

Особенно мне нравилось посещать дома, где были книги, патефон или хотя бы велосипед. Всё это поступало в моё распоряжение, и день незаметно пролетал. К вечеру я бегом бежал домой и сразу спрашивал:

– А где мама?

Старшие сёстры Рая и Валя, целый день работавшие наравне со взрослыми, иногда язвили по поводу «книжного мальчика», но родители не позволяли меня обижать, да и сами сёстры в общем-то доброжелательно относились к младшему брату, смирившись с его статусом любимчика.

Ещё раньше, когда я только научился ходить, каждый раз, когда мама шла доить корову, я брал алюминиевую кружку (отец привёз её с морской службы), шёл на крыльцо, садился на ступеньки и терпеливо ждал, когда мама подоит корову и нальёт мне в кружку парного молока. К слову сказать, привязанность к молочным продуктам я сохранил на всю жизнь.

Когда наступала самая горячая в деревне пора – сенокос, никаких поблажек уже быть не могло. В это время стар и млад были на пожне. Для детей самое долгожданное время – обед. Перед обедом нас отпускали искупаться в речке. А когда мы возвращались, освежившись в прохладной воде, матери наши уже расстилали в тени на скошенной траве специально взятые для этой цели платки и расставляли на них посуду: блюдца и кружки. Обед готовили на костре по очереди или это делал избранный обществом повар. Чай заваривали только из трав и листьев кустарников.

Вечером после работы, когда все собирались домой, женщины для самых маленьких детей, оставленных дома, опять же в платки или в корзины собирали лесные ягоды.

Головные платки выполняли разные функции. Ими женщины не только вытирали слёзы свои и своих детей, использовали не только в качестве импровизированной скатерти, но и делали из них маленькие узелки, чтобы нести продукты, и большие узлы для переноса вещей. А могли использовать и как средство первой помощи.

Однажды сосед наш топором поранил ногу. Такое случалось крайне редко и было удивительно, так как все деревенские мужчины с детских лет умело обращаются с топорами и другими инструментами. Но сосед случайно задел ветку дерева (дело было в лесу), она изменила движение руки, и топор попал в ногу. Пока одна из женщин отрывала нижний край юбки, чтобы перевязать ногу мужчине, другая быстрым движением сорвала с головы платок и зажала рану.

Другой случай, который произошёл уже со мной, я помню смутно, но мне подробно рассказывали, как и меня самого чудом спасла мама с помощью шерстяного платка. Когда мне не исполнилось ещё и трёх лет, я крутился около топящейся печки-голландки. Сёстры тоже были дома, играли в свои девичьи игры. В какой-то момент я, видимо, подошёл слишком близко к печке, в которой не была закрыта дверца, и на мне тотчас вспыхнула рубашка. Сёстры закричали и в испуге спрятались. А я, объятый пламенем, добежал-таки до входной двери, открыл её и успел позвать маму. Мать была в хлеву, ухаживала за скотиной. Ещё несколько секунд ушло, пока мама, услышав мой крик, забежала в дом. Вбежав в комнату, она моментально стянула шерстяной платок, который был на ней, обхватила им меня и сбила пламя. В больнице, куда меня доставили с обгоревшей спиной, работала фельдшером только что окончившая медицинское училище девушка. Благо, был телефон, и она постоянно консультировалась со специалистами областной больницы. Впоследствии Светлана Васильевна сама рассказывала, что когда она убирала остатки сгоревшей кожи на моей спине, а потом ежедневно делала перевязки, вместе со мной плакали почти все женщины-пациентки больницы. Обезболивающих препаратов тогда в сельских больницах и в помине не было. Трудно представить, какие мучения пришлось перенести, но меня с тяжёлыми ожогами спины сумели спасти. Мне ещё долго пришлось лежать в больнице, а после выписки, уже дома, я каждый раз плакал, когда отец просто зажигал спичку, чтобы прикурить самокрутку.

Этот случай скорее закалил меня, чем надломил. А детская привязанность к маме с каждым годом только укреплялась. Причём я был способен по-своему отстаивать свои права.

Когда мне было чуть больше трёх лет и на свет появился Саша – мой младший брат – произошёл такой случай. Я любил играть с детской корзинкой. Корзинку эту сделал и подарил мне известный в округе Шурка-мельник, который был на все руки мастер: он также хорошо играл на гармошках и сам их изготавливал на заказ для любителей этого русского народного инструмента.

Мастер сделал для детей немало игрушек, в том числе деревянную лошадку на колёсиках, на которой я с удовольствием ездил верхом. Обещал сделать для меня и маленькую настоящую гармошку, но всё откладывал, а потом я вырос, и вопрос сам собой отпал.

Так вот, в корзинке детской хранились разные предметы, важные для мальчишек того времени: гаечки, сломанные карандаши и ручки, свисток, ракушки, камушки и прочее... Когда новорожденного братика впервые принесли в дом, и домочадцы на него нагляделись, завёрнутого в пелёнки ребёнка мама уложила на лавку.

Я сразу понял: теперь вот на этот свёрток, который только и умеет пищать и сосать грудь, будет обращена вся мамина забота. Я не мог с этим смириться, взял корзинку, размахнулся и бросил в своего соперника, и ведь попал – метров с трёх. Все забегали, заахали, стали распелёнывать свёрточек – не досталось ли ему. При этом переполохе виновник даже с места не сдвинулся. Он даже хотел, чтобы его отшлёпали, но никто на него не обращал внимания. Только старшая сестра Рая, которой шёл уже десятый год, немного позже попыталась объяснить мне, что и я был таким же маленьким и беспомощным.

Эту историю я сам рассказал своему брату, когда мы стали совсем взрослыми. Может, вину до сих пор чувствовал. Добродушный Александр только и сказал:

– Ну, тебе же надо было оправдывать звание «маменькина сынка». Ты поступил в соответствии со своим статусом.

В школе я учился очень хорошо, читал на память стихи известных поэтов, участвовал во всех районных олимпиадах по многим предметам, а также, будучи спортивным мальчиком, ездил на районные соревнования.

Учителя впоследствии вспоминали: «Иногда вопросы Анатолия смущали нас». А одна из учительниц однажды сказала своему ученику:

– Странный ты, Толя, какой-то. Вырос на глазах, но не деревенский ты совсем. И манеры у тебя ненашенские, книжные какие-то. Учителей часто ставишь в тупик своими вопросами. Откуда в тебе всё это?

В девятом-десятом классах мы учились в средней школе, которая была одна на всю округу и располагалась в двадцати километрах от нашей деревни. Из-за больших расстояний и разбросанности деревень родительские собрания в старших классах устраивались не более одного раза в год. Мама приезжала на них. Классное собрание хоть и было родительским, но проходило в присутствии учеников. Однажды мама немного опоздала к началу. Когда она зашла, все сразу обратили на неё внимание, потому что на пальто у неё была наброшена шаль, необычайно красивая: белая, с яркими красными цветами. Посещение школы мама оценивала как особый случай и пришла нарядная, накинув свою лучшую шаль. Девочки из класса потом говорили:

– Подольский, какая у тебя мама красивая...

После окончания школы, института и службы в армии у меня сложилась неплохая карьера. Но со временем пришлось оставить высокие должности и перейти на преподавательскую работу в университете, оставаясь одновременно консультантом по экономическим вопросам для бизнесменов и чиновников. Старался никогда не забывать свою малую родину, возил туда семью и очень хотел, чтобы старенькая мама стала жить в нашей просторной городской квартире.

В этот приезд мы были настроены решительно. Когда праздничный ужин по поводу прибытия в деревню завершился и выпившие во славу земляка соседи разошлись по домам, я начал деликатный разговор с мамой о переезде. Какие только доводы я ни приводил. Пришлось даже вспомнить один забавный случай.

Как-то повзрослевшие сёстры в присутствии матери заспорили, у кого она будет жить, когда будет старенькой. Спорили всерьёз, долго, каждая приводила доводы в свою пользу. Мама не проронила ни слова, и только когда бессмысленный и явно преждевременный спор закончился, вдруг негромко сказала:

– Если суждено мне дожить до таких годков, что вынуждена буду жить у детей, то прожить в согласии смогу только у Толи.

Реакция сестёр была предсказуемой:

– Маменькин сыночек! – бросила как в детстве одна из них, и обе сделали вид, что никакого разговора вовсе не было.

И в этот вечер мама также молча слушала мои увещевания. Она понимала, что я искренен в своём стремлении забрать её в город. Но как всё оставить? Наконец, вынесла решение:

– Всегда ты говорил складно, Толя. Может, и прав ты. Поживём – увидим. Ну да ладно. Надо ведь хоть на старости лет и городской побыть.

Несколько дней в деревне пролетели быстро. Мы, следуя наказам матери, сделали новый забор, отремонтировали крышу бани. Лида подкрасила в светло-синий цвет фасад дома. Дочка Катя занималась своим сыном Алёшей.

Мама готовилась к переезду серьёзно. Несколько раз пересмотрела вещи, которые решила взять с собой. Отдельно сложила стопку платков, не из коллекции, а из повседневных. Настояла, чтобы положили в багажник машины самовар:

– На даче ставить будем.

То, что у нас была дача рядом с лесом, совсем недалеко от города, было одним из факторов, способствовавших решению мамы о переезде. Ей, всю жизнь прожившей в деревне, на природе, было трудно осознавать, что она не будет ходить в лес за ягодами и грибами, не будет полоскать бельё на речке и не услышит пение птиц. В этом преклонном возрасте она, сидя на лавочке возле своего дома, проникалась щебетанием, перекликанием и пением пернатых и очень беспокоилась, что не будет слышать эти привычные звуки. Но мы убедили её, что на дачу ездим почти каждые выходные с мая по сентябрь. Рассказали, что там двухэтажный уютный домик, ухоженные грядки, современные теплицы, настоящая русская баня и красивая беседка. И всё это рядом с лесом, и даже небольшая речка имеется.

– А рядом с дачей у нас растёт большая черёмуха, – привёл самый главный довод маленький Алёша.

Одним словом, рано утром, погрузив внушительный багаж и закрыв родной дом, семейство отправилось в обратный путь.

Часть новой трассы со свежим асфальтом шла по старой дороге через знакомые маме места, и она стала рассказывать, как по этой дороге (более 200 километров) она девятнадцатилетней девушкой вместе с тремя землячками возвращалась во время войны с заготовки леса из соседней области. Лес заготавливали для нужд артиллерии, он был необходим фронту. Нормы были высокие, а работа тяжёлая. Из деревни к месту назначения их увезли на грузовике, а вот обратно после трёх месяцев напряжённого труда почти четыре дня пришлось добираться до дома пешком. А дороги тогда были излом и вывих, не то что ныне.

Во второй половине дня, ближе к вечеру, семья прибыла в город, и снова была привычная суета, снова разбирались вещи, и женщины накрывали на стол. Маме определили жить в детской. Дети выросли, жили отдельно: сын Игорь работал и жил в Москве, а Катя с Алёшей – в соседнем доме и почти ежедневно заходили к «деду и бабе». Детская комната давно была освобождена от игрушек и школьных книг и предназначалась для гостей. Но мама только ночевала там, ей больше нравился просторный зал с большим телевизором, фортепьяно и картинами на стенах. На журнальном столике в зале она расставила иконы, церковные книги и лампадку, которую зажигала в поминальные дни.

За короткий срок она перезнакомилась не только с соседями из нашего подъезда, но и с жителями других подъездов, и рассказывала нам, кто есть кто. Мы жили в этом доме более десяти лет, но мало кого знали из соседей до приезда матери. Мама по выходным ходила в церковь, где вскоре её стали узнавать все церковные служащие. Рано утром на церковную службу Мария Васильевна шла сама, но после службы я встречал её на машине и вёз домой. Любила ходить в магазин, который располагался в нашем доме, только с торца, и название её привлекало – «Любимый». Там она делала незначительные покупки, но больше беседовала с продавщицами, которые привыкли к ней, и если вдруг её не было два-три дня, спрашивали у меня или у Лидии Ивановны:

– Не заболела ли бабушка? Что-то давно её не было.

Крепко подружилась мама с одной старушкой из соседнего дома. Клавдия Петровна – так звали старушку, жила одна, на первом этаже, и любила, сидя на веранде и открыв окно, беседовать с проходящими мимо её окон знакомыми.

Мария Васильевна стала бывать у Клавдии Петровны. Они подолгу беседовали. Новая знакомая мамы не могла ходить дальше лавочки у подъезда, и та рассказывала ей, как она ходила в церковь, какие новости слышала в магазине, да мало ли, какие разговоры у двух милых старушек.

Но однажды мама пришла домой от Клавдии Петровны чрезвычайно взволнованная. Она сама заговорила первой:

– Толя! Платок! Клаве дочка из Петербурга платок привезла. Такого я не видела.

– С красивыми алыми цветами, плывущими в облаках? – пошутил я.

– Нет, но похож. «Павловский» называется. Запомнила потому, что мою девичью фамилию напомнил (мама в девичестве была Павлова). Очень мне понравился. Купи мне такой.

– Павлопосадкий, – уточнил я.

Неоднократно приобретая различные платки для маминой коллекции, я, конечно, знал, что павлопосадского ассортимента в магазинах нашего города не было.

– Давай, мама, сделаем так. Как только поеду в Москву в командировку, обязательно куплю и привезу тебе красивый павлопосадский платок.

– А когда поедешь?

– Пока не знаю.

Больше к этому разговору не возвращались, и за текущими делами и бесконечными заботами я почти забыл о своём обещании.

Мама прожила у нас чуть более трёх лет. Мне было комфортно от присутствия матери, и мы все жили в полном согласии. Редко, но бывало, мне приходилось задерживаться на работе, и я приезжал домой поздно. Оставлял машину на площадке возле дома, смотрел на окна своей квартиры и видел, что мама сидит в лоджии и ждёт меня. Она не ложилась спать, пока я не возвращался. Иногда бывало мы с приятелями вечером играли в бильярд, жена звонила мне и говорила расстроенным голосом:

– Мама не ложится спать, пока ты не приедешь.

Я просил передать трубку маме, говорил, что всё в порядке, что просто нужно повстречаться с друзьями. Но она была непреклонна:

– Я подожду тебя. Ты где?

В конце января мама как-то сказала:

– Ты всё, Толя, помнишь, что нужно сделать после моей смерти?

– Да, конечно. Помню все твои наказы. А зачем ты это спрашиваешь?

– Умру я скоро. До лета, наверно, не дожить.

– Мама, зачем ты меня расстраиваешь? Мы летом все вместе в деревню поедем.

– Вряд ли. Ну, да ладно. Как Бог даст.

Начало нового года выдалось для меня напряжённым. Домой приходил часто уставший, ужинал и ложился у себя в спальне.

Однажды мать пришла ко мне в комнату и села на край кровати. Стала, как обычно, что-то рассказывать, но я, утомлённый делами, был не склонен к разговорам.

– Эх, Толя, Толя, – промолвила мама, – захочешь вот потом поговорить, да не с кем будет.

С тем и ушла в зал, оставив сына, занятого своими мыслями.

В феврале мама попросила позвонить дочери Вале в Казахстан, младшему сыну Саше в Ленинградскую область, сестре Ниле, живущей в Мурманске, внучкам Марианне из Москвы и Людмиле из Петербурга, а также в свою деревню, к соседке – тёте Сане, которая приглядывала за нашим домом.

В течение недели она со всеми переговорила, неторопливо отвечая, что живётся ей хорошо, со снохой Лидой она ладит, что правнук Алёша регулярно приходит к ней в гости, а кот Рокич может и поцарапать, если с ним заиграешься ненароком.

Я хоть частично и разобрался со своими делами, но всё никак не мог найти подходящее время, чтобы душевно, как раньше, поговорить с матерью.

Мама умерла неожиданно, в канун женского праздника – шестого марта. Умерла тихо, как бы уснула. Похоронили маму на деревенском кладбище, рядом с мужем. Отпевание провели в городской церкви, а потом уже повезли её на родину, где она провела, считай, всю свою жизнь.

Когда всё закончилось, надо было выходить на работу. Делал я всё автоматически: оделся, позавтракал и вышел из дома. В одной руке – пакет с мусором, в другой – портфель с деловыми бумагами. Подошёл к мусорным бакам и бросил в один из них сначала пакет, затем портфель и поехал в банк, где была назначена встреча. Уже в банке спохватился: «А где портфель с бумагами?».

Как магнитофонную ленту, прокрутил память назад и чётко вспомнил, каким движением бросил портфель в мусорник. Тут же поспешил обратно в свой двор, но портфеля не нашёл даже дворник, согласившийся за двести рублей осмотреть все баки. Видимо, портфель, ещё совсем новый, подобрал уже кто-то.

Почему-то я даже не расстроился. Всё происходящее воспринималось как-то замедленно и совершенно без эмоций. Опустошение пришло позже. Мне казалось, что я остался совсем один в этом мире, устроенном так несправедливо.

В мае я поехал в Москву, в командировку. Сойдя с поезда в столице, я занялся служебными делами, а после обеда, часа в три, вспомнил, что необходимо купить новый портфель, и поехал в известный торговый центр. Зная примерное расположение отделов, так как бывал здесь неоднократно, и пройдя по секциям первого этажа, неторопливо на эскалаторе поднялся на второй этаж. Прошёл несколько метров и остановился. Передо мной был отдел павлопосадских платков. Разнообразие цвета и многоликость рисунков ошеломили меня. Я смотрел на переливающиеся, искрящиеся и просто красивые платки и не мог оторваться.

– Что вам предложить? Хотите подобрать подарок? – спросила продавщица.

– Да, то есть нет. Поздно. Опоздал я, – начал было говорить, но слёзы не дали закончить.

Я вышел из отдела и остановился у лестницы на третий этаж, пытаясь достать из заднего кармана брюк носовой платок.

– Мужчина, возьмите, пожалуйста, – услышал я голос продавщицы. Она протягивала небольшой фирменный пакет. – У нас был день павлопосадского платка. В качестве призов покупателям было выделено несколько ценных платков. Вот один остался. Его не успели разыграть среди клиентов. Это вам.

Я взял пакет с содержимым, машинально поблагодарил продавщицу и вышел из универмага.

Через полчаса я сидел на скамейке у входа в парк Сокольники. Я любил это место и часто бывал здесь, приезжая в Москву. Неторопливо выкурил пару сигарет, хотя бросил курить несколько лет назад. Наконец, я вынул из пакета и аккуратно развернул подаренный платок. И, изумлённый, ахнул: среди серебристых облаков на фоне чистого-чистого неба плыли ослепительной красоты алые цветы…

 

 

ПОРТФЕЛЬ КАПИТАНА

 

История эта произошла в городе Мурманске в начале шестидесятых годов прошлого века. Этот заполярный город в то время отстраивался практически заново, так как многие деревянные здания довоенной постройки были уничтожены во время бомбёжек немецкими самолётами. Уже тогда были оформлены все контуры широкой центральной улицы города – Ленинского проспекта и знаковой архитектурной изюминки – площади Пяти углов. В Мурманске появились рестораны, расположенные не в деревянных зданиях, а в красивых солидных домах из кирпича. Рестораны в этом заполярном городе всегда были посещаемыми местами. Там любили провести свободное время военные и гражданские, офицеры и моряки. Названия ресторанов звучали гордо и соответствовали северному портовому городу: «Арктика», «Дары моря», «Якорь», «Полярные зори», «Огни Мурманска». После каждого рейса матросы, мичманы и капитаны засиживались в питейных заведениях. Это было неким ритуалом. Виноградов Леонид Сидорович, капитан рыболовецкого судна «Сибирь», чаще всего посещал «Арктику». Этот ресторан находился в центре города, недалеко от кинотеатра «Родина», а территорию между «Арктикой» и «Родиной» горожане любовно называли «стометровкой». В этой части Мурманска любило гулять большинство жителей города. Здесь были заасфальтированы не только проезжая часть улицы, но и тротуары.

Леонид во время Великой Отечественной войны служил на кораблях Северного флота, участвовал в морских сражениях и специальных операциях, дослужился до звания капитан-лейтенанта в должности первого помощника капитана. Два эсминца, на которых воевал молодой офицер, были подбиты, один вражеской подлодкой, другой прямым попаданием авиабомбы, сброшенной немецким самолётом-штурмовиком. Оба раза после команды капитана «Все за борт!», Виноградов оказывался в холодных водах Баренцева моря. Команда «Все за борт!» подавалась, когда становилось очевидным, что корабль пойдёт ко дну. Леонид во время боевой тревоги, согласно распорядку, находился в капитанской рубке и успевал прыгнуть за борт. Но многие его боевые товарищи, такие же молодые парни, не успевали подняться из машинного отделения, расположенного в чреве корабля и гибли вместе с эсминцем. Самый страшный момент для Леонида был, когда на объятом пламенем эсминце «Стремительный» (вражеская бомба угодила в корму корабля, и он начал крениться набок) капитан эсминца, видя, что его помощник после команды «Все за борт!», не бросился из рубки, крикнул уже лично Виноградову: «Покинуть корабль!».

– А вы? – прокричал в ответ лейтенант.

– Немедленно за борт!

Леонид прыгнул за борт. Через несколько минут его подняли на борт шлюпки. Это экипаж другого нашего корабля спасал выживших моряков с эсминца. Сам «Стремительный» уже ушёл на дно. Леонид, вспоминая этот момент, отчётливо понимал, что его командир, капитан эсминца, не покинул корабль, а продолжал до конца подавать в рупор громкой связи команду «Все за борт!», надеясь, что кто-то из моряков, находящихся внизу, в трюме и машинном отделении, услышит и успеет подняться на палубу и прыгнуть в воду.

После войны Виноградов ещё несколько лет служил в военном флоте, а потом его признали негодным к военной службе, хотя у него не было ни одного ранения. Ему, уже капитану 2-го ранга, был оставлен кортик и дарственный пистолет, вручённый за выполнение особо важного задания в мирное время. Кроме того отставной капитан имел право ношения военной формы со всеми знаками отличия. Конечно, заслуженному морскому офицеру могли подыскать место в тыловых службах на берегу, но Леонид Сидорович любил море и не захотел работать на берегу. Так бывший военный моряк стал капитаном рыболовецкого судна «Сибирь» Мурманского порта и уже два года ловил рыбу в суровых северных морях.

В этот день Леонид не спеша шёл по улицам Мурманска. Он был в бушлате и фуражке с кокардой. Брюки были тщательно выглажены, а ботинки начищены до блеска. Это был его стиль, он всегда одевался подчёркнуто строго и опрятно, как и положено морскому офицеру, пусть и в отставке. Сегодня он получил в банке зарплату на всю команду «Сибири» и нёс её в небольшом чемодане, можно сказать чемоданчике. Он объявил команде, что зарплату выдаст всем завтра на судне, а потому сегодня никуда не спешил. Жена до вечера будет на работе, а сын на занятиях в спортивной секции, куда регулярно ходил после уроков.

Леонид остановился перед рестораном «Арктика» и решил зайти. До вечера ещё нескоро, в ресторане в это время всегда найдутся свободные столики, а потому можно спокойно посидеть, выпить грамм сто пятьдесят водки и закусить. Он зашёл в здание, снял бушлат, передал его в гардеробную, поправил морской китель (военного образца, но без погон) и зашёл в просторный зал. Он выбрал свободный столик у окна, поставил у ног чемоданчик и сел на стул. Потрогал чемоданчик ногой и подвинул поближе к столу. Скатерть на столе свисала, но полностью чемодан она не закрывала. Да это и не особо беспокоило капитана. Он не собирался здесь находиться долго. Это сейчас в ресторане всего несколько посетителей, тихо и уютно, а вечером все столики будут заняты, весёлые гости будут не только пить и закусывать, но и танцевать под музыку местного ансамбля. Зал наполнится поволокой от табачного дыма и типичным ресторанным шумом, который почему-то так привлекателен для жителей заполярного города. Перед входом в него образуется очередь, и швейцар будет запускать ровно столько желающих попасть внутрь заведения, сколько из него вышло.

Леонид сделал заказ официантке и снова, сейчас уже случайно, задел ногой чемоданчик с деньгами. Чемоданчик этот он приобрёл во время войны у одного американского моряка. Тогда английские и американские корабли, военные и торговые, часто стояли в порту Мурманска, иностранные моряки бывали в городе и даже общались со своими русскими коллегами. Иногда происходил обмен личными вещами. Советские моряки приобретали у англичан и американцев зажигалки и фонарики, те в свою очередь с радостью брали у наших наручные часы и кожаные перчатки. Тогда и выменял капитан-лейтенант Виноградов этот небольшой с виду, но вместительный и элегантный чемоданчик у одного американского штурмана. Чемодан имел два отделения, один из которых закрывался на молнию. Кроме того внутри него были карманчики для мелких вещей. Снаружи он открывался простым нажатием пальцев на две специальные клавиши, а при необходимости мог закрываться и открываться маленьким ключом. Петли саквояжа были сделаны из нержавеющей стали, такими же были и кольца, на которых крепилась ручка чемоданчика. Одним словом, чемодан хоть и был не новым, но оставался весьма удобным и очень подходил к морской форме Виноградова. Его сын Бронислав, когда был маленьким, как-то сказал, что это не чемодан, а большой портфель, хотя сходства с портфелем Леонид не находил, однако с этого момента, чемодан получил имя – «Портфель капитана». Но до той поры, пока чемоданчик получил такое звание, много чего произошло в жизни его хозяина.

Во время войны, когда корабли приходили в порт после боевых заданий, офицеры и матросы получали возможность сойти на берег. У Леонида была тогда подруга Фая, очень красивая девушка, которая жила на окраине Мурманска в деревянном двухэтажном доме. В двухкомнатной квартире Фая жила с мамой. У них до войны была полная семья: мать, отец, дочь и сын, но в начале войны отец увёз маленького сына на Алтай к родственникам, а вернуться в Мурманск уже не смог. Так они и жили всю войну: Фая с мамой – в Мурманске, отец с сыном – на Алтае.

Когда Леонид получал увольнение на сутки или несколько часов, то почти всегда приходил к Фае и даже оставался ночевать, если такая возможность предоставлялась. С продуктами в городе для гражданского населения тогда были большие проблемы, и молодой офицер, отправляясь на свидание к Фае, всегда клал в чемоданчик офицерский паёк, а также буханку хлеба и банку сгущённого молока. Эти встречи молодых людей были полны любви и особой нежности, ведь каждый раз они расставались, не зная, увидятся ли снова. Однажды, когда Леонид возвращался от Фаи на свой корабль, началась бомбежка. В таких случаях предписывалось переждать авианалёт в бомбоубежище или в другом безопасном месте. Но офицер, надеясь, что воздушный налёт скоро закончится, просто прижался к стене большого кирпичного дома. Когда он стоял, наблюдая пикирование немецких самолётов и огненный шлейф от стрельбы наших зениток, то вдруг вспомнил, что оставил у Фаи свой чемодан. Он тут же решил вернуться за ним и стремглав перебежал улицу. Страшный грохот заставил его обернуться: стена дома, у которой он только что стоял, рухнула от взрыва попавшей в него бомбы. Если бы он задержался там еще на несколько секунд, то был бы погребен под обломками кирпичей. Прибежав к Фае, он схватил чемоданчик, который стал его необыкновенным спасителем и помчался в порт.

История их страстной любви во время войны закончилась прозаично. Однажды в конце войны ему никто не открыл дверь в квартиру Фаи. Соседи рассказали, что Фая с мамой уехали на Алтай. К тому времени уже было возобновлено регулярное пассажирское железнодорожное сообщение из Мурманска.

После войны морской офицер пользовался интересом у женщин и молодых девушек, но боль от непредсказуемой разлуки с любимой сделала своё дело. Леонид стал «ходоком». Он с легкостью знакомился с представительницами женского пола, но также легко с ними расставался. Однажды, вернувшись из похода, Леонид шёл в офицерское общежитие с чемоданчиком в руках, и повстречал знакомую девушку. Знакомой её можно назвать очень условно, он даже имени её вспомнить не мог, но разговорились, посмеялись, девушка, ослепительно и заманчиво улыбаясь, неожиданно спросила:

– Что, капитан, слабо отметить со мной окончание похода? Можно «морскому волку» время с дамой провести «по-взрослому»? У моей тетки комната свободная имеется.

Когда на следующий день Леонид проснулся, то даже не мог вспомнить, сколько они выпили с Алей. В комнате валялись пустые бутылки, на столе стояли тарелки с остатками закусок. Но Альки не было. Впрочем, Виноградов уже сомневался, что это её настоящее имя. Тётка оказалась совсем не тёткой. Хозяйка квартиры объяснила, что девушка ей платит, когда приходит с мужчинами.

Офицер уже собрался уходить, но не смог найти свой чемоданчик. Проверил бумажник, денег там убавилось наполовину. В голове сразу туман рассеялся. Алька чемоданчик «увела», и часть денег. Леонид был ужасно зол, но понял, что скандалом ничего не исправишь. В милицию тоже решил не обращаться, репутация дороже. Он протянул хозяйке ассигнацию и сказал:

– Чемодан надо вернуть.

– А я причём? Это ваше дело, молодое. Я ничего не знаю. Может ты его в другом месте оставил? Бумажник твой и документы, кажись, на месте. А если денег меньше стало, так вы меня в магазин не один раз посылали.

Виноградов понимал, что Алька не взяла все деньги, потому как тогда её точно будет искать милиция, а за чемоданчик офицер, под страхом позора, впрягаться не станет.

 Он достал из бумажника ещё одну ассигнацию и протянул хозяйке:

– Чемодан надо вернуть. Содержимое можете оставить, но чемодан верните.

– Сиди здесь. Приду скоро.

Хозяйка вернулась с чемоданом, в котором не все, но остались некоторые личные вещи моряка.

После этого случая Леонид стал более разборчив и придирчив к женщинам. А когда повстречал Олю, и вовсе оставил холостяцкие замашки и привычки.

Леонид, сидя за столом ресторана, вспоминал, что даже когда первый раз встретился с Олей, чемоданчик, будущий «портфель капитана», был при нём.

Знакомство с Олей произошло не без приключений. Однажды он поездом возвращался в Мурманск из служебной командировки. На пригородной станции под названием Кола в его вагон вошла симпатичная молодая девушка. Она села напротив Леонида, и вдруг её ноги уперлись в чемоданчик.

– А нельзя ваши вещи положить, где они должны быть: на верхнюю полку или вниз, под сиденье?

– Извините, я уже приготовился к выходу. Скоро Мурманск.

В это время по вагону проходил мужчина в форме железнодорожника и проверял билеты. Девушка показала ему не билет, как все, а какое-то удостоверение. Мужчина кивнул и пошёл дальше.

– Вы работаете в милиции? – удивился Леонид.

– Нет, я работаю на железнодорожной станции. Удостоверение даёт право на бесплатный проезд.

Виноградов обратил внимание на чётко поставленный голос девушки:

–У вас такой голос! Можно сказать, командный. Вам руководителем надо быть или лектором.

– Я всё это совмещаю. Что вы всё обо мне. Расскажите лучше о себе.

– Давайте сначала познакомимся. Меня зовут Леонид.

– Оля.

– Вам очень идёт это имя.

Леонида девушка явно заинтересовала, рассказчиком он был неплохим и за тот непродолжительный период, пока они ехали до Мурманска, он успел рассказать ей несколько морских баек и занимательных историй.

Когда поезд прибыл на вокзал Мурманска, офицер решил проводить Олю и договориться с ней о встрече. Но при выходе из вагона одна старушка попросила Леонида помочь вынести на перрон её вещи, и пока он с ними возился, Оля уже ушла. Офицер кинулся на привокзальную площадь, надеясь догнать девушку, но её нигде не было.

Прошло несколько дней. Леонида не покидали мысли о девушке: «Надо её найти. Но как?».

Леонид вспомнил: Оля говорила, что она работает на железнодорожной станции. И он поехал на вокзал. Зашёл к начальнику вокзала и рассказал, что ищет девушку, но кроме имени о ней ничего не знает. Начальник вокзала, седой, пожилой мужчина объяснил Леониду:

– Как тебе помочь? Вижу ты боевой офицер и рад бы помочь! У нас здесь не только вокзал, но и товарные станции, и везде девушки и молодые женщины работают. Если фамилию узнаешь, приходи, найдём твою Олю.

И всё-таки Виноградов сделал попытку найти Олю. Несколько раз он приходил на товарную станцию, ходил по огромной территории, заполненной складами и контейнерами, надеясь встретить там Олю, приезжал на железнодорожный вокзал и всматривался в лица девушек, сходивших с поезда. Но всё оказалось напрасным.

Корабль, на котором служил Виноградов, стоял в доке на плановом ремонте, свободное время у офицерского состава было, и Леонид принял предложение одного сослуживца поехать к нему в гости в Колу. Они поехали на служебном портовом автобусе, вышли на конечной остановке, в Коле, недалеко от местного кладбища и многочисленных железнодорожных путей, над которыми возвышался металлический мост. Сослуживец недавно женился и переехал из офицерского общежития в квартиру жены в деревянном двухэтажном доме. Служебное жильё, которое полагалось семейным офицерам, он ещё не успел получить. Офицеры уже подходили к подъезду, как со стороны железнодорожных путей раздался звонкий голос:

– Пятый, пятый, на четвёртый путь подаю грузовой состав.

Леонид замер на месте:

– Это Оля! Это она! Это её голос!

А из репродукторов, над всем пространством многочисленных рельсов продолжал звучать женский голос:

– Пятый, пятый, принимай состав.

Леонид успел сказать приятелю:

– Мне надо… Потом увидимся. Мне очень надо, – и побежал в сторону железнодорожных путей. Увидел группу рабочих железнодорожников и спросил: – Девушка, которая по громкой связи подаёт команды, Оля, как её фамилия?

– Сильвановская. Она у нас одна такая на весь Мурманск и Колу, – ответил один из рабочих.

– А где мне её найти? Откуда она говорит?

– Так вон административное здание. Там наверху – диспетчерская. Она там.

Когда Леонид вошёл в диспетчерскую и увидел удивлённые, но откровенно радостные глаза Оли, он понял, что это его судьба. Девушка сидела на деревянном стуле перед приборной доской, на которой были расположены десятки тумблеров, смотрела на Леонида, ничего не говоря, и только улыбалась своей удивительной улыбкой. Потом, наконец, промолвила непривычно тихим для себя голосом:

– Нашёл?! Ты меня искал?

– Я уже не надеялся, что найду. Наверное, бог всё-таки есть.

Через два часа, когда у Оли закончилась смена, и они гуляли по улицам небольшого городка, офицер спросил девушку:

– Почему ты тогда сразу ушла, когда поезд прибыл в Мурманск.

– Мне показалось, ты такой весь из себя. Офицер, девушек, наверное, у тебя не счесть. А я простая девчонка, не ровня тебе.

– Если я много говорил при первой встрече, это не значит, что я не серьёзный, скорее наоборот. Вот увидишь.

Леонид и в самом деле очень красиво ухаживал за Олей, стараясь завоевать её сердце, не зная, что девушка с первой встречи была покорена им и сама переживала, что может потерять его. Шло время. Леонид души не чаял в своей Оле, но отношения у них оставались чисто романтическими. Однажды, когда он провожал её до дома, Оля вдруг сказала:

– Мне кажется, что однажды ты уйдешь и не вернешься ко мне.

– Мне скоро в плавание. Вернусь – сделаю тебе предложение, чтобы не переживала. Я так долго не женился, потому что знал, встречу ту, которую буду любить всю жизнь.

Так они стали мужем и женой.

 

Чуть больше часа находился в ресторане Леонид, он уже собирался уходить, как вдруг к столу подошли двое знакомых мужчин, с одним из которых Виноградов служил во время войны на одном корабле.

– Какая встреча! – сказал бывший сослуживец, и они обнялись.

Морская дружба дорогого стоит, и мужчины были рады этой нечаянной встрече. Сидели за столом, разговаривали, вспоминали, кто выжил, кого уже нет, и как полагается, выпивали. Выпили много. Зал ресторана уже был полностью заполнен. Звучала музыка, нетрезвые пары танцевали в центре зала. Когда объявили дамский танец, Леонида пригласила жгучая брюнетка в красном платье и с вьющимися волосами. Она игриво улыбалась и довольно откровенно прижалась к нему всем телом. Когда капитан вернулся к приятелям, один из них сказал:

–Ты, Леонид Сидорович, не увлекайся этой особой. Это Верка Офицерша. У неё репутация шалавы, а Офицершей её прозвали, потому что с офицерами романы крутит, не без выгоды, конечно. Тебя, видишь, в клиента очередного определила, хотя ты и не в воинской форме. Но хороша девка! Кто не знает, голову можно потерять.

– Мне никто кроме Оли не нужен. Отгулял я своё. А молодых женщин в этом заведении действительно много.

– Это так называемые «охотницы». Они приходят специально знакомиться с мужчинами. Одно время в рестораны города перестали пускать женщин, если они приходили не в сопровождении мужчин. Но от этой затеи пришлось отказаться, так как поток посетителей сразу убавился. Какая веселуха без женского пола?

И снова мужчины переключились в разговорах своих на другие темы. Так они сидели за столом, уставленным бутылками и тарелками с едой, до закрытия ресторана. Леонид так много выпил, что в конце вечера совсем забыл о чемоданчике. Ресторан стал закрываться, нетрезвые друзья покинули заведение, попрощались и каждый пошёл домой.

Утром следующего дня капитан проснулся, вспомнил вчерашний вечер и пришёл в ужас: он потерял чемодан, а значит деньги для команды судна. Он оставил его в «Арктике», а может еще где. Моряк был человеком опытным и знал, что за расхищение государственных средств в крупном размере ему светило несколько лет заключения. И позор! Лучше застрелиться. Он достал из закрытого на ключ специального отделения в шкафу дарственный пистолет, вынул из кобуры. «Сейчас надену парадную форму, напишу записку жене и пулю в висок. Закончилось моё везенье. Только что написать Оле и Брониславу? А команда? Все подумают, что я струсил, испугался. Нет, это – на крайний случай. Надо идти сдаваться в милицию».

Леонид не стал надевать парадную форму: «Не буду позорить офицерские погоны». Написал записку жене, выпил последние, как он считал, сто грамм водки, выкурил папиросу и пошёл в отделение милиции. Пистолет он взял с собой: «Надо в милиции сдать, всё равно заберут. А так сам». Но по дороге решил всё-таки заглянуть в «Арктику» и спросить, может, видел кто из официантов, кто забрал его чемоданчик. Швейцар неохотно впустил капитана в зал, ресторан открывался в 11-00, а потому был ещё закрыт. Леонид проследовал к столику, за которым вчера сидел со своими приятелями. Каково же было его удивление – «Портфель капитана» стоял на месте. Моряк бросился открывать его, деньги были внутри.

Через неделю после счастливого завершения этой истории капитан рассказывал друзьям:

– Всю войну прошёл и не поседел, а здесь за несколько часов все виски белыми стали.

С той поры прошло около шестидесяти лет. На месте старого ресторана «Арктика» стоит красивое новое здание, но на первом этаже современного сооружения работает ресторан с одноимённым названием. Автор этого рассказа несколько лет назад посетил Мурманск и побывал в этом ресторане. Прежде чем зайти в это интересное заведение, я долго стоял перед входом, смотрел на окна ресторана и вспоминал своего отца Подольского Анатолия Александровича, военного моряка Северного флота, участника Великой отечественной войны, который и поведал мне эту историю.