Валерий ДАНИЛЕНКО. ТЕМА СМЕРТИ. По рассказу М.А. Шолохова «Судьба человека»
Валерий ДАНИЛЕНКО 
Валерий ДАНИЛЕНКО
ТЕМА СМЕРТИ
По рассказу М.А. Шолохова «Судьба человека»
Нет, не только о смерти моей жены я теперь думаю. Иногда я думаю и об остатке своей жизни. Но смерть притягивает. Решил написать это сочинение.
Набрал в Яндексе его название. О «Судьбе человека» написано много – главным образом сочинений (Тема русского характера в рассказе М.А. Шолохова «Судьба человека», Жизненный путь Андрея Соколова (по рассказу М.А. Шолохова «Судьба человека»), Подвиг человека на войне (по рассказу М. А. Шолохова «Судьба человека») и т.п.), но о заявленной здесь теме я ничего не обнаружил. Между тем она проходит красной нитью через весь рассказ.
Писать о смерти – не самое весёлое занятие. Правда, был такой человек, который описывал смешные смерти, – Франсуа Рабле. Так, он упоминает в своём романе об Анакреоне, подавившемся виноградным зёрнышком; о Крассе, который умер от смеха при виде осла; о художнике Зевксисе, умершем тоже от смеха, причиной которого стал портрет старухи, написанный им самим; Гаргантюа утопил в своей моче 260418 человек, не считая женщин и детей, и т.п.
Чтобы найти раблезианство у Н.В. Гоголя, М.М. Бахтин писал о «весёлой гибели» в его произведениях. Какие же примеры приводил М.М. Бахтин? «В ней (народной культуре. – В.Д.) единственно понятны в е с ё л а я г и б е л ь, весёлые смерти у Гоголя – Бульба, потерявший люльку, весёлый героизм, преображение умирающего Акакия Акакиевича (предсмертный бред с ругательствами и бунтом, его загробные похождения» (Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. М., 1975. С.494). Маловато примеров. Но главное – не смешно.
Народной культуре, когда речь идёт о смерти, не до смеха. Достаточно взглянуть на русские пословицы: Всякий живой боится смерти; Видимая смерть страшна; В очью смерть проберёт; Нет справедливой смерти; Жить тяжко, да и умирать нелегко; Как жить ни тошно, а умирать тошней; Лучше век терпеть, чем вдруг умереть; Жить – мучиться, а умирать не хочется; Горько, горько, а ещё бы столько; Смерть дорогу сыщет; От смерти не спрячешься; От смерти не посторонишься; От смерти не увильнёшь; От смерти и на тройке не ускачешь; От смерти и под камнем не укроешься; От смерти нет зелья; От смерти не отлечишься; От смерти нет лекарства.
Сомневаться в народности М.А. Шолохова не приходится, но весёлым отношением к смерти он, в отличие от Ф.Рабле, не грешил. В его произведениях отношение к смерти поистине народное. Он переживал за своих героев так, как это дано лишь самым человеколюбивым людям. В особенности, если речь шла о насильственной смерти его любимых героев (Аксиньи в «Тихом Доне», Нагульного и Давыдова в «Поднятой целине» и др.).
Вот что мы можем прочитать в конце «Тихого Дона»: «Кровь текла также из полуоткрытого рта Аксиньи, клокотала и булькала в горле. И Григорий, мертвея от ужаса, понял, что всё кончено, что самое страшное, что только могло случиться в его жизни, – уже случилось... Аксинья умерла на руках у Григория незадолго до рассвета. Сознание к ней так и не вернулось. Он молча поцеловал её в холодные и солёные от крови губы, бережно опустил на траву… Потом, не поднимаясь с колен, вынул из ножен шашку, начал рыть могилу. Земля была влажная и податливая. Он очень спешил, но удушье давило ему горло, и, чтобы легче было дышать, он разорвал на себе рубашку… Уже в могиле он крестом сложил на груди её мёртвенно побелевшие смуглые руки, головным платком прикрыл лицо, чтобы земля не засыпала её полуоткрытые, неподвижно устремленные в небо и уже начавшие тускнеть глаза. Он попрощался с нею, твёрдо веря в то, что расстаются они ненадолго... Теперь ему незачем было торопиться. Всё было кончено… Как выжженная палами степь, черна стала жизнь Григория. Он лишился всего, что было дорого его сердцу. Всё отняла у него, всё порушила безжалостная смерть. Остались только дети. Но сам он всё ещё судорожно цеплялся за землю, как будто и на самом деле изломанная жизнь его представляла какую-то ценность для него и для других...» (Шолохов М.А. Тихий Дон. Книги третья и четвёртая. Нижний Новгород, 1993. С.680).
Вот что мы можем прочитать в конце «Поднятой целины»: «...Вот и отпели донские соловьи дорогим моему сердцу Давыдову и Нагульнову, отшептала им поспевающая пшеница, отзвенела по камням безымянная речка, текущая откуда-то с верховьев Гремячего буерака... Вот и всё!» (Шолохов М.А. Поднятая целина. М., 1989. С.694). Вот и всё!
«Вот и всё!» приходило в голову Андрею Соколову во время плена не один раз. Но в начале рассказа это «Вот и всё!» пришло в голову его жене Ирине. Перед отправкой на войну. За это её предчувствие он её оттолкнул: «Пришли на вокзал, а я на неё от жалости глядеть не могу: губы от слёз распухли, волосы из-под платка выбились, и глаза мутные, несмысленные, как у тронутого умом человека. Командиры объявляют посадку, а она упала мне на грудь, руки на моей шее сцепила и вся дрожит, будто подрубленное дерево... Я и говорю ей: "Возьми же себя в руки, милая моя Иринка! Скажи мне хоть слово на прощанье". Она и говорит, и за каждым словом всхлипывает: "Родненький мой... Андрюша... не увидимся мы с тобой... больше... на этом... свете"... Зло меня тут взяло! Силой я разнял её руки и легонько толкнул в плечи. Толкнул вроде легонько, а сила-то у меня была дурачья; она попятилась, шага три ступнула назад и опять ко мне идёт мелкими шажками, руки протягивает, а я кричу ей: "Да разве же так прощаются? Что ты меня раньше времени заживо хоронишь?!". Ну, опять обнял её, вижу, что она не в себе… До самой смерти, до последнего моего часа, помирать буду, а не прощу себе, что тогда её оттолкнул!» (http://lib.ru/PROZA/SHOLOHOW/sudbache.txt).
Одни мудрецы учат о смерти не думать, другие – думать. Среди первых – Эпикур. Его рассуждение о смерти было такое: когда я есть – её нет, когда меня нет – её (для меня!) тоже нет. Выходит, и думать о своей смерти нечего. Но Эпикур забыл про чужую смерть. Когда я есть – она рядышком.
Другие учат помнить и о чужой смерти, и о своей. Сократ даже так считал: мудрость начинается с мысли о смерти. Memento mori. Зачем? Чтобы больше ценить жизнь. Спокойно учил относиться к смерти мудрый римский император Марк Аврелий: «Ты взошёл на корабль, совершил плавание, достиг гавани: пора сходить».
Андрею Соколову было не до высоких материй. Не до жиру – быть бы живу. A la guerre comme a la guerre: «Два раза за это время (ещё до плена. – В.Д.) был ранен, но оба раза по лёгкости: один раз – в мякоть руки, другой – в ногу; первый раз – пулей с самолёта, другой – осколком снаряда. Дырявил немец мою машину и сверху и с боков, но мне, браток, везло на первых порах» (там же).
Повезло лихому шофёру Андрею Соколову и во время бомбёжки: «Не слыхал я ни разрыва, ничего, только в голове будто что-то лопнуло, и больше ничего не помню. Как остался я живой тогда – не понимаю» (там же, курсив мой. – В.Д.).
Но есть в рассказе М.А. Шолохова три особых приближения его главного героя к смерти.
Первое приближение. Увидел Соколов шесть автоматчиков, приближающихся к нему. «Вот, – думаю, – и смерть моя на подходе». Сам на себя дивился: «И вот как потешно человек устроен: никакой паники, ни сердечной робости в эту минуту у меня не было. Только гляжу на него и думаю: "Сейчас даст он по мне короткую очередь, а куда будет бить? В голову или поперёк груди?" Как будто мне это не один чёрт, какое место он в моём теле прострочит» (там же). Пока голова на месте – кумекает.
Второе приближение. Первая попытка Соколова сбежать из лагеря оказалась неудачной. Самое обидное: четверок суток скрывался, но всё-таки выследили его сыскные собаки. «На двух мотоциклах подъехали немцы. Сначала сами били в полную волю, а потом натравили на меня собак, и с меня только кожа с мясом полетели клочьями. Голого, всего в крови и привезли в лагерь. Месяц отсидел в карцере за побег, но всё-таки живой... живой я остался!» (курсив мой. – В.Д.). Крепкий орешек! Другой бы на его месте давно ноги протянул, а этот – будто заговорённый.
Третье приближение. Один немец попался Андрею Соколову особый – лагерфюрер Мюллер. Хоть и был он, как и другие его собратья, извергом, но – с остатком человечности. Он подарил русскому солдату жизнь за его смелость. Смелость была в том, что он держался перед лагерфюрером достойно: не юлил перед ним, не молил о пощаде, отказался пить за победу немецкого оружия, а осторожно выпил предложенные ему три стакана водки «за свою погибель и избавление от мук».
Вот что ему сказал этот самый Мюллер: «Вот что, Соколов, ты – настоящий русский солдат. Ты храбрый солдат. Я – тоже солдат и уважаю достойных противников. Стрелять я тебя не буду. К тому же сегодня наши доблестные войска вышли к Волге и целиком овладели Сталинградом. Это для нас большая радость, а потому я великодушно дарю тебе жизнь». Вот какой красивый жест! Даже буханку хлеба подарил и кусок сала в придачу.
«Прижал я хлеб к себе изо всей силы, сало в левой руке держу и до того растерялся от такого неожиданного поворота, что и спасибо не сказал, сделал налево кругом, иду к выходу, а сам думаю: "Засветит он мне сейчас промеж лопаток, и не донесу ребятам этих харчей" (c'est l'homme! – В.Д.). Нет, обошлось. И на этот раз смерть мимо меня прошла, только холодком от неё потянуло...» (курсив мой. – В.Д.).
Мюллер не успел расчеловечиться окончательно. Видно, нелёгкое это дело – совершить путь от человека к зверю до конца. Видно, процесс озверения требует времени. По этому пути приспешники Адольфа Гитлера шли несколько лет, а уж затем приложили максимум усилий, чтобы по пути расчеловечения повести за собой и народную массу. Поучителен пример Йозефа Геббельса.
Из приближённых фюрера И.Геббельс был единственным человеком с университетским образованием. Он был филологом. В молодости он любил русскую литературу. Вот что он писал в своём дневнике о «Неточке Незвановой» Ф.М. Достоевского, когда ему было 27 лет: «Доставляет удовольствие. Русская психология так наглядна, поскольку она проста и очевидна. Русский не ищет проблем вне себя, поскольку он их носит в своей груди. Россия, когда ты проснёшься? Старый мир жаждет твоего освободительного деяния! Россия, ты надежда умирающего мира!» (15 июля 1924; Ржевская Е.М. Геббельс: портрет на фоне дневника. М., 2004. С.22).
Молодой Й.Геббельс преклонялся перед Россией. Вот какие записи в его дневниках не вырубишь топором:
1. «Я верю в Россию. Кто знает, для чего нужно, чтобы эта святая страна прошла через большевизм» (9 июля 1924; там же. С.21).
2. «Я вполне разделяю мысли о России и её отношение к нам. Свет с Востока… С Востока идёт идея новой государственности, индивидуальной связи и ответственной дисциплины перед государством… Национальная общность – единственная возможность социального равенства… В России разрешение европейского вопроса» (30 июля 1924; с.25).
3. «Золотой петушок, русский балет. Прекрасные танцы и народные песни. Песни о Волге» (14 сентября 1925; с.45).
4. «Нас превратят в наёмников капитализма в войне против России» (23 октября 1925; с.46).
5. «Россия – альфа и омега целенаправленной внешней политики» (31 января 1926; с.50).
Что же должно было произойти с этим поклонником русской культуры, чтобы он стал её злейшим врагом? Он свихнулся на социал-дарвинизме, которым его заразил Адольф Гитлер. Вот только три его записи, свидетельствующие о его движении от человека к животному – иными словами, об его анимализации (оживотвлении):
1. «Разве борьба за существование – между человеком и человеком, государствами, расами, частями света – не самый жестокий в мире процесс? Право сильного – мы должны вновь явно увидеть этот закон природы, и тогда разлетятся все фантазии о пацифизме и вечном мире… Разве мы не хотим вернуться к природе? Проповедуйте пацифизм перед тиграми и львами! Что же ты хочешь от меня, если я сильнее?» (15 июня 1924; с.8).
2. «Человек был и остаётся животным. С низкими или высокими инстинктами! С любовью и ненавистью! Но животным он останется всегда» (16 августа 1925; с.42).
3. «Жизнь – большой обезьяний театр. И человек участвует в нём как обезьяна. Пусть так! Почему мы не говорим правду? Человек! Каналья» (24 апреля 1926; с.57)[1].
Опираясь на социал-дарвинизм в его нацистской форме, Й.Геббельс выдавливал из себя всё человеческое. Е.М. Ржевская писала: «Нацистом он всё же не родился. Он манипулировал сам собой, отсекая всё, что лишне национал-социалисту. Лишней была склонность к чтению, к размышлению над прочитанным. Лишним было эстетическое чувство. Лишним было всё человеческое» (с.206).
Человек без человечности в пределе есть животное. Но именно к животному нацисты сводили человека. Им это было на руку: если люди – животные, стало быть, в отношении к ним всё позволено! Гитлеровским пропагандистам (а Й.Геббельс был рейхсминистром народного просвещения и пропаганды Германии с 1933 г. по 1945) понадобилось не так уж много времени, чтобы сделать из значительной части немцев полуживотных. Податлив человек! Как в одну сторону – к человечности, так и в другую – к озверению. Звероподобные люди и били Андрея Соколова.
«А били богом проклятые гады и паразиты так, как у нас сроду животину не бьют. И кулаками били, и ногами топтали, и резиновыми палками били, и всяческим железом, какое под руку попадётся, не говоря уже про винтовочные приклады и прочее дерево. Били за то, что ты – русский, за то, что на белый свет ещё смотришь, за то, что на них, сволочей, работаешь. Били и за то, что не так взглянешь, не так ступнёшь, не так повернёшься. Били запросто, для того чтобы когда-нибудь да убить до смерти, чтобы захлебнулся своей последней кровью и подох от побоев. Печей-то, наверное, на всех нас не хватало в Германии» (указ. источник).
Главный герой «Судьбы человека» остался жив. Ему удалось вырваться из плена. Кончились его лагерные мучения. Но ему ещё предстояло пройти через ад переживаний, связанных со смертью его семьи.
Жена и две дочки – Настенька и Олюшка. На месте дома, где они жили в Воронеже, Андрей увидел «глубокую воронку налитую ржавой водой, кругом бурьян по пояс... Глушь, тишина кладбищенская. Ох, и тяжело же было мне, браток!» (там же).
Сын Анатолий. Отняла проклятая война и сына – его последнюю надежду! Как жить? «Иной раз не спишь ночью, глядишь в темноту пустыми глазами и думаешь: "За что же ты, жизнь, меня так покалечила? За что так исказнила?". Нету мне ответа ни в темноте, ни при ясном солнышке... Нету и не дождусь!». Слава богу, бездомный Ванюшка подвернулся – усыновил. С ним – легче.
«И хотелось бы думать, что этот русский человек, человек несгибаемой воли, выдюжит и около отцовского плеча вырастет тот, который, повзрослев, сможет всё вытерпеть, всё преодолеть на своём пути, если к этому позовёт его Родина» (там же).
К чему же зовёт Родина потомков Ивана Андреевича Соколова?
[1] Уж не эти ли слова Й.Геббельса вдохновляли автора книги «Апгрейд обезьяны»?