Дмитрий ЖУКОВ. ПОЧЕМУ НЕ ПРИШЛА МАРУСЬКА? Рассказ

 

Дмитрий ЖУКОВ

ПОЧЕМУ НЕ ПРИШЛА МАРУСЬКА?

Рассказ

 

Как она узнавала, что он приехал на обед? То ли слышала шум подъезжающей к дому машины, то ли стук калитки, то ли у нее срабатывал «будильник»? Во всяком случае, Маруська была тут как тут. Она крутилась возле порога, грациозно выгибая спину, выделывала хвостом разные фокусы и терлась так, что, казалось, сотрет всю шерсть. Она не была попрошайкой, невежественной тварью, которых тут шастает предостаточно. Те деревенские коты и кошки, лохматыми тенями если и заскакивали за узорчатый кованый забор, то, воровски озираясь и сверкая дикими огнями, при первом же хозяйском шорохе пулями вылетали обратно.

Маруськина же хитрость – нет, не хитрость, эдакая почтительная благородность, неназойливость была прямо-таки аристократической. Маруська просто приходила брать свое – не воровски, не нахально, вроде как не она пришла просить, а ей должны дать по какому-то особому праву.

Маруська никогда не летела, распушив хвост, как оглашенная. Она всегда поспешала с достоинством. Если дорогу расквашивало, Маруська, как бы голодна ни была, не лезла очертя голову в грязь. Попеременно поднимая то одну, то другую лапку, крутя головой по сторонам, она высматривала местечко посуше, и только после этого делала очередной шаг. Не шла, не пробиралась, а вытанцовывала как балерина. Если же давала промашку, то брезгливо поднимала белую лапку, недовольно трясла ею, и ее мордашка сразу озадачивалась: «И как же я так?».

Маруська была вылитая аристократка. Она выделялась трехцветной – рыже-черно-белой мастью – окрасом, который встречается только у кошек, да и то весьма редко. Словно памятуя об этом, Маруська выступала с некой важностью, горделивостью, демонстративно выпячивая свою аккуратную грудку. Да и было чем гордиться: ее белая грудка сверкала как начищенная – ни дать, ни взять, настоящая манишка. Пробиралась ли Маруська по деревне, воевала ли в захламленном сарае с мышами – всегда сверкала манишкой как особым знаком отличия.

Первый раз Маруська объявилась во дворе, когда он поймал большую рыбу. Чтобы не забрызгать кухню, белого амура вынесли для разделки во двор. Рыбища была что надо, одних потрохов набралась добрая кастрюлька. Деревенские кошки это быстро пронюхали. Жадно облизываясь, они беспокойно носились на безопасном расстоянии взад-вперед как угорелые. Маруська же, расширив глаза, потихоньку, шаг за шагом, не спеша приближалась к соблазнительной рыбной радости. Как и других, ее не шугали, не прыскали на нее. Наоборот, выложили на развернутой картонке как на подносе: подходите, угощайтесь.

Кто смел, тот и съел. Роскошные потроха белого амура полностью достались Маруське. Тогда она еще не была Маруськой. Но не может существо, которое хаживает к вам как к себе домой, радостно фурчит в усы и вызывает улыбку, оставаться без имени. «Маруська» – прилепила ей имя жена Виктора Сергеевича. «Может, Муська?» – хотел было укоротить он имя. «Нет, нет, Маруська – и никаких!».

Маруська быстро раскусила, что в этом доме, блистательной горой возвышающемся над чахлой деревней, всегда есть чем поживиться. Мясцо тут не переводится, и рыбка, которую она обожает, и колбаска перепадает. Прямо не дом, а клад. Ну почему в их низенькой, завалившейся на один бок хатенке с подслеповатыми окнами и затоптанным холодном полом, такого нет? Колбасой тут не пахнет, а если и заведется раз в году, то что ей проку? Хозяин – лениво ковыляющий, встрепанный мужичишка Юрка, которого соседи почему-то зовут Урка, часто-часто моргая выцветшими ресницами и разя привычной гадостью, от которой, поджав хвост, хочется бежать куда подальше, бросит ей только обглоданную шкурку: «На, жри, чтоб ты подавилась!». И еще ногой топнет для острастки. А шкурка хоть и пахнет, но совсем безвкусная.

У Юрки есть хозяйка – укутанная, как капуста, в тряпки-одежки, отчего кажется неповоротливой и толстой, визгливая Валька. Она с утра до вечера чистит Юрку за что ни попадя. Юрка бессловесно хлопает ресницами и с видимой озабоченностью чешет затылок. А еще есть бараны. Те тихо стоят в закутке, беспрестанно жуют сено и моргают мирными глазами. Для Маруськи оно совсем невкусное, это сено. Но Юрка то и дело носит им целые охапки. Хочет, чтобы они жирнее были.

Иногда баранов становится на одного меньше. Обычно это случается, когда на дворе пушисто и бело от снега, все хрустит, а окна покрываются сплошными узорами. Юрка – оживленный, поблескивавший помолодевшими глазами, притаскивает из леса елку с растопыренными зелеными иголками и примащивает ее в углу. Хата сразу освежается лесом и тоже словно молодеет.

Хозяйка в эти дни гремит кастрюлями сильнее обычного, что-то без конца помешивает, бегает туда-сюда. Маруська, распушив хвост, тоже мечется как угорелая. Еще бы, запахи так и шибают в нос! А еще с ума можно сойти от разной вкуснятины, что наваливают и наваливают ей в консервную банку.       

К вечеру от Юрки еще больше разит гадостью. Он стучит кулаком по столу так, что стаканы жалобно вздрагивают. Уставившись мутными глазами на хозяйку, Юрка бьет себя в грудь и что-то кричит ей прямо в лицо. Хозяйка, навалившись всей грудью на стол, кричит еще громче и без конца сует Юрке под нос свернутый кукиш.

Маруська и ухом не ведет. Свернувшись калачиком возле теплой печки, она покойно подремывает под пляшущие блики огня. На нее не шикают, не пинают, а уж кормежки – завались. У Юрки с хозяйкой – свой праздник у Маруськи – свой.

В большом доме, что вырос за одно лето напротив – все по- другому. Чистота во дворе такая, что и лапы ставить страшно. Никто не кричит, все говорят тихо и спокойно. От хозяина никогда не разит гадостью, как от Юрки. А в просторном доме вообще все блестит как на речке. Маруське все время хочется прошмыгнуть туда. Хочется, свернувшись калачиком, погреться возле диковинного камина. Каждый раз, когда открывается дверь, она норовит проскользнуть внутрь. Холодно ведь на дворе, мороз пробирает до костей. К тому же на высоком каменном крыльце долго не простоишь. Пока дождешься хозяина, околеть можно. Но что делать, в Юркиной хате сейчас одни мыши скребутся, их еще поймай. А тут всегда чего-нибудь да вынесут. И ожидание не обманывает ее.

Натрескавшись от пуза, Маруська выжидательно смотрит на хозяина: не позовет ли в дом? Но хозяин, под стать дому большой и ухоженный, каждый раз отпихивает ее начищенным носком от двери подальше. Маруське ничего не остается делать, как, покрутившись, возвращаться к Юрке и его баранам.

Сюда же, в старую хату, она всегда притаскивает своих народившихся котят – маленьких, тоненько попискивающих, с непрорезавшимися глазками, эдаких слепышей. Выберет какое-нибудь укромное местечко, и давай над ними кружиться. Даже Юрка нет-нет, да и подойдет, нагнется и, растопырив корявые черные пальцы, что-то промурлычет в свою облезлую бородку. А то и супца в консервную банку нальет.

Однажды Маруська привела котят к большому дому. Они уже подросли, молока не хватало, а в большом доме столько еды! Хорошо помня о том, что соваться в покои бесполезно, разместила свой выводок под красивыми раскидистыми цветами. Наказала вести себя тихо, но что они понимают, глупые? Расшумелись, распищались, начали из-под кустов вылазить, один даже на крыльцо забрался. И тут – хозяин дома. Сразу насупил брови и, не погладив как обычно Маруську, быстро захлопнул дверь. С той поры почему-то вообще перестал выносить поесть. Может, еда кончилась, недоумевала Маруська. Их, людей не поймешь…

Долго ходила она на крыльце, ожидая хозяйского внимания. Выгибая спину, терлась о его ноги, приветливо мурлыкала, хотя было совсем не до песен – живот к спине прилипал и что-то там урчало без конца. Но гнула спину, надо же задобрить хозяина.

Котята уже не таились, а шмыгали по двору и все настойчивее просили есть. Потом вообще стали безостановочно кричать. Маруська испугалась: а вдруг на крик прибежит какой-нибудь пес, или еще кто-нибудь нехороший, тогда совсем будут плохо. Все же она ходила и ходила к высокому крыльцу. Но хозяин не замечал ни ее, ни ее малышей. Когда котята совсем обессилели и стали мяукать еле-еле, она увела их в Юркину хату.

Только после этого хозяин снова стал выносить Маруське всякую вкуснятину.

   

Новый год Виктор Сергеевич, хозяин большого дома, ждал с особым нетерпением. Должны были приехать дети, внуки, причем не на пару-тройку, как раньше, а на десять дней. Потому и припасы делались основательные. Жена наварила птичьего холодца (внучка называла его на свой манер – «леденец») , запекла в духовке громадного гуся, накупила колбас, сыров.

Виктор Сергеевич, засучив рукава и подвязавшись цветастым фартуком, всячески помогал жене – тер, чистил, резал без конца. При этом мясные обрезки складывал отдельно в большую миску – Маруське. Представлял, как вывалит все это богатство, как кошка, жадно урча и дрожа от счастья, набросится на припасы. И сам мурлыкал от радости.

– Лопнет твоя Маруська, – усмехалась жена, наблюдая за приготовлениями мужа.

– Не лопнет! – хмыкал он. – Я ей постепенно буду давать. Что ж я не понимаю?

Как был в цветастом фартуке, так и вышел на крыльцо.

– Маруська! Маруська!

Сколько ни звал, сколько ни выглядывал в сторону старенькой хатки, Маруська не появилась.

Странно… И куда это она запропастилась, крутил головой Виктор Сергеевич. Ну, да ладно, придет, никуда не денется.

Выкладывать во дворе новогоднее угощенье для кошки Виктор Сергеевич не стал. Мороз крепчал, прихватило бы все, а мерзлая – это разве еда? К тому же разнесло бы шкурки да обрезки ветром по двору, весь вид бы испортило.

Поежившись, Виктор Сергеевич нырнул в дом.

   

Дети не приехали, что-то там у них не получилось. Пришлось сесть за новогодний стол вдвоем. А до этого, как всегда, пришлось поздравить по мобильнику «основных» лиц.

В первую очередь позвонил своему начальнику.

– Алексей Иваныч? – расплылся в улыбке. – С Новым годом вас! От всей души, от всей души… И вас, и деток, всех¸ всех... Супруге привет от меня. Счастья, радости… Кхе- кхе… Ну, спасибо, спасибо!

Он подобострастно раскланялся, словно на ковре перед начальником стоял.

– Так, – облегченно вздохнул. – С одним разделался. Теперь кому?

– Сергея Григорьевича поздравь, – подсказала жена. – Он нам всегда помогает.

– Конечно, конечно…

– Григорьевич? – закинув ногу на колено, вслушался в трубку. – Рад поздравить, рад от души. Мы же столько лет… С Новым годом!.. И денег побольше… Счастье ведь не в деньгах, а в их количестве… Да-да… Ну-ну… Спасибочки…

Все «обязательные лица» были поздравлены.

– А тещу ты думаешь поздравлять?

– Тещу? – сморщился Виктор Сергеевич. – Думаю… Алло! Лидия Семеновна? Поздравляю вас с Новым годом! От всей души желаю крепкого здоровья, радости, счастья в личной жизни. Поздравил! – отчитался жене. – Вроде все… Уф…

Ему звонили мало. Друзей у Виктора Сергеевича не было, да он к этому и не стремился. Друзья – это в книжках да фильмах, считал он, а так каждый за себя дрожит. Правильно англичане рассуждают: «мой дом – моя крепость».

 

Этот звонок пришелся около двенадцати. Только они с женой сели за сервированный по всем правилам новогодний стол – с возвышающемся посредине пупырчато-золотистым гусем, разносортными салатами, неизменной селедочкой под шубой, сырокопченой (прямо-таки испанский хамон!) колбаской, как – на тебе!

– Нинка! – чуть ни сплюнул он на пол. – Алло! – закатил глаза под лоб.

– Витечка! Дорогой! Поздравляю тебя с Новым годом! И Людочку, сыночка, внучков твоих, всех, всех… Родные вы мои… Как я по вам соскучилась…

Виктор Сергеевич слушал надсадный крик Нинки вполуха. И привел же бог иметь такую сестру... Нет, чтобы видную, с положением, чтобы на равных. А такую век бы не слышал и не видел. Одно название – сестра…

Нинка – сорока пяти лет – с вечно красным лицом и непонятными разводами, беспрестанно сморкающаяся, с вытянутым острым носом, скелет-не скелет, – была из той породы людей, у которых вроде как шарика какого-то недостает, недодала природа. У прочих людей – полная обойма, а у Нинки шарик куда-то затерялся, или его вовсе не было. Вроде бы делала она все как обычные люди. Но вот без того самого «шарика», одного-единственного, эдакого крохотулечки, все у нее шло вкривь и вкось.

Нинка понабрала кредитов черт знает сколько и непонятно на что. Запуталась в долгах, проценты уже неимоверные щелкали, а ей хоть бы хны. Жила Нинка в районном городке недалеко от брата в небольшом домике, что достался по наследству от родителей. За газ и свет давно уже не платила. Непонятно, как и на что жила. Скудная пенсия по инвалидности (за тот самый «шарик») разлеталась у нее мгновенно на раздачу долгов. Работать никогда не работала. Помогала другим по хозяйству, так и перебивалась. Моталась как мотовило по бесконечным друзьям, родственникам, это и была ее настоящая жизнь.

Болячек насобирала немеряно. И астмой обзавелась, и бронхитом, всех напастей не перечесть. Оттого в свои сорок пять выглядела отнюдь не «ягодкой», а чахлой старушенцией – маленькой, согбенной, каждые пять минут кашляющей и чихающей, дунь сильнее ветер – унесет.

Слова вылетали из ее болезненного нутра натужно, она не говорила, а выдавливала их из последних сил, прямо-таки каркала с надсадным хрипом.

– Витечка, как я вас всех люблю, дорогие вы мои, золотые… – хрипела в трубке Нинка, как-то подозрительно тягуче хрипела.

– Стой! Да ты пьяная?

– Что ты, Витечка, что ты… Ну, выпила шампанского, Новый год как-никак… Вот сижу за столом… Одна… Бутылка шампанского, больше ничего… В холодильнике пусто… Положи мне денежку на телефон, Витечка… К Новому году подарочек. Ладно, дорогой, золотой, а?

– Ладно, ладно, – зачастил он. – И тебя с Новым годом! Счастья, здоровья… Положу… Бывай!

Надо же, подосадовал Виктор Иванович, бросая в сердцах на диван мобильник, угораздило ее позвонить прямо под Новый год. Ну, что с нее взять? – «шариков» не хватает…

В телевизоре появился президент.

– Пора шампанское открывать! – спохватился Виктор Сергеевич. – Надо сначала старый год проводить как положено… – Подай-ка мне, – показал жене на бутерброды с красной икрой.

Он любил, и жена это хорошо знала, чтобы икра была положена густо, от души. А то некоторые развозюкают бубинки – обозначат икру, да и только. Экономят, жадничают, пыль в глаза пускают. Ни красоты, ни вкуса.

– За старый год?

– За все хорошее!

Он отпил немного шампанского. Прислушался, как там, внутри, хорошо пошло.

– «Брют?» – повернул к себе этикетку.

– «Брют»,- подтвердила жена.

– Правильно, это настоящее шампанское. А то пьют полусладкое «Советское» – водица с сахаром, разве это шампанское?

И икорка ему понравилась – свежая, крупная, то, что надо. Жена у него молодец, знает, где продукты покупать. Хоть и подороже, чем в других местах, зато все проверенное, качественное. Наверное, на этот раз она все же немного переборщила – зернистые икринки так и сваливаются с нарезанного батона. Он уже и пальцем поддевал, и ртом ловил, а они все сваливаются и сваливаются. Но Виктор Сергеевич даже слова жене не сказал – как-никак, Новый год, зачем настроение портить? Но после обязательно сделает замечание, ничто не должно сходить с рук.

   

Первого января, отоспавшись после затянувшегося новогоднего застолья, Виктор Сергеевич первым делом поспешил с миской мясных остатков на крыльцо. Должна же прийти Маруська, просто обязана! Вон сколько всего!

К прочим мясным отходам добавилась пупырчатая шкурка новогоднего гуся – жирная, сочная. Что-что, а Маруська с радостью ее проглотит, радовался Виктор Сергеевич. Они с женой шкурки не ели, вредно это для здоровья. А кошке – что с нее будет?

– Маруська! Маруська!

Куда ж ты, паразитка, запропастилась, негодовал Виктор Сергеевич. Тут стараешься, собираешь, вынашиваешься, а она не идет.

Он выскочил на крыльцо в комнатных тапках, набросив на себя пальто, без шапки. Вроде как быстренько наложит своей Маруське, поглядит ее по рыжей шерстке – и назад. Но что-то нет ее и нет. Уже холод стал пробираться за пазуху, ветер растрепал аккуратно зачесанные волосы, да и ноги стали мерзнуть. Где же ты, Маруська?

Он привык уже к ней, к этому непонятному рыжему существу о четырех лапах. Привык, что она всегда встречает его, трется о его ноги, задирая кверху благородную мордочку. Будто разговаривает с ним, спрашивает о его делах, что-то мурлычет в ответ. Вроде как успокаивает: все будет хорошо…

Дунул ветер – порывистый, резкий, распахнул полу пальто. Холод стал уже жечь пальцы, держать миску стало невмоготу. Виктор Сергеевич, вжав голову в плечи, заспешил в тепло.

Придет Маруська, придет…

Целый день он валялся на диване, блаженствуя от нахлынувшего безделья. Не надо ни спешить, ни звонить, ни руководить, отдыхай – не хочу. Все-таки хорошо придумали эти зимние каникулы, попивая из хрустального бокала шампанское и ощущая легкое кружение в голове и полнейшую безмятежность, думал Виктор Сергеевич.

Вечером он взялся за книжку ленинградского филолога, модного писателя Аствацатурова «И не только Сэлинджер». Давно выписал ее по интернету, собирался почитать, повысить свои знания в литературе. Аствацатуров предлагал свои «десять опытов прочтения английской и американской литературы» – для тех, кто «учится сочинять или хочет совершенствоваться в славном искусстве чтения». Сочинительство – это не для него, считал Виктор Сергеевич, зачем заниматься пустой тратой времени? Да и дохода это никакого не дает. Считая себя человеком культурным, он всегда старался пополнить свои знания в литературе. Иногда так полезно блеснуть в деловом кругу, сразу умнее кажешься. Многие ведь не читают, говорят, времени не хватает. Глупости все это. Вот на новогодние каникулы бери и читай, кто не дает? Ленятся люди, ленятся. И вообще, так мало высококультурных, хорошо разбирающихся в литературе, искусстве, с кем бы можно интересно поговорить.

Аствацатуров сразу захватил его своими неожиданными открытиями Сэлинджера, Генри Джеймса, Шервуда Андерсона, Уильяма Фолкнера и других писателей мирового значения. Виктор Сергеевич листал страницу за страницей, наслаждаясь умными мыслями, своеобразием стиля, новаторством авторов. Оказывается, секрет Сэлинджера в том, что он пропитался идеями древнеиндийской поэтики. А в чем же состоит особенность этой самой поэтики?

Виктор Сергеевич почувствовал себя настоящим исследователем, который стремится во что бы то ни стало докопаться до истины. Как жили, мыслили поэты древней Индии? Так интересно…

Он полез в интернет, набрал ключевое слово «древнеиндийская поэтика», и тут зазвенел телефон.

«Черт бы тебя побрал», – мысленно пожелал Виктор Сергеевич абоненту, дотягиваясь до мобильника.

– Витечка, дорогой, золотой… – раздался натужный хрип.

«Опять! Сколько можно!» – поморщился он, тоскливо поглядывая на застывшее на мониторе ключевое слово.

– Ну, что тебе?

– Витечка, дорогой… Мне есть нечего... Совсем…

«Заливает», – первое, что пришло ему в голову. Ну, как это совсем нечего есть, он не мог себе этого представить.

– Как совсем? Ну, картошка есть?

– Витечка, пенсия будет только одиннадцатого, сейчас – ни копейки. Не за что даже хлеба купить.

– Ну, займи у соседей…

– Не дают они, никто не дает… Витечка, привези мне чего- нибудь… Курочку… Привези курочку…

– Ишь ты! – подпрыгнул на месте Виктор Сергеевич. – Курочку! Не что-нибудь, а курочку ей подавай. Бросай все, и курочку вези… Надо же!

Он представил, как надо собираться, ехать, тратить время. Представил квартиру сестры с ободранными обоями, горы немытой посуды в раковине, замусоренный пол и его прямо-таки передернуло.

В трубке послышались всхлипы и знакомое шмыганье носом.

– Ладно, ладно… – поспешил он успокоить Нинку. – Чего нюни распустила? Ты же всегда держала хвост трубой. Не плачь!

– Курочку привези мне, Витечка… Дорогой, золотой, братик мой… Курочку…

– Посмотрим… Все. Пока…

К Вальке Виктор Сергеевич не поехал ни в этот, ни на следующий день. Надо было до конца разобраться с древнеиндийской поэтикой.

А потом еще что-то подвернулось…

   

Маруське скопилось уже три большие миски вкуснятины. К золотисто-пупырчатой гусиной коже добавились остатки холодца, кружочки колбасы, желтые пластинки сыра. Жена строго следила за тем, чтобы на столе было только свежее. Здоровье – оно ведь одно, его нужно беречь, рассуждала она. Виктор Сергеевич был полностью с ней согласен.

Маруська все не шла. Жена сначала предлагала, а потом уже стала настойчиво требовать, чтобы он все это высыпал за углом собакам. Но Виктор Сергеевич не соглашался. Как же, его Маруська останется ни с чем? Все-таки Новый год, пусть и у нее будет праздник.

Однажды он подошел поближе к Юркиной хатенке. Из трубы курился чахлый дымок. Возле кривых ворот со скошенной калиткой валялись ошметки сена. Со двора слышалось приглушенное блеянье баранов.

Боясь привлечь к себе внимание, Виктор Сергеевич не стал звать Маруську. Потоптавшись, повернул назад и быстренько-быстренько, чтобы никто не спросил, чего это он тут ходит, пошел к своему высокому дому.

Через пару дней мясное добро стало держать уже невмоготу – того и гляди, испортится. Вздохнув, Виктор Сергеевич сунул ноги в теплые ботинки, укутался шарфом и отправился «на угол». Хорошенько расчистив от снега местечко, высыпал целые горы новогоднего угощенья. Ешьте, собаки, радуйтесь!

А может, все-таки Маруська где-то здесь, рядом? Ведь бывало же: он позовет ее, и она летит к нему, распушив хвост. Он подставит руку – Маруська ткнется в нее своим прохладным розовым носом, крутнется раз-другой, выжидательно посмотрит на него, снова подлезет под руку. Он почешет ее за ушком, вороша шерстку, проведет рукой по круглой головке, каждый раз нащупывая небольшую выпирающуюся косточку, невольно задумываясь, что это за косточка, откуда она у нее взялась. То ли это след какого-то удара, то ли еще один знак ее благородного отличия…

А Маруська, сверкая манишкой, крутится и крутится возле него, все трется, грациозно выгнув спину и вопросительно заглядывая ему в глаза. И все мурлычет и мурлычет свою мягкую добрую песенку.

– Маруська! Маруська!..