Сергей МУРАШЕВ. СПАСАТЕЛЬНЫЙ КРУГ. Рассказы

 

Сергей МУРАШЕВ

СПАСАТЕЛЬНЫЙ КРУГ

Рассказы

 

ЗЕЛЁНКА

 

Несмотря на полуденную жару, народу на набережной было много, на пляже тоже. Самые умные, конечно, прятались в тень под зонты и пережидали. Остальные особенно густо натирались и брызгались средствами против загара. От этого в накалённом воздухе стоял стойкий запах этих средств. Кажется, он был таким сильным, что даже перебивал запах моря, вздыхающего негромко.

Прибой можно было увидеть, только если подойти к самому каменному парапету набережной и встать на цыпочки. И сразу хотелось на берег. Бродить вдоль по кромке воды, купаться, смотреть в голубую даль, туда, где море соединяется с небом. Любоваться небольшим парусником, словно приплывшим с картины.

Самые нетерпеливые из только что приехавших залезали на парапет, спрыгивали вниз. И вот они уже на пляже. Остальные долго шли вдоль каменной ограды до официального входа. Кое-где на набережной ларьки с напитками и фруктами. В тени палатки проката велосипедов парень поставил один велосипед кверху колёсами и вовсю крутит педали. Видимо, он что-то отремонтировал. Загорелые его руки в смазке. Заднее колесо гудит, спицы слились в движении, слегка посверкивают.

По набережной шла женщина. Она ничего этого не замечала. Немолодая уже. В лёгком платье, с маленькой белой сумочкой, без головного убора. Волосы неумело собраны в косу. Женщина сейчас думала только об одном: как сняла обручальное кольцо и увидела, что под ним кожа не загорела. Пальцы у неё чуть располнели. Кольцо сидело плотно, и она сдёрнула его с трудом, и вот думала только о том, как сдёрнула и какая светлая кожа осталась на его месте. Палец слегка ободрался на сгибе и сейчас ныл и казался неродным.

Она не думала и о сыне, загорелом мальчике лет шести, который ехал на самокате впереди и всё озирался по сторонам, словно никогда не видел ничего подобного, или кого-то искал. В ярко-синих шортах, красной футболке и синей бейсболке он походил чем-то на рыбацкий поплавок, который покачивается на волнах в ожидании поклёвки. Перещёлк колёс его самоката по плитке набережной далеко разносился в разные стороны. Наверное, на того, кто перегрелся на солнце, этот треск действовал особенно болезненно. Он выделялся среди общего шума разговоров, детских вскриков, перестуков каблуков и вздохов моря. На прогуливающихся по набережной перещёлк действовал, как звонок велосипеда. Они заранее отходили в сторону.

Наверно, удивительно, когда все расступаются перед тобой. Зазевался лысый мужчина в одних плавках:

– Тихо, ноги не отдави!

Он даже пошевелил пальцами босой ноги, представив, что было бы, наедь на них самокат.

Молодая пара не стала расцеплять пальцы, подняла руки вверх и пропустила мальчика, словно в арку. Черноволосая смуглая продавщица в палатке попыталась завлечь, протягивая пластиковый стакан с клубникой.

А впереди всё люди и люди… в шортах и плавках; ноги и ноги… какой-то лес ног, который расступается перед самокатом… И тут мальчик упал. Ни с того ни с сего. Сразу заревел, намного громче недавнего перестука колёс. Все, кто был недалеко, обернулись в его сторону. Мальчика поднял мужчина, но тот стал вырываться, стараясь сесть обратно на землю.

В это время опомнилась мать. Она побежала к сыну. Шлёпанцы спадали с ног и казалось, что женщина хромает. Она опустилась перед сыном на колени. Плитка набережной накалена на солнце, едва не обжигает и чуть-чуть шершавая. И вдруг женщина почувствовала, как сыну больно. Ноги его были в крови. Он всё ещё ревел, не унимался. Мужчина снова приподнял его. Она достала из сумки бутылку с водой и полила на рану. Мальчик вскрикнул с новой силой, словно вода была жгучей. Женщина закрыла рот ладонью, видимо, чтобы тоже не вскрикнуть.

Её успокоило, что ранки были небольшими. Из них медленно сочилась кровь. И тут женщина вспомнила красный крест, который видела, когда бежала. Крест казался чёрным от того, что её ослепило солнце.

Она поднялась и взяла сына за руку:

– Пойдём!

И мальчик вдруг успокоился, словно рассмотрел мать сквозь слёзы, потянулся за ней. Самокат женщина тянула во второй руке. Он касался набережной только одним колесом и перестукивал тихо, будто били по чему-то пустотелому и пластмассовому. 

Крест был нарисован на вышке платного пляжа. Под вышкой небольшая будочка для отдыха. Около будки стоял и смотрел на море молодой загорелый спасатель в белой бейсболке, белой же футболке, белых шортах и белых кроссовках. Он так внимательно наблюдал за волнами, что казалось, море чуть покачивает его на борту собственной яхты.

– Здравствуйте! У вас йод есть? – спросила женщина.

– Что?

– Сын колени разбил. Прижечь. Йоду, йоду…

– Конечно, – он вошёл в свою будку.

Его не было около минуты. Мать успела вытереть кровь влажной салфеткой. Подошли парень с девушкой, высокие, стройные. Девушка удивлённо посмотрела на женщину с ребёнком:

– Очередь?

Женщина только помотала головой. Девушка подошла к будке и постучала по ней согнутым пальцем.

– Зелёнку нашёл, вату ищу, – ответил спасатель.

– Нам бы полотенца и лежаки, – почему-то виновато сказала девушка.

– Чего? – спасатель, согнувшись как старичок, выглянул в дверь. Но тут же выпрямился.

Он быстро обслужил пару.

– А вата, вата нужна, – напомнила женщина.

– И вату найдём. Пошли, малой! – позвал мальчика в свою будку.

Она была совсем небольшая, и матери в ней места не нашлось. Внутри маленький столик, стульчик, кушетка, на которой вряд ли можно вытянуть ноги.

Спасатель сел на стул, мальчика посадил на кушетку:

– Садись, малой! Как это ты так?

– Да как-то так… – нашёлся мальчик.

– Ничего, бывает. Я в твои годы вообще весь в синяках и ссадинах ходил. Как зовут?

– Алёшенька.

– А меня – Андрюшенька. Оба на «А», на первую букву в алфавите.

Он достал ватную палочку, поворочал головой, разминая шею, и тут вспомнил про женщину, которая стояла в открытых дверях и смотрела.

– Сейчас, сейчас всё сделаю.

Женщина уже хотела взять флакон с зелёнкой из его рук и обработать сама, но не решилась. Ранка была не такая и большая, чтоб вмешиваться, сын сидел спокойно, и ему, видимо, даже нравилось сидеть на кушетке в маленьком домике.

– Сейчас, Алёха. Терпи, – говорил между тем спасатель. – Откроем.

Он попытался вытащить колпачок-затычку, но не смог. Порылся в выдвинутом ящике стола. Достал большой охотничий нож. Подцепить колпачок никак не удавалось, лезвие было слишком толстым, и нож срывался, скребанув по стеклу флакона.

– А у тебя нож такой есть? – спросил Алёша. – Зачем тебе?

– Чтоб ты спросил. Во! – он достал из ящика какую-то металлическую пластинку. Но и пластинка не помогла.

– Что, силы не хватает?

Спасатель засмеялся. Вместе с ним засмеялся и Алёша.

– Нет, брат, силы хватает. Мне бы чем подцепить. Руки не хочу запачкать.

– Почему? – снова засмеялся Алёша. Ему стало вдруг весело.

– А потому, – тоже весело сказал спасатель. – Зелёнка – это дело такое, понимаешь. Мне бы только подцепить.

– А как?

Наконец спасатель нашёл что-то наподобие шила:

– Вот оно! Говоришь: как? А вот так! – он проткнул колпачок и стал вытаскивать, победно смотря на мальчика.

Чпок! От резкого движения часть зелёнки буквально выскочила из флакона будто живая. Запачкался столик, шорты и ноги спасателя, его обе руки. Особенно та, в которой он держал флакон.

– Ну, это вообще… – только и сказал весь измазанный зелёнкой Андрюшенька.

Мальчик смеялся, он даже забыл про свои раны. Женщина едва сдерживалась от смеха, закрывая рот рукой.

Спасатель повернулся к ней:

– Сейчас, сейчас. Сейчас…

Он поставил флакон на стол, снова взял, снова поставил. На столе появилось два дополнительных круглых отпечатка.

– Фу… – вытер пот со лба ладонью, нарисовав над бровями полосу. Сделал он это так естественно и с таким отрешённым лицом, что можно было подумать, что это индеец, готовящийся к смертельной битве. Женщина не удержалась и засмеялась вслед за сыном.

– Да кто только эти колпачки выдумал! – крикнул вдруг индеец. В голосе его проявились визгливые нотки.

На крик неизвестно откуда появился второй спасатель. Высокий, с пивным животиком и залысиной ото лба:

– Ты чего? – он осторожно заглянул через плечо женщины, стараясь её не задеть.

– Посмотри, чего!

– Что это? – удивился напарник.

– Обрабатываю… – ответил Андрюшенька и, наконец, помазал ранки зелёнкой. – Иди, малой, и больше не падай.

– Спасибо! – сказала сквозь смех женщина.

– Да не за что, – он не знал куда девать руки.

– Нет, в самом деле: огромное спасибо!

Через час спасатель в плавках спустился к морю. Он побулькал в воде, словно между делом, свои кроссовки и пошёл обратно. На правой ноге его чуть выше лодыжки остались незамеченными два зелёных пятна, как будто ему, как маленькому, прижгли укусы комаров.

 

 

СПАСАТЕЛЬНЫЙ КРУГ

 

Он отдыхал на Чёрном море второй раз – это, можно сказать, была его вторая жизнь. Солнце палило, и было горячо лежать на раскалённом камешнике пляжа. Но и спускаться в море, вздыхающее под боком, совсем не хотелось.

Хозяева топили его, били, подкидывали вверх, прыгали на него. А уходя с пляжа, закрывали в багажнике машины, а иногда сдували. Он был обычным плавательным кругом средних размеров, но сам себя называл спасательным. Так в начале жизни назвал его сын хозяина.

Воздух внутри круга нагрелся, и его резиновое тело раздулось до предела. Он с гордостью посматривал на настоящие спасательные круги, которые были выставлены вдоль моря по всему пляжу. Они держались очень важно на своих железных стойках, ярко-оранжевого цвета, украшенные верёвками с мелкими поплавками.

«Ничего, что я чёрного цвета, – думал круг. – Зато в волнах не так заметен».

К обеду задул ветер, стали набегать волны, на горизонте появилось марево туч, но они не закрывали солнца. Заплывать в море по волнам решался не каждый, отдыхающие булькались в основном у самого берега. Зато загорать, видимо, стало намного приятнее. Солнце палило, а ветер обдувал тела и уносил лишний жар. Иногда с моря долетали мелкие как пыль брызги и освежали. Казалось, что кто-то специально прыскает из пульверизатора, каким освежают цветы. Дышать этим невидимым морским туманом было одно наслаждение.

Многие из тех, кто обычно уходил в самую жару, остались на пляже. Остался и хозяин с семьёй. Утром круг слышал, как хозяин сказал: «Сегодня последний день, завтра уезжаем». Это тревожило, и круг вздрагивал от ветра.

Они договорились накануне, когда лежали рядом, и вот теперь каждый понимал, что другого такого шанса может не быть.

Первой сделала попытку побега плавательная подушка. Она ловко ударилась о волну и вырвалась из рук молодой женщины. Сначала подушка словно растерялась и оставалась на месте. Потом опомнилась, выбрала направление, и её погнал ветер наискосок от берега. Хозяйка пыталась догнать подушку и даже поплыла за ней, но вернулась назад, достав ногами дна, помахала рукой:

– Прощай, прощай.

 Женщину сбило с ног волной, и она, смеясь, стала выбираться на четвереньках на берег.

Круг весь напрягся, чуть приподнялся, чтобы лучше видеть траекторию, по которой уходила подушка. С берега уже кричали. В море в два шага забежал высокий мужчина и нырнул в волну. Это был явно хороший пловец. Он, почти не поднимая головы, работал руками и вскоре догнал беглянку. Подкинул её и ударил так сильно, что она долетела почти до берега.

Вторым убежал гусь. Он был сделан не из резины, а из пластика, поэтому круг пренебрежительно относился к нему. Разноцветный, далеко заметный. В туловище два отверстия для ног. На таких верхом плавают малыши. Девочке, упустившей гуся, было лет восемь, он тонул под ней. Она обычно держалась за гуся сзади или обнимала за шею. Неожиданно для самой себя девочка вдруг погрузилась в волну сильнее, чем обычно, и только после этого поняла, что руки соскользнули с пластика и потеряли опору. Сначала девочка поплыла за гусем, стараясь высоко держать голову, выпучив глаза и быстро-быстро работая руками по-собачьи. Хорошо, что вовремя опомнилась, повернула к берегу, всё так же высоко подняв голову, выпучив глаза и булькая руками. Теперь она думала только о том, чтоб не утонуть, хотя до берега было всего метра два. Круг тоже испугался за неё, оглянулся по сторонам в поисках матери. Гусь же весело и, как показалось кругу, даже ехидно улыбался, покачиваясь на волнах. Он тоже, как и подушка до этого, стал убегать наискосок от берега, используя течение и ветер.

Гуся взяли хитростью. Бородатый толстый мужчина плавал в море. Торчала только одна голова, и гусь не заметил его. Мужчина поплыл наперерез и без лишних усилий схватил гуся за шею, а потом за крыло.

Круг долго ждал момента. И дождался. Хозяин разомлел на солнышке после купания. Хозяйка натиралась кремом. И только сын хозяина плескался, убегая от волны и каждый раз громко вскрикивая. В море на линии побега никого не было. И круг решился. Сполз в воду, вода подхватила его. Он напряг все свои силы для прыжка, потянулся за волной, и его откинуло от берега сразу метра на полтора. Ещё одно усилие… ещё… Помогали течение и ветер. Круг радовался, что хозяин подкачал его сегодня до предела. Омытое водой тело блестело на солнце. Поблескивало и кипело вокруг море, всё качалось в глазах: берег, небо. Сначала никто не мешал побегу. Наверно, потому, что круг умоляюще смотрел на сына хозяина, чтоб не выдавал. Мальчик уже не играл с волнами, а завороженный тем, как удаляется круг, сидел, раскинув ноги в стороны. Но вот мальчик опомнился, подпрыгнул и закричал. Хозяин схватил сына; поворачивая в руках, осматривал и не мог понять, что произошло, стал оглядываться по сторонам. Круг постарался вжаться в воду, но его выкидывало на поверхность. Тут хозяйка указала тюбиком крема прямо на него. Хозяин как собака за палкой прыгнул в море. Круг не мог больше на это смотреть и отвернулся к линии горизонта. Даже перестал помогать ветру и течению. Он чувствовал, что обречён, чувствовал, как с каждой секундой приближается хозяин, и с жадностью вдыхал воздух свободы.

После того, как остался позади оранжевый буёк, привязанный тросом за дно, круг решил обернуться. Хозяин был метрах в трёх. Он как раз приостановился, осматриваясь, правильно ли плывёт, перевернулся на спину и пошёл торпедой. Далеко на берегу кричали что-то мальчик с матерью. Хозяина захлестнула волна, одна, вторая. Он остановился совсем, стал трясти головой, отплёвываться, с трудом повернул к буйку. Круг в первые секунды по привычке даже метнулся к хозяину, чтобы помочь, но течение и ветер несли его, и было уже поздно. В этот момент он почувствовал себя совершенно свободным. Вскоре не стало слышно человеческих криков с берега. Долго ещё качалась полоска земли, становилась всё тоньше, пряталась за волнами. Вода в море как будто сделалась холоднее, и тело круга съёжилось. Стало страшно и одиноко. Особенно пугало бездонное небо. Оно, наверно, ещё больше моря. Круг закрыл глаза. Он представил, что сейчас ночь, всё небо усеяно звёздами, которые отражаются в воде. Уставшего, его быстро укачало на волнах.

Снился кругу мальчик, играющий с прибоем, и он вместе с ним тоже играющий. Снилось, как хозяин подкидывает его высоко в небо, наверно, специально, чтоб показать мир. Снилось, что хозяин тонет, пытается ухватиться за что-нибудь и не может. Круг содрогнулся от этого и ударился боком о что-то твёрдое. И вдруг догадался, что спит в багажнике автомобиля. Он обрадовался этому, уже специально стукнулся о стенку. Чья-то тёплая рука подняла его. Круг открыл глаза. До слепоты резануло ярким светом, солнцем. Но круг всё-таки заметил, что его перевалили через борт спасательной лодки. Точно такая же лежала у них на пляже. Правда, спасатель был другой. Их спасатель молодой, всегда шутил. Но когда сын хозяина начинал играть под зонтиком или на лежаке, вежливо прогонял. Этот спасатель был пожилым, сухотелым, с усами, с шрамом на правой щеке.

Он пнул круг ногой. Потом закурил. И долго сидел сгорбившись. Кругу стало страшно. Он понял, что его вернут, поэтому зажмурил глаза. Всё старался представить, что спит в багажнике, но в борта и дно ударяли волны. Эти удары отдавались в теле круга, от особенно сильных он даже вздрагивал. И никак не получалось уснуть. Вдруг послышался детский крик. «Неужто так скоро?» – подумал круг. Он оглянулся. Но через борта не было ничего видно. Между тем явственно донеслось ещё несколько голосов. Спасатель, подгребая вёслами, смотрел куда-то через плечо. И вот уже лодка ударилась носом в берег. Её медленно потащили по камешнику, подо дном неприятно скрипело. Наверно, лодке было очень больно терпеть. Утащили далеко от воды и оставили. Видны шляпы открытых зонтов, вышка спасателей.

Когда в лодку заглянули два малыша, круг, неожиданно для себя, очень обрадовался этому. У того, что пониже ростом, из-за борта видно только голову. Оба в одинаковых бейсболках. Малыши долго стояли и, как загипнотизированные, смотрели на круг. Потом пропали. Много ещё раз слышал круг, как кто-то проходил мимо скрепя галькой. Каждый раз он вздрагивал и сжимался – боялся, что появится хозяин и будет бить. Но за всё время так никто даже и не заглянул в лодку. Пришла прохлада. Когда стало темнеть, круг очень разволновался и даже чуть задрожал. Между тем, уже с хлопками закрывались большие зонты, а по камешнику всё время что-то тащили. Круг не сразу сообразил, что это белые лежаки убирали в одно место.

Когда стемнело, на пляже не осталось ни одного человека. А по набережной гуляли, там горели фонари, слышались смех и разговоры. Но вскоре и это всё куда-то словно пропало. С моря приполз густой туман. Он обнял круг, забрался в дырку, в которую обычно забирался сын хозяина, когда плавал. На теле круга от тумана появились мелкие капельки, и стало совсем страшно.

 

 

ПОЕЗДОМ

 

Весной, в начале июня, когда вода уже спала, а трава только-только появляется в реке, мы ездили на рыбалку поездом. Это особая рыбалка, на которую требуются четыре человека, и меня на неё не брали лет до двенадцати.

Ещё в детстве будоражило и тревожило меня слово: «поездом». Почему-то в первую очередь представлялся настоящий поезд, каким мы добирались из Вельска в Архангельск. Уже потом, после поезда, вспоминал про рыбалку.

Уедет отец с мужиками к ночи, и наутро меня будить не надо. Подскочу и бегом к старой бане. А там полный таз крупной рыбы, блестящей, словно облитой серебром и тёмным до черноты золотом. Иной раз чуть позже проснёшься, и рыбы уже нету, осталась только широкая доска, с высыхающими на утреннем тёплом солнце крупными чешуйками. Над доской носятся назойливые мухи. А где-нибудь в сторонке сидит соседская кошка и с урчанием доедает рыбьи потроха. Наша кошка Мурка, видно, уже наелась. Постоишь немного, послушаешь кошачье урчанье, посмотришь на мух, которым ничего не досталось, понюхаешь запах свежей рыбы, мешающийся с запахом подпорченной (похоже, что-то из потрохов с вчерашнего дня куда-то завалилось, а может, это от слитой вчера воды, в которой ополаскивали рыбу). Вдруг почувствуешь, что мухи и комары как-то настырно в глаза полезли. Наверно, задумался о чём-то и перестал отмахиваться. Потрясёшь головой и побежишь домой пить парное молоко с белым хлебом.

Плавать поездом мне нравилось. Хорошо, тепло, ночи светлые. Рыбалка интересная. Для неё необходимо две лодки. А у нашей семьи всегда на реку две, а то и три лодки спущено. Две хорошие, а третья совсем старая – так, через речку переправиться, недалеко сплавать или половить карасей в староречье. Поэтому без нас рыбалка не обходилась. Плавали, конечно, мужики из других деревень на резиновках и щитовках, но это всё не то.

Меня отец стал брать поездом, только когда я по-настоящему окреп физически и стал хорошо управлять лодкой. Да и понятно: там всё мужики, а я пацан – как бы не подвёл. Но воспоминания мои о причастности к рыбалке поездом начинаются намного раньше. Помню, как-то отец сказал мне:

– Пойдём, лодки поможешь перегнать. Сможешь грести?

Я замер на несколько секунд в улыбке от такого предложения. Мне было лет семь, и я никогда ещё не плавал один на лодке. Я, конечно, согласился. И пока шли до реки, мне всё казалось, что земли не касаюсь, а поверх одежды накинута какая-то особая наэлектризованная рубаха.

Две лодки надо было перегнать всего метров четыреста, до того места, где их можно будет погрузить на тракторную телегу. Дело в том, что мужики за две ночи спустились по реке поездом от Михайловки до Липовки. Обратно загонять лодки против течения по частым переборам – лишний труд, поэтому их отправляют в Михайловку посуху. Среди двух ходовых лодок одна всегда была новая, ещё светлая, а вторая – старая, потемневшая, слегка латаная. Отец оставил себе старую лодку, а меня посадил в новую, дал весло и оттолкнул от берега. Он, конечно, мог перегнать обе лодки по очереди или привязать одну к другой, но доверил плыть мне. Видно, был уверен и во мне, и в лодке. Я плыл зигзагами. Лодку мою несло то к левому, то к правому берегу с риском врезаться на полном ходу в этот берег. Едва мне удавалось отвернуть, хотя веслом я работал изо всех сил, загребая то с одной, то с другой стороны. Лодка качалась от моих усилий, качалась река, качались берега и небо. Мне казалось, что наша Пуя – стремительная горная река, а сам я – маленькая щепка в её бурном потоке. Но мне всё-таки удалось доплыть до нужного места и не перевернуться, не выкупаться. Отец уже ждал на берегу (в какой-то момент он обогнал меня, хотя плыл до этого позади). Отец захватил лодку, вытащил её нос на камешник. Я оглянулся назад. Мне всё ещё казалось, что я там, на реке, загребаю веслом и борюсь с течением.

А в двенадцать лет я уже прекрасно плавал на осиновке, хоть сидя, хоть стоя, хоть с веслом, хоть с шестом. Поэтому отец и взял меня на рыбалку гребцом к себе в лодку.

Моя первая рыбалка поездом началась от Касковы, небольшой речки, впадающей в Пую выше Туймина. Проплыть надо было до Михайловки, километра три, с этим мы справились за вечернюю зорьку.

Выплыли, когда солнце только-только спряталось за лес, а вода в реке хранила ещё красноту заката. Кричит коростель, поют птицы, жужжат, пищат комары. Лодки носами тянутся к противоположным берегам. В носах гребцы. Приходится отпускать лопату весло-лопату глубоко, чтоб не было слышно бурления. Загребаешь один раз к берегу, один раз вдоль по лодке – один раз к берегу, один раз вдоль по лодке. В корме лодок главные рыбаки те, что сеть-поездок ведут. Иногда они стоят, а иногда сидят. Когда место глубокое, то четырёхметровые шесты, к которым прилажен поездок, почти полностью под водой. В это время сложно гребцам. Кажется, не двигаются лодки с места, привязал их кто-то. Один раз к берегу – один раз вдоль, один раз к берегу – один раз вдоль. На всю лопату, на всю лопату. Но вот самую глубь прошли, шесты уже на полтора метра из воды торчат. Впереди чуть блестит рябью мелкое место (приволока), а за ним и перебор. Лодки пошли ходчее, поддаются уже, их вроде даже чуть понесло течением. По рукам, когда они чуть расслабились, словно лёгкий ток прошёл.

– Хэ! – кричит отец.

Значит надо грести назад, лодки сплываются вместе, из воды поднимают поездок, и в его сети, в самом кармане, когда он только появляется из воды, с булькотом трепещется десятка полтора мелкой белой рыбы, два средних окуня и щука.

– А я не почувствовал её, – говорит рыбак, который ведёт поезд во второй лодке.

– Так она в мой угол ударила, – отвечает отец.

– Я слышал, как окуни подёргивали. Да всё думаю: не будем подымать, дождёмся. А уйдут, так уйдут…

Всё, разговор окончен, рыба вынута. Пока её вынимали, мы, гребцы, загнали сдвоенные лодки метров на десять выше того места, где закончили ловить. Снова расплылись каждый к своему берегу. Я разогнал лодку, чтоб легче шла, но уже снова завели поездок, загнали его к самому дну. Лодка моя словно встала, её как будто даже потянуло назад. А назад оглядываться некогда, надо плыть вперёд: на полную лопату, один раз к берегу, второй – вдоль борта. Тянем, тянем поездок к приволоке, поджимаем рыбу.

– Смотри, не перегоняй, – говорит отец еле слышно.

Но я хорошо знаю его голос, все интонации его, и сразу понимаю, в чём дело. Нос моей лодки чуть впереди носа второй. А это нехорошо – надо, чтоб поездок шёл ровно. Я гребу несколько раз только к берегу и то не сильно. Совсем не грести нельзя – поездок вывернет карманом по течению, и тогда дело пустое.

Вот уже и приволока. Лодку понесло. Река в этом месте сужается. Я резко выворачиваю нос вдоль по течению, чтоб боком не наскочить на камень и не перевернуться. Меня задевает по лицу свесившейся над водой ивиной, обдаёт её горьковатым запахом. Отец кричит: «Хэ!». Хоть и так понятно, что пора вынимать.

В кармане поездка несколько щук, хариусы, мелочь. Лодки сплылись, прижались к берегу. Шумит перебор, плескает о борта. Я упираюсь веслом в дно. Гребец с соседней лодки в броднях, вышел на мелководье и придерживает нас, разминая ноги. Проплыть дальше нельзя, там хорошая хариусиная ямка, надо её обловить. Кто курит, тот закурил. Я мочу руки в воде, отмахиваюсь от комаров. Пахнет мокрой сеткой, лопушками, которые, выйдя из лодки, потревожил второй гребец. Лопушки и тонкая длинная трава осока дрожат на течении, словно куда-то бегут. Отец расхваливает шест, которым он ведёт поезд. Тонкий, лёгкий. Отец принёс его осенью из Чугл, а это километров семь по лесной дороге. Я глажу светлый шест ладонью. Шест путешественник.

В ту мою первую рыбалку поездом нам попало хорошо. Отец раскидал рыбу сначала на две кучки: одна нам, а вторую он разделил ещё пополам двум оставшимся рыбакам. Делилось просто. Отец брал двух примерно одинаковых щук и раскидывал в разные кучки. Так же поступал с другой рыбой. Иногда одна большая щука равнялась двум средним, а окунь небольшой щучке. Делил всегда отец.

Позже я много раз плавал поездом: и выше и ниже Михайловки. И всё с отцом. Часто вскрикивали рыбаки заветное: «Хэ!». Поднимали поезд. Бывает, булькается, трепещется в сети рыба, а бывает, что и нет. Случались зацепы. Хорошо, если с лодки поезд снимется, а нет – приходилось самому смелому нырять и под водой отцеплять ячеи сети с колодины или брошенного когда-то давно старого ржавого троса. Иногда дыры прорвём в самой серёдке сетевого кармана. Сидим на корточках и зашиваем на скорую руку, стягиваем ячеи, на этот случай всегда нитки запасены.

Отец рассказывал, что как-то дыру не заметили, да и некогда было рассматривать – впереди река кипит. Огромный косяк ельцов, наверно, собравшийся с полреки, поджатый к приволоке, пошёл на прорыв. Видно было, как тёмная полоса в поездок потянулась. Подняли, а в кармане дыра огромная. Потом шутили, что ельцы сами дыру пробили.

После того, как отец умер, мы плавали поездом только один раз. Опять от Касковы. Но неудачно.

 

 

КОРОЧКА

 

Как-то пошли мы ставить капканы на бобров на речку Каскову. Осень стояла очень дождливая, и по лесу во всех сырых местах – огромные лужи. Но я не боялся этого: недавно мне купили бродни. Я разогнул голяшки и часто шёл напрямую, буравя воду в лужах. За плечами у меня висел рюкзак, в который отец положил самый настоящий капкан. Отец перед выходом спросил:

– Я тебе капкан положу. Унесёшь? Потом посмотрим, кто в него попадёт.

– Конечно, унесу.

И вот я несу этот капкан. Разогнул бродни и бреду прямо по лужам, не разбирая дороги. С нами пошёл брат отца дядя Витя. Он в красном непромокаемом роконе, в красных непромокаемых штанах. Но лужи ему приходится обходить, так как сапоги короткие. А я бреду напрямую.

Мы долго ходили по лесу (видимо, отец что-то ещё проверял), потом вдоль реки. Почему-то не было взято с собой паужны, еды на обед. Наверно, мужики надеялись вернуться до обеда, но не вышло. Со временем я сильно устал. Капкан в рюкзаке казался очень тяжёлым, лужи целыми морями, а мокрый еловый лес однообразным. Вдруг я упал прямо в лужу. Правда, с краю её. В бродни набежало воды. Сначала мне показалось, что я упал специально, чтоб отдохнуть. Но это было не так. Я крикнул отца и дядю, от которых чуть отстал. Они сразу вернулись. Ругать меня не стали. Наоборот, словно виноватились, словно упал в лужу я из-за них. На сухое место положили чей-то рюкзак, меня посадили на него. Кто-то из них стал выжимать носки, кто-то штаны. Помню, штаны намокли только с одного края. Отец достал сухие носки. Стало тепло и хорошо. Дядя порылся в своём рюкзаке и в кармане, в пакетике, нашёл корку белого хлеба. Эта корочка показалась мне невероятно вкусной. Один запах, вырвавшийся из пакетика, подействовал так, что у меня закружилась голова. Кусая чёрствый хлеб, я почувствовал, как с каждой секундой ко мне возвращаются силы. Уже через несколько минут я, как ни в чём не бывало, бежал вслед за отцом и дядей, правда, по возможности, осторожно обходя лужи. Может быть, так подействовала на меня эта корочка хлеба, а может, любовь близких.

Вскоре мы закончили все наши дела и вышли на светлую полянку, с которой видно Туймино, а вдалеке на холме – Михайловку. Кстати, оказалось, что в рюкзак отец положил не один капкан, а два. И долго я оправдывал свою усталость тем, что нёс вес в два раза больший, чем предполагал. Оба капкана отец поставил. Но на меня зверь шёл всё-таки плохо. В один из них вовсе ничего не попало, а во второй сунулась крупная кряква.

Так, в рыбацких и охотничьих походах, я постепенно узнавал нашу местность, дороги, дорожки, заветные тропы. Узнавал и запоминал названия речек и ручьёв, горок, перелесков, вырубов. Часто отец рассказывал, откуда пошли названия, вспоминал, что и как произошло в том или ином месте. Случалось, мы ходили напрямик, тогда расположение дорог и тропинок вдруг изменялось и выстраивалось в настоящую общую сеть. Мне очень нравилось, когда отец говорил:

– Здесь мы переснимемся на лежнёвку! 

Это означало, что просто перейдём напрямки на лесовозную, из брёвен, дорогу.

Или:

– Переснимемся на ручей.

– Спустимся ложком.

– Пройдём по-за полем.

Одно слово «переснимемся», что стоило. Дядька, тот про предстоящий поход не говорил: «Мы тут пойдём», «Я здесь пойду». Всегда говорил так: «По Мутному спустится вниз, по дороге в гору поднимется, направо от тесков (от затёсов на деревьях) повернёт». Словно это не мы пойдём, а кто-то другой.

Во время охоты и рыбалки я не просто узнавал нашу землю, а научался её любить, понимать. Она становилась мне родной. Казалось, что она часть меня, а я её часть. После рассказов отца о людях, живших давно-давно и ходивших по нашей земле, я начинал любить этих людей вместе с их недостатками, и также людей, живущих рядом с нами.

Помню, как-то отец очень сдружился с лесохимиком, собиравшим живицу. Дело в том, что летом живица с сосен в специальные коробочки набирается быстро, а зимой едва-едва бежит. И вот летом работает целая бригада лесохимиков, а зимой остаётся только один человек. В основном следить за всем и охранять бочки, оборудование. Человек этот наведывался в деревню раз в две недели, а остальное время жил в лесу. Вот с ним и сдружился отец. Что было, конечно, не удивительно: лесохимик радовался каждому живому человеку, как близкому родственнику, а отцовская тропка проходила недалеко от его избушки.

Помню, пошли мы как-то на охоту на лыжах. И сразу после рассвета уже подходили к избушке лесохимика. Хотя избушкой её назвать было сложно. В лесу стоял полноценный маленький домик в несколько окон, с дощатой пристройкой. Туалет чуть на отшибе. А в избе стол, рукомойник, железные кровати с тюфяками, нештукатуреная печка из красного кирпича с настоящей плитой. Меня всегда удивляла эта изба, когда она вдруг появлялась среди сосен. Большая и словно неродная для леса.

В тот день из трубы шёл дым, а лесохимик стоял рядом с входной дверью, без шапки, и улыбался нам. Он хотел зазвать в гости на чай: «Макароны с утра сварил, горячие ещё». Отец поговорил с ним немного, но от чая отказался. Надо ещё было много сделать за этот короткий зимний день. На обратном пути отец обещал зайти. Лесохимик вошёл в избушку и вернулся с двумя большими глухариными крыльями, которые показал мне:

– Вот, папа мне твой принёс глухаря. Я из него суп сварил.

Оказалось, что недалеко от избушки отец наехал лыжами на уснувшего в снегу глухаря, не дал ему взлететь и каким-то способом добыл. Свой трофей отдал лесохимику, «хозяину» этих угодий.

Лесохимик долго не отпускал нас, похвастал, что на днях поймал на крюк щуку, правда, единственную за всю зиму. Щука оказалась без икры, он её почистил и заморозил.

Основная наша задача, которую мы должны были выполнить в тот день – это проверить капканы на волков. На одном из болот остались зимовать кабаны. Они протоптали в снегу дорожки и по ним бегали. К середине зимы дорожки превратились в глубокие траншеи. Про кабанов узнали волки и перерезали всех или почти всех. В двух местах под ёлками лежали огромные кости. Я удивился тому, каких же размеров были кабаны и как волки справились с ними. Сначала мы обошли кабанье болото вокруг, проверяя, есть ли заходы волков, а уж потом подошли к застарелым траншеям и останкам животных. Оттепелей и большого снега не было, поэтому капканы мы не трогали и не переставляли. Я, конечно, был огорчён, что ничего не попало, но отец в том году взял на этом месте одну волчицу, после чего вся стая ушла.

…Когда на обратной дороге мы подошли к избе, уже начало темнеть. В окошке домика горела свеча, из тёмной трубы снова шёл дым.

Лесохимик едва не прокараулил нас. Но отец, верный своему слову, снял лыжи, очистил их от снега и поставил к стенке избы. Я сделал то же самое. Лесохимик, видимо, услышал, что мы возимся на улице, и открыл дверь. Бывает, что когда идёшь на лыжах и уже втянулся, то не чувствуешь усталости. Но как только снял лыжи или постоял немного – кажется, и ног поднять не можешь. Я с трудом вошёл в избу. На столе стояла сковородка с кусками жареной щуки и разогретыми макаронами. Отец съел пару ложек, а я, незаметно для себя, одолел всё остальное. Часто потом я просил маму, чтоб она нажарила рыбы с макаронами, но так вкусно не получалось никогда. После этого обеда, как после корочки хлеба, у меня снова появились силы, которых хватило на путь в десять километров до деревни.