Сергей ПАНФЁРОВ. НАДЕЖДУ НЕСУЩАЯ ВЕСТЬ. Из книги стихов «Время зверобоя»

 

Сергей ПАНФЁРОВ

НАДЕЖДУ НЕСУЩАЯ ВЕСТЬ

Из книги стихов «Время зверобоя»

 

МЕЧ ВОЗМЕЗДИЯ

Солнце смотрит с высока.

Синей лентою река

Изогнулась меж полей

Древней Родины моей.

 

А над быстрою рекой

Холм, высокий и крутой.

На вершине – вал и ров…

И сейчас тот холм готов,

Опершись на русский брег,

Вражьей конницы набег

Отразить с былым огнём.

Ведь недаром бают – в нём,

Там, где крест поклонный врыт,

Меч Евпатия сокрыт.

 

В том мече – лихая сталь,

В стали той – прямая даль

Русских праведных дорог,

А над ними – только Бог.

 

И таится в стали той,

Закалённой и литой,

Стойкость верная и крепь.

Эту сталь ковала степь,  

В горне лета раскалив,

Вьюгой зимней закалив.

В грозной ковке вышел меч,

Чтобы в трудный час сберечь

Вольность русских берегов

От завистливых врагов.

 

С тишиной могильной слит,

Этот меч до срока спит.

До тех пор, пока покой

Есть над русскою рекой.

 

Меч-то спит, но помнит меч,

Как слетали с гордых плеч

Буйны головы глупцов,

Что не слушали отцов:

«Больше Русь не воевать –

В дом свой смерть не зазывать».

Помнит и завет веков:

«К битве будь всегда готов!»,

Лишь кольчуг заслышит звон,

Вмиг покинет ножны он…

 

Солнце льётся с высока.

Вьётся лентою река,

А за синею рекой –

Холм высокий и крутой.

 

От заката – стук копыт…

Меч пока ещё зарыт.

И в умах чужих племён –

Будет ли откопан он.

Этот меч ковала степь.

В нём земли и неба крепь.

Сносу нет тому мечу.

Рать любая – по плечу.

 

У меча – лихая сталь,

В стали той – прямая даль

Русских праведных дорог,

А над ними – только Бог.

 

ХРАМ

Вечер. Ветер.
                           Вечной ведьмой

воет вьюга по лугам.

Нам домой дойти  успеть бы

всем,
              покуда виден храм.

 

В мутно-мыльной круговерти

всеспасительным перстом,

сберегающим от смерти –

колокольня под крестом…

 

Жизнь сурова и упряма.

Всё спасение – в пути…

Но, когда не видишь храма,

то и некуда идти.

 

* * *

Кружит зимнее ненастье.

Вьюги серая стена.

Тишина. Какое счастье!

В божьем храме – тишина.

 

Тихо теплятся лампады,

Тает тёплый воск свечи.

Образов святых оклады,

Нимбов вечные лучи…

 

За спиной грехов котомка

Не даёт пройти вперёд.

Слышу, с клироса негромко

Кто-то Господа зовёт.

 

Виновато, неумело

Ставлю свечку на канон,

Чтобы душу отогрела,

Чтоб меня заметил Он,

 

И явил во мне участье,

От грехов омыл сполна…

Тишина. Какое счастье!

В древнем храме – тишина.

 

ЖЕСТЯНКА

Ударила молния в старую,
                                           ржавую банку,

которую бросил
                       какой-то беспечный турист

два года назад,
                       покидая дневную стоянку –

с тех пор и лежит,
                     как осенний раздавленный лист.

 

Доныне никто не обжил
                                        эти скудные степи.

Никто не поставил вблизи
                                       ни креста, ни избы.

И хлещут дожди,
                              как витые хазарские плети,

по ржавым бокам
                            горемыки невзрачной судьбы.

 

Но грянул с небес грозный гром,
                                             и стрелою разящей,

вобравшей заряд
                              в миллионы горящих свечей,

ударила молния в банку,
                                              и банке пропащей  

пригрезился нимб над башкой
                                      в сто семнадцать лучей.

 

Избранницей Неба
                               себя возомнив чрезвычайно,

в безмерной гордыне своей
                                               потеряла покой,

а молния к ней дотянулась,
                                            по сути, случайно,

в грозу не найдя по-соседству
                                               жестянки другой.

 

Ударила и позабыла,
                                    ушла вместе с тучей

блуждать над землёй,
                            подчиняясь законам Небес,

и здесь никому не вручила
                                       к могуществу ключик

величия нимб
                          и других недоступных чудес.

 

А банка осталась ржаветь
                                              в назиданье прохожим…

Я видел её, и о ней – в моей памяти след.

Ах, как с этой банкой
                                    Порой мы бываем похожи!

Гордимся собой,
                                  а причины для гордости нет.

                     

СОН

Иуда взял свою оплату,

Но у пилатовых палат

Послушно вверились Пилату,

И не распял Его Пилат.

 

И не случилось Воскрешенья,

И нет Великого поста,

Как нет и крестного знаменья,

Поскольку не было креста.

 

И грудь мою тоска сжимает.

Без убиенного Христа

Кому молиться?
                            Жизнь пуста…

Кричу, а звук не вылетает.

 

СЕЛЬСКИЙ СВЯЩЕННИК

                   Протоиерею и художнику Геннадию Свирину       

Смартфоны, айфоны, айподы

И сущий везде интернет…

Всё есть в них от сплетен до моды,

Но самого главного – нет.

 

И люди спешат в Лесуново,

Там старый священник живёт.

И ждут его вещего слова,

Встречая у самых ворот.

 

А он терпеливо, смиренно

Врачует чужие грехи.

И в каждой душе, непременно,

Находит благие штрихи.

 

И нет у него интернета,

И многого прочего – нет,

Но всем прихожанам при этом

Находит он нужный ответ.

 

Разносится снова и снова

Надежду несущая весть.

И люди спешат в Лесуново.

И жаждущих Слова не счесть.

 

* * *

Зацветает каланхоэ

На оттаявшем окне,

Словно солнце заводное

Завело весну ко мне.

 

Нежно-розовый букетик

На зелёном стебельке

Сквозь стекло прохожим светит

В нашем гордом городке.

 

Невеликое созданье

Для пресытившихся глаз,

Но частичка мирозданья,

Всё ж волнующая нас.

 

И недаром крошки эти

Дарят радость для очей –

У Творца на белом свете

Нет случайных мелочей.  

                                                

ВЕРЛИБР ЛУННОГО СВЕТА

Какая луна!

Колдовская луна

на мартовском небе всходила.

Светила на Землю.

Точней и научней:

она

нам лишь отражала

блуждающий свет

задремавшего солнца.

 

Так зеркало,

что у мальчишки

в руках шаловливых,

пускает в окно

той девчонки,

что краше, наверное, нет,

луч света,

рисующий круг

на бумажных обоях.

 

Сказал я:

– Царица луна!

Ворожея луна!

Просто чудо!..

Ты,

словно не слыша меня,

прошептала:

– Смотри!

Большая медведица

гордо владенья обходит.

 

Казалось, пустяк.

Небольшой эпизод,

не стоящий капли вниманья.

Но я вдруг подумал

о том,

какие же разные мы,

и смотрим на мир наш

несхоже.

 

Мы вряд ли изменим себя,

а значит и мир

не изменим.

 

У ОКНА

Опускалось покрывало

Предвечернего сукна.

Дульсинея вышивала

У раскрытого окна.

 

Благодатная работа

Благодатною порой

В ожидании Дон-Кихота,

Не окончившего бой,

 

Не поспевшего к обеду.

Да и ужин пропустил.

Может быть, приедет в среду?..

Только б ждать хватило сил.

 

Сердце женское забьётся

От огня любимых глаз,

Даже если друг вернётся

Лишь на день или на час.

 

Погостив, стремглав умчится

Долг свой рыцарский вершить.

Ей – в светлице голубицей

Терпеливо ждать и жить.

 

И, в лихие глядя дали,

Возносить мольбу свою,

Чтоб святые сберегали

Друга милого в бою…

 

Дом уснул и не заметил,

Как в тобосский их удел,

Словно вздох последний, ветер

Издалёка долетел.

 

Ночка – чёрного чернее,

Даль-дорога не видна.

Спит тревожно Дульсинея

У разбитого окна.

 

* * *

О, женщины, небесные созданья,

Пленяющие грешные сердца,

Сжигающие время, расстоянья,

За вас не утихают состязанья,

Волнуете и старца, и юнца!

 

Несёте вдохновение поэтам

И маните художников к холсту.

Зимою в вас не утихает лето,

И за судьбой идёте на край света,

Как будто к лучезарному кресту.

 

О, женщины! Имён вам было много.

Не утихает вечная борьба

За вашу благосклонность. И от Бога

Рождается у вас любовь, тревога…

О, женщины, – загадка и судьба!

 

Порой строги, порой непостоянны.

Всего в вас много: силы и добра…

Толстовские мятущиеся Анны,

И пушкинские нежные Татьяны,

И вдовы из «Матрёнина двора».

 

И, восхищаясь вами, скажем всё же:

Не дай вам Бог судьбой нелёгкой жить,

Терять любовь, что чувств иных дороже,

И в одиночку лошадей стреножить,

И в огненные избы заходить.

 

* * *

Настало время зверобоя,

Душицы, мяты, чабреца…

Все ароматы травостоя

Касаются лица.

 

Густые липы загудели,

Цветам и нам нектар даря,

И стелет мягкие постели

В росе заря.

 

Спешу к реке по тропке влажной,

Но бью поклоны тут и там

Я луговой клубничке каждой –

Земным дарам.

 

Прозрачные, как будто слёзы,

На лилиях и над волной

Танцуют тонкие стрекозы

Мне танец свой.

 

И радостно, легко, влюблённо,

Как в детстве средь родных полей,

Душе, незримо-окрылённой, –

На склоне дней.

 

* * *

Ввечеру далеко над водой
                                               разлетается слово

и уключины скрип,
                                и широкая поступь весла…

И восходит во мне
                                память юная снова и снова,

коль заслышу я крик петушиный
                                                       с околиц села.

 

Жар дневной присмирел.
                            Над водою туман заблудился,

и рыбацкий костёр
                                  мне на ужин готовит уху.

Аромат чабреца
                           над лугами густыми разлился,

и вечерняя птица
                                кричит в темноте наверху.

 

Всё, как в том далеке,
                           когда жизнь открывалась неспешно,

когда мир свои тайны земные
                                                   мне щедро дарил.

Жить и жить бы вот так:
                               благодарно, безвредно, безгрешно,

чтобы лишь на добро
                                       нам хватало неистовых сил.

 

Чай готов, настоялась уха,
                                                 и пора повечерить.

Ароматный дымок
                                   потянул от сгоревшей ольхи.  

И так хочется жить,
                                 и так хочется в доброе верить,

и читать до зари
                            дальним звёздам земные стихи.

 

ЗЕРНО

Сбежались куры на обочину,

Просыпал трактор здесь зерно,

И вся обочина – прострочена,

Искрит, как древнее руно.

 

Клюют хохлатые и пегие,

Ведут неспешный разговор.

Довольны все, но тем не менее

Петух суров, как прокурор.

 

Смотрю на кур привычных вольницу,

И солнце греет мне виски.

Они клюют, а мне вдруг вспомнится

Немалый срок – за колоски.

 

Ах, времена – закаты до света.

Зарёкся вас судить давно.

Гуляйте, куры, ешьте досыта,

На славу выдалось зерно.

 

* * *

                       Евгению Юшину

Затуманилась долина.

Бродят ветры поутру.

У околицы калина

Мечет красную икру.

 

И высокие осины

С невесомою листвой

Цвета цедры апельсина

Хоровод заводят свой.

 

Не боятся вязы сглаза,

Разрядились – хоть куда.

На свои цветные стразы

Смотрят в зеркало пруда.

 

Всё поёт и пламенеет,

Как в есенинской строке.

Осень бродит по аллеям

С кистью радуги в руке.

 

Я смотрю на краски эти,

Изумляясь неспроста.

И за что на белом свете

Мне такая красота?

 

Чем сумею расплатиться –

С кем вести мне разговор?

В небесах запела птица,

Я невольно поднял взор…

 

* * *

Один мудрец сказал: «Не прикипай

К земным дарам. Мы все недолговечны.

Ты ничего в потусторонний край

Не унесёшь с собой в суме заплечной.

 

Чем больше любишь, тем и горше груз

Земных потерь и скорби неизбежной

От расставаний, от разрыва уз,

Когда накроют тканью белоснежной».

 

Мудрец, конечно, признанный, большой,

Но как нелепо жить на белом свете,

«Не прикипая» сердцем и душой

К родным местам, к жене своей и к детям,

 

К своим друзьям, с которыми делил

И хлеб, и воду, и лихие годы,

К заветной тишине родных могил,

К живому пробуждению природы…

 

Я знаю, многим это не дано.

Они легки и склонны к переменам,

А мне одно заветное окно

Забыть навек, что перерезать вены.

 

И потому, судьба мне – «прикипать»

К своим родным, к земным лугам и рекам…

Таким меня на свет явила мать,

Не мудрецом, обычным человеком.