Алексей СМОЛЕНЦЕВ. ПО ЗАКОНУ ГОСПОДСТВА ДУХА НАД ПЛОТИЮ. Толковый Словарь Владимира Даля

 

Алексей СМОЛЕНЦЕВ

ПО ЗАКОНУ ГОСПОДСТВА ДУХА НАД ПЛОТИЮ

Толковый Словарь Владимира Даля

 

То, что я скажу здесь, во вступлении в работу, весьма спорно, предмет не явственен. И я не настаиваю на моей правоте изложения смысла. Но я уверен в логике того, о чем я говорю.

Поэтому даже при остром желании полемики и несогласии, это вступление в работу прошу дочесть до конца.

И только после этого – согласиться со мной или нет.

А дальше уж… как Господь…

 

I.

Тайна творчества… она в любви к своему делу и в навыках к выполнению своего дела… Тайна творчества в том, как условно «неживое» – материал для творчества (у плотника – дерево, у писателя – слово) становится живым…

Неточно пишу: ведь и дерево – живое, и слово – живое… Значит что? Значит, творчество, тайна творчества – в том, чтобы выявить, открыть миру жизнь, затаенную в каждой микроскопинке земного бытия.

Творчество – это своего рода воскрешение из потаенно-живого в живое, явленное миру.

Так ближе к действительности творчества, так – точнее.

 

* * *

Он был чудак, но знал, что делал:
Он оживлять умел сосну.
И, оживая, песни пела
Она и людям, и ему.
Иван Смоленцев, «Плотник»  

 

Можно бы погромче имя взять, пример – помасштабнее.

А зачем мне?

Ремесло надо от отца принимать. Ремесло ли? – Скорее, речь здесь о миросозерцании. – Принимаю, перенимаю в меру отпущенного мне дара.

А дар – что такое?

«В море все заботило Бернара, писал Мопассан: и внезапно повстречавшееся течение, говорящее, что где-то в открытом море идет бриз, и облака над Эстерелем, означающие мистраль на западе... Чистоту на яхте он соблюдал до того, что не терпел даже капли воды на какой-нибудь медной части... Да какая польза ближнему могла быть в том, что Бернар сейчас же стирал эту каплю? А вот он стирал ее. Зачем, почему?

Но ведь сам Бог любит, чтобы все было «хорошо». Он сам радовался, видя, что Его творения «весьма хороши»» (Иван Бунин, «Бернар»).

«В море все заботило Бернара…».

Но ведь «все заботит» и русского крестьянина в его деревенской юдоли: «Таким образом, благодаря эпизоду с теленком, для меня раскрылось значение в мире крестьянства такой стороны земледельческого труда, которой до сих пор я не придавал почти никакого значения. Для меня стало совершенно ясным, что творчество в земледельческом труде, поэзия его, его многосторонность составляют для громадного большинства нашего крестьянства жизненный интерес, источник работы мысли, источник взглядов на все окружающее его, источник едва ли даже не всех его отношений частных и общественных. Множество явлений русской жизни, русской действительности оказываются необъяснимыми или объясняются фальшиво, ложно и досадно терзают вашу наблюдательность потому только, что источник этих явлений отыскивается не в особенностях земледельческого труда, сотканного из непрерывной сети на первый взгляд ничтожных мелочей, а в чем-либо другом» (Глеб Успенский, очерки «Крестьянин и крестьянский труд», «Поэзия земледельческого труда»).

Мопассан и Бунин о поэзии и творчестве в морском деле, Успенский о поэзии и творчестве земледельческого труда.

(Уверяю вас, Бунин Успенского читал; и «Бернар» – это согласный диалог Бунина с Успенским.)

Поэзия. Творчество… Дар?

Вот и думаю: дар – это не умение, не навык. Дар – это даром тебе данное: чувствование жизни в каждой микроскопинке бытия, в основе этого чувствования – любовь: любовь – к миру, к жизни, к человеку, к природе, к земному бытию.

А дальше… ты вдруг просто «знаешь», что тебе делать, чтобы живое для тебя стало живым и для мира, чтобы творение твое было – хорошо… как и сам Творец любил…

Это «мгновение знания» и есть вдохновение, наитие – участие (со-участие) Творца (участие любви) в твоих трудах и делах.

Не твоим произволением, а участием – со-участием – Творца твои труды становятся творчеством.

Или – без соучастия Творца, без вдохновения – не становятся творчеством, но – объектом материального мира, может и совершенным (если изготовитель в совершенстве владеет ремеслом, навыком к своему делу), но – неживым.

Тайна творчества – это тайна жизни. Это тайна воскрешения из живого потаенного в живое явное.

Инструмент воскрешения – любовь.

Все – просто.

 

Сейчас предмет моей сосредоточенности – литературное ремесло, литературный ремесленник – поэт, писатель. Материал ремесла – слово.

Как работает поэт, писатель, откуда берет слово?

В момент вдохновения писатель восхищен в высшие сферы Духа. Можно сказать он – во Вселенной Любви. Там есть – всё. Там всё открыто и доступно – бери необходимое. Он – берет.

Берет не всегда безошибочно, главное на этом этапе – еще не точность слова, а возможность – «ухватить» дух жизни, сообщить дух жизни своему творению.

А вот далее уже – точность мысли, глубина смысла, работа над словом, над точностью слова. Он возвращается, теперь уже сам, в ту сокровищницу, в ту мастерскую, куда был восхищен вдохновением. Теперь он возвращается туда самостоятельно. И работает – ищет слово.

 

Толковый Словарь Владимира Ивановича Даля – и есть эта самая сокровищница, и есть эта самая мастерская.

Вот что сделал Даль, и вот что он после себя оставил!

Толковый Словарь Даля – не для писателя русской литературы. Писатель должен видеть – все и сразу, всю сокровищницу иметь перед глазами… Толковый Словарь Даля – для читателя русской литературы!

Мы не понимаем этого – мистического? сакрального? – чем мудреней ни скажи – все будет мало; скажем просто – Божественного (потому что по вдохновению, а вдохновение от Бога) предназначения Толкового Словаря Даля.

Благодаря Толковому Словарю каждый, каждый (!) читатель может войти в сокровищницу, мастерскую, скажем просто: в святая святых, куда вход открыт только писателю, поэту, как соучастнику (со Творцом вместе) творчества; куда простому смертному, непосвященному (см. Пушкин, «Поэт и толпа», эпиграф: «Прочь, непосвященные!»), входа нет.

А нам благодаря Далю – вход есть!

Это бы и по логике – так. Ведь русская литература – не для толпы, она для – читателя. Русская литература и так сама посвящает читателя, открывает вход. Но благодаря Далю читатель может стать третьим (!) (два: это сам поэт и Творец) соучастником творчества.

Благодаря Далю становится возможной триада: Творец, Поэт, Читатель.

Читатель, благодаря Далю, может увидеть то, что привнес в творение сам Творец. Поэт, писатель – это приношение чувствовал, догадывался о нем, но мог и не видеть.

А читателю, благодаря Далю, дано увидеть саму мастерскую, в которой Поэт и Творец рука об руку создают, воскрешают живое неявленное в живое явленное.

И отличие читателя от поэта лишь в том, что поэт, писатель взял в мастерской слово по вдохновению. А мы, читатели, получаем возможность увидеть и пережить первородность взятого слова. Увидеть в Толковом Словаре Даля, откуда и как оно взято. Увидеть, в чем смысл этого именно слова. И через слово понять вдруг то, что может и сам писатель в свое творение не вкладывал, а вкладывал соучастник его творчества, Сам Творец.

Вот что сделано Далем!

Итак, как мы сейчас смотрим, так на Толковый Словарь Даля никто еще не смотрел.

И никто еще этого предназначения Словаря Даля не понимал.

И я не понимал.

Сначала была практика раскрытия смыслов русской литературы, методология даже раскрытия смыслов, в основе которой просто Толковый Словарь Даля.

И этой моей практике – лет тридцать.

А потом как-то, наитием, вдохновением, открылись, сформулировались эти смыслы, сложились эти строки.

Не из воздуха сложились (хотя воздух как атмосфера творчества – важен), а из практики. Так что у меня есть все основания говорить то, что я говорю.

И даже настаивать на этом.

Да, Толковый Словарь Даля создан не для этого, не как пособие читателю, но буквально: грешно – оставлять без внимания это содержание Словаря; этот универсальный инструментарий для чтения, понимания и усвоения русской литературы во всей ее полноте, глубине и богатстве, и совершенстве, конечно, и гармонии, и красоте.

 

Если бы Толкового Словаря не было, то невозможно представить, чтобы такой Словарь – был на самом деле.

Мы привыкли к чуду Толкового Словаря.

Привыкли к непостижимости этого чуда.

Сам Даль в 1852 году говорит о невозможности такого Словаря, а в 1863 Толковый Словарь Даля уже воплощается (начинает обретать плоть).

Но не за десять лет сделан Толковый Словарь, а за всю Далеву жизнь.

 

Все это заставляет меня в Толковый Словарь Даля вчитаться; и прочитанным с русским человеком двадцать первого века, с русским постсоветским человеком, поделиться, потому что пора нам, русским людям, к себе возвращаться, наполнять содержанием вектор Гоголя: «Пушкин есть явление чрезвычайное и, может быть, единственное явление русского духа: это русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится чрез двести лет».

 

II.

Владимир Иванович Даль. Толковый словарь живаго Великорусского языка.

Как мы читаем Словарь Даля? – Да просто: берем в руки – если берем хоть иногда, – значение нужного нам слова смотрим. Чего там читать, это же просто словарь?

Нет. Не просто словарь.

Толковый Словарь живаго Великорусского языка Владимира Даля.

И в Толковом Словаре Даля не просто слова, не только слова. Даже в самих словарных статьях там больше содержания, чем только значение слова.

Но и само целое Толкового Словаря Даля состоит еще и из эпиграфа к Словарю. И есть еще и вереница письменных напутствий Даля читателям Словаря.

Открывает Словарь – «Напутное слово (Читано в Обществе Любителей Руской словесности в Москве, 21 апреля 1862 г.)» (здесь и далее – орфография оригинала).

Далее идет Напутствие «О Руском словаре (Читано в Обществе Любителей Росийской Словесности, в частном его заседании 25 февраля и в публичном 6 марта 1860 г.)».

Далее – «О наречиях рускаго языка. По поводу опыта Областного Великорускаго словаря, изданнаго Вторым отделением Императорской Академии наук. Статья В.И. Даля. Из V книжки «Вестника Императорского Рускаго Географического Общества» за 1852 г., с небольшими поправками против перваго издания)».

Эти Напутствия Даля открывают Первое издание Толкового Словаря – Москва. В типографии А.Семена. 1863; Одобрено ценсурой. Москва. Февраля 22 дня, 1863 года.

Повторены Напутствия и в издании – «книгопродавца-типографа М.О. Вольфа, Санкт-Петербург, Москва, 1880».

И еще добавлен «Ответ на приговор» (Москва, Январь, 1867 г.).

(Вот как! Даже приговор Далю выносился за его труд! Знали мы об этом? Сам Даль случайно узнал, что вынесен труду его приговор. Узнал, ответил с горечью и болью. Драгоценное слово Даля… прочли ли мы, огорчились ли вместе с Далем? Разделили ли мы боль и горечь Даля?)

Сто страниц (!), почти сто страниц письменного Напутствия Даля к нам, читателям…

И только после «Ответа на приговор» идет первая буква Словаря

 

Первый всякому русскому сердцу город, первый всякому русскому сердцу поэт

А – первая буква русской азбуки, аз.

Москва и весь юг (кроме Малой Руси) и запад (кроме Польши) говорят высокою речью, акают, обращая букву о, если она без ударения, в неполногласное а; весь север и восток – низкою речью, окают, произнося о ясно, где оно пишется. Московский говор, средний, но более на а, принят за образцовый. Русских слов с буквы а почти нет, если не признать такими глаголы акать, аукать, ахать и давно усвоенных: ад, артель, атаман, алый и пр. В Областном Словаре Академии помещено много речений по южному и западному говору под буквой а, тогда как они должны писаться через о, куда здесь и отнесены. (Надо, кажется, сохранять такое правописание, которое бы всегда напоминало о роде и племени слова, иначе это будет звук без смысла.)

 

(И здесь уже, от «Аз» (!), – можно и должно бы нам удивиться и восхититься, и призадуматься. – Это же просто Словарь: слова и их значения. А Даль, с «азов» начиная (кстати, сам первый том издания от «А» до «З», то есть тоже АЗ), говорит о говоре. Но, это-то еще бы ладно.

А каким же промыслом, чудом каким оказывается при начале Русских слов самое сердце Русское – Москва?!

Как часто в горестной разлуке,

В моей блуждающей судьбе,

Москва, я думал о тебе!

Москва… как много в этом звуке

Для сердца русского слилось!

Как много в нем отозвалось!

                            (Александр Сергеевич Пушкин, «Евгений Онегин»)

«Москва моя», – говорит Пушкин…

При первой букве Русской азбуки, при первом «звуке» Словаря Даля воскрешены (и – живы!) в читательском русском сердце: первый всякому русскому сердцу Город, а вместе с Городом – и Первый всякому русскому сердцу Поэт.

Разве не чудо, разве не радость, разве не удивление?!

 

А ведь это только первая буква, первая строка Словаря: «А – первая буква русской азбуки, аз. Москва…».

А сколько же еще –

…нам открытий чудных

Готовят просвещенья дух

И опыт, сын ошибок трудных,

И гений, парадоксов друг,

И случай, Бог изобретатель.

                                            (Пушкин, «Отрывки»)

(Здесь Пушкиным затаена, по моему разумению, Божественная природа «открытий чудных». И, как и при начале всякого дела, зиждется здесь образ Пресвятой Троицы: Бог Отец – Бог Сын – Бог Дух Святой).

 

Но – о «говорах». Не странно ли, Словарь и вдруг читаем: «Московский говор, средний, но более на а, принят за образцовый».

Не вдруг.

Мы читаем титульный лист Словаря Даля (а ведь на деле-то – не читаем, перелистываем, просто, как и все его Напутствия нам, читателям, от автора, от составителя, от Даля, просто – перелистываем)…

Прочтем:

ТОЛКОВЫЙ СЛОВАРЬ

ЖИВАГО

ВЕЛИКОРУСКАГО ЯЗЫКА

Владимира Даля

 

Живаго. Живого, то есть, языка, Великорусского. А что такое – живой язык? Что такое жизнь языка, где живет язык, чем живет язык?

Жизнь языка – это речь, русская речь, это русские говоры.

В русской речи и русской речью живет и жив русский язык.

Так сразу, с первой словарной статьи «А», раскрыт (точнее: раскрыт в самом заглавии, а вот подтвержден в первой словарной статье) пред читателем особый смысл Словаря, характер Словаря, своеобычный. Не просто Словарь, а живого языка Словарь. Словарь живой русской речи.

И еще – очень важное замечание Даля из первой словарной статьи, мы его привели выше (но ведь читатели внимания не обратили – так вернём их внимание), взятое Далем в скобки:

«Надо, кажется, сохранять такое правописание, которое бы всегда напоминало о роде и племени слова, иначе это будет звук без смысла».

Важнейшие понятия отмечены Далем – «о роде и племени слова». И о том, что слово (совсем ведь как – человек!), если без роду и племени, то и не слово оно, а «звук без смысла».

Слово – это не просто звук. Это звук со смыслом!

И вновь Пушкин. Москва для Пушкина – «звук». Но – «Как много в этом звуке для сердца русского слилось, как много в нем отозвалось».

Чего «много» – слилось и отозвалось? Смысла, конечно же, смысла, которым исполнен звук этот, – Москва для русского сердца.

Москва – для Пушкина – это звук со смыслом.

И Даль о том же – «род и племя», «звук и смысл».

 

Секрет единства народа и литературы на Русской земле

Толковый Словарь Живого Великорусского языка Владимира Даля. В словаре собраны слова живого языка, живые слова. Словарь Даля жив для нас.

А мы… мы для Словаря Даля живы ли?

Мы не знаем русской речи. – Русской народной речи? Нет, просто – русской речи, просто русского языка – не знаем. Русский язык – он и есть народный; русская речь – она и есть народная; дополнительных уточнений не требуется.

Даль разъясняет в Напутном слове:

«С той поры, как составитель этого словаря себя помнит, его тревожила и смущала несообразность письменного языка нашего с устною речью простого русского человека, не сбитого с толку грамотейством, а стало быть, и с самим духом русского слова. Не рассудок, а какое-то темное чувство строптиво упиралось, отказываясь признать этот нестройный лепет, с отголоском чужбины, за русскую речь. Для меня сделалось задачей выводить на справку и поверку: как говорит книжник и как выскажет в беседе ту же доступную ему мысль человек умный, но простой, неученый, – и нечего и говорить о том, что перевес по всем прилагаемым к сему делу мерилами всегда оставался на стороне последнего. Не будучи в силах уклонится ни на волос от духа языка, он поневоле выражается ясно, прямо, коротко и изящно».

Дух русского слова, дух языка. Слова состоят из букв, а Даль говорит о духе. И еще, важнее важного, а сказано так, что – незаметней незаметного: «темное чувство», которое мешает принять лепет с отголоском чужбины за русскую речь.

Вот – загадка: чувство темное, а дела этого чувства – светлы.

А это не то ли самое «темное чувство», о котором Михаил Юрьевич Лермонтов:

Есть речи – значенье

Темно иль ничтожно,

Но им без волненья

Внимать невозможно.

И не о том ли «темном чувстве» Иван Алексеевич Бунин:

Поэзия темна.

В словах невыразима.

Дух, а не буква. Темно – потому что умом не постигаемо («не рассудок», говорит Даль). Дух постигается не умом. Дух постигается, насколько это возможно, чувством, всем нравственным существом человека, существом личности.

Лермонтов, Даль, Бунин – темное чувство, чувство духа речи, чувство поэзии.

Напутное слово Даля осталось (и остается!) для нас – темно. Даже и волнения не испытываем мы. Мы слово Даля не почувствовали, мы слово Даля даже не прочитали. А если и прочитали, то не осмыслили. Смысл слова Даля остается темен для нас. Иначе, чем поэзия, темен – буквальной темнотой темен.

Коротка приведенная нами цитата из Напутного слова, да великий секрет сокрыт в немногих этих строках.

Русская литература – а словарь Даля живой состав живого целого русской литературы, – смыслы русской литературы для нас: предмет на видном месте. Есть такая детская игра – найти предмет, «спрятанный» на видном месте. Русская литература не играет с нами, она являет смыслы на видном месте – в тексте, сложенном русским языком, словами живого русского языка. Мы прочесть – не умеем. Читаем, не воспринимая духом, смысловое значение речи.

Вот и в Напутном слове Даля не обратили ведь мы внимания на «темное чувство»? А какой смысл открылся за этим обычным сочетанием русских слов!

И это еще не все – потаенные на видном месте – смыслы краткой нашей цитаты.

Даль сравнивает речь книжника и речь простого русского человека.

Но русская литература – это же книги? Люди, пишущие книги, – книжники? – Нет.

В чем, по Далю, различие между книжником и простым русским человеком?

Даля смущает и тревожит – «несообразность письменного языка нашего с устною речью простого русского человека, не сбитого с толку грамотейством, а стало быть, и с самим духом русского слова».

Письменный язык – это язык книжника, сбитого с толку грамотейством.

А что позволяет простому русскому человеку – не быть сбитому с толку грамотейством? – Чувствование духа русского слова.

«Не будучи в силах уклониться ни на волос от духа языка, он поневоле выражается ясно, прямо, коротко и изящно», – повторяет Даль.

Чувство духа слова не позволяет простому человеку уклониться ни на волос от духа языка.

Но как же понять «письменный язык» – это язык книжника, язык писателя, получается? – Нет.

Даль: «Взгляните на Державина, на Карамзина, Крылова, на Жуковского, Пушкина и на некоторых нынешних даровитых писателей, не ясно ли, что они избегали чужеречий; что старались, каждый по своему, писать чистым русским языком? А как Пушкин ценил народную речь нашу, с каким жаром и усладою он к ней прислушивался, как одно только кипучее нетерпение заставляло его в то же время прерывать созерцания свои шумным взрывом одобрений и острых замечаний и сравнений – я не раз бывал свидетелем. Вот в каком отношении пишущий эти строки полагает, что пришла пора подорожить народным языком и выработать из него язык образованный».

Следовательно, по Далю, – даровитые наши писатели и так стараются «каждый по своему, писать чистым русским языком» – речь русского писателя, это речь человека, как и речь простого русского человека, чувствующего дух русского слова и дух русского языка и это чувство духа не позволяет русскому писателю ни на волос отклониться от ясности, прямоты, краткости и изящности.

Дух языка не позволяет простому человеку в устной речи, а писателю русской литературы в речи письменной «ни на волос отклониться от ясности, прямоты, краткости и изящности».

Так вот почему русская литература – есть русская народная литература. Вот почему русские писатели, писатели – народные.

Один, общий, язык.

Язык один у народа и у русской литературы, чувство духа языка, чувство духа русского слова едино у русского писателя и простого русского человека. Здесь секрет единства народа и литературы на Русской земле.

 

* * *

Подтвердим эту простую мысль.

Е.А. Боратынский (так, через букву «о», поэт подписывал эпистолярные послания, а стихи – через «а» – Баратынский): «Скажу более: я почти уверен, что французы не могут иметь истинной романтической трагедии. Не правила Аристотеля налагают на них оковы – легко от них освободиться, – но они лишены важнейшего способа к успеху: изящного языка простонародного. Я уважаю французских классиков, они знали свой язык, занимались теми родами поэзии, которые ему свойственны, и произвели много прекрасного. Мне жалки их новейшие романтики: мне кажется, что они садятся в чужие сани. Жажду иметь понятие о твоем Годунове. Чудесный наш язык ко всему способен; я это чувствую, хотя не могу привести в исполнение. Он создан для Пушкина, а Пушкин для него. Я уверен, что трагедия твоя исполнена красот необыкновенных. Иди, довершай начатое, ты, в ком поселился гений! Возведи русскую поэзию на ту степень между поэзиями всех народов, на которую Петр Великий возвел Россию между державами. Соверши один, что он совершил один; а наше дело – признательность и удивление» (письмо А.С. Пушкину, первая половина декабря 1825 г. Москва).

Напомним, Напутное слово Даля – это год 1860, а Боратынский в 1825 году пишет: «изящного языка простонародного». Задумаемся только: простонародный язык – изящен! Вот такое чувствование языка и делает поэта – народным. Боратынский – народный поэт? – Вне всякого сомнения, Евгений Абрамович Боратынский – русский народный поэт. Нам только пытаются его преподнести как «элитарного», «для избранных», а Боратынский плоть от плоти русского народа и русской литературы. Чего стоит даже одна его фраза, также из письма: «Оставляю все поэтические планы к осени, после уборки хлеба» (Боратынский – Киреевскому. Август, 1833. Мара). Вот тебе и «мятущийся» «Недоносок», коим представить пытается Боратынского наша «плачевная» (по К.Леонтьеву) интеллигенция. Но продолжим вчитываться, Боратынский о русском языке: «Чудесный наш язык ко всему способен; я это чувствую, хотя не могу привести в исполнение. Он создан для Пушкина, а Пушкин для него».

И еще одно письмо Боратынского – П.А. Вяземскому: «Мне кажется, что не должно пугаться неупотребительности выражений и стараться только, чтобы коренной их смысл совершенно соответствовал мысли, которую хочешь выразить. Со временем они будут приняты и войдут в ежедневный язык. Вспомним, что те из нас, которые говорят по-русски, говорят языком Жуковского, Пушкина и вашим, языком поэтов, из чего следует, что не публика нас учит, а нам учить публику» (Лето 1829 г. Мураново).

И обратим внимание, что Даль, в 1860 году, определяет также язык поэтов, в том числе Жуковского, Пушкина, – как чистый русский язык.

Все это доказательство правоты Даля, и подтверждение того, что русской литературе всегда было ясно чудо и значение русского слова, русского языка.

И запомним еще, вот это у Боратынского – о «неупотребительности выражений»: «стараться только, чтобы коренной их смысл совершенно соответствовал мысли, которую хочешь выразить».

 

Подробности значений слов и понятий

Так для кого же создает Владимир Иванович Даль свой Словарь? Не для простого русского человека, не для простого русского писателя – и тому и другому русский язык доступен и ясен во всех своих красоте и богатстве, – так для кого же?

«Пришла пора подорожить народным языком и выработать из него язык образованный». Для образованного слоя общества составляет Даль свой Словарь. Русское слово, дух русского слова и дух языка должны быть усвоены посредством Словаря образованной частью общества, образованной частью жителей Русской земли.

А что такое образованная часть? – Интеллигенция!

Вот кто они – книжники, сбитые с толку грамотейством.

Вот мы и дошли до существа проблемы русского языка. Но и здесь еще сокрыт секрет.

Понятна проблематика народ и интеллигенция. Но что есть интеллигенция – образованная часть общества?

Можно ли эту часть выучить и переделать и убедить? Вряд ли. Так, за что кладет Даль свою жизнь, посвятив ее всецело работе над своим Толковым Словарем?

Образованная часть общества сама учит и уверена в своем праве учить, ей ли учиться?

Даль подходит к делу иначе: «Но составитель словаря не укащик языку, а служитель, раб его; здесь можно сказать о всяком писателе: напишешь пером, не вырубишь топором. Сколько можно было собрать этих чужих речений мимоходом, посвящая весь досуг свой сбору и обработке русских слов, столько внесено в словарь, и с умыслу не упущено ни одного» (орфография оригинала).

Даль сам учится.

А ведь есть огромное число тех, кто учится!

Молодежь – вот где разгадка секрета.

Молодежь всегда учится и она не закостенела и не закоснела в догмах. Вот к этой части, образованной части общества – к молодому поколению, обращается Даль, на него надеется, для него трудится!

Молодежь – будущая интеллигенция, живая, становящаяся, зиждущаяся (можно сказать) часть интеллигенции.

(Одна из несомненных заслуг советского строя: вся без исключения молодежь не только возможность получила, но и обязана была – учиться. Вот поэтому и был Советский Союз до определенного момента, примерно до средины 1970-х, как мне кажется, Страной Народной интеллигенции.)

Но это мы вперед забежали, а в Российской Империи из кого формировалась интеллигенция? – Из тех, кто выучился. Из учащейся молодежи формировалась интеллигенция.

И если Блок в статье «Народ и интеллигенция» (1908) говорит уже о закосневшей в догмах – «сбитой с толку грамотейством» интеллигенции; то молодежь – всегда, пока молода, – еще не сбита с толку.

Хорошо, а мы-то, сегодняшние, разве не простые русские люди? – Нет. Мы люди, сбитые с толку грамотейством.

Мы ближе к книжникам, чем к простому русскому человеку. Мы худо-бедно понимаем значение русского слова. А до смысла русского слова, до чувства духа русского слова наше сердце и душа не доходят.

И это не только сегодня в нашем тридцатилетнем постсоветском – нет. Иван Алексеевич Бунин в 1889 году, то есть Бунину всего 19 лет, и почти 30 лет от первого издания Толкового Словаря Даля:

…Зачем и о чем говорить?

Всю душу, с любовью, с мечтами,

Все сердце стараться раскрыть –

И чем же? – одними словами!

 

И хоть бы в словах-то людских

Не так уж все было избито!

Значенья не сыщете в них,

Значение их позабыто!

 

Да и кому рассказать?

При искреннем даже желанье

Никто не сумеет понять

Всю силу чужого страданья!

«Значенья не сыщете в них, Значение их позабыто…». Здесь и вспомним, запомненное от Боратынского, – стараться, чтобы коренной смысл выражений (то есть слов, ведь из слов составляются выражения) совершенно соответствовал мысли, которую хочешь выразить.

Боратынский в 1829 о смысле слов; Бунин в 1889 о значении слов. А что говорит – и говорит ли? – об этом Даль в Напутном слове в 1860 году?

Говорит.

И говорит Даль, даже не в Напутном слове, которое прочтут ли еще (и до сих пор – двадцать первый век уже, а ведь толком не прочли)?

И Даль говорит об этом там, где, казалось бы, – не прочесть невозможно. Но даже там не прочли! Вот эти, важнейшие, слова и смыслы о его Толковом Словаре:

«Словарь назван толковым, потому что он не только переводит одно слово другим, но толкует, объясняет подробности значений слов и понятий, им подчиненных. Слова: живаго великорусского языка, указывают на объем и направление всего труда».

Эти слова, выражение смыслов, взяты с первой страницы Словаря, с титульного листа. То есть, эти слова – своего рода эпиграф, которым Даль открывает свой Труд.

Не просто значения слов, а подробности значений – удивительный Даль!

Но – «значений»… А Бунин: «Значенья не сыщете в них, значение их позабыто…».

Бунин, конечно, к своим девятнадцати годам прочел и Напутное слово Даля, и эпиграф к Толковому Словарю, прочел – вне всякого сомнения.

Да только «не позабыто» значение, а – неведомо.

Образованной части общества (интеллигенции, то есть – молодежи, как мы выявили, а Бунин на тот момент и есть – «молодежь») неведомо значение, не говоря уж о подробностях значения русского слова.

Нет, не хватает пространства времени, чтобы «позабыть».

Во времена Боратынского неведомо: «те из нас, которые говорят по-русски, говорят языком Жуковского, Пушкина и вашим, языком поэтов, из чего следует, что не публика нас учит, а нам учить публику» (1829).

Неведомо во времена издания Словаря Даля (1860).

И Бунин через шестьдесят лет от Боратынского и через тридцать лет от Словаря Даля – «позабыто».

Нет, неведомо было (и есть сегодня!) значение русского слова образованной публике ни тогда, ни сейчас, двадцать первый век имеется в виду, наше время…

 

Но вчитаемся в эпиграф к Толковому Словарю, здесь вновь есть, что сначала – заметить, а потом над «замеченным» подумать.

«Толковый» – вот главное слово эпиграфа! Не будь эпиграфа, мы бы это «толковый» в названии Словаря проскочили бы.

А «Толковый» – это существо Словаря, это особенность Словаря и его характер. Душа Словаря Даля – «толковый», чудо Словаря Даля – «толковый». Секрет словаря Даля в том, что он, Словарь, – «Толковый».

Предмет на видном месте, все тот же «предмет на видном месте».

В заглавие вынесено – «Толковый Словарь…», в эпиграфе разъяснено, почему назван «толковым», в Напутном слове развернуто – с некоторой горечью даже и обидой, – почему «толковый» именно:

«Второй вопрос: толковый. Стараясь принять значение каждого слова сперва в самом обширном смысле его, объяснять затем значения частныя, потом понятия подчиненные, сродныя, противоположныя, сводить в одну статью, семью или гнездо речения одного начала или корня, поколику это согласуется с азбучным порядком; указывая местами на родство, связь и образование слов, и стараясь придать всему этому взаимный смысл и толк человеческой речи – составитель словаря полагал, что должен хотя одним словом намекнуть на эти особенности. Ведь заглавие должно же выражать, на сколько можно, смысл и дух сочинения, а само слово толковый в весьма недавнюю старину означало именно то, что здесь хотелось высказать. По-нынешнему, надо бы обойти слово это набором речей в две строки, что для заглавия не совсем удобно. Сверх сего полагаю, что самое расположение слов по гнездам, придающее целому более связи и смысла, дает и составителю право указать на особенность эту, и что толковый и в сем отношении прилично выражает дело. Мне было замечено, что-де стало быть все прочие словари бестолковы? В шутку это заметить можно, но на деле толковому человеку, речи, книге противополагается бестолковый, а толковому словарю – нетолковый».

Обратим внимание:

– «придать всему этому взаимный смысл и толк человеческой речи» – взаимный смысл и толк;

– «заглавие должно же выражать, на сколько можно, смысл и дух сочинения» – смысл и дух сочинения;

– «само слово толковый в весьма недавнюю старину означало именно то, что здесь хотелось высказать» – а похоже, прав девятнадцатилетний Бунин. Даль подтверждает – в весьма недавнюю старину значение слова толковый – было понятно. Значит, действительно, согласимся с Буниным – «позабыто»;

– «расположение слов по гнездам, придающее целому более связи и смысла, дает и составителю право указать на особенность эту» – придающее целому более связи и смысла.

Смотрите, какой концентрат: взаимный смысл и толк речи; смысл и дух сочинения; более связи и смысла.

Смысл! – Толкование русского слова, раскрытие смысла русского слова, во всей его, русского слова, глубине, красоте, изяществе и смысловом богатстве – вот предмет сосредоточенности Даля.

И повторим, из уважения к Владимиру Ивановичу, и горькие его слова:

«Мне было замечено, что-де стало быть все прочие словари бестолковы? В шутку это заметить можно, но на деле, толковому человеку, речи, книге противополагается бестолковый, а толковому словарю – нетолковый». – Что тут скажешь, простите нас, Владимир Иванович, за этого «остро»-(тупо)-умца. Но надо представить чувства Даля: труд жизни и кто-то так, походя «плюет на алтарь, где твой огонь горит»… шутя плюет (а ведь еще и «приговор» вынесут, и придется на «приговор» отвечать)…

Из уважения к Владимиру Ивановичу Далю, к Труду его, который и был вся его жизнь, следует неразрывно произносить нам: Толковый Словарь Даля…

Произносить вместе (неслиянно и нераздельно), произносить – как имя собственное, как смысловое целое заглавия. Произносить – одним дыханием, одним духом, одним смыслом.

 

Смысл русского слова – главный предмет сосредоточенности Даля. А через смысл русского слова открывается смысл русской речи. Смысл русской письменной речи открывается – той речи, которой говорит русская литература.

Вот где секрет секретов на видном, виднейшем месте: мы, не понимая значения русского слова, не понимаем и смысла речи, смыслов русской литературы. Русская литература остается прикровенной для нас, и потаенной!

Нет, что-то из смыслов, мы, конечно, усваиваем; и восхищаемся русской литературой искренне, понимая (чувствуя русским сердцем) и величие ее, и силу ее жизни. Но глубина смыслов, во всей их полноте – жизненно важных, бытийных, через быт, через слово открывающихся смыслов, посланных нам русскими писателями, – эта глубина остается для нас непостижима.

Но вот же – Толковый Словарь Даля!

За мной, читатель, в глубину смыслов русской литературы!

 

Слово – это выражение Духа

«За мной»-то за мной… Да только главный «предмет» Толкового Словаря Даля мы «на видном месте» вновь не рассмотрели, не нашли, не угадали.

Смысл слова, да, – важнее-важного. Толковый Словарь Даля – это смыслы русского слова, русской речи.

Но есть «предмет», не то чтобы смысла важнее, но смысл только тем и жив – и в Толковом Словаре Даля только тем и жив, – что этим «предметом» вдохновлен, этим «предметом» содержится.

Даль: «Но с языком, с человеческим словом, с речью безнаказанно шутить нельзя; словесная речь человека – это видимая, осязаемая связь, союзное звено между телом и духом: без слов нет сознательной мысли, а есть разве одно только чувство и мычание. Дух не может быть порочен, в малоумном та же душа – ума много, да вон нейдет; отчего? Вещественные снаряды служат ему превратно, они искажены; дух ими пригнетен, он под спудом, а без вещественных средств этих, в вещественном мире, дух ничего сделать не может, не может даже проявиться».

Вот как! – дух. Сначала дух, дух на первом месте. Но без слова – дух под спудом.

 

Да, я и начал мои записи о Толковом Словаре Даля выдержками из Напутного слова, где дух языка – по умолчанию (моему умолчанию) и открытому свидетельству Даля – определяет характер речи. Именно дух, по Далю: дух русского языка – держава русской речи: «Не будучи в силах уклониться ни на волос от духа языка, он поневоле выражается ясно, прямо, коротко и изящно».

Природное чувствование духа языка, своего рода неволя («не будучи в силах уклониться ни на волос»).

Но это того рода неволя, когда в рамках духовного (православного) делания человек свободным выбором (и по наитию, и по вдохновению) следует своими делами не собственной воле, но воле Божией (см. об этом свт. Иоанн (Максимович) «О согласовании воли человека с Волей Божьей»).

Так же простой русский человек и простой русский писатель следуют за духом языка.

Да, я говорил об этом в начале моих записей, но согласитесь, читатель, значение этого «предмета на видном месте» вы (мы) тогда не заметили.

И не мудрено, что не заметили, ибо там (выше) речь о духе русского языка, а здесь речь о том, на чем дух русского языка основан, чем дух русского языка содержится – «словесная речь человека – это видимая, осязаемая связь, союзное звено между телом и духом: без слов нет сознательной мысли». – Русская речь есть «союзное звено меж телом и духом» русского человека.

(Да, конечно, речь – союзное звено меж телом и духом у каждого человека, как творения Божьего; и каждый язык каждого народа, простонародный язык любого народа, – естественно изящен. Я сознательно не стал акцентировать, отвлекаться на этот смысл, приводя слова Боратынского из письма Вяземскому – о изяществе простонародного французского языка. Но мы говорим о Толковом Словаре Даля, и о языке – русском.)

Слово – это выражение Духа, здесь следует писать с большой буквы.

Природа Русской речи – духовна! Вот о чем говорит Даль. Слово – это вещественный предмет выражения человеческого духа.

Что есть дух в человеке?

Вот и пришло нам время для понимания мысли и смыслов Даля к самому Далю, к Толковому Словарю Даля обратиться:

«ДУХ – м. бестелесное существо: обитатель невещественного, а существенного мира; бесплотный житель недоступного нам духовного мира. Относя слово это к человеку, иные разумеют душу его, иные же видят в душе только то, что дает жизнь плоти, а в духе высшую искру Божества, ум и волю, или же стремленье к небесному. Добрый дух, ангел, дух света, чистый; злой дух, дух тьмы, диавол, нечистый дух. Святой Дух, третье Лицо Св. Троицы. Дух Божий, благодать, вдохновенье, наитие, откровенье. | Видение, привиденье, тень, призрак, бестелесное явленье на земле. | Сила души, доблесть, крепость и самостоятельность, отважность, решимость; бодрость. У меня на это не станет духу. | Отличительное свойство, сущность, суть, направленье, значенье, сила, разум, смысл. Дух веры христианской. Его смущает дух суемудрия. Духом кротости, а не палкой по кости. | Дыханье. Дай перевести дух. Бежал, захватило или заложило дух. | Видимое дыханье, пар выходящий из рта. В этом знач. дух, как жизнь, ниже души; а в высшем знач. искры Божества дух выше души и отличает человека от животного. (…) Жар; вольный дух, умеренный жар в печи, по выгребе жару или по испечении хлеба; | направленье в людях к воле, свободе. Испустить дух, умереть. Гореть духом, быть исполнену ревности, усердия (…) Человек с духом, стойкий, смелый, храбрый; человек с душком, упрямый, своенравный, самолюбивый. (…) Духовный, бесплотный, нетелесный, из одного духа и души состоящий; все относящееся к Богу, церкви, вере; все относимое к душе человека, все умственные и нравственные силы его, ум и воля…

Обратить внимание, запомнить:

– «Относя слово это к человеку, иные разумеют душу его, иные же видят в душе только то, что дает жизнь плоти, а в духе высшую искру Божества, ум и волю, или же стремленье к небесному».

Дух – есть высшая искра Божества и вместе с тем ум и воля человека, или же стремленье человека к небесному.

Слово дает возможность Искре Божией, которая затаена под спудом тела в каждом человеке, быть выраженной, обрести плоть – вещественный состав. (Как не вспомнить здесь имя одной из православных икон Пресвятой Богородицы «Слово плоть бысть».) У человека как творения Божия есть возможность обратного движения: плоть имеет возможность выразить себя через слово.

Об этом же Даль – «без вещественных средств этих, в вещественном мире, дух ничего сделать не может, не может даже проявиться».

Слово, речь – это вещественное проявление Искры Божией, сокрытой в человеческом существе.

– «Дух Божий, благодать, вдохновенье, наитие, откровенье».

Вдохновение… Вдохновение! Здесь уже не только природа речи, но природа – творчества. Вот как! Речь – это творчество!

Поразительно (учитывая всю хулу, а во многом – и зачастую – справедливые претензии к словам и делам поэта) у Владимира Маяковского «Сергею Есенину»: «У народа, у языкотворца, умер звонкий забулдыга подмастерье».

Народ – языкотворец. Русский язык – это живое творчество русского народа. Вот нам и Маяковский, поэт-революционер, как мы привыкли его понимать. Тоже, видимо, читано и знаемо Маяковским Напутное Слово Даля.

Вспомним и самого Даля: «живаго великорускаго языка». Потому и жив русский язык, что он – живое творчество народа.

Значит (вновь – удивление) вдохновение, коль скоро это Искра Божия, – свойственно каждому человеку, каждому простому русскому человеку, а не только простому русскому писателю, художнику, композитору. Нет, вдохновение не есть привилегия «избранных», вдохновение – есть дар Божий каждому человеку, как и сам дар человеческой жизни, сама возможность земного бытия. И творчество – есть любое дело, которое человек делает с любовью, будь то – земледелие, землепашество или ревностное (в любви к своему делу) служение простого матроса (Бунин, «Бернар», 1929).

 

– «Сила души, доблесть, крепость и самостоятельность, отважность, решимость; бодрость… Отличительное свойство, сущность, суть, направленье, значенье, сила, разум, смысл (…) Духовный, бесплотный, нетелесный, из одного духа и души состоящий; все относящееся к Богу, церкви, вере; все относимое к душе человека, все умственные и нравственные силы его, ум и воля».

 

Можно также, да и следует вспомнить работу свт. Луки (Войно-Ясенецкого) «Дух, душа и тело». Это тот самый Дух – вдухновение Божие – при творении человека. Дух, душа и тело – три естественных состава человеческого существа. Дух животворит душу (Святым Духом всякая душа живится), душа животворит тело. Недаром говорят об усопшем человеке: отдал Богу душу, испустил дух.

Важно, что у православного архиепископа Луки та же иерархия взаимоположения Духа, Души и Тела в человеческом существе, что и у Даля. Однако Даль не от себя говорит. Иерархия Даля воскрешает народное миросозерцание, народный взгляд на состав человеческого существа. И этот народный взгляд полностью даже и не совпадает, а он и есть – взгляд православного миросозерцания на человека.

Речь идет именно о миросозерцании. Ведь понимание мира и человека и есть основа всякого миросозерцания.

Пока просто запомним: мысль о единстве православного и народного миросозерцания жителей Русской земли.

Запомним само понятие – миросозерцание.

И если получится в завершении этой работы, рассмотрим состав человеческой личности по Далю в русском (православном, то есть) изводе человеческой личности – Дух, душа и тело.

 

Мы незаметно пригнетаем умственные способности свои и делаемся тупее

А пока вчитаемся в Напутствия Даля, обращая внимание – насколько же важно для его миросозерцания первенство Духа над плотью. По Далю, первенство Духа и определяет характер Речи.  По Далю, явление Слова в человеке – есть проявление Духа его личности. И беда для Речи, если плоть повелевает Духом.

«Человек не может писать одинаково хорошо или ровно на двух языках: на это оконченной и ограниченной природы его недостанет. Нет мысли, нет думы, нет понятия без слов, плотская природа наша не дает духовному началу в нас никакой власти без словесной речи. А на каком языке я мыслю, на том только и могу писать; иначе это будет не подлинник, а перевод. Вот почему все мы дурно пишем по-руски: способности наши смолоду угнетены изучением иностранных языков; нас заставляют говорить на них от колыбели; мы читаем более книг иностранных – за что, конечно, пенять на нас нельзя, но таким образом, отстав от одного берега и не пристав к другому, мы незаметно пригнетаем умственные способности свои и делаемся тупее, не будучи в силах ни ясно выразиться, ни ясно мыслить» (из Напутствия Даля – О наречиях рускаго языка, – орфография оригинала).

Незнание, «позабывание» значения русского слова, неумение владеть русским словом во всей возможной полноте его богатства сказывается на умственных способностях человека – мы «делаемся тупее, не будучи в силах ни ясно выразиться, ни ясно мыслить».

Незнание родного русского языка – это трагедия национального масштаба. Мы, общество, – тупеем, наши умственные способности пригнетены.

Не в этой ли трагедии исток наших социальных катастроф ХХ века?

Утверждение мое (на самом деле – утверждение Даля) кажется странным, «замшелым» даже, нас ведь всегда учили – знание иностранных языков развивает умственные способности.

Да, развивает, если при этом ты свой собственный родной, народный, природный русский язык знаешь и чувствуешь как самое себя, знаешь так, как знает и чувствует свой русский язык русский народ и русская литература.

Трудно и стыдно нам поверить Далю? Легче задаться вопросом: а прав ли Даль; сто шестьдесят лет ведь прошло, и человек и общество – другие.

Даль – прав. Так же прав, как прав и Николай Васильевич Гоголь: «Пушкин есть явление чрезвычайное и, может быть, единственное явление русского духа: это русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится чрез двести лет. В нем русская природа, русская душа, русский язык, русский характер отразились в такой чистоте, в такой очищенной красоте, в какой отражается ландшафт на выпуклой поверхности оптического стекла» (Гоголь, «Несколько слов о Пушкине», 1832).

Помню интеллектуальное зубоскальство об этом предположении (на самом деле – векторе развития русского человека) Гоголя при конце двадцатого, начале двадцать первого века: где, мол, русский человек в развитии, через двести лет от Пушкина, где?

Владимир Даль: «мы незаметно пригнетаем умственные способности свои и делаемся тупее» (1852 год) (!).

Гоголь ведь не о времени говорит, не о «горизонтали»; «двести лет» Гоголя – это вертикаль.

Вспомним, что Даль говорит о Духе (мы цитировали эту словарную статью, да вновь, «на видном месте», внимания не обратили): «(…) стремленье к небесному (…) Отличительное свойство, сущность, суть, направленье, значенье, сила, разум, смысл. (…) Жар; вольный дух (…) направленье в людях к воле, свободе (…) все относимое к душе человека, все умственные и нравственные силы его, ум и воля… ».

«Стремление» человека, «направление» (дважды повторено) человека, «разум, смысл», «ум и воля».

Но если мы тупеем от незнания родного русского языка, то какие же направление и стремление, и разум, и воля, и смысл?!

А как точен Гоголь о Пушкине: «В нем русская природа, русская душа, русский язык, русский характер отразились в такой чистоте, в такой очищенной красоте». Чистота и красота единства природы, души, языка, характера.

Мы почти потеряли природу, теряем душу, не знаем, «позабыли» родной язык, поэтому у нас нет – характера.

Поэтому все наши социальные катастрофы были неизбежны.

И до тех пор, пока мы движемся по горизонтали, они, катастрофы, нас там, на горизонтали, и поджидают…

Жизнь государства и общества (государство – форма, общество – содержание этой формы) должна идти по вертикали. Это не спасет от социальных катастроф. Но результаты этих катастроф будут работать на вертикаль (как работали с 30-х до средины 70-х годов ХХ века в Советской России), а не на горизонталь (как после 1991-1993 годов, в постсоветской России), по которой мы и сегодня ползем – и дальше тупеем и сами себя предаем.

И русский язык – заглушаемый матерным криком нашей современной речи с печатных страниц и с киноэкранов – криком кричит нам об этом!

Пушкин: «Печатный лист нам кажется святым».

Нет, Александр Сергеевич, нам, сегодняшним, – ничего не свято… мы – тупеем.

 

По закону господства духа над плотию

Вернемся к Далю, к важности – в миросозерцании и во взгляде Даля на характер русской речи – взаимоположения духовного и плотского.

Даль: «Обращаюсь теперь к самому распределению наречий. На распутии промеж Ростова, Новагорода, Твери, Владимира, Суздаля, Рязани, Курска, Смоленска и других городов, на речке, носившей чудское название «мягкой воды», основалась Москва, на два-девяносто верст от ближайших к ней древних столиц, и она же соединила их под свою державу. На этом общем распутии столкнулись наречия или говоры четырех стран, и тут образовался свой говор, принятый ныне как образцовый (…) Итак, первым наречием великорусским будет у нас московское, самое малое по занимаемой им местности, самое обширное по распространению своему на всю Русь. Московским наречием говорит самая небольшая часть народа, почти только в стенах Москвы; но это язык письменный и правительственный, и язык высшаго, а отчасти и средняго сословия, язык всех образованных русских, московского дворянства и купечества (…) Если подняться на золотые маковки Белокаменной, то можно окинуть глазом пространство во все четыре стороны, где уже говорят иначе. Видно, тут, на распутии, столкнулись все наречия и говоры наши, и из них выработалось новое, которое по закону господства духа над плотию усвоило себе никем не оспариваемое первенство».

 

Удивительный Даль! Что он пишет! Москва – естественная столица Руси; Москва – основалась и соединила древние столицы под свою державу (!) – «и тут образовался свой говор, принятый ныне как образцовый». Но «говор» невозможно утвердить административным путем как образцовый. Это живой язык, живая речь, она живет по естественным (природным) законам. И если какой-то говор принят за образцовый, то это естественный приоритет одного говора над другими. Также и с городом: приоритет Москвы – естественен, приоритет Москвы обеспечен точным (естественным)  выбором места, на котором становится возможно соединение ею древних столиц под свою державу. Так же и с говором: приоритет московского говора – естественен в том, что он, говор, – «язык письменный и правительственный (…) язык всех образованных русских».

Но если возникновение Столицы естественно, что подтверждено и естественностью приоритета наречия (говора) этой местности над другими наречиями Руси, то естественное – это же не стихийное, естественный ход событий должен быть упорядочен, то есть  подчинен какому-то естественному закону?

Да!

И Даль этот естественный закон формулирует: «Видно, тут, на распутии, столкнулись все наречия и говоры наши, и из них выработалось новое, которое по закону господства духа над плотию усвоило себе никем не оспариваемое первенство».

Закон господства духа над плотию! – Это закон естественный для человеческой личности, но получается, что этот же закон естественен и для живой человеческой речи и для живой государственной жизни.

Не сама собой, а по закону господства духа над плотию – основалась Москва (и основатель Москвы по этому закону и выбрал место для столицы; и если бы он ошибся в своем чувствовании (наитии… вдохновении?) закона, то и столица бы здесь именно – не состоялась); не сам собой, а по закону московский говор выработался, – из столкнувшихся здесь, на распутии, наречий и говоров – и стал образцовым.

Закон господства духа над плотию. Приоритет духа. Но что есть приоритет (господство) духа, в чем выражается? При каких условиях становится возможно первенство духа?

И здесь тоже не оставит нас без ответа великая наша русская литература, которую мы толком прочесть не умеем. Прочтем же наконец-то.

Пришло время полностью вобрать в себя строки и смыслы стихотворения Лермонтова: «Есть речи, значенье темно иль ничтожно…».

Есть речи – значенье

Темно иль ничтожно,

Но им без волненья

Внимать невозможно.

 

Как полны их звуки

Безумством желанья!

В них слезы разлуки,

В них трепет свиданья.

 

Не встретит ответа

Средь шума мирского

Из пламя и света

Рожденное слово;

 

Но в храме, средь боя

И где я ни буду,

Услышав его, я

Узнаю повсюду.

 

Не кончив молитвы,

На звук тот отвечу

И брошусь из битвы

Ему я навстречу.

                       <1839; 1840>

Михаил Юрьевич Лермонтов. Удивимся, еще раз: «Речи – значенье темно». Но значение речи – это ее смысл. Иными словами: есть речь, речи (звучание слов), смысл которых – «темен», но именно здесь поэт чувствует волнение. Здесь ответ, почему: «Поэзия темна» (Бунин).

Интересно и удивительно, что слово, рождено из «пламя и света», а смысл речи – «темен».

Важнейшая ремарка: Лермонтов говорит о какой-то иной, не физической темноте.

И Бунин не вторит Лермонтову, а ведет диалог с Лермонтовым о «темноте», о той же самой «темности смысла», обозначенной Лермонтовым.

Назовем ее «сокровенная темнота», ибо это иное, от различения «света» и «тьмы», состояние.

Именно в «сокровенной темноте» и затаено существо поэзии – и по Лермонтову и по Бунину, и по всей русской литературе.

Ведет ли Бунин в стихотворениях «В горах» (1916) диалог с Лермонтовым? – Да, вне всякого сомнения – да. Лермонтов: «Не встретит ответа средь шума мирского»; Бунин: «Поэзия не в том, … что свет поэзией зовет» («свет» и «мирской шум» – явления одного порядка); Лермонтов: «Но им без волненья внимать не возможно»; Бунин: «Как взволновал меня вот этот дикий скат» (это одно и то же, общее волнение, волнение не Лермонтова и не Бунина волнение, волнение русской поэзии, при соприкосновением с пламенем и светом, с естественной поэзией, которой одухотворено земное бытие). Только Лермонтова «волнует» слово, а Бунина «волнует» само земное бытие, но и то и другое рождены «из пламя и света». При этом Лермонтов называет «пламя» и «свет», а Бунин пишет так, что мы чувствуем и видим пламя и свет.

Посмотрим еще внимательнее, тщательнее – о чем говорит Лермонтов. Поэт называет два святых, в прямом смысле для него – русского поэта и русского офицера – понятия: храм и битва.

Что значит для Лермонтова, человека отчаянной храбрости – по свидетельствам его сослуживцев, кавказских ветеранов, – броситься из битвы? – И если русский офицер готов броситься из битвы, значит, его отвлекает что-то из ряда вон выходящее. Выходящее вон из земного ряда. Смена координат, и в них какой-то новый, высокий, высший ценностный состав.

Одна из редакций, не черновых (!), а ранних редакций – так опубликовано (1846 г.) стихотворение Лермонтова, третья редакция стихотворения, дает нам единственно возможный контекст, для понимания  рождения «темного» значения (смысла) «из пламя и света»:

Их кратким приветом,

Едва он домчится,

Как Божиим светом,

Душа озарится.

Несомненно, что Лермонтов говорит о вдохновении. «Брошусь из битвы» – речь идет не о внешнем движении, а о движении души, это движение души навстречу – вдохновению. Лишь вдохновение способно отвлечь внутреннюю сосредоточенность поэта – даже от молитвы, даже от битвы.

Что говорит о вдохновении Владимир Иванович Даль:

«Вдохновлять, вдохновить кого, воодушевлять, оживлять, восхищать, воспламенять, пробуждать духом и делать способным к высшим проявлениям духовных сил. Бог вдохновил пророков. Вдохновенный певец. (…) Вдохновение (…) высшее духовное состояние и настроение; восторженность, сосредоточенье и необычайное проявление умственных сил. Наитие, внушение, ниспосланное свыше».

Очень важно: «вдохновенный певец» – русский язык допускает относить вдохновение не только к апостолам, святым, праведникам, пророкам, но и к – творчеству.

И еще, по Далю, повторим: вдохновение – это наитие, внушение, ниспосланное свыше.

 

Вдохновение. Когда человек вдохновлен любовию (то есть – когда душа озарена Божиим Светом – «Как Божиим светом, Душа озарится», Лермонтов), пронизан духом любви к своему делу, тогда любая деятельность человека естественным образом осуществляется по приоритету духа, по закону господства духа над плотию.

Князь Юрий Долгорукий, выбирая место для основания Москвы, был руководим вдохновением. Московский говор, сложившийся «на распутии» наречий Руси, стал образцовым – по вдохновению, только уже не одного человека, а народа, русского народа.

Но – вопрос: одно дело человек, другое дело – народ.

Нет, не другое.

Все естественное для человека, для личности – естественно для народа.

И вновь – русская литература, взгляд на русскую литературу.

Напомним, что статья Даля «О наречиях…» – 1852 год, а В.Г. Белинский окидывает взглядом – «Взгляд на русскую литературу в 1846 году» – 1846 год русской литературы. То есть и та и другая работы, практически, одновременны, могут служить контекстом понимания друг для друга.

Цитата большая, но нам это важно. Перед Далем не стояла задача выразить собственное миросозерцание, он был сосредоточен на наречиях. Но нам для понимания мысли Даля необходимо понимать и основные моменты ценностного состава его личности. Как раз ценностные (миросозерцательные, то есть) понятия – о человеке, личности, национальности и определяет Белинский.

Белинский: «Что составляет в человеке его высшую, его благороднейшую действительность? – Конечно, то, что мы называем его духовностию, то есть чувство, разум, воля, в которых выражается его вечная, непреходящая, необходимая сущность. А что считается в человеке низшим, случайным, относительным, преходящим? – Конечно, его тело. А между тем, что такое лицо, глаза, голос, манеры? Ведь это все – тело, внешность, следовательно, все преходящее... – так, но ведь во всем этом мы видим и слышим и чувство, и ум, и волю... Ум – это человек в теле, или, лучше сказать, человек через тело, словом, личность.

(…) Но что же эта личность, которая дает реальность и чувству, и уму, и воле, и гению и без которой все – или фантастическая мечта, или логическая отвлеченность? Я много мог бы наговорить вам об этом, читатели, но предпочитаю лучше откровенно сознаться вам, что чем живее созерцаю внутри себя сущность личности, тем менее умею определить ее словами. Это такая же тайна, как и жизнь: все ее видят, все ощущают себя в ее недрах, и никто не скажет вам, что она такое.

(…) Страннее всего, что все, что мы можем сказать о личности, ограничивается тем, что она ничтожна перед чувством, разумом, волею, добродетелью, красотою и тому подобными вечными и непреходящими идеями, но что без нее, преходящего и случайного явления, не было бы ни чувства, ни ума, ни воли, ни добродетели, ни красоты, так же как не было бы ни бесчувственности, ни глупости, ни бесхарактерности, ни порока, ни безобразия...

(…) Что личность в отношении к идее человека, то народность в отношении к идее человечества. Другими словами: народности суть личности человечества. Без национальностей человечество было бы мертвым логическим абстрактом, словом без содержания, звуком без значения.

(…) Человеческое присуще человеку потому, что он человек, но оно проявляется в нем не иначе, как, во-первых, на основании его собственной личности и в той мере, в какой она может его вместить в себе, а во-вторых, на основании его национальности.

 (…) Человек силен и обеспечен только в обществе; но чтобы и общество, в свою очередь, было сильно и обеспечено, ему необходима внутренняя, непосредственная, органическая связь – национальность. Она есть самобытный результат соединения людей, но не есть их произведение: ни один народ не создал своей национальности, как не создал самого себя. Это указывает на кровное, родовое происхождение всех национальностей. Чем ближе человек или народ к своему началу, тем ближе он к природе, тем более он ее раб; тогда он не человек, а ребенок, не народ, а племя. В том и другом человеческое развивается по мере их освобождения от естественной непосредственности. Этому освобождению часто способствуют разные внешние причины; но человеческое тем не менее приходит к народу не извне, а из него же самого, и всегда проявляется в нем национально» (конец цитаты).

Вот это важно для нас: «Что личность в отношении к идее человека, то народность в отношении к идее человечества. Другими словами: народности суть личности человечества (…) Человеческое присуще человеку потому, что он человек, но оно проявляется в нем не иначе, как, во-первых, на основании его собственной личности и в той мере, в какой она может его вместить в себе, а во-вторых, на основании его национальности».

Выбор национальной Столицы, формирование и выбор столичного говора в качестве образцового – это плоды национального вдохновения, вдохновения народа, в данном случае русского народа.

Это Белинский о человеке и национальности в 1846 году, заметим – Толкового Словаря Даля еще нет.

А что есть?

Есть единство миросозерцания. Единство взгляда на устроение мира и человека и… русской литературы и русского языка, соответственно. И нам, жителям Русской земли, в веке двадцать первом открыта возможность единения с естественным русским (читай – православным) миросозерцанием. И путь к этому единству проходит через Толковый Словарь Даля, через Православный Храм, через Русскую литературу.

Удивительно, но войдя сегодня в православный храм, встав на церковной службе, на литургии, мы слышим те же слова, ту же точно (!) речь, что слышали Пушкин, Даль.

 

Дух наш опередил плоть

Но… хорошо, когда совместны в человеке, в человеческой личности, – дух, душа и тело, и каждый состав личности в своей естественной для него мере соотнесен с иными составами.

Однако жизнь не идеальна.

Русская литература – есть зеркало русской жизни. Да, это так. Но ведь и русский язык в той же мере, как и литература, а может, еще и более отчетливое, – зеркало русской жизни.

И Даль продолжает в работе «О наречиях…»: «Пятый отдел был бы в приложении к делу самым важным и полезным: настоятельная надобность в таком словаре не подлежит никакому сомнению. Образованием своим мы ушли вперед от своего языка, дух наш опередил плоть и покинул обременявшие его вязи и путы; но дух и плоть здесь не могут и не должны разлучаться, или коснеющая мысль, в бессилии высказаться, замрет в спячке. Пора опомниться, пора остановиться, перевести дух и сождать отсталой обоз. Без него обойтись нельзя. Местами придется и подпрячь, и об этом позаботится дело письменников. Толковый словарь, расположенный по предметам, так что легко было бы отыскать каждое потребное слово, каждое выражение, узнать сравнительное значение его, замену его тут и там другим, видеть в то же время перед собою путные примеры оборотов речи, правильного рускаго склада, окинуть в одной небольшой статье весь запас речений нашего богатого языка, для выражения данного понятия – это потребность насущная, состоящая при том в самой тесной связи со словарем областным, или, яснее, простонароднаго языка».

Эта цитата уже из заключительной части статьи Даля. Разобрав наречия и говоры Руси в контексте предмета статьи – «Областного словаря…», изданного Академией наук, Даль говорит о необходимости составления и издания «Словаря русского языка по всем его наречиям», состоящего из пяти словарей или словарь из пяти отделов.

Мечту Даля о «пятом отделе» мы и процитировали выше. Но ведь это не мечта. Мечта бесплотна. А слова Даля всходят на благодатной почве, собранной им уже русской речи – живой сокровищницы русского языка. Сокровищницы, распорядитель которой – один, сам Даль. И он, шутя, сам себе ставит вопрос: а почему же написавший эту статью сам не составит такого словаря? И шутя отвечает: иной хорошо свищет, а петь не умеет… И продолжает серьезно: работаю, насколько достает сил и малого досуга…

Но мы читаем статью Даля в его Словаре издания 1863 года и при этих словах сделана сноска: «писано в 1852 году, обращчик словаря, хоть и не такого, как тогда предполагал, ныне в руках у читателя»…

Какое чудо и какое счастье, национальное наше счастье, что Толковый Словарь Даля ныне в руках у читателя.

Но – к смыслу цитированного нами содержания пятого отдела Словаря Русского языка, как его видит Даль.

И что? – И вновь – плоть и дух. Но образование стало причиной того, что дух жизни общества опередил плоть.

Это 1852 год.

Мы сегодняшние русские в таких категориях не мыслим. Прочтем да подумаем: это образно Даль говорит о «духе и плоти»… все это, мол, так – метафизика, символы. Но мы в России, и здесь у нас: метафизика становится физикой. И слова Даля о потере духом плоти, в следствие образования, – это не образ и не символ, это реалии (физика – физическое состояние) жизни общества.

Доказательства? – что ж, вот: свидетельство 1851 года.

Федор Иванович Тютчев

НАШ ВЕК

Не плоть, а дух растлился в наши дни,

И человек отчаянно тоскует...

Он к свету рвется из ночной тени

И, свет обретши, ропщет и бунтует.

 

Безверием палим и иссушен,

Невыносимое он днесь выносит...

И сознает свою погибель он,

И жаждет веры – но о ней не просит...

 

Не скажет ввек, с молитвой и слезой,

Как ни скорбит перед замкнутой дверью:

Впусти меня! – Я верю, Боже мой!

Приди на помощь моему неверью.

«Стихотворение «Наш век» названо И.С. Аксаковым в числе тех, где задушевные нравственные убеждения поэта высказываются в положительной форме, где открываются нам его положительные духовные идеалы. Это истинный вопль души, разумеющей болезнь и тоску века, но в то же время это и исповедь самого поэта» (Ф.И. Тютчев, Полное собрание сочинений в 6 томах, том 2, 2003, комментарии).

Даль, Тютчев, Аксаков – все ведь об одном и том же – болезнь века.

Тютчев говорит о потере веры, Даль говорит о потере русского языка. Но и то и другое – следствие духа, воспарившего на крыльях образования и потерявшего плоть.

И Тютчев и Даль говорят о жизни общества. Что такое дух жизни общества – уже понятно. А что такое плоть жизни общества?

Плоть жизни общества – это быт.

Даль: «Заметим при сем случае, что у нас фабричная производительность не родная, а напротив, ремесленость и промыслы разного рода значительно развиты в народе нашем, как необходимая принадлежность домашнего и жизненного быта его; посему и словари, относящиеся до разных ветвей этой производительности, не должны быть отделяемы от общаго словаря народного языка, принимаемого во всех видах его и отношениях».

В этих словах Даля важно для нас, что – ремесло и промыслы в народе нашем «необходимая принадлежность домашнего и жизненного быта его». Фабричная производительность «не родная». А что – родное? Какое сердцевинное занятие русского народа? Не ремесло, не промысл – части быта; а сам, собственно быт русского человека, основа быта в чем?

Г.И. Успенский: «Итак, приводя в порядок все до сих пор сказанное, я думаю, что мало ошибусь, если скажу, что двухсотлетняя татарщина и трехсотлетнее крепостничество могли быть перенесены народом только благодаря тому, что и в татарщине и в крепостничестве он мог сохранить неприкосновенным свой земледельческий тип (он изнурялся физически на барской работе, но делал ту же работу, что и для себя), цельность своего земледельческого быта и, главное, земледельческого миросозерцания. Не нагайки, не плети, не дранье на конюшне, не становые или урядники, ни тем паче пятнадцать томов законов с двадцатью томами примечаний – держали его в повиновении, развили в нем строгую семейную и общественную дисциплину, сохранили его от тлетворных лжеучений, а деспотическая власть «любящей» мужика матери-земли, обязывавшая его тяжким трудом и вместе с тем облегчавшая этот труд, делая его интересом всей жизни, давая возможность в нем же находить полное нравственное удовлетворение» (Власть земли, 1882 год).

Земледельческий быт, определяющий земледельческое миросозерцание русского человека. Язык и вера – есть явления, проявления миросозерцания; и они также определены бытом человека; в быту складываются, от быта как от почвы – восходят, воспитываются.

Все-таки для полноты смысла приведу еще одну цитату из Успенского (да, большой объем цитирования – один из принципов моей литературной работы; согласен с тем, что текст от этого становится «тяжелее»; но в том и состоит моя литературная работа, чтобы из тягот труда и моего, литературного, и труда читательского, вдруг птицей (дух и плоть – вместе) вспорхнули невесомо чудеса первоначальных смыслов, потаенные до времени, нашего общего с читателем труда).

Г.И. Успенский:

«Оказалось, что земледельческий труд, отнимающий у Ивана Ермолаевича всю жизнь, хотя и имеет видимый  результат только в том, что Иван Ермолаевич «сыт» со всем своим семейством и со всей своей скотиной, но что в то же время и в этом же труде невидимо покоятся и существеннейшие его интересы. Иван Ермолаевич «бьется» не потому только, что ему надо быть сытым, платить подати, но и потому еще, что земледельческий труд со всеми его разветвлениями, приспособлениями, случайностями поглощает и его мысль, сосредоточивает в себе почти всю его умственную и даже нравственную деятельность и даже как бы удовлетворяет нравственно. Ни в какой иной сфере, кроме сферы земледельческого труда, опять-таки в бесчисленных его разветвлениях и осложнениях, мысль его так не свободна, так не смела, так не напряжена, как именно здесь, там, где соха, борона, овцы, куры, утки, коровы и т.д. Он почти ничего не знает насчет «своих правов», ничего не знает о происхождении и значении начальства, не знает, за что началась война и где находится враждебная земля и т.д., потому что он заинтересован своим делом, ему некогда знать и интересоваться всем этим, точно так же, как мне и вам, заинтересованным «всем этим», нет ни охоты, ни возможности три вечера кряду думать об утке или «грустить» душевно, глядя на то, что овес вышел редок. Случайности природы он сосредоточивает в Боге. Случайности всевозможной политики – в царе. Царь пошел воевать, царь дал волю, царь дает землю, царь раздает хлеб. Что царь скажет, то и будет; деньги платятся царю, а разбирать, что такое урядник или непременный член, это уж совершенно не нужные подробности; но в своем деле он вникает во всякую мелочь; у него каждая овца имеет имя, смотря по характеру, он не спит из-за утки ночи, думает о камне и т.д. Нравственная многосодержательность земледельческого труда показалась мне до такой степени важной в объяснении непонятных сторон крестьянской жизни…» (Г.И. Успенский, очерки «Крестьянин и крестьянский труд», «Поэзия земледельческого труда», 1880).

Земледельческое, а не фабричное дело – родное и природное русскому человеку.

Нравственная многосодержательность земледельческого труда – обеспечивает русскому крестьянину, земледельцу сохранение в неразрывном единстве духа и плоти его жизни, целостность быта и бытия…

А русскому обществу, образованной части общества, интеллигенции и молодому поколению общества – что родное?

Не земледельчество же, не фабричный же труд… а что?

Народ – должен быть родным каждому обществу каждого народа на родной земле живущего.

Любовь к народу и откроет (может открыть) все остальное – и язык, и веру, и миросозерцание.

Хождение в народ – молодежи 60-х годов девятнадцатого века. Порыв был искренний и правильный, единственно верный и для личных судеб и для судьбы русского общества России. Но… но… Правильный порыв, да не имел он под собой почвы быта. И вел и завел в тупик лучшие и чистейшие молодые силы русского общества.

Не плоть, но дух растлился (Тютчев)… дух опередил плоть, оторвался от плоти (Даль)…

Заблудший дух всему виной… Дух теряет плоть… жизнь общества теряет русский (национальный, народный) дух… отсюда блуждание, заблуждение как результат растление духа.

Но об этом ли Даль? О том ли он, что единство плоти и духа народной жизни основано на незыблемых основаниях народного быта и именно на этой благодатной почве восходит и живо, и живет и животворит чудо русской речи, живое чудо русского языка?

Об этом!

 

«Жизнь и слово»… и быт народа

И еще один принцип нынешней моей литературной работы – считаю возможным (даже и принципиальным – раз таков принцип) писать свои заметы, открывая бытовые обстоятельства, сопутствующие моим трудам и на содержание трудов непосредственно влияющие.

Так получилось и в моей литературной работе о Толковом Словаре, о жизни Даля.

До этих откровений Даля о быте народном как основе, почве народного бытия, доросло мое сердце, когда: судьба или логика литературной работы вложили буквально мне в руки книгу В.И. Порудоминского «Жизнь и слово: Даль. Повествование» (М:1985).

Книга Порудоминского есть в библиотечке моего отца Ивана Смоленцева, в его Косолаповской библиотечке (небогатый – три самодельных полочки – набор книг последних семи лет отцовской жизни на малой родине). И отцова библиотечка, вместе с рукописями отца, – один из составов моего сегодняшнего быта (почвы).

Да, начав работать над заметами о Толковом Словаре, взял я в руки и книгу Порудоминского, но читал по страничке в день, более погруженный в сам Толковый Словарь и в Напутное слово его.

И вот судьба или логика литературной работы – «укладывают» меня в больницу, в райцентре. И общение с компьютером – затруднено, а книга о Дале под руками.

И, я читаю, уже подряд, всю книгу, и на каждой странице поражаюсь совпадению, точнее даже – единству исследовательской логики: моих наитий, размышлений, открытий о Толковом Словаре и «Повествования» Порудоминского.

И как вовремя вложено мне это в руки. Прочти я книгу о Дале сначала, может, и легче было бы сердцу брать иные рубежи. Но сколь же радостно (а ведь и важно!) построить чрез бездну небытия мост из тверди смыслов, которые из этой же бездны и черпаны.

Построить… и вдруг увидеть, что мост – основные смысловые опоры моста – до тебя уже возведены.

«Передний заднему мост» – так, словом Даля, назван заключительный раздел книги Порудоминского.

И я понимаю, что сама эта книга о Дале стала для меня мостом. Мостом и самостоятельно мной возведенным, и мостом узнанным в труде Порудоминского. То есть и мои заметы, в свою очередь, – мост для книги «Жизнь и слово», мост, удостоверяющий надежность опор.

Значит, мост на самом деле – один, мост Даля, Толковый Словарь и Напутное слово (кстати, первая часть книги так и названа «Напутное»), жизнью Даля и трудом его проложенный в Вечность России мост.

Пройдем ли мы по Далеву мосту, или станем в растерянности над мертвой бездной, моста не замечая?

(В Вечность – это по мосту Даля; а над бездной – это все наше, постсоветское стояние; и выбор – свободный выбор! – за нами, за обществом.)

Отмечу, кстати, что книга «Жизнь и слово», издана в 1985 году, в книжной серии «Пионер – значит первый», и «адресована школьникам среднего и старшего возраста».

А что мы с вами, постсоветское общество, адресовали нашим школьникам… «гарри поттера» какого-нибудь?

Но – к плоти и духу, и к быту народа – в жизни и Толковом Словаре Даля.

Книга «Жизнь и слово» завершена научной рецензией доктора филологических наук, профессора В.П. Аникина (вновь не могу не восхититься издательской культурой России времен СССР; в данном случае, речь об издательстве «Молодая гвардия»).

Аникин: «Порудоминский имел полное право назвать свою новую работу о Дале «Жизнь и слово»: жизнь собирателя слов, его занятия и дела, его безграничная осведомленность в быте и языке российских губерний отразились, сконцентрировались в Словаре –  подвижническом создании удивительного человека».

«Безграничная осведомленность в быте и языке российских губерний». Быт поставлен на первом месте и только после быта – язык. (Это ведь ученый пишет, поэтому здесь не то что каждое слово, каждая буква и каждый знак препинания поставлены на своем одном-единственном месте, определенном научной мыслью.) А «осведомленность» – безграничная. Что значит «безграничная»? Значит – не было границ меж Далем и русским народом, бытом и языком русского народа. Значит сам Даль – просто один из русского народа, просто один из рожденных на русской земле, в месте русской земли по имени Лугань (вернемся к этому факту чуть позже)…

Прав ли я в своем предположении? Да, ведь Делев мост нашему сердцу – путь. Посмотрим.

Порудоминский: «Писатель Мельников-Печерский, младший товарищ и первый биограф создателя «Толкового словаря», сопровождавший его в поездках по деревням, вспоминает, что сельские жители были даже убеждены, что Даль вышел из крестьян».

То есть еще четче определение: Даль не просто один из русского народа, а один – из русского крестьянства, один из земледельцев; один, а миросозерцание – земледельческое – общее на всех; а миросозерцание – это и быт (плоть) и язык, речь (одно из проявлений духа); отсюда и осведомленность – безграничная.

Порудоминский: «К особенностям eгo любви к Руси, писал Белинский, принадлежит то, что он любит ее в корню, в самом стержне, основании ее, ибо он любит простого русского человека, на обиходном языке нашем называемoгo крестьянином и мужиком. Как хорошо он знает eгo натуру! Он умеет мыслить eгo головою, видеть eгo глазами, говорить eгo языком».

«Каждая eгo строчка меня учит и вразумляет, придвигая ближе к познанию pyccкoгo быта и нашей народной жизни», – сказал Гоголь о Дале (…) «Русского человека он знает, как свой карман, как свои пять пальцев, пишет, разбирая сочинения Даля, младший его современник Иван Сергеевич Тургенев».

Вывод из этой части размышлений о «плоти и духе» у Даля: все-таки для Даля плоть (быт) и дух (язык) не метафизические величины, это реалии народной жизни. Знание реалий народной жизни позволяет Далю говорить о потере духа образованным обществом.

 

И еще Аникин называет Даля – «удивительным человеком».

Удивительный Даль! – так и сам я воскликнул (не удержался) по ходу моей литературной работы. Воскликнул письменно и смутился – не слишком ли эмоционально; и попробовал свое «удивление» из письменного текста убрать… а оно не убирается… интонация исчезает… словно сердце перебои дает… словно мост без письменного моего удивления прочность теряет, в резонанс с бездной входит… Оставил… но и смущение в глубине души осталось.

И вдруг, открыв Порудоминского, читаю (по другому только поводу, но так же эмоционально, с восклицанием): «Удивительный Даль! Сам же – «Времена шатки – берегите шапки!», и повестушки, давно написанные, пусть гниют, лишь бы спокойно спать («не соблазняйте!») – мог бы, кажется, осторожности ради выдрать из тетради сотню-другую крамольных ремешков! Но тут он в жмурки играть не желает. Сотню своих повестушек сгноить не боится, а убрать из книги хотя бы одну взятую у народа пословицу не считает себя вправе. Не властен, не могу ни по совести, ни по закону – так он толкует это «не вправе». И сборник «Пословицы русского народа», едва закончил, тотчас отправляет в печать – все тридцать тысяч и еще сто тридцать».

Здесь очень важно – «ни по совести, ни по закону». О каком законе речь? О законе, который поставлен с совестью рядом. А совесть по святителю Феофану Затворнику – «голос Божий в человеке». Значит и закон совести сродни. И мы Далеву формулировку этого закона видели: «по закону господства духа над плотью».

Все-таки видно и правда – мы на Далевом мосту. Поэтому так и совпадают смыслы. Радостно, тревожно…

А вот Порудоминский о сокровищнице языка (не могу взять в кавычки, иначе получится не только цитата, но словно и условность сокровищницы): «Толковый словарь» Даля берут в руки не для тoгo лишь, чтобы отыскать нужное слово. Даль говаривал: если словарь eгo понадобится русскому человеку, чтобы «отыскивать встреченное где-либо, неизвестное ему, русское слово», то «один этот, довольно редкий случай не вознаградил бы ни трудов составителя, ни даже самой покупки словаря». «Толковый словарь» открывают как величайшую сокровищницу языка нашего. Как богатейшее собрание пословиц – хранилище народной мудрости. Eгo читают как повесть. Его изучают как своеобразную энциклопедию жизни pyccкoго народа».

Чуть вперед по Далеву мосту открывается и наш смысл, ради которого делается эта работа: Толковый Словарь Даля – бесценный дар читателю русской литературы, волшебный вход в святая святых творчества – в мастерскую писателя, поэта, возможность читателю самому отыскать в оттенках слов и смыслов, может быть и самому создателю неведомое содержание, но самим Создателем сообщенное произведению, по закону господства духа над плотию, по закону любви.

 

Но… «Энциклопедия жизни русского народа». Жизни! А что жизнь? Совместная жизнь духа и плоти по закону господства духа над плотью. Все сходится: русский быт, быт русской жизни, русская речь, русский язык и… все вместе – миросозерцание русского человека, земледельческое миросозерцание русского человека.

И вновь усомнимся: не может же быть, чтобы Даль именно так все это и понимал? Автор досочиняет за Даля? Автор навязывает Далю свою логику? У Даля этого нет?

Есть! Дословно – есть.

Даль: «Земледелие и языкознание, по-видимому, две науки, почти несродственыя: но если изучать землю вместе с обитателями ея, то вопрос этот принимает иной вид, и Руское Географическое Общество, по Этнографическому Отделению своему, придется сродни или в свойстве со Вторым Отделением Академии Наук. На этом поприще оба ученыя общества подают друг другу братскую руку соревнования и помощи» (Даль «О наречиях рускаго языка…», 1852 год; орфография оригинала).

 

(Не возникает ли у читателя желание здесь воскликнуть: удивительный Даль! …Думаю, каждое русское сердце воскликнуло уже и повторило: удивительный Даль!)

 

Изучать землю вместе с обитателями ея…

Наитием, вдохновением, чувствовал я и понимал вслед за чувством – невозможность такого словаря как Толковый Словарь Даля. Невозможность сродни невозможности Таблицы Менделеева… то есть, откуда вдруг эта четкость и ясность, наглядность и гармония…

«И гений – парадоксов друг» (Пушкин).

Гений… Толковый Словарь Даля – это гениальное решение, это явление гения…

Я это чувствовал, но понял, только читая Порудоминского, о выборе Далем – принципа (порядка) составления Словаря:

«После долгих раздумий Даль избрал средний путь. «Вглядываясь в эти бесконечные столбцы слов» не по-кабинетному – по-человечески вглядываясь, он узрел в них не только «мертвый» азбучный порядок и не только «коренной», тоже по-своему формальный (то бишь «с соблюдением околичностей по установленному порядку), – он узрел соединение слов «целыми купами»: и в них «очевидную семейную связь и близкое poдство». Тут опять, в объяснении Даля, удивительно человечное отношение к слову как к живому – «семья», «poдство». Даль приводит пример: «Никто не усомнится, что стоять, стойка и стояло одного гнезда птенцы». Птенцы! И от этих «птенцов» самое слово «гнездо», кроме ученoгo, приобретает сразу новый оттенок – живой, природный! Неожиданное слово «купа» тоже очень точно употреблено: купный – «совокупный, вместный, совместный, соединенный» («Купное старанье наше» – приводит пример Даль) – слова купно стараются обнаружить, раскрыть себя и послужить человеку. Даль избрал путь средний; слово «средний» имеет для него значение не только сухое, формальное, но житейское – «между крайностями». Внешне словарь построен по алфавиту, но слова не отрываются одно от другого «при изменении на второй и третьей букве», не «томятся в одиночестве» (!) – они собраны в купы, в гнезда, все одного гнезда птенцы».

Порудоминский применяет формулу Пушкина к решению загадки Толкового Словаря Даля и – загадка раскрыта: Толковый Словарь Даля – это гениальное решение, решение гения, тем самым – Чудо!

Просто Чудо.

Мне много еще есть что сказать о Чуде Толкового Словаря, но пора и закругляться…

 

III.

Но остается два важнейших смысла – о жизни, личности, Толковом Словаре Владимира Ивановича Даля.

Откуда родом (в духе) Даль и его Поколение (Поколение с большой буквы, потому что это – ничего себе поколение! – вся русская литература первой половины XIX века, тогда собственно и рожденная этим Далевым поколением, рожденная как новая вселенная – русская литература)?

 

И второе. Откуда родом (в духе и плоти) Даль, то есть, какой земли обитатель Даль, какого Отечества служитель, какого народа от плоти плоть, от духа дух? – И за ответом на этот вопрос проступает, нет – пылает, полыхает, горит и болит, жжет современность наша, сегодняшний день России. Жжет, но сквозь нетерпимую боль открывает рудную жилу русской жизни, в которой силы народа – преодолеть и силы России – победить; и невозможность иного исхода, кроме преодоления и победы.

 

Собственно, сходятся в одно два этих вопроса. Сходятся они и у Порудоминского. За главой «Что для жизни нужно» о семье и воспитании Даля, об отчем доме (рождение – в духе и плоти) – следует глава «Есть у нас свой язык; смелее!» о Поколении Даля и Отечественной войне 1812 года (рождение – в духе).

Глава о семье, об отчем доме Даля завершена у Порудоминского: «Несколько скупых строк о нравственном влиянии на него родителей Даль заканчивает словами: «Во всю жизнь свою я искал случая поездить по Руси, знакомился с бытом народа, почитая народ за ядро и корень, а высшие сословия за цвет и плесень, по делу глядя, и почти с детства смесь нижегородского с французским мне была ненавистна, как брюква, одним одно кушанье из всех, котopoгo не люблю».

А следующая глава начата: «Но было событие общее, эпохальное – оно в целом поколении зажгло горячее чувство родины, любовь к ней, гордость за нее, породило в сердцах целого поколения гордость за свой народ и за свою принадлежность к такому народу: это событие – 1812 год. «Рассказы о пожаре Москвы, о Бородинском сражении, о Березине, с взятии Парижа были моей колыбельной песнью, детскими сказками, моей Илиадой и Одиссеей», – писал Герцен и завтрашний товарищ Даля, хирург Пирогов, учился читать по карточкам с карикатурами, карточки назывались «Подарок детям в память 1812 года» (…) Но Герцен, Пирогов на десятилетие младше Даля. Их детский патриотизм питался рассказами о 1812 года, Даль был eгo свидетелем. Он ровесник Пушкина. Bсeгo на два года младше.

Вы помните: текла за ратью рать,

Со старшими мы братьями прощались

И в сень наук с досадой возвращались,

Завидуя тому, кто умирать

Шел мимо нас...

Вот чувства Далева поколения. (…) Отзвуки Отечественной войны находим и в «Толковом словаре» мелким шрифтом среди примеров, и в сборнике пословиц – вроде: «На француза и вилы pyжье» (…) В судьбе Даля важны не отзвуки Отечественной войны, не следы ее в личной жизни, а прежде вceгo чувства, навсегда ею вызванные. Эти чувства формировали личность, с этими чувствами Даль прожил жизнь – прожил в своем отечестве и для блага eгo, прожил русским и посвятил себя русскому слову».

И далее Порудоминский цитирует Поколение Даля:

«Вскоре после окончания войны 1812 года будущий член Союза благоденствия Федор Глинка печатает в журнале «Сын Отечества» так называемые письма к другу; в них он ратует между прочим за чистоту и самобытность русского слога и советует чаще обращаться к летописям, народным преданиям, старинным песням; должно также вслушиваться в «разные местные речения» – в них найдется «много любопытного и для нас еще нового» (…) Николай Тургенев пишет, подводя итог войне: «Ныне, когда дух времени пролетел несколько столетий, ныне нравственные потребности наших соотечественников получили иное свойство…». Важной нравственной потребностью лучших соотечественников, пробужденной и возвышенной Отечественной войной, становится устремление к языку народа (…) Федор Глинка определяет это так: «Имя Отечества нашего сияет славою немерцающею, а язык его безмолвствует!.. Мы русские, а говорим не по-русски!..» (…) Вильгельм Кюхельбекер сетует: «Из слова русского, богатого и мощного, силятся извлечь небольшой, благопристойный, приторный, искусственно тощий, приспособленный для немногих язык» (…) Александр Бестужев … надеется: «Новое поколение людей начинает чувствовать прелесть языка родного и в себе силу образовать его». И молодой Пушкин, у которого, впрочем, «Руслан и Людмила» уже позади, зовет: «Есть у нас свой язык; смелее! – обычаи, история, песни, сказки и проч.». И снова: «всё должно творить в этой России и в этом русском языке…». Смущение и тревога юного Даля, ощутившего «несообразность» письменного языка с языком простого народа, побуждение, если не изучить этот народный язык, то по крайности собрать «запасы» его – чувства современные, отвечающие духу своего времени, напоенные им, чувства поколения, поднявшегося на общем корню».

Нет, это точно – мост, Далев мост… К этой же мысли, что у Порудоминского, о влиянии Отечественной войны 1812 года на народ и поколение, вышел и я в моей работе «Русская литература – зеркало русской жизни», к мысли, что великое страдание народа и великая победа в Великой Отечественной войне 1941-1945 годов освободили творческую энергию русского народа, отсюда и покорение космоса и воскресение (второе пришествие) русской литературы в явлении деревенской прозы.

Далев мост… – мост Пушкина, Гоголя, русской литературы мост – Млечный Путь, пролегающий через Вселенную Русская литература, по вектору Гоголя…

 

Так что же семья и почва… что Родина… и где рождение Даля?

Владимир Иванович Даль – Казак Луганский: «Я полезу на нож за правду, за отечество, за Русское слово, язык!».

 «…приятели горячились, спорили, как прославить Даля, как сделать глухую славу eгo шумной и блестящей. Но Даль был нешумлив: в участии и одобрении «каждый труженик нуждается не ради тщеславия, а ради поддержки сил, требующих убеждения, что труд пошел на общую пользу». Даль был нешумлив; не любил говорить гpoмкo и не любил громких фраз; поэтому, когда в частном письме, среди деловых заметок, горьких жалоб и грустных размышлений, он вдруг – не проговаривается, а уже прорывается: «Я полезу на нож за правду, за отечество, за Русское слово, язык!» – ему веришь» (Порудоминский).

Владимир Иванович Даль родился 10 ноября 1801 гoда в Лугани. А осенью 1799 года (когда Владимира Даля еще на свете не было) правление Луrанского сталелитейного завода слушало прошение врача Ивана Матвеевича Даля о принятии eгo навечно, вместе с семьею, в русское подданство. 14 декабря 1799 года доктор Даль был по высочайшему повелению приведен к присяге и стал гражданином государства Российского.

Родился в Лугани…

…Да-да… та самая Лугань, которая сегодня Луганск и Донецк вместе – общею кровью омытые, которые сегодня плечом к плечу, сердцем к сердцу вместе и с Армией России – ценою крови и ценою слез материнских отстаивают это право Русской земли – быть Русской и Русской оставаться, то есть русской жизнью (бытом) жить и говорить, и думать на русском языке…

Лугань, Луганск и Донецк вместе, – это Украина? – спросите-ка вы об этом, вот так и спросите у Казака Луганского, у Владимира Ивановича Даля, у Толкового Словаря Даля спросите… И вот что услышите в ответ: Отечество – «это зыбка, колыбель твоя и могила, дом и домовина, хлеб насущный, вода животворная; Русская земля тебе отец и мать» – вот как пишет Даль об этом чувстве. И добавляет тут же: «Русскую землю составляют разные народы, отличные по происхождению и языку (перечисляет: армяне, грузины, латыши, татары, башкиры, киргиз-кайсаки, калмыки, буряты, самоеды, вотяки, черемисы, чуваши, народы Сибири и Кавказа и много других – А.С.), – все они должны стоять «друг за друга, за землю, за родину свою как односемьяне» (цит. по Порудоминскому).

Односемьяне!

И… что бы сказал… нет – сделал что бы… Владимир Иванович Даль – Казак Луганский, объяви ему запрет на родной его земле, русской, родным ему русским языком говорить и думать?

Полез бы на нож…

И русские люди, русский народ Донецка и Луганска полез на нож в 2014 году. Свободным выбором полез… Свободным, но и неизбежным выбором… потому что народ  – он в том и тем народ, что волю Божию выбирает, а не собственные блага и благополучия…

За Отечество, за русский язык пришлось идти на нож, и русский народ пошел…

Здесь – смысл сегодняшних событий.

Здесь – исход сегодняшних событий.

Живаго Великорусского языка.

Живаго – русский язык, жив, живет и жить будет – всегда! – «Навеки!» – как утверждает русская литература.

Всегда будет русский язык – и живым всегда и великорусским всегда.

И оказалось и открылось для меня, что и «Слово» Бунина (1915):

«Молчат гробницы, мумии и кости, –

Лишь слову жизнь дана:

Из древней тьмы, на мировом погосте,

Звучат лишь Письмена.

И нет у нас иного достоянья!

Умейте же беречь

Хоть в меру сил, в дни злобы и страданья,

Наш дар бессмертный – речь», и «Мужество» Ахматовой (1942):

«Мы знаем, что ныне лежит на весах

И что совершается ныне.

Час мужества пробил на наших часах,

И мужество нас не покинет.

Не страшно под пулями мертвыми лечь,

Не горько остаться без крова, –

И мы сохраним тебя, русская речь,

Великое русское слово.

Свободным и чистым тебя пронесем,

И внукам дадим, и от плена спасем

Навеки!» – берут начало в Далевом, Казака Луганского: «Я полезу на нож за правду, за Отечество, за Русское слово, язык!».

Это все не просто так сказано… Сказано все по тому же закону – закону господства Духа над плотию, который в земледельческом русском православном миросозерцании и есть – Благодать… Воля Божия.