Николай БОРСКИЙ. РУССКОЕ ПОЛЕ. Стихи

Николай БОРСКИЙ

РУССКОЕ ПОЛЕ

 

НА СКЛОНЕ ЛЕТ

Озноб и пытка нищенского крова,

Предместий стольных гиблые места,

Рождение и пестованье слова,

Взыск постоянный писчего листа.

 

Искус пера – приманкою навеки,

Клеймом, восторгом, бедствием, виной

Без отпускных от альфы до омеги...

И кто сказал, что выбор был за мной?

 

Моей была лишь выстраданность жеста:

От шкурных благ – излом ладони вверх.

Мир на шестке подыскивал мне место:

Не отыскал – и в белый свет низверг.

 

За годом год – день, вечер, ночь и утро,

В которых жертвы требует глагол,

Где по примеру Гриши-любомудра

Под синим небом – вольный шлях и стол.

 

Что может быть желаннее и краше

В цветах и травах скатерти степной,

Когда на ней кастальской влаги чаша

И просторечья хлеб отрубяной?

 

И хоть порою жить ползком пытался,

На много лет в конторскую дыру

Не попадал. А если увлекался,

То, слава Богу, был не ко двору.

 

Изнемогать, отчаиваться, падать,

Превозмогать – и снова тот же шаг:

Черновиков мучительная радость,

Наитий вещих возглас или знак.

 

На склоне лет блаженствовать, сгорая –

Пусть всё видней забвения река

И шлях, как прежде, без конца и края,

И стол накрыт в присутствии врага.

 

НА РОДИНЕ

Что мне припомнится? Двор неказистый

В русской деревне в краю полевом,

Шум тополиный гряды серебристой,

Многоквартирный ободранный дом,

 

Тёплый малиновый полог заката,

В кашке и пижме на речку тропа,

Пьющих сограждан долги без возврата,

Клятвы с разрывом рубах до пупа.

 

Что я припомню? Песчаный пригорок,

Бор корабельный, ветлу над ручьём,

Гром до утра киловатных колонок,

Шабаш сопливых тусовок и гонок

Без глушаков на асфальте ночном,

 

Глум бюрократов над жалким народом,

Интеллигентам гнилым не в пример,

Чтоб мужичкам по зубам мимоходом –

Чем и прославился тамошний мэр,

 

Вор и прохвост без зазренья и меры,

Схожий с былым воеводой Москвы.

Впрочем, из грязи российские мэры

В наших пространствах везде таковы.

 

Что я запомню: приют рыболовный,

Старых крестьян, у которых гостил, –

Или бесчинства орды уголовной

И в омутах смертоносный тротил?

 

Родина тёмная, горькая, злая,

С пошлой частушкой и речью не в путь,

С мукой, когда от соседского лая

И матерщины блажной не уснуть –

 

Где твой заступник, сыночек твой бедный?

Сгинул в Афгане, на Пресне ли пал

Или в Чечне у расстрелянных скал?

Кто ж тебя сделал такой безответной,

Кто так цинично тебя растоптал?

 

ЗАКЛЯТИЕ

Невтерпёж. Но вовек не покину

И народ замордованный наш,

И дороги размокшую глину,

И классический русский пейзаж,

 

Чтобы всласть упиваться в напасти

Влагой с неба и солью с лица,

Пылью став для безжалостной власти,

И в тоске – тяжелее свинца.

 

Как расстаться с ольхою в овраге,

С косарями на росном лугу,

Если даже могилу собаки

Бросить в этом краю не смогу?..

 

Не по мне в эмигрантском раздрызге

Утекать за бугры и моря –

Слишком корни мои неразрывны,

Чересчур тяжелы якоря.

 

И в пылу чувств и мыслей мятежных

По ночам бесконечным без снов

Не слыхал никогда я утешных

Повергавших в соблазн голосов.

 

Вместе с родиной жребий нам выпал

Доживать у разбитых корыт.

Кем я только унижен тут ни был!

Чем пожалован, кроме обид?

 

Всё едино – ни грёз, ни истерик...

Безразличен мне, плох ли, хорош,

Скандинавский и штатовский берег.

Просто здесь, говорю, невтерпёж.

 

Не потщусь. Не польщусь. Не отрину.

Но и горя с души не сотру,

Оступаясь в дождливую глину

На простудном осеннем ветру.

 

* * *

                                    Timeo Danaos et dona ferentes!

                                                  Publius Vergilius Maro

Горечь полыни, утрат моих горечь…

Благо – неправедным, праведным – срам.

День изнурителен. Пригород. Город.

Тяга слепая к данайским дарам.

 

Всё на продажу – с желудочным “выжить!”,

Гонки крысиной измор до конца.

Помыслы стали инстинктов не выше,

Сделались чувства не глубже корца.

 

Сглазили нас, оплели, замарали:

Будь ограбляемый – или ограбь!

Нижняя мёртвая точка спирали,

Бледная немочь и чёрная рябь.

 

Дымная, жгущая очи осада,

Неумолимый, убийственный смог.

Жизней людских беспощадная трата,

В саднящем горле кровавый комок.

 

В душах, как в компах, – троянские кони.
Горем исходит родная земля.
Стража подкуплена. Пятой колонне
Выдан с ухмылкой карт-бланш из Кремля.

 

Стащен и пропит священный палладий,

Вера наивная – лживым словам.

Не упастись от змеиных объятий

Ни мудрецу, ни его сыновьям,

 

Ибо, предчувствуя гибельный хаос,

Страшную правду поведать не сметь.

Тщетно заклятье – “Timeo Danaos!..”

Настежь ворота. Вторжение. Смерть.

 

РУССКОЕ ПОЛЕ

                          В.Б. Румянцеву

Стеклянно озеро от зноя,

Трепещет марево вдали,

Коровы после водопоя

В скупую тень кустов легли.

 

Бежит дорога полевая

Среди увалов и жнитва,

Надеждой душу окрыляя,

Что наша родина жива,

 

В которой вольным ветром движим

Флот облаков за окоём

И не убит пейзаж бесстыжим

Всесокрушающим ворьём.

 

И эти пажити и рощи

Как будто шепчут мне, что ей

Рукой подать до прежней мощи,

А после стать ещё мощней.

 

Нашлась бы только в ком отвага

Гнилой режим всерьёз качнуть:

Ведь нам до пропасти – полшага,

До полной гибели – чуть-чуть.

 

В разоре Русь, вражда клубится…

Но где воитель молодой

И где заветная криница

С живой спасительной водой –

 

Чтоб кладенцом, добытым с бою,

Змеиный узел разрубить

Да из ковша водицей тою

Сограждан снулых окропить?

 

Зовёт, ведёт вперёд дорога,

И мысль рождается, светла,

Что лишь до времени, до срока

Нас ворог выбил из седла.

 

Не зря за паволной воздушной

Борок, как полк засадный, бдит,

Рябит стерня бронёй кольчужной,

На склонах сталью харалужной

Обочь пути ковыль блестит

 

Среди просторов златозвонных

В заволжской солнечной глуши…

И рыжим отроком подсолнух

Мне улыбается с межи.

 

* * *

Есть и такая печаль на земле:

Дребезгом ложки о стенку стакана

Возле кулька сухарей на столе

В спящем купе быть разбуженным рано.

 

Где я, очнусь вдруг, зачем и куда?

Ах, я собрался к самарским разливам,

К освобождённым от снега и льда

Сучьям и клочьям в потоке бурливом,

 

К буйству кофейного цвета воды

С бульканьем, хлюпом, пленением займищ,

Где, если с птичьей смотреть высоты,

В плане округа меняется за ночь,

 

Чтоб, до костей наломавшись веслом,

Въехав под сень набухающих веток,

С хатой родной, обречённой на слом,

Счастье своё поминать напоследок,

 

Згу комариную, каждую пядь…

Не возвращение – лишь посещенье,

Лишь навещанье с прощаньем опять,

Против теченья – и вновь по теченью.

 

Спазм ностальгии кривящимся ртом

Внутрь протолкнуть, а вдогонку по-русски

Спирта глоток и воды за бортом

В той же посудине вместо закуски.

 

Капли дождя на вагонном стекле,

Не навсегда ещё я, не навеки

Дребезг стакана в купе на столе,

В отчие веси, на вешние реки

Два огонька в промелькнувшем селе,

Дикое поле, Россия во мгле…

Есть и такая печаль на земле.

 

НА ЗАДВОРКАХ

День безоблачный, свежий, подталый,

Всклень забитый сугробом овраг,

Хаос мыслей, порывов, деталей,

Сногсшибательный, как Пастернак.

 

Слишком оторопь, весь задыханье,

Чувств разброд и смятенье ума.

Это там, это там за дымами –

Пошлых тяжб и страстей кутерьма.

 

Это там я попал ненароком

В непотребство посадских хрущоб,

Посрамлённый насмешником-роком,

О столице мечтавший взахлёб –

 

Я, на пару со змием зелёным

Всласть вкусивший прописочный ад

То за твёрдым стовёрстным заслоном,

То с клеймом ЛПЗ возле МКАД,

 

Слободской и вагонною стужей

Изводимый на этом пути,

С приговором, что местности лучшей

Мне уже никогда не найти.

 

Пот градирен, окраин морока,

Котлованов растерзанный вид,

И в испарине блёсткой дорога,

И навыворот пустошь лежит,

 

Где на корке чернёного наста

Я равняю с дыханием шаг

И стихами из Экклезиаста

Утоляю печаль кое-как.

 

* * *

Поэты наши модные

В года шестидесятые,

Глашатаи народные,

Творцы лауреатные –

 

Властями приручённые,

Всосав доклад про Сталина,

Покрыли культ по-чёрному,

Хоть сами же прославили.

 

Ленинолюбы истые

С идейностью натужною,

Слегка нонконформистские

Фрондёры показушные.

 

Разок пришлось лишь выстрадать

За фигу их карманную,

Когда партийный выскочка

Им дал острастку пьяную.

 

Подобно богомольничкам,

Что папы католичнее,

Лепили ловко сборнички,

До слёз патриотичные.

 

А в смуту буржуазную

Они опять поевши все –

Разор России празднуют

Как вовремя прозревшие.

 

Где отповеди резкие

Про взрывы и пожарища?

А письма людоедские

С их подписью – пожалуйста! –

 

Чтоб у владык быть в почести,

Гнуть исподволь их линию…

И ни стыда, ни совести

У оборотней-лириков.

 

КРИМИНАЛЬНАЯ ДИКТАТУРА

И не то, чтобы вовсе пропала,

Но, как в царские времена,

Канцелярской рутиной пропахла,

Очиновнилась наша страна.

 

Слишком много подъездов парадных

Появилось повсюду. Не счесть

Тех, кто пухнет на жирных окладах,

И цепные привратники есть.

 

В атмосфере отката и блата

Нас комплот взяткобрательских рыл

Диктатурой бюрократиата,

Как чугунной плитой, придавил.

 

Торжествует прохвост ненасытный,

Скорохват незаслуженных благ,

Со своей многочисленной свитой

Штампователь никчёмных бумаг.

 

Вроде смотрится несокрушимо,

А за жагу сграбастать решим,

Он, опора и символ режима,

Первым сдаст этот самый режим,

 

Дабы вновь паразитствовать вдоволь –

Хватит, мол, на мой век простаков…

Только где же времён наших Гоголь,

Негодующий где Салтыков,

 

Где сегодня Некрасов, чтоб снова

Современника он вопросил

Над руинами края родного:

“Ты проснёшься ль, исполненный сил

 

Иль судеб повинуясь закону?..”

Нет такого закона судеб!

Есть лишь поле народного стона,

Чтоб взрастить революции хлеб.

 

Запеклось оно жалью-печалью

И с надеждой который уж год

Снаряжённых оратайской сталью

Несгибаемых пахарей ждёт.

 

Не подкупят таких нувориши,

Новым иродам их не достать…

Дайте срок – Добросклоновы Гриши

Явят нам богатырскую стать.

 

И под красной зарёй-заряницей

На ладонях российских равнин

Человеческой дружной пшеницей

Всколосится народ-исполин.

 

КАРТА РОССИИ

Сиротская погода и страна –

Воронежская, пермская, тверская…

Слеза мирская крепко солона,

Хотя в ней вечно спрос и поиск рая.

 

Катынь ли, Чердынь – сплошь бедынь-седынь,

Век – взмах ладони, жизнь печальней вздоха,

И с гробовыми выплатами Кцынь,

В лесах калужских деревушка-кроха.

 

Гордынь-хвалынь давным-давно в былом.

Мир перед нами – брошенное поле.

Что с кровью взято, пущено на слом:

С азартом – властью, массой – поневоле.

 

Но всё ж не кануть отчине во мглу:

Там бесперечь герои и провидцы,

Где жив народ, скупой им на хвалу

И непоспешный с карой за провинность

 

Прорабов смуты и лихой шпаны,

Что заложили собственную душу,

Как в кабаке – последние штаны,

Чертям заморским, Клинтону и Бушу.

 

Но, хоть стране от них немало бед,

Бог не допустит власти их над нею.

Уймитесь – либо, как сказал поэт:

“Ручаюсь вам – себе свернёте шею!”

 

С лихвой восполнит гибельный урон

В который раз великий русский гений

И не поблёкнет магия имён

Славянских рек и древних поселений.

 

Россия, Рославль, Рессета, Ростов –

Как русый всадник полем вдаль стремится.

Роса, рассвет, росс, росстани, росток –

Так слышу я над атласной страницей.

 

ОДНУ ЛЮБОВЬ ОСТАВЬТЕ

I.

Топлю щепой плиту в норе барака.

На гранях рюмки – отблески огня.

Я пью один. У ног лежит собака

И, как на Бога, смотрит на меня.

 

А я ничто. Сам у себя в опале.

Ау, в лузге дворовый трибунал!

Без снисхожденья в нём набормотали,

Что в отщепенстве я глубоко пал.

 

Не возражаю. Полностью согласен,

Хоть геростратам рифмами грожу

И от владык ни песен и ни басен

Насчёт реформ на дух не выношу –

 

Как посторонний в девяносто третьем

Я потерял гражданское лицо,

К святым мужчинам, женщинам и детям

Не встав на Пресне в смертное кольцо.

 

СССР, конечно, не коммуна,

Но чтоб терпеть бандюжью сволоту?..

Пусть эта власть – родная мать кому-то,

Достойным людям с ней невмоготу.

 

II.

Ещё дышу. А, может, только снится,

Что бременю собою белый свет…

Обязан сдохнуть, а не только спиться.

Во мне лет десять Человека нет.

 

Чем оправдаюсь? Нужностью таланту?

Свидетельством на праведном суде,

Когда притянут на цугундер банду?

Но где мой голос? Нюрнберг новый где?

 

Который год с враждой к прекраснословью

Рыдать бы в голос, да глаза сухи,

Чтоб с кровью – рабской, малодушной кровью –

Выдавливать повинные стихи.

 

Есть дно у бездны – есть предел безверью.

Они в столе уже пятнадцать лет,

Готовые и к смерти, и к бессмертью.

И если смерть – у мёртвых сраму нет.

 

Да, я из тех, кто службу нёс в отчизне

Пером, отнюдь не схожим со штыком.

Давно сижу на невесёлой тризне,

Как будто тень. И в горле горький ком.

 

Болящий дух глушит анестезия

(Прав юморист) – одна на всех в стране.

И я болю в России. И Россия

Болит незатихающе во мне.

 

III.

Уроков Клии не сумев усвоить

Не по своей и по своей вине,

Народ не смог прохвостов переспорить,

Что час настал отчизну перестроить –

 

Обезнадёжить, выбить, обездолить…

“Нет ни страны, ни тех, кто жил в стране” –

И Северянин был пророк вполне,

От ностальгии мучаясь в Чухне.

 

Хоть я не Северянин, но другой

Избранник, так сказать, кое-какой

В интеллигентской прóклятой прослойке –

Свой скромный дар отдал земле родной.

Гол как сокол. Однако перестройки

Не нужно мне – тем более, такой.

 

Я в сердце принял от моих пенатов,

А не с трибун оплёванных вождей

Эпические саги снегопадов,

Серебряную лирику дождей.

 

Освоил я науку созерцанья –

Как ветер гонит вроссыпь облака.

Дыханье вод и звёздное мерцанье

Преподавала с детства мне река.

 

И о людских слезах и муках знанье

В душе не только из хороших книг –

Я перенял у страждущих страданье,

Бед молчаливых выучил язык.

 

IV.

Не в стыд, но в честь – барачные чертоги.

Что есть, то есть. Здесь жить и умереть.

Мне ни к чему народу падать в ноги

И, как на Бога, на него смотреть.

 

Начальством я в безжалостной осаде

Взят на измор. Лишь об одном молю:

Берите всё – одну любовь оставьте,

Пресветлую, всесветную мою.

 

Иное время – и другие песни.

Нигде народа без уродов нет –

Тем более, в отечестве. Но, если

Их тьмы и тьмы, тогда откуда свет

 

Земли родимой – каждому, кто зрячий,

Кому навек она одна дана?

А грех палящий тоже что-то значит…

Стране во благо и твоя вина.

 

И пусть на сердце покаянно, страшно –

Не прозябай в годах жестоких зряшно.

Чти память павших. Помни имена.

И выше будь, чем эти времена.