ТРИБУНА МОЛОДЫХ / Евгений ТИЩЕНКО. РЕВОЛЮЦИОНЕР ЛИТЕРАТУРЫ. О творчестве Андрея Платонова
Евгений ТИЩЕНКО

Евгений ТИЩЕНКО. РЕВОЛЮЦИОНЕР ЛИТЕРАТУРЫ. О творчестве Андрея Платонова

 

Евгений ТИЩЕНКО

РЕВОЛЮЦИОНЕР ЛИТЕРАТУРЫ

О творчестве Андрея Платонова

 

Я думаю, что Платонов был писателем-революционером, несмотря на его странные отношения с советской властью. Полагаю, многие знают выражение Иосифа Виссарионовича Сталина после прочтения «кулацкой хроники» «Впрок»: «Талантливый писатель, но сволочь». Так говорил руководитель Советского государства, и в одном он точно был прав – Андрей Платонович Климентов, известный под псевдонимом Андрей Платонов, и впрямь был писателем талантливым. 

Причём он был одним из тех творцов, которые доказывают нынешним студентам гуманитарных вузов то, что даже «технари» могут быть людьми вполне себе творческими, ведь в своей обычной жизни Андрей Платонов куда более тяготел к труду механическому. 

В 1915, в Воронежской области, он работает литейщиком на одном из заводов, в 1918 поступает на физико-математическое отделение Воронежского университета, но через некоторое время переводится на историко-филологическое направление. 

Однако к тому времени филологии с лингвистикой ему уже хватало с лихвой – в журнале «Железный путь» был опубликован первый рассказ писателя «Очередной». Свои гуманитарные навыки он оттачивал, сидя за письменных столом, и потому через год бросил обучение, но нашёл иное продолжение своего студенческого пути, поступив в Воронежский политехникум в качестве студента электротехнического отделения. 

Отсюда и взялись истоки платоновской революции в литературе. Но в чём же, однако, вообще заключаются литературные революции? 

В 20-м веке они, по преимуществу, случались благодаря форме. Если взять почти любую книгу века 19-го, то мы неизменно наткнёмся на длинные главы, замысловатые фразы и всё то прочее, что отталкивает школьников от какого бы то ни было восприятия классики. Однако в литературе начала 20-го века становится куда меньше монолита и куда больше обрывков – Сологуб, Мариенгоф, Белый, футуристы – все они строят не цельный текст, скорее просто складывают обрывки его, как пазл, специально откладывая недостающие детали, чтобы писатель помучался и поразмышлял над тем, что, наконец, происходило в тех частях, о которых автор не упоминает. 

Но это – революция формы, которая неизбежно шла по всей мировой литературе. Эти изменения даже вылились в жанр экспериментальной литературы, куда вписывались литераторы, начиная от Джойса и Тцары и заканчивая Берроузом и Керуаком. 

И революция формы – вещь всё же всемирная, в смысле повсеместная. А вот то, что делал Платонов в своей литературе – это вещи исключительно русские. 

Речь тут идёт о двух моментах: о платоновском языке и платоновском восприятии человека как такового. И если о первом говорят много (есть даже отдельная вкладка на «Википедии»), то разговоры о втором пункте почему-то намного скромнее. 

Так что же нового дал писатель в восприятии человека и его образа? 

В первую очередь, свой собственный взгляд на личность как на работающую машину. В качестве двигателя – сердце, и пока оно работает, по его проводам-артериям бежит тёмно-красный ток. Почти везде у Платонова можно встретить заводы, железнодорожные вокзалы, машины, которые следует неизменно чинить. Однако герои, справляясь со сложными механизмами, не вполне могут разобраться с собственной душой, но не всех это, справедливости ради, заботит. 

Во многих произведениях писателя люди созданы для одной лишь цели – для работы, словно те самые железные механизмы. В его «Котловане», в его «Чевенгуре», особенно в «Чевенгуре», очень многое строится на ощущении божественности труда, на восприятии его как вещи изначально необходимой для продолжения жизни. 

Пока человек в работе – он живёт. Плохо ли, хорошо ли, но живёт. Наверное поэтому самый показательный момент из всего его творчества заключён в повести «Фро», где в самом начале отец героини, Нефёд Степанович, плачет из-за того, что ушёл на пенсию. 

Он работал на железнодорожной станции. Каждый день смотрел на уходящие вагоны, провожал их взглядом, а ныне наблюдает за ними лишь издалека. Герой чувствует, что двигатель внутри него постепенно угасает, отчего боится бросать работу. Прерывая собственный уход на пенсию, он через пять дней вновь возвращается на службу, чтобы убедить себя в том, что сердце его всё ещё бьётся. 

Однако от старика веет некоторой безысходностью, особенно после встречи с мужем героини, которого Платонов описывает такой фразой: «Но, обнимая жену после дневной разлуки, Федор сам превращался на время в микрофараду и в блуждающий ток. Фрося почти видела глазами то, что раньше лишь хотела и не могла понять. Это были такие же простые, природные и влекущие предметы, как разноцветная трава в поле. По ночам Фрося часто тосковала, что она только женщина и не может чувствовать себя микрофарадой, паровозом, электричеством, а Федор может, – и она осторожно водила пальцем по его горячей спине; он спал и не просыпался». 

Но даже у рабочих машин есть потребность в любви, как то было у Прушевского («Котлован») и Дванова («Чевенгур»), которые не смогли найти девушку, упустив её несколько лет назад. 

Это два работника, которые оказались ищущими по совершенной случайности – Прушевский случайно увидел женщину в тёмном помещении, в то время как Дванов упустил свою любовь ещё в юношеском возрасте – и в их головах застыл тот самый образ, который и ломает всё в двигателе человека-машины. 

А вдобавок, клин между Двановым и Прушевским вбивает Копенкин и его история любви с Розой Люксембург. Это одна из самых прекрасных историй, которые только бывали в русской литературе. Ни один рассказ Бунина из «Тёмных аллей», пожалуй, не добрался до такой степени влюбленности и такой степени несбыточности в любви, да какой добрался Платонов. 

Поясню: Степан Копенкин из «Чевенгура» безнадёжно влюблён в Розу Люксембург, о которой лишь когда-то читал. Он убеждённый революционер, потому и полюбил убеждённую революционерку:

«Роза-Роза! время от времени бормотал в пути Копенкин и конь напрягался толстым телом.

Роза! вздыхал Копенкин и завидовал облакам, утекающим в сторону Германии: они пройдут над могилой Розы и над землей, которую она топтала своими башмаками. Для Копенкина все направления дорог и ветров шли в Германию, а если и не шли, то все равно окружат землю и попадут на родину Розы.

Если дорога была длинна и не встречался враг, Копенкин волновался глубже и сердечней.

Горячая тоска сосредоточенно скоплялась в нем, и не случался подвиг, чтобы утолить одинокое тело Копенкина.

Роза! жалобно вскрикивал Копенкин, пугая коня, и плакал в пустых местах крупными, бессчетными слезами, которые потом сами просыхали». 

Эта святая любовь и эта святая уверенность в невозможной встрече топит машинное устройство в виде человека. Он хочет жить, он нашёл цель, он стоит на переломе и имеет в себе нечто чуть более высокое, чем обыкновенное существование. Но любовь – это тоже труд, а всякий труд на этой земле найдёт свою цель, иначе человек всецело будет ассоциироваться с мёртвой махиной. 

Человечество, по Платонову, обязано обнаружить цель, найти свой образ, ради которого следует жить, и достичь его неизменной работой, потому что именно в ней – божественность человека.

«Дореволюционный человек, в результате революционных событий переходящий из ветхого состояния в новозаветное, ценой своей собственной жизни обречен обеспечить возможность построения нового мира», – писал один из исследователей творчества Платонова. 

И эта детская влюблённость в образ строит человека. Этот механизм по-настоящему живёт, когда работает ради цели. А если цели нет, то тогда и возникают различные душевные трудности, которые не отремонтировать даже в самых дорогих СТО. 

В статье «Пролетарская поэзия» Платонов писал: «В мире есть вещи, а в человеке есть образы, эхо этих вещей». И человеку не впервой строить собственные замки из песка. Но эхо будет разноситься лишь в старом, уже пожившем человеческом механизме. Когда человек будет раздумывать над тем, где же он растерял железный блеск своей кожи, стальную хватку ладоней и электронную активность. 

Образов нет лишь в голове у детей. Недаром они такие частые гости на страницах Платонова. Но главная проблема ребёнка в том, что он слишком неожиданно перестаёт им быть. И вот ты уже сидишь близ котлована, как Чиклин, либо рассматриваешь уходящие вдаль поезда, как Нефёд Степанович, понимая, что нет уже у человека воли к сопротивлению и нет цели. 

Вся жизнь человека – одна большая попытка сохранить в себе первоначальный заряд сил. И уже скоро очередной ребёнок, вместо тебя, будет искать свой образ, который будет питать его, который станет целью и предметом его пожизненной работы, но впоследствии, как и у всех нас, станет далёким эхом дней давно минувших.

г. Краснодар

 

Комментарии

Комментарий #31667 03.09.2022 в 21:11

Что же вы не остановились на самом ярком в этом вопросе произведении - повести Ювенильное море? В К