Александр БАЛТИН 
Александр БАЛТИН
НА СМЕРТЬ ВЛАДИМИРА БОЯРИНОВА
Вместо некролога
Рубиновая нить боли толще любых канатов: когда боль эта – за своё отечества, свою малую родину, даже – былое, столь пропитанное многим, что трудно поверить в низвержение оного былого:
Ещё дымок над крышей вьётся
И переходит в облака –
А дом отцовский продаётся,
Как говорится, с молотка.
Ещё стоит цветок герани
На подоконнике моём,
Тропинка узкая до бани
Ещё не тронута быльём.
Владимир Бояринов благородно болел Русью: её облаками и тропками, волшебством тихого пейзажа, и чудовищным раздраем последних лет…
Цветок ли герани, тропинка ли, узко вьющаяся, становились символами родного, не затухающего в душе, дающего всё новые и новые созвучия…
Его стих был внешне прост: никаких словесных филологических завихрений, мятущихся придаточных: всё спокойно: но сколь высока была нагрузка, внутреннее содержание этой внешней простоты!
Обо всём, что так легко давалось,
Обо всём, что быстро забывалось,
Вспомнилось осеннею порой –
Будто гуси-лебеди с испугом
Прокричали над потусклым лугом,
Над землёй, прозябшей и сырой.
Грусть вспыхивает осенними нотами…
Грусть, соответствующая положению дел в реальности, но и особая – от многого знания, которое даёт поэзия; оттого, что всякий подлинный поэт – своеобразный сейсмограф бытия.
Им и был Владимир Бояринов: воспринимая флюиды, испускаемые современностью, строя свой песенный лад на традиционной основе, идя от классических традиций, разрыв с которыми чреват.
…Родная роса вспыхивает рубиново, и золотая бездна небес отражается в каждой волшебной капле.
Разворачиваются русские рассказы: повествовательный стих спокоен и строен, и «Странник» раскрывает своеобразие русского глубинного космоса: речью столь же ясной, сколь и возвышенной:
В недалеком, казалось, былом
Встретил странника я за селом.
С топором и пилою двуручной,
Со своею махрой неразлучной
Он едва ли не месяц подряд
Набивался ко мне на подряд.
Сговорились к весне наконец-то,
Показистее выбрали место,
И среди сосняка и рябин
Он не дом, а хоромы срубил.
Именно – метафизические хоромы мерцали за поэтическим действом Владимира Бояринова: даже Китеж, казалось, проступал своими великолепными орнаментами: будто жар-птицы разроняли своё перо, а поэт обращает его в созвучия, переводит из визуального во внутренний лад.
Лад был присущ поэзии Бояринова: всё крепко, как строятся избы, всё гармонично, размеренно.
Русский стоицизм.
На нашем берегу костров не разжигают.
На нашем берегу такая тишина!
Но пахнет по ночам осиновою гарью
И даже ваша музыка слышна.
Поэт высоко поднимал стяг поэзии русской; и от словесного сада, разбитого им, исходит столько света, что и смерть как будто – условность.