Артём ПОПОВ. ВАНЯ ФРАНЦУЗ. Рассказ

 

Артём ПОПОВ

ВАНЯ ФРАНЦУЗ

Рассказ

 

Этот отпуск начался раньше, чем хотелось: опять пришлось подстраиваться на работе под других. Значит, и уехать из деревни придётся раньше, не дождавшись настоящей грибной поры.

Вот что по-настоящему люблю – тихую охоту. Та, где стреляют на поражение, не для меня, рыбалку тоже не переношу из-за разорванных крючком губ и последних конвульсий ещё недавно красиво блестевшей в воде рыбёшки.

Начало августа – только самый первый слой грибов. Обычно собирал в сентябре, когда схлынут такие же, как я, черти-отпускники. Ещё белые грибы пойдут после первых заморозков – корзина тогда вытягивает руки. В первых грибах тоже есть свои прелести: их мало, настоящая охота получается.

Накануне прошёл беззвучный и тёплый грибной дождик. Приехал к бору, чуть рассвело, а у въезда уже стояли машины, как в городе на парковке. Не люблю людей в лесу встречать! «Ишь, чего захотел», – сказала бы тётка. Все, не только я, соскучились по свежей грибовнице. Тётка, правда, грибы почему-то зовёт «губами». Ничего похожего, кроме буквы «г», не нахожу.

Дождик, однако, не сделал своего дела – сухо в лесу. Надел кроссовки, а можно было смело в домашних тапочках ходить по белому мху. Слышно, как он ломко, словно снег, хрустит под ногами. Иду неторопко. Голова в первые минуты немного кружится, но, кажется, глаза видят зорче – всё от кислорода соснового бора, лес просветляет.

Нужно всматриваться перед собой, далеко лучше не заглядывать – так грибов не заметишь. И вот среди седого мха вижу коричневую шляпку. Ай да чудо! Сколько грибов видел, тысячи, наверное, но каждый раз удивляюсь. Оставляю на грибнице побольше ножки, заботливо прикрываю мхом. Рассматриваю: без червоточинки. Точно за ночь народился. Кружу по полянке: обычно белые грибы компаниями растут. Но этот боровик оказался одиночкой. Час в лесу и всего один белый гриб – плохо, конечно.

Натыкаюсь на банки, пакеты. Становится противно от этих находок, они кажутся такими нелепыми здесь, на белом мху.

Да, одного красавца явно на грибовницу не хватит – беру в корзинку несколько крепких моховиков.

Встречаю на выходе из леса дедка, сидящего на валежине. Старик с длинными седыми волосами, нос крупный – сам как гриб-боровик.

– Ну что, как улов? – спрашивает.

А мне толком нечего и ответить.

– Людей больше, чем грибов.

– Что верно, то верно. Рановато ещё. Разве что на Шее пособираешь, места там такие грибные, – советует старик.

Шеей почему-то называют дальнюю деревню. Правда, в сельсоветских бумагах она проходит как Рябиновый Лог, но это красивое наименование не в ходу у местных. Может, просто длинное. Рябины у речки там, правда, растут.

Дома уже сосед, увидев мой смешной урожай, улыбнулся во весь белозубый рот:

– Зачем пердунов-то набрал?

– Никакие это не пердуны, – обиделся. – Это моховики.

– У нас их пердунами зовут. Выбрось, не позорься.

М-да... Точно, придётся ехать на Шею, к нашему дальнему родственнику Ване Русскому. Он любит лес, и лес отвечает ему тем же. Дядька должен сводить на грибные места, а то отпуск закончится, а грибовницы не отведаешь.

 

Ехать до Ваниной деревни надо километров тридцать. Раньше этот путь растягивался на весь день – после дождя вместо дороги образовывалось красное глиняное месиво, канав не было, застревали даже гусеничные трактора. А сейчас – сухая, отсыпанная крупным песком грунтовка. Земляк на исходе советской власти встал во главе района и сделал дорогу домой. Лети на легковой хоть под сто километров. Только лететь скоро станет не к кому: доживает свой век деревенька.

Шея стоит у леса, а точнее – лес за последние годы подступил к деревне. Не журчала бы рядом речка Тонковка – вовсе деревеньку в крепкое кольцо взяли бы ивняк да сосняк. Две улочки на Шее были выстроены крестом. Может, поэтому пожаров деревня не знала.

За домом дядька не смотрит с тех пор, как похоронил свою Надюшу. Она его ещё выгоняла из леса да заставляла что-то по хозяйству делать. Ваня держал козу Машку, скорее, по привычке. Сам доил, сам косил траву. Дом начал было перекрывать зелёной черепицей, но так дальше одной стороны и не осилил. Денег, видать, не хватило. Или желания. Вторая часть дома была закрыта чёрными, почти гнилыми досками. И как он тут зимовать собирается? – думал я, подъезжая к дому. Да, старая изба – на тысячу, а вид вокруг открывается на миллион: только зелёный окоём впереди, а под носом – журчащая речушка.

– Ну, встречай гостей! – крикнул дядьке.

Я точно не знал, сколько Ване было лет, на пенсии он или ещё нет. Крепкий, кряжистый, в синем комбинезоне, дядя Ваня на огороде выдёргивал лук. Косы сплетённых головок уже сохли на солнечной стороне дома.

Дядька, похоже, не особо обрадовался гостю.

– Здорово! – не сразу подал чёрную ручищу. Сколько себя помню, руки у него были всегда чёрные. Сначала, когда дядька работал трактористом на «Беларусе», всегда в масле-мазуте, а сейчас живёт лесом – грибами. От них руки тоже чёрные.

– Вот, приехал… – начал разговор.

– Проходи, чиво стоять.

В доме всё по-прежнему, только куревом сильно пахло. Раньше тётка Надя запрещала курить в избе, а сейчас Ваня дымил за столом, даже на полу у незастеленной кровати стояла консервная банка, полная окурков.

– Пожарю тебе сейчас лисичек, пальчики съешь, – дядька пошёл за дощатую перегородку, где была электроплитка.

Уже на столе, покрытом старой клеёнкой, нарезал мелко зелёного лука, только что с грядки, отломил кусище хлеба. От предвкушения у меня свело зубы, рот наполнился слюной.

– Чего, лисички уже пошли? – пора нащупывать почву – достал из рюкзака бутылку. – Вот, «Первый номер» называется.

Дядька сразу же дёрнул маленький стаканчик. Пил как воду, не морщился.

– Ничего лучше «Пшеничной» не придумали за столько лет, – занюхал чёрным хлебом, лук обмакнул в соль и смачно зажевал. – Если бы лес не повырубали зимой, столько бы лисичек набрал сейгод. Все мои леса изгвоздали, сволочи.

Дядька сказал, конечно, круче, матом.

– Как тётка Натаха? – спросил Ваня после второй стопки.

– Так ведь умерла весной тётя Наташа. А ты не знал? – я был сильно удивлён. Знал, что у них в молодости что-то клеилось, но так и не срослось. – Всё хотела с тобой перед смертью повидаться, но из дома последние месяцы уже не выходила.

– А-а… Не слыхал, никто не сообщил. Ну, не чокаясь. Хорошая была тётка...

Помолчали. Коза заблеяла около огорода.

– Я те щас! – дядя Ваня снова непечатно выругался. – Да, хорошая была Наташа, только правильная шибко. А ведь меня в пионеры из-за неё не приняли. Рассказала директору, что я лягушек каждый день казню. Во дела! Из-за её длинного языка меня в школе Цыганом дразнили. Чернявым потому что был.

– А когда ты Русским-то стал? – не удержался, спросил. Знаю, что на прозвище он давно не обижается. К тому же дядька, кажется, после второго стаканчика смягчился.

– Не сказывала, что ли, тётка? Один раз так достали парни, что пришлось выдернуть толстенную жердину из огорода да по ихним спинам пройтись. «Да русский я, русский!». Один потом в больнице месяц лежал, теперь голова на бок всегда повёрнута… Запомнили меня. Давай наливай!

– Дядь Вань, а вот ты знаешь, для чего люди чокаются?

– Ну, откуда? Это ты учёный.

– Это я прочитал у кого-то, что при выпивке обостряются все органы: осязание, обоняние, вкус, за исключением слуха. И вот, чтобы удовлетворить слух, чокаются.

– Толково вроде. Давай погремим тогда.

Дядя Ваня, кажется, был уже готов.

– А белый-то гриб на Шее есть? – приступил к делу, за которым, собственно, приехал.

– Да белый – это … – дядя Ваня радостно матюгнулся. – Вот в прошлом году мы барана нашли, это да!

Не понял, что за баран, может, дядя перебрал лишку.

– Чё, не слыхал? А ещё учёный! Это такой гриб, чуть не метр в обхват. Щупальца у него, как у кальмара. Лесным кальмаром ещё называют. Вкусный и полезный. Соусы из него разные делают. Эти… как его... жульены. Головную боль ещё снимает. Там есть какое-то вещество, из которого таблетки «Миг» делают. Ну, слышал рекламу? Быстро проходит головушка! Светка рассказывала.

Светка – единственная дочка Вани и Нади, моя ровесница. Работает в райцентре бухгалтером.

Подумал, что дядя Ваня и впрямь байки травит. Какие бараны? Галлюциногенные? Но тут дядька поведал историю, как его Светка приезжает с сумкой-холодильником из города и продаёт эти бараны скупщику в Москву. Причём берут только свежие.

– Вот, значит, в Москве на Тверском бульваре французский ресторан берёт моих баранов за большие бабки. Забыл, как ресторан называется. «Николай», кажется. Нет, «Николя»! Бывал там?

Такие подробности походили на правду.

– Я тоже не бывал. Да и в областной центр не выбирался уж лет десять, – дядька давно подпирал голову. Пора было идти укладываться спать.

– Ну что, покажешь завтра своего барана?

– Покажу… Давай я тебе на повити постелю – свой будуар будет. «А в ресторане, а в ресторане...», – дядька затянул дурацкую песню.

Ушёл на сеновал, где было выгорожено от комаров старыми простынями спальное место. «Будуар, ё-моё...» – вспомнил дядьку, помешавшегося со своими баранами на всём французском. Какой он Ваня Русский? Ваня Француз!

Свежая трава из наматрасника колола в спину похлеще аппликатора Кузнецова, но я провалился в сон. Снились барашки, но только настоящие. В детстве в нашей деревне их держали в каждом дворе. «Маси, маси!» – кричали вечером хозяйки, и бараны шли к своему хлеву. А говорят – глупые…

 

Проснулся от сильного скрипа, потом вдалеке что-то ухнуло. Дядька сидел на крыльце, точил ножи. Над Шеей собиралась гроза, ветер рвал на теплице плёнку, по небу словно кто-то катил бочку.

– Что стряслось? Что за шум?

– Крыша у дома Аркаши упала. Уж сколько пустует – лет двадцать, как померли они с Марьей, в один год ушли друг за другом... Ну что, пошлёпали за бараном?

Голова раскалывалась то ли от вчерашнего «Первого номера», то ли от приближения грозы: низкие лиловые тучи чуть не касались старых дощатых крыш.

– Может, после обеда пойдем? Дождь вроде собирается, – пытался отсрочить поход в лес.

– Не сахарный, не размокнешь, – отрезал дядька.

Путь предстоял немаленький. Дядька вчера говорил, что за баранами надо идти к Упирёво, заброшенной деревеньке километрах в десяти от Шеи. Дядька уже собирал в корзину яйца, молоко, печенюги – перекусить в лесу. Кроссовки мои забраковал: «Ноги сразу намочишь». Нашёл мне свои старые сапоги на два размера меньше, чем я носил.

Не сразу понял, что это будет ад. Через километр, как отошли от деревни, почувствовал, что пальцы немеют, пытался поджимать их.

– В армии, наверное, не служил. Ну, почернеет ноготь, отнимут палец, и что с того? – непонятно было, дядька шутит или говорит всерьёз.

Он шёл впереди семимильными шагами, я еле-еле поспевал. Сначала грунтовка была в две колеи, когда-то по ней ездили тракторы. Потом вторая колея потерялась в траве, и дорога превратилась в тропку. Странно, но грозившиеся тучи так и не выдали ни одной капли.

– Дядя Ваня, а раньше-то эти бараны росли? Чего-то я не помню.

– Росли. Только их никто не собирал, пинали ногами. Коровы, правда, трескали хорошо. А помнишь, нашу корову Розку ты «Рожей» называл? Выйдешь на крыльцо вечером и кричишь что есть мочи: «Рожа! Рожа!». «З», значит, не получалось у тебя.

А я и забыл, что эту букву в детстве не умел выговаривать.

– Вообще этот гриб в Красную книгу занесён. Светке перекупщик сказывал, – продолжал болтать дядя Ваня.

– Так мы на преступление идём? – я пытался шутить, хотя пальцев на ногах уже не ощущал.

– Какое преступление? А не преступление, когда совхоз закрыли, а мне старый «Беларус» дали? Только геморрой заработал. Потом в агрофирме на коммерсов пахал – и та лавочка накрылась. Без пенсии живу. Как эта… Агафья, на подножном корме, – дядька продолжил сложносочинённым матом.

Я молчал: что сказать? Правда...

Уже давно должна была показаться деревня Упирёво. Лес становился всё мрачнее.

– Дядя Ваня, смотри, какие ельники!

– Не люблю ель, сила в ней тёмная. Давит она сосну. Дерево-паразит.

– А какие ещё деревья не любишь?

– Осину. Нервная она шибко. Листочки трепещут, и эта нервозность мне передаётся.

– Ну, ты даёшь, дядь Вань! Никогда бы не подумал, что ты из-за листочков нервничать будешь.

Молча прошагали ещё минут десять.

– Долго ещё идти? – не выдержал.

– Чё как маленький? Знал бы – не взял.

Кажется, мы зашли так далеко, куда не совали свой нос ни люди, ни звери. Вот на тонкой паутинке висит сосновая иголка. Кусочек коры прилёг отдохнуть на лапу ели, украсив её, словно чудная новогодняя игрушка.

Присели на гигантский камень, поросший мхом. Как он тут оказался? С ледникового периода, что ли? Подумал: камни, наверное, не стареют или виду не показывают. Достали нехитрый перекус из корзины, которая по пути уже наполнялась красноголовиками.

– В позапрошлом году один москвич сам пошёл баранов искать. Как я его отговаривал: «Не ходи один, заплутаешь. У нас тут такие дикие леса». А он отвечает так с гонором: «У меня компас с собой». Ну и чиво? Искали с собаками, вертолёт нанимали на неделю... Я только год спустя нашёл. Сидит вот тоже у камня, прислонился к сосне. Я снял с него компас – позарился. Грех, конечно, у мертвяков брать. Надюша тогда сказала: «Не бери этот компас с собой в лес, несчастливый он». Так он в комоде где-то и валяется. А я наш лес и без компаса знаю, даже и ночью по звёздам выйду, ежели чиво.

У меня при слове «у камня», кажется, волосы на голове зашевелились.

– Дядь Вань, а ну его, этого барана! На грибовницу насобирали, да ещё на зиму насушу. Не надо никакого барана, – к тому же пальцев ног я давно не чувствовал.

– Ну, как знаешь. Может, сейгод неурожай на этот гриб. Не каждый год родится. Знаешь поговорку: много грибов – много гробов? Вот...

 

На обратном пути нахватали лисичек: их легко собирать. Дорога домой показалась короче. Когда приехал в свою деревню, заметил, что каким-то чудом сосновая шишка прилепилась к колесу машины. Может, хотела, чтобы я взял её с собой, на память о походе в деревню с мрачным названием Упирёво?

Сосед потом говорил:

– Что ты! Ванька Русский свои грибные места никому не выдаст. Он этими грибами живёт.

Потом уже догадался, что и сапоги на два размера меньше дядька, может, нарочно подсунул, чтобы мы не дошли до его баранов. А ногти на пальцах оставались чёрными ещё несколько месяцев.

Под Новый год в почтовом ящике обнаружил извещение о посылке. Кто это подарок решил сделать? На коробке увидел корявые, скачущие буквы: «Рябиновый Лог, Иван Васильевич Мезенцев». Блин! Дядя Ваня. Внутри оказалась укутанная в старые тряпки банка, на крышке – белый пластырь с надписью «баран» и указан этот год. «Надо дядьке позвонить, поблагодарить!».  Его номера в телефоне не нашёл, узнал у Светки. Набрал. «Абонент временно недоступен». Как ненавижу этот голос! Почему-то подумал: наверное, нечто ужасное произошло именно в этот день, когда получил несчастных барашков, которые в банке действительно выглядели как варёные кальмары. В воображении рисовались картины одна страшнее другой: дядька рано закрыл печь, тепло он любит, а сейчас морозы… Угорел! Или другое: заснул, окурок упал на одеяло, задымилось... Вспомнил его дурацкую присловицу «Много грибов – много гробов». На часах уже полночь, но я снова и снова нервно тыкаю пальцем в телефон.

– Какой лешак спать не даёт?! – услышал привычный матерок в хрипящей трубке.

Ругайся, ругайся, дядя Ваня. Вот приеду летом – пойдём за бараном...

г. Северодвинск