Анатолий СМИРНОВ 
Анатолий СМИРНОВ
КОГДА СОЗРЕВАЮТ ЯБЛОКИ…
ПРО ТРУСОСТЬ
Я вырос между каменных коробок
И мирно жил под лет речитатив,
Пред дамами стеснителен и робок,
Перед чинами внутренне труслив.
В быту, в труде всегда встревал я в споры,
Но умолкал и мялся у дверей,
Входя во всевозможные конторы
И труся восседавших там людей.
Случалось, в кабаках бросался в драку
И против лжи, и просто за кентов,
Но, словно хвост поджавшая собака,
За три квартала обегал ментов.
Должно быть от кнутов князей и барства
Пророс в меня сквозь дёрн и тёрн веков
Перед правильной силой государства
Страх моих подлых предков-мужиков.
Но с возрастом во мне в борьбе со страхом
Росла к себе разбойная злоба
И не по капле вовсе, а с размахом
Я из себя выдавливал раба.
Устав в земных трудах, гульнув меж делом,
Хмелистой виноградной вняв лозе,
Не раз скитался я по райотделам
И обживал на сутки КПЗ.
Там много я узрел, услышал страсти,
Чтобы всегда везде считать на раз,
Что на земле не мы живём для власти,
Напротив, жить должна она для нас.
Теперь хожу средь каменных коробок
Лишь прямиком, хоть бунт вокруг, хоть тьма,
Вот только перед женщинами робок,
Как в юности, стеснителен весьма.
* * *
Старый парк. Черёмухи цветенье.
Дождь, как слёзы. Яркая трава…
А с годами тянет к обобщеньям
от живых мгновений естества.
Вкус грубей, тупее обонянье,
глуше слух и близорукей взгляд;
ты всему на свете дал названье –
встал стеной пред миром звукоряд.
Дождь, как слёзы. В небе серо-чёрном
просверкавшей молнии пунктир…
Приближаясь к смерти, обреченно
переходишь ты в абстрактный мир.
Вроде бы смеёшься и взываешь,
вроде б длишь всю сочность бытия,
но по сути сам себя стираешь,
уплываешь в сущность «он» из «я».
Дождь, как слёзы, каплет бестолково.
А тебе сулит земной твой век
превратиться скоро в прах и в слово,
что уснёт на дне библиотек.
* * *
Цветут сады, глаза слепящие
Цветками белыми и тонкими.
Идёт весна… Не настоящая,
А с «грузом двести», с похоронками.
Пусть зори в небе дня погодного
Горят рубинами и яшмами,
Под плёнкой времени природного
Творится тёмное и страшное.
Гремят разрывами упорные
Сшибанья злобностей и совестей.
Вокруг улыбки все притворные,
Все радости – предвестья горестей.
Простор грядущего обрящется,
Как поле, взрытое воронками…
Идёт весна не настоящая,
А с «грузом двести», с похоронками.
* * *
Ещё врагом не стал мой друг,
Но стал уже одним из стаи
Дельцов, где каждый, как паук,
Мою жизнь в сплетни заплетает.
Ну что ж, привычный мне финал
Для дружбы нашинской равнины:
Не раз крылами разрывал
Я в прошлом путы паутины.
Когда злословят за спиной
Меня сильнее тянет к небу.
У них же, вжатых в путь земной,
Вся жизнь земному на потребу.
Я с ними с многими знаком,
Тем пред их кругом виноватый,
Что стать не может пауком
Тот, кто с рождения крылатый.
ГОРЯЧИЙ ДЕНЬ
Горячий день. Асфальт размяк
под шарк автомобильных скатов.
Тот, кто не нищ и не дурак,
сбежал из города куда-то
туда, где лес, где светотень
глубин речных или озёрных…
Плюс тридцать пять – горячий день,
и город алчных да покорных.
Кто приращает капитал;
кто множит перечень болезней
своих; кто в спальню, как в пенал,
залёг моллюска бесполезней,
оставшегося без воды;
кто в потном деле ширит поры…
И целый день, как крик беды,
визжат сквозь зной сирены «скорых».
* * *
Как много такта, волевых усилий,
Ума и чувства доброго явил
В Аду поэт эпический Вергилий,
Когда кругами Данта проводил!
Но не спасли бы их ни ум, ни лира
От тупика духовного пути,
Когда б кругами нынешнего мира
Они решили б к Истине пройти.
Здесь ни огня, ни вод, ни труб нет медных,
Но серных лжи и яда полон мир –
Ад на земле, а Рай исчез бесследно
В столпотвореньи звёзд и чёрных дыр.
О БЕССМЕРТИИ
Но жизнь в природе посложней, чем сетка
Тех истин, что наука родила:
В душе моей живут все души предков,
А в теле – все их бывшие тела.
Да, вовсе не в фантазиях Альгамбры,
Но так уж бытие Творец согнул:
Являясь в мир, я поимел и жабры,
Пусть ненадолго – родственник акул.
А если, проходя еловым лесом,
Вдруг закружусь, утратив верный путь,
Из радостной беспечности повесы
Я в пращуров проваливаюсь жуть.
И меж деревьев иглистых унылых,
Не знающих ни благости, ни зла,
Въявь чувствую таинственные силы,
Которые сгущаются в тела.
Душа моя о день текущий трётся,
Но если прокопать её до дна,
Поднимется из глубины колодца
Косматый дух волхва и колдуна.
Нам кажется – несхожи с нами дети,
Чужды все их стремленья и мечты,
Но по итогу – смерти нет на свете:
Праправнук твой – вот им и будешь ты!
И, может, как-то ясной летней ночью,
За городом вглядевшись в звёздный свет,
Увидишь в его зеркале воочью
Всю далину тебе суждённых лет.
АВГУСТОВСКАЯ НОЧЬ
По лугам, по полям, по просёлкам
Мрак гуляет лобастым быком,
Трёт о ливень могучую холку,
Лижет время сырым языком.
Все молчат петухи и собаки
В деревеньке моей у леска,
Только капли грохочут, как траки,
В шифер крыш под дыханье быка.
Дрожь тревоги и резь расставаний,
Мир былого, что сгибло давно,
С его тяжким животным дыханьем
Из дождя залетают в окно.
Но уже не могу я заплакать,
Весь обугленный жизни огнём,
О минувшем, что сжёвано мраком,
О живущем, что скроется в нём.
Расставанья, потери, утраты
Тех, мне память о ком дорога, –
Всё наколото роком когда-то
На железные бычьи рога.
Вот и мне его поступь пророчит
Сон беспамятный жизни обочь,
Там, где августа тёмные ночи
Обрываются в вечную ночь.
* * *
Когда созревают яблоки,
тотчас кончается лето,
и небо жидкое, дряблое
кричит о нехватке света:
мол, листья – почти покойники,
и сыплет о них рыдания…
Зато снова в классах школьники
питаются светом знания.
Когда созревают яблоки,
гудят колокольни звоном
и вновь улетают зяблики
на юг по земным законам,
и паутин суровица
летит вдоль речной излуки,
и к свадьбам своим готовятся
в низинных лесах гадюки.
Когда созревают яблоки,
вглядевшись в жену иль в деву,
на пару минут хотя бы я
в любой прозреваю Еву,
с кем время грядёт прозяблое,
заботы и скорбь без краю…
Когда созревают яблоки,
приходит тоска по Раю.
* * *
Ночью на тропке унылой,
Что через поле ведёт,
Встретится чёрт косорылый,
Мимо без слова пройдёт.
Ужас вскомячится в коже,
В горло закатится, жгуч,
Только бесовскую рожу
Вырвет из сумрака луч.
И защититься-то нечем,
Был б не фонарь, а палаш!..
Может быть это не нечисть,
А деревенский алкаш?..
Верьте в чертей иль не верьте,
Но не в смешок, а всерьёз
С вами пребудут до смерти
Ужас и этот вопрос.
* * *
Ещё ребёнком с тонкой кожей
Я понял, честность возлюбя:
Чтоб быть собой, уметь ты должен
Переступать через себя.
Переступать шагами воли
Через обиду, зависть, злость,
Как конь, бегущий в чистом поле,
Переступает, где пришлось.
Переступать не по желанью,
А чтя столетий правоту,
Через невежество незнанья,
Души и духа слепоту.
Переступать, чтоб не осталось
Следа печали на меже:
К себе, особенному, жалость –
Вот корень зла в твоей душе.
Поверив в вечные святыни,
Умей себя при них любить,
Но не того, кто есть ты ныне, –
Того, которым должен быть.
Чтоб в миг пред смертью подытожив
Всю вязь своих земных дорог,
Сказал ты, старец с толстой кожей:
«Иначе я прожить не мог».
Нет горше горя и разлада,
Чем знать, теряясь в естество,
Что прожил жизнь не так, как надо,
И не исправить ничего.
* * *
Ставлю книгу новую на полку,
Как всегда, печалью обуян,
Парень из фабричного посёлка,
Сын рабочих, внук простых крестьян.
Так распорядилось время оно,
Что пришлось познать мне в ряд с судьбой
Хайдеггера, Гегеля, Платона,
Лорку, Гёте, Данте и Ли Бо…
Впрочем, все навряд ли перечислишь,
Хоть понять мне с ними повезло:
Чувствуешь тогда, когда ты мыслишь;
Мыслишь, если сердце наголо.
Но, усвоив слово их урока,
Зависть, как и в юности, храню
К воспитанью Пушкина и Блока,
К знаниям Бергсона и Камю…
Потому оцениваю строже
Строк своих расхристанную рать –
То, что не впитал я детской кожей,
Взрослой я не мог уже впитать.
И томят меня, как вкус калины,
Горькой немотой души и рта
Чувств невыразимые глубины,
Мыслей неприступных высота.
И брожу я в сумерках над Волгой,
Бездной мира, бездной жизни пьян,
Парень из фабричного посёлка,
Сын рабочих, внук простых крестьян.
* * *
Не помню я её лица,
ни черт его, ни глаз.
Лишь помню запах чабреца
да шорох зыбких фраз.
Тропинка. Сосны. В вышине
плывёт созвездий ртуть.
И ясно слышно в тишине,
как дышит её грудь.
За лесом – свежее жнивьё,
околица села…
Не помню имени её,
но помню, как ушла,
как лунный свет потом в окно
мне падал на кровать…
Всё это было так давно,
что страшно вспоминать!
Куда исчезла та рука,
той крови лёгкий звон?
Как будто бы прошли века
и кончился эон.
Иссохла вечность подо мной,
как в жаре солнца слизь,
И жизнь Вселенной вся длиной
в одну мою лишь жизнь.
* * *
Вновь октябрь и разгулялась непогода,
Дождь и ветер льются суткам за края.
Как вдовица ты осталась без народа,
Им истерзанная родина моя.
Пустыри, бурьяны, мшелые просёлки,
Избы брошенные, мост упал в реку…
Мечет дождик в щёки острые иголки.
Мечет время в сердце чёрную тоску.
Как вдовице тебе, родина, едина
С тихой грустью одинокая юдоль.
Лишь по мёртвым сёлам красные рябины
Полыхают, обнажая твою боль.
* * *
Риму вещал Квинт Гораций,
данник стиха и утех:
«Жить – это значит влюбляться
с каждым рассветом во всех».
В этот вот дождь серорожий,
осень вдышавший в пальто;
в жадные лица прохожих;
в мокрые блески авто…
Мир, проплывающий мимо,
в прошлое канет, шурша,
но всё, что было любимо,
в вечность захватит душа:
улицы, взгляды, шептанья,
неба опухшего слизь –
в ту, за чертой пониманья,
к свету летящую жизнь.
Анатолий, здорово!